Текст книги "Капремонт в доме Ашеров. Иронический хоррор"

Капремонт в доме Ашеров
Иронический хоррор
Василий Чибисов

© Василий Чибисов, 2016

ISBN 978-5-4483-4147-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предупреждение

В серии иронического хоррора вышли следующие новеллы:

1. Собачье озеро

2. Страх лечат дважды

3. Без лишнего скрежета

4. Картонный человек

5. Мир меркнет

Каждая новелла является самостоятельным произведением. Но мы предупреждаем о скрытых сюжетных линиях, пронизывающих общую ткань всех рассказов. Также мы предупреждаем, что автор не несёт ответственности за возникающие во время чтения панические атаки и псевдогаллюцинозы.

Капремонт в доме Ашеров

Не приписывайте художнику

нездоровых тенденций:

ему дозволено изображать всё.

Уайльд. Портрет Дориана Грея

Если видишь, что с картины

Смотрит кто-нибудь на нас…

Гладков. Песня о картинах

Пробка на Рублевском шоссе

2017, март, 14

– Держи пирожки. Всё равно никто пока не едет. А то будешь ныть, что я тебя на голодный желудок невесть куда потащила.

– Спасибо. Довольно вкусно. Не знал, что ты умеешь готовить.

– Пришлось научиться. Едва я вышла замуж, как благоверного передислоцировали в Восточную Сибирь. А мне надо было врачебную практику проходить. Знакомые помогли, и я отправилась следом, благо в реанимационном отделении нужны были лишние руки, умеющие хранить молчание.

– В реанимационном отделении полевого госпиталя?

– Там половина военной базы была превращена в сплошную реанимацию, забитую солдатами. Все с того полигона, где муж служил. Хотя с его талантом влезать на административные должности, службой это было назвать трудно. Так, руководил отправкой советских граждан в неизвестность.

– Куда?!

– Не бери в голову. Была там железная дорога очень важная. И по её периметру постоянно что-то творилось. Привозили оттуда ребят без видимых повреждений, но с острой сердечной недостаточностью и всяким таким. Смотришь историю болезни и диву даёшься: у нас половина с такими диагнозами живут. Но солдаты угасали за пару дней. Мне оставалось только следить, как амплитуда сердечных ритмов плавненько уходит в ноль.

– Дай угадаю. Тебя это так потрясло, что ты решила уйти в психотерапию.

– Почти. Я стала разговаривать с умирающими. И догадалась, что их патологии имеют чисто психосоматическую природу. Знаешь, как в народе говорят: от ужаса кровь в жилах стынет? У них кровь медленно остывала. Я устроила импровизированную балинтовскую группу. Солдаты начали делиться своими страхами, обсуждать свои кошмарные сны, видения.

– И произошло чудесное исцеление!

– Не-а. Просто я догадалась, что все их кошмары имели место в реальности. Там, вдоль монотонных рельс, змеилась полоса потустороннего ужаса.

– А потом?

– А потом об их разговорчивости узнали на верху. И все пациенты сгинули в советских лагерях. Меня чудом отмазали, выставив целый ряд условий. Мол, если я так хорошо разбираюсь в природе страха, буду лечить партийных деятелей. Вот так я и стала врачом-психотерапевтом высшей категории.

– Нда. А готовить-то ты как научилась?

– Ах да. Готовить. Надо было чем-то занять себя. А на территории полигона была неплохая полевая кухня. Вот я и научилась. Да так, чтобы сразу на уровне серийного производства. Там один противень в духовом шкафу был размером с мой кабинет.

– Могу представить. Странно, что ты не устроила им массовое отравление.

– Муж предупредил их, чтобы от меня хорошо прятали любые отравляющие вещества.

– Предусмотрительно.

Светлане Озёрской часто хотелось подсыпать кому-нибудь яду в чай, да побольше. Кусок сахара, два куска отравы. Или даже три. И можно без заварки. Свои маниакальные импульсы лучшая психотерапевт России научилась ловко контролировать.

Каким образом? Она изобрела свой рецепт чая с виски. Потратила несколько месяцев, чтобы подобрать нужный сорт заварки, уточнить время заваривания вплоть до долей минуты. Воду нужно было не просто довести до кипения, а подержать на огне еще какое-то время. Наполнить заварник на четверть, засыпать чай. Подождать минуту. Долить еще четверть воды. Спустя еще полторы минуты засыпать колотого льда с горкой… К сорту и кондиции виски выдвигался отдельный список требований.

Фрейд бы оценил по достоинству столь мощную сублимацию агрессивных импульсов. Клиентам тоже стоило радоваться, ведь их жизни в кабинетах психологического центра «Озеро» ничто не угрожало. Кроме собственных страхов, конечно же. Если бы они только знали, в каком состоянии периодически пребывает их лечащий врач!

Впрочем, пациентов у Светланы с каждым годом становилось всё меньше. Политическая и финансовая элита старела, вырождалась, гнила, вымирала. Им было не до психотерапии. Революция лисьих хвостов, охватившая страну, набирала обороты. По слухам, Кремль даже заключил несколько странных договоров с австрийским демонологом. И теперь к стандартным политическим репрессиям добавилась настоящая охота на ведьм. В общем, господа параноики уверенно теснили товарищей невротиков. А параноики, как известно, по психотерапевтам не шляются.

– Роза, надеюсь, знает о нашем визите? – опомнился Игнатий.

– Конечно. Правда, она сама сейчас не в особняке.

– Помню-помню. Ты её мягко, но настойчиво сбагрила в психушку.

– Игнатий! Это её идея была.

– Но ты особо не возражала.

– Тебя тоже никто особо не уговаривал со мной ехать сейчас.

– Технически всё наоборот. Это ты со мной едешь.

А ведь она права. Никто Игнатия не заставлял везти коллегу на психотерапевтическую экскурсию по старому особняку. Дом принадлежал Розе Соломоновне Альтберг, с которой Свету связывала давняя дружба. В девяностые эта пожилая дама фактически с нуля создала отечественную финансовую систему, вырастила несколько политический партий (чтобы хватило с запасом), убедила немецких политиков выделить России крупный беспроцентный заем, ну и еще много всего по мелочи.

Короче говоря, мировая тетка.

Психологический центр «Озеро»

Несколько часов назад

– Мировая тетка, короче говоря! – подытожила Сарочка. – А еще она мне свой особняк подарила, прикиньте! Я туда кое-какие вещи перетащила, но…

У многих пациентов есть интересная привычка. Уже после окончания сеанса, стоя у самого порога, вдруг взорваться фейерверком откровений и инсайтов. За эти две-три минуты внеплановой работы совершается самое важное. Поэтому хороший психотерапевт не теряет бдительности и не разрывает эмпатический контакт просто по звонку будильника. Жак Лакан, кстати, это понимал лучше других, поэтому его сеансы могли растягиваться на несколько часов. Или сокращаться до пары минут.

Соколова, самая беспокойная пациентка Игнатия, превратила эту привычку в ритуал. Сеанс гипнотерапии – без всякой договоренности – завершался минут на десять раньше стандартного времени. Сара закидывала за спину складной самокат, который всегда таскала с собой (хотя пользовалась такси), вольной пташкой вылетала из клетки сеттинга… Но спустя пару минут уже скромно стучала в дверь кабинета и, стоя на пороге, щебетала что-то, точно умещаясь в оставшийся запас времени.

Из этих надпороговых туннелирующих монологов Игнатий узнал много сплетен. О ком? О Лизе – лучшей подруге. Об Ирине Храбровой – формально начальнице, но по факту, опять же, лучшей подруге. О Розе Альтберг – мировой тетке, которой стать лучшей подругой помешал возраст. И о Лене Ерофеевой – дочери Розы, медноволосой психопатке, которая на всех бросается. Последняя фигура всерьёз заинтересовала только после рассказа Озёрской о чёрной чучелке, которую вдруг стали бояться все члены клана Ерофеевых.

Поэтому, когда Сарочка сообщила о скором переезде в особняк Ерофеевых, Аннушкина скрутило профессиональное любопытство. Не присоединиться к Озёрской он не просто не мог.

Поворот на Рублево-Успенское шоссе

– Почему ты вызвался добровольцем? – не сдавалась Света. – Понравилось ожившее безумие Лизы?

– Вот именно. Не было там никакого ожившего безумия. И сегодня я хочу восстановить свою рациональную картину мира.

Ответ в высшей степени уклончивый. Незачем посвящать Озёрскую в свои мысли и исследования. Еще не время.

– Резонно, – коллега сделала вид, что поверила. – Моя картина мира тоже несколько прохудилась после вчерашнего.

– А у твоей Розалии картина мира не только прохудилась, но и куда-то поехала.

– Игнатий!

– Я-то Игнатий. Но и ты смотри, чтобы тебя фантазии этой старушенции не утянули в болото психоза. А то начнешь чучелку по углам ловить.

– Игнатий!

Психологический центр «Озеро»

Примерно месяц назад

– Я боюсь черную чучелку. Она страшная и на нее неприятно смотреть. А еще я боюсь, что появится вторая чучелