Текст книги "Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине"

Василий Аксенов
Любовь к электричеству

Глава I
Ни в чем предосудительном не замечен

Да ведь не кричать же! Не барабанить же в чужие двери! Ну вот, ну вот, скоро уже кофейня… Черт его занес в Авлабар! Гюли могла бы и подождать!

Дождь не уставал. Казалось, что идешь сквозь ночь, раздвигая стеклярусные шторы. Бурные потоки с пузырями неслись вдоль узких тротуаров. Мтацминда уже слилась с черным небом. Тифлис погрузился во тьму. Сквозь ставни кое-где струился слабый керосиновый свет. Но ведь не бросаться же к этим ставням, не молотить же в них, не вопить! Да и есть ли причина для такой паники? Силуэт, мелькнувший под фонарем? Юноша в нахлобученной фуражке, толкнувший его плечом и буркнувший «pardon»? Что они хотят со мной сделать? Нужно подойти, объясниться; я ведь и не знаю ничего, кроме… кроме ерунды сущей… Да, может быть, и юноша-то этот – случайный, совершенно случайный, равнодушный прохожий, иностранец, в конце концов?

Расскажу все, что знаю. Да, все. Жизнь дороже. Молодая жизнь дороже. Расскажу все, а потом уеду в Персию. Расскажу и попрошу помиловать. Помилуйте Христа ради!

Авессалом Арчаков не мог сдвинуться с места от страха. Он стоял, прислонившись к причудливо изогнутой чугунной решетке, на крыльце какого-то словно вымершего дома. Вернее, не он сам стоял – тело его стояло, тело Авессалома Арчакова, с которым хозяин его ну никак не мог сладить.

Впереди на углу тускло желтел спуск в спасение – в кофейню «Отрада». Изредка из «Отрады» поднимались, качаясь, пьяницы и, набычившись, шли через дождь, никого не боясь, – счастливцы!

Арчаков двинул-таки свое тело вперед, начал поднимать и опускать ноги. С каждой секундой «Отрада» приближалась. Арчаков уж совсем было осмелел, когда впереди скрипнула дверь и в полоске света появился юноша. Невысокий и ладный, как гимнаст, с тонкими усиками и сахарной улыбкой, он даже не взглянул на Арчакова, нелепо разъехавшегося в луже, он возился с зонтом и что-то тихо говорил тоненькой барышне, провожавшей его. Да-да, даже не глядел на Арчакова, ему не было до него никакого дела, у него несомненно голова была занята своими амурными делишками. Эдакий франт с Головинской, может быть, и князь, завел себе романчик в Авлабаре с купеческой дочкой или внучкой, внучкой-штучкой, курочкой-дурочкой.

Подбадривая себя этой нехитрой рифмовкой, Арчаков дотащился до «Отрады», где обычно после свидания со своей шерочкой-машерочкой со зверским таким молодечеством хлопал рюмку коньяку и таинственно подмигивал хозяину, а потом тыкал себя большим пальцем в грудь и сокрушенно тряс головой – перед вами, мол, старый греховодник.

Двадцатипятилетний Авессалом очень любил напустить туману, просто-таки обожал недомолвки, ухмылки, кивочки, подмигивания, многосмысленные фразы. Очень он любил показать публике, что он не просто так себе железнодорожный конторщик, что за его плечами тайна, скрытый смысл, грех или опасное дело.

Хозяин, знавший Арчакова, выбежал из-за стойки.

– Что с вами, господин? На вас лица нет.

– Шалва-батоно, пошли мальчишку за извозчиком, – синими губами пробормотал Арчаков, – а мне, Шалва-батоно, дай коньяку…

Он упал на стул и закрыл лицо руками. В этом был некоторый театральный эффект. Сквозь пальцы он осмотрел зал и огорчился. Никто, кроме хозяина, оказывается, и не обратил внимания на его столь драматический приход.

В углу за большим столом пировала компания – человек десять. Только и слышно было «за мудрого», «за высокочтимого», «за нашего дорогого гостя»…

Заглянула в дверь лукавая худая физиономия кинто. С усов его еще текла вода.

– Привет честной компании! – крикнул кинто и подмигнул сразу двумя глазами. – Есть хороший товар!

Хозяин шуганул бродягу оскорбленным за честь заведения басом.

Все это Авессалом слышал как бы из-под воды, все как бы плыло перед ним.

– Послал мальчика за фаэтоном, господин, – сказал хозяин, наливая ему коньяку.

Арчаков не успел и отхлебнуть живительного напитка, как в кофейню спустился и сбросил на стул крылатку… некий юноша… да-да, это тот самый… ужасный… Он не терял его из виду весь этот день, а может быть, и всю неделю… может, все время с того проклятого утра, когда разошлись швы на ящике и Арчаков увидел…

Юноша сел напротив Арчакова и спросил бутылку вина.

Он поднял стакан и приветливо кивнул совершенно уже липкому, как мышь, Авессалому.

– Гагемарджос! Будьте здоровы!

Вошли еще двое в студенческих фуражках и сели справа от Арчакова. Они улыбались ему. Компания, пировавшая в углу, тоже обернулась к нему, улыбчивая, мягкая.

– Гагемарджос, генацвале, гагемарджос!

Хозяин перетирал посуду и прямо весь лучился. Какие у него собрались приятные господа!

Авессалом хотел было встать – ноги не слушались.

– Шалва-батоно… – еле слышно позвал он хозяина, не в силах шевельнуть окоченевшими членами.

Вдруг движения вернулись к нему, но в каком-то непристойном суетливом, трепещущем виде. Достав из жилетного карманчика серебряный рубль, он протянул его хозяину. Рубль прыгал в дымном воздухе «Отрады».

Тот самый, тот ужасный медленно встал и подошел к Арчакову. Опершись на стол кулаками, он приблизил к Арчакову свое лицо, чуть тронутое оспой. Зрачки его были похожи на затуманенное от холода темное стекло.

– Хочешь – убью? – тихо, но вполне, вполне отчетливо спросил он.

– Нет! – с исключительной искренностью ответил Арчаков.

– Иди за мной!

В сводчатой темной комнате, в которой, казалось, навеки устоялся запах вина и нечистот, к Арчакову приблизились три пары глаз и еще один пустой зрачок – бельгийского пистолета.

– Ну, теперь рассказывай!

– Дай ему коньяку, Ладо! Еще помрет!

– Пей и рассказывай!

Арчаков жадно выхлестал полстакана – дрожь унялась…

– Кто вы? – тихо вымолвил он.

Юноши молча усмехнулись. Пустой зрачок приблизился.

– Кто вы? – умоляюще сложил руки Авессалом.

– Он хочет знать, кто мы, – сказал тот, кого назвали Ладо. – Он хочет знать, кого предавать – охранку или революционеров.

– Мы социал-демократы… и он это прекрасно знает, – сказал тот, что держал в левой руке револьвер.

Авессалом вздрогнул, уронил голову в ладони и быстро заговорил.

Он начал рассказывать о своем кружке, о том, что участвовал в собраниях…

Раздался смех.

– Ну да, какие уж это были собрания, так, пикники, куда уж нам до вас, господа социал-демократы… до вас, товарищи…

– Собака тебе товарищ!

– Pardon! И вот недавно я, Авессалом Арчаков, оформлял груз в шестом пакгаузе, и при этом присутствовали… гм… хм…

– Старшина артели грузчиков Гулиава и городовой Потапов?

– Да, господа, вы совершенно правы, именно эти лица. В пакгаузе было много грузов разных фирм, и среди них несколько ящиков фирмы «Перетти и Мирзоянц» – из Баку через Москву в Либаву. Да, господа, при передвижке совершенно случайно у одного ящика разошлись швы и выпала пачка… хм… литературы, листовки, листовки, господа, прокламации!

Арчаков сразу понял, что это такое, потому что все-таки на пикничках иной раз и зачитывалось нечто подобное. Быстро сунув пачку обратно, он накричал на грузчиков, велел поаккуратнее зашить ящик, обернулся и увидел, что старшина грузчиков и городовой смотрят на него как-то странно. Да, он похолодел, да, похолодел, господа… Нервы никуда не годятся, напрочь расшатаны революционной деятельностью.

Неужели Гулиава и Потапов догадались, что за груз в ящиках фирмы «Перетти и Мирзоянц»! Но почему они молчат? Ждут его действий – ведь он здесь главный. А может быть, они ничего и не поняли, а просто смотрят на него с привычной своей воловьей тупостью?

Всю ночь Арчаков думал об этих взглядах, всю ночь прислушивался – может, уже идут за ним?

Под утро возникли какие-то непонятные зловещие звуки. Они приближались. Он бросился к окну и увидел конницу. Медленно по их улице в сторону Кутаисского тракта шел драгунский полк. Он долго смотрел на это движение, на покачивающихся в седлах драгун, на темляки сабель, на карабины, на лица – одно к одному, усатые, без тени сомнений, без тени чувств, на мощные матово светящиеся крупы лошадей. Им не было конца, этим драгунам… Потом пошли артиллерийские упряжки, пушки, зарядные ящики… Куда двигались эти войска?

Арчакова охватил ужас, когда он представил себе всю мощь, малая толика которой прошла сейчас под его окнами, и всю империю от Царства Польского до японских морей, всех драгун и казаков этой империи, все пушки и новое адское оружие – пулемет, всех жандармов и околоточных надзирателей… А броненосные эскадры, закрывающие своим дымом полнеба? И все это движется непостижимыми для малых сих путями, все движется целенаправленно по мановению руки венценосца… Что рядом с этим жалкие бумажки, взывающие к справедливости? Что такое демократия, конституция, парламент? Что такое он, Авессалом Арчаков? Как эфемерна его…

– Ну, довольно, – оборвал его юноша по имени Ладо. – Короче говоря, утром ты был уже в охранке. Кто тебя допрашивал?

– Его высокоблагородие полковник Шаринкин.

Трое многозначительно переглянулись.

– Они держали меня двое суток, – забормотал Арчаков. – За ночь ящики с прокламациями куда-то исчезли. Арестованы были и Гулиава, и Потапов, и еще ряд лиц со станции. Оказалось, что фирмы «Перетти и Мирзоянц» не существует ни в Тифлисе, ни в Баку, а ящики были отправлены из Баку, господа… Там, возможно, тоже кого-то взяли…

– Федералистов всех выдал? – спросил «пистолет».

– Всех, кого знал… Но их не тронули, господа… На третий день и меня выпустили.

– Подписку давал?

– Да.

– Какое получил задание?

– Господа! Можете мне не верить…

– Слушай, Арчаков, ты должен понять, что теперь вся твоя жизнь взята на мушку. Броненосные эскадры венценосца и даже его высокоблагородие не спасут тебя от этой штучки… Говори!

– Мне поручили усилить свою революционную деятельность, нащупать связь с вами, господа, с другими кружками… Сообщать полиции все, что я услышу о Нине…

– О какой Нине?

– Не знаю… Они сказали: «Как услышишь что-нибудь о Нине, сразу беги сюда». Кроме того, их интересует человек по имени Никитич…

– Ну, иди, Арчаков, гуляй пока. Но мы о тебе помним, знай.

…«Теперь уже совершенно необходимо уехать в Персию», – подумал Арчаков, и тут же от стены навстречу ему отошел мокрый мужичонка с рысьими глазами. Охранка!

На исходе 1903 года Тифлис заливали бесконечные дожди…

ПОЛИЦИЯ

Департамент полиции. 1891 г.

О сыне надворного советника

Леониде Борисове Красине:

…Листок негласного надзора составлен 3 мая 1891 г. после исключения Л.Б. Красина из С.-Петербургского технологического института за участие в беспорядках во время похорон Шелгунова.

Отец Борис Иванов – окружной исправник в Тюмени;

мать – Антонина Григорьева;

брат – Герман, 20 л., б. студент СП технологического института, исключен 19.4.91, выбыл в Варшаву;

братья Александр 15 лет, Борис 7 лет, сестра Софья 13 лет – при родителях…

Господин товарищ министра признал нужным воспрепятствовать Леониду Борисову Красину жительство в столицах и городе Казани в течение трех лет.

Из письма с подписью «Леонид Красин»

из Н. Новгорода Ефимову А. И. в С.-Петербург:

…Может быть, виды «государственной безопасности» и побудят кого следует воспрепятствовать мне докончить образование (образованный техник почему-то признается более вредным, чем недоучка), но я все же буду пробовать пристроиться к этой сфере деятельности.

Вообще радужных надежд на возвращение не питаю, потому что Делянов… с истинно министерскою беззастенчивостью аттестует «подлецами, мерзавцами, мошенниками» всех выгнанных за шелгуновские похороны… оказывается, что Шелгунов-то «с Чернышевским был знаком!». Вот ведь каким заядлым преступником оказывается похороненный нами старик!!.

Из письма Военного министра. 3 июля 1892:

Леонид Красин, состоящий с октября 1891 года вольноопределяющимся в войсках, расположенных в Нижнем Новгороде, арестован и передан в Московское губернское жандармское управление для привлечения к дознанию.

…Военному Министерству не было известно ни об исключении этого молодого человека из СП технологического института, ни о высылке его из столицы…

Справка 3-го Делопроизводства:

…В 1892 году Л. Б. Красин был привлечен к дознанию по делу о Московском тайном кружке… При обыске у него нашли письмо, писанное к родным и неотправленное, где автор дерзко порицает действия Правительства и изъявляет решимость примкнуть к протестующей молодежи…

В Департамент полиции от и. д.

воронежского губернатора. 16 декабря 1894:

…привлеченный в качестве обвиняемого в государственном преступлении и отданный под особый надзор полиции дворянин Леонид Борисов Красин не принял присягу на верноподданность Его Величеству Государю Императору…

…От Департамента полиции объявляется сыну надворного советника запасному унтер-офицеру Л. Б. Красину, что на основании Высочайшего повеления… он, Красин, подлежит по исключении из числа чинов запаса армии одиночному тюремному заключению на три месяца с подчинением затем в одном из северо-восточных уездов Вологодской губернии надзору полиции на три года…

…Заключен в Воронежскую тюрьму сроком на три месяца по предложению Господина Товарища Министра Внутренних дел.

Из прошения Его Высокопревосходительству

Господину Министру Внутренних дел

сына надворного советника Леонида Красина

от января 1895:

…продолжительное одиночное заключение в Московском тюремном замке крайне неблагоприятно повлияло на мое здоровье, послужило источником упорной грудной болезни… делающей для меня настоятельно необходимым пребывание в местах, где всегда можно было бы пользоваться советами врачей и где климатические условия были бы по возможности благоприятны или по крайней мере привычны для моего организма; ни того, ни другого нельзя ожидать в глухих местностях северо-восточной части Вологодской губернии…

…Почтительнейше ходатайствуя перед Вашим Высокопревосходительством о разрешении мне отбыть срок наказания в месте постоянного жительства моих родителей, я имею в виду не только удовлетворение своей собственной сыновней потребности, но и возможное облегчение того нравственного бремени, которым лежит на моих родителях постигшая меня участь.

Прискорбное стечение обстоятельств… прервало и мое техническое образование в Технологическом институте, в котором мною успешно пройдены первые 3 курса; эта подготовка, при склонности моей к технической деятельности, позволила мне пользоваться по оставлении Петербурга всяким представлявшимся случаем для работы в этой области. Так, я участвовал: 1. в работах по устройству нефтяного отопления на фабриках села Кохмы и городов Шуи и Иваново-Вознесенска; 2. в работах по нивелировке, составлению смет… в бытность свою кондуктором инженерных войск в г. Нижнем Новгороде; 3. в возведении хозяйственных построек в новом лагере 12-го пехотного Великолуцкого полка в г. Туле; 4. в проведении линии конно-железной дороги в том же городе; 5. в работах в селе Колач… в качестве техника на Бутурлиновской ветви строящейся Балашово-Харьковской жел. дороги.

…Питая надежду, что Вашему Высокопревосходительству угодно будет принять вышеизложенные обстоятельства во внимание, я решаюсь почтительнейше просить о зачете мне в наказание времени, проведенного в предварительном тюремном заключении, о возможном применении ко мне милости Высочайшего Манифеста и о замене назначенных мне для житья северо-восточных уездов Вологодской губернии городом Иркутском… который как одно из средоточий работ по постройке великого Сибирского железнодорожного пути позволит рассчитывать на возможность практики и заработка по технической части…

…На запрос Министерства внутренних дел от 24.3.95, не встречает ли иркутский Генерал-губернатор препятствий к высылке Красина в Иркутск, Генерал-губернатор Горемыкин ответствовал: «Не встречаю».

Из письма воронежского губернатора

в Департамент полиции (апрель 95):

…сын надворного советника Л. Б. Красин 23 февраля сего года приведен к присяге на верность подданства…

* * *

Он вошел в буфет первого класса и небрежно протянул швейцару свою богатую меховую шапку, подаренную вчера старым другом Робертом Классоном. Менее уверенно он освободился от видавшего виды коврового портпледа, приобретенного еще в пору студенческого питерского житья и служившего ему по назначению, а также в качестве подушки, кресла, а иногда и единственного друга по всем тюрьмам и этапам. Он дерзновенно улыбнулся в глаза швейцару, но тот с изумлением уставился на его сапоги, и только вошедший купчина отвлек его от этого зрелища.

Что ж такого особенного в его сапогах? Нормальные, почти целые сапоги. Бесформенные? Пусть бесформенные, но зато начищены-то как! Какой неотразимый блеск! А как разит ваксой! Сразу на всю залу!

Вон барышня в углу морщит носик, даже не понимая, откуда проник этот мощный запах.

Бодро прошествовал мимо барышни и занял столик у окна, выходящего прямо на перрон.

– Графинчик, закуски, кофию и «Биржевые ведомости», – распорядился он и замер, напрягся, стиснул зубы, чтобы скрыть восторг, когда на стол легла месячная «Биржовка» на лакированной палке.

Да-да, вот так запросто спросить газету, читать газету без разрешения его высокоблагородия полковника Иванова, подцеплять вилочкой ломтики семги или грибок, не напрягаться при резких звуках за спиной – это не «глазок» открылся, а просто кто-то двинул стул… Вот это и есть свобода, и пахнет она лимончиком, чистой скатертью, свежим хлебом? Маленькая жалкая свободочка, оценить которую может только старый арестант.

А какой ценой ты это купил? Почтительнейше ходатайствую… прискорбное стечение обстоятельств… Приведением к присяге на верность его императорскому? Еще три месяца назад ты отказался от этой присяги, чем поверг своих тюремщиков в священный ужас. Ты был горд и одинок тогда. Мцыри… Впрочем, какой смысл биться без конца с ветряными мельницами? Все эти фразы, пусть унизительные для современного мыслящего человека, всего лишь форма. Присяга тирану? Тоже недорого стоит. Разве может она наложить на тебя какие-нибудь моральные обязательства? Сейчас ты должен перемениться, ты должен сбить их с толку. Надо накопить силы, надо выбраться из ссылки и непременно стать инженером, получить диплом. Ты должен научиться строить по-настоящему, не хуже, чем в Европе, лучше, чем в Европе, ты должен постичь электротехнику, постичь смысл электричества, ты… Да, ваше высокосиятельное толстобрюшие, мне еще нет 25 лет, и я буду инженером, буду первоклассным инженером, а там посмотрим, посмотрим…

Посмотрим пока, что происходит в мире. Так, Япония и Китай подписали в Симоносеки мирный договор, тогда как Италия героически сражается с Эфиопией, а Франция милосердно установила протекторат над Мадагаскаром. Вот еще любопытное сообщение. Французы братья Люмьер изобрели движущиеся фотографии. Эффект движения удивительный, парижская публика потрясена. Что-то происходит с человечеством: открытия одно удивительнее другого чуть ли не каждый месяц поражают умы. Еще в Воронежской тюрьме он прочел о проникающих икс-лучах Рентгена, об опытах флотского офицера Попова над беспроволочным – подумать только! – телеграфом. Мир стоит на грани удивительных событий в науке и в общественной жизни, нужно сделать еще несколько шагов. Сколько лет понадобится на эти шаги? Хватит ли его жизни? Сможет ли он стать участником событий?

Он посмотрел в окно на перрон. Там пробегали вековечные российские бабки с мешками, лепил мокрый мартовский снег, валил дым из высоких паровозных труб, в толпе под сонным оком железнодорожного жандарма шли мелкие торговые операции. Зазвонил колокол, и словно от этого звона через полуоткрытую форточку в буфет залетел ветер, пахнуло мокрым снегом, бесконечным простором страны, и вчерашний арестант мгновенно взбодрился. Перед ним была ссылка, Сибирь, путешествие за золотым руном, за свободой. Сибири он ни капельки не боялся, а, напротив, знал ее и любил. Впрочем, не было сейчас такого угла на земле, который бы испугал его.

Он бодро протопал через залу в своих прекрасных сапожках, получил богатую свою шапку и портплед и вскоре прошествовал мимо окон по перрону, провожаемый долгим взглядом печальной барышни из буфета.

– Какое одухотворенное лицо у этого юноши, – проговорила барышня. – В нем есть что-то от народовольца.

– Вздор! – выперхнул ее кавалер через заливную поросятину.

ПОЛИЦИЯ

В Департамент полиции от 12.3.96.

Брат находящегося под гласным надзором в городе Иркутске Леонида Борисова Красина инженер-технолог Г. Красин обратился с прошением, в коем ходатайствует о разрешении его брату принять предложенное сему последнему инженером Доксом место на изысканиях Круго-Байкальской железной дороги…

Всеподданнейший доклад Министра Внутренних дел:

…Признавая Красина ввиду одобрительного поведения в ссылке заслуживающим смягчения участи на основании 2 п. XXIII ст. Высочайшего манифеста 14 мая сего года, всеподданнейшим долгом постановляю себе испрашивать всемилостивейшего Вашего Императорского Величества соизволения на сокращение названному лицу срока надзора полиции на один год…

Октября 1890 года

Высочайшее согласие на сокращение срока гласного надзора получено 24.10.90.

От иркутского генерал-губернатора

в Департамент полиции от 18.1.1897:

…за время проживания в г. Иркутске Красин ни в чем предосудительном не замечался и поведения вполне одобрительного.

Из письма Л.Б. Красина брату Герману

(февраль 1898):

…В последние дни, вероятно, чтобы разнообразить хоть несколько мое существование, полиция опять завела со мной переговоры… По словам довольно наивного и глуповатого помощника пристава, «Министр Вн. дел интересуется знать, поступили ли вы в Технологический институт».

…Я теперь, как за каменной стеной, за занятиями и работами: моя, мол, хата с краю, анализ кончил, машину начал, – больше ничего знать не знаю…

Из сведений, полученных при наблюдении:

30.V.1900 Л. Б. Красин выбыл из Харькова в Москву, но туда не прибывал.

В июле 1901 г. начальник Харьковского губернского жандармского управления уведомил, что Красин выбыл из Харькова неизвестно куда.

В апреле 1902 г. начальник Бакинского губернского жандармского управления уведомил, что состоящий под негласным надзором полиции Л. Б. Красин обнаружен на Биби-Эйбатской станции об-ва «Электрическая сила» близ г. Баку, где служит заведующим ее с 1900 года…

* * *

Несмотря на непогоду, работы на Баиловом мысу, возле Баку, не прекращались. Отчаянно свистели и пыхтели локомобили, ухали в трех местах чугунные бабы, со всех сторон неслись крики десятников, ругань и пенье рабочих, волжское оканье, московское аканье, пронзительная татарская речь, иной раз сквозь этот хор прорывались сольные партии иноземцев: немцев, шведов, англичан – кого только не было на строительстве Биби-Эйбатской электростанции!

Красин тревожился за группу рабочих, которые работали на крошечном плоском островке саженях в ста от берега, ставили там опоры для эстакады. В обычное время к этому острову можно было дойти пешком по мелководью, что эти рабочие и делали ежедневно, но сейчас северо-восточный ветер гнал к берегу такие огромные серо-зеленые валы, что и островок сам, и рабочие окончательно скрылись из виду.

Красин пробежал, балансируя, по доске, брошенной через грязное месиво, к своей командной вышке, вскарабкался на нее, приставил к глазам бинокль. Рабочие на островке почти все собрались на небольшой кочке, размахивали руками и пытались перекричать шторм, и только трое, Мухин, Быков и Ахат, продолжали кайлить землю, не обращая внимания на свирепую стихию; работа, должно быть, их успокаивала.

Красин закричал в рупор:

– Баранов! Плоцкий! Немедленно найдите лодку! Нужно протянуть туда канат!

С острова, видимо, заметили фигуру на вышке. Наверняка они узнали Красина – «главного», а ему на стройке привыкли верить. Молодой начальник, строгий, а вроде бы и свой. Суматоха прекратилась, люди начали сооружать навес из мешковины и досок.

Вышка скрипела и качалась под порывами ветра, однако Красин не спускался. С удовольствием оглядывал он роящийся муравейник стройки, закопченное уже главное здание станции, три жилых дома, водокачку, дорожки… Сколько слов он потратил, чтобы убедить бакинских денежных тузов в том, что «электрическая система передачи энергии наилучшая»! И вот теперь работа почти закончена, и он гордился, отчаянно гордился своим, таким невероятно могучим первенцем. Успех в этом деле, а успех уже явный, бесспорный, заряжал его энергией и уверенностью в своих силах. Так или иначе, он победил, он сбил «их» с толку… А остальное – впереди.

За спиной его заскрипели доски. Он обернулся: инженер Майкл О’Флаэрти карабкался на вышку.

– Хау ду ю ду, мистер Красин! Элау ми, сэр…

– Давайте, Майкл, по-русски, пора бы научиться.

– Олл райт! По-русски. Ай идет от ваш команд ин тери час остро афта нун, бат, сорри, однако…

– Нет уж, давайте тогда по-английски или по-немецки, – рассмеялся Красин.

О’Флаэрти отчаянно захохотал. Сорокалетний жилистый ирландец никогда не упускал возможности изо всех сил расхохотаться, но это не мешало ему быть толковым, серьезным инженером.

Они заговорили, переходя с английского на немецкий.

– Я пришел, Красин, по вашему приказанию ровно в три часа. Не «часика в три», как обычно говорят русские, а точно по вашему приказанию…

– Ну-ну, Флаэрти, вы же видите, какой шторм. Мне пришлось отложить все дела. Мы займемся с вами, когда вытащат тех людей.

Ирландец облокотился о перила. Ветер трепал его светлые с редкими сединками бакенбарды.

– Да, красиво! Я не думал, что здесь может быть такой шторм. Как в Калифорнии… Кстати, отсюда я еду в Калифорнию, подписал контракт с одной американской фирмой. Хотите, поедем вместе.

– Что, в Калифорнию? – удивился Красин. – Нет, спасибо, у меня и здесь много дел.

– Но там больше возможностей и колоссальные деньги! Я работал в пятнадцати странах, но нигде не зарабатывал столько денег, сколько в Америке. Такой инженер, как вы, может стать там миллионером.

– Почему же вы им не стали? – усмехнулся Красин.

– У меня есть порочные склонности, – вздохнул ирландец. – Я игрок.

Красин увидел в бинокль немо орущие мокрые лица, вздувшиеся жилы, слипшиеся бороды.

– В самом деле, хотите, я напишу о вас в Сан-Франциско? – спросил О’Флаэрти.

– Спасибо, но у меня и дома очень много дел. Очень много, О’Флаэрти. Вы даже не представляете, сколько у меня здесь дел!

– Понимаю, вам хочется строить на родине, вы патриот, но мне кажется, что в России скоро нельзя будет строить.

Это прозвучало так неожиданно, что Красин даже на минуту забыл о лодке.

– Это почему же, сэр? Почему вам так кажется?

– Видите ли, Красин, я был, как вы знаете, месяц назад в Москве и видел там в один день две демонстрации. Одна несла портреты царя и иконы, другая – красные флаги и социалистические лозунги, каких и в Европе не увидишь. Лица одних были угрюмы, у других сверкали глаза. Это очень страшно, Красин, когда сталкиваются две противоположно заряженные массы. Поверьте старому бродяге, это страшно…

– Вон вы чего боитесь, – усмехнулся Красин и снова взялся за бинокль.

– Я слежу за вашими газетами, читать по-русски я могу гораздо лучше, чем говорить. Вчера один студент убил министра внутренних дел Сипягина. Что это, по-вашему? Россия на пороге страшных событий. Так что, если хотите строить электростанции, едем со мной в Калифорнию.

– Лодка перевернулась! – закричал Красин и бросился вниз по лестнице.

– Куда вы, сэр? – заорал О’Флаэрти.

– Туда! Хотите со мной? Я слышал, что ирландцы смелые ребята!

– Вас не обманули! – бешено захохотал инженер и, выпятив для храбрости подбородок, последовал за Красиным.

ПОЛИЦИЯ

Особый отдел Департамента полиции.

Директору Департамента полиции

от инженера-технолога Л. Б. Красина

прошение от 29 июля 1902:

В июле месяце 1897 г. в г. Иркутске мне было объявлено о снятии с меня гласного надзора полиции с воспрещением, однако, выезда в гг. Москву, Петербург и Петербургскую губернию до особого разрешения.

В течение пяти лет, истекших с этого времени, я окончил курс Харьковского технологического института… и теперь уже третий год работаю в области техники, управляя отделом крупной электрической фирмы в г. Баку.

О снятии запрещения проживать в столицах мне до сих пор не было объявлено, из чего я должен заключить, что оно остается в силе. Между тем мне по служебному моему положению нередко представляется надобность бывать в Петербурге и Москве, так как в первом из них находится Правление акционерного общества… Москва же с ее торговыми складами и техническими представительствами всех сколько-нибудь крупных русских и заграничных фирм является для нас постоянным поставщиком различных материалов и машин. …Поэтому я имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство снять с меня упомянутое запрещение и разрешить мне въезд в обе столицы.

22 августа 1902 года Департамент полиции сообщил московскому генерал-губернатору и СПб-му градоначальнику о разрешении Л. Б. Красину проживать в столицах.

* * *

Бакинское «общество», промышленники и финансовые тузы, было приятно взбудоражено гастролями Комиссаржевской. Казалось, что знаменитая актриса принесла с собой дыхание непонятной манящей жизни беспокойного Севера, тревожный ветерок столиц. Знаменитость чествовали непрерывно, приемы и обеды следовали один за другим.

Провинциальная роскошь стола забавляла Комиссаржевскую, смешили долетавшие из-за хрусталя разговоры, в которых либеральные восклицания сменялись гастрономическими восторгами:

– Господа, сегодня в газетах – суд приговорил кишиневских печатников-эсдеков к пожизненной ссылке! Какое варварство!

– Рыбы, господа! Попробуйте рыбы!

– Дикость! Когда это наконец кончится?!

– А по-вашему, государство должно орденами заговорщиков награждать?

– Да почему орденами?! Варварски свирепый приговор! Азия неистребимая!

– А вы как считаете, Леонид Борисович?

– Конечно, чересчур суровый приговор.

– Ох, либералы, либералы, всех бы… пардон…

– Внимание, господа, гвоздь программы – индейка с орехами!

Перед Верой Федоровной на столе лежал невероятный букет, преподнесенный купечеством, букет из сторублевых кредитных билетов. Иногда актриса поднимала букет и смешно морщила нос, словно нюхая столь необычные цветы, чем вызывала вокруг умиление. Ай да мы, ай да бакинцы! Знайте, милостивая государыня, это вам не какой-нибудь Тамбов!

Лишь один человек словно бы совсем не обращал внимания на именитую гостью, а если и взглядывал иногда, то во взгляде его Вере Федоровне чудилась быстрая лукавая усмешка. Она прислушивалась к разговору на том конце стола, где сидел он.

– Значит, Леонид Борисович, вы считаете, что приговор бунтовщикам слишком строг?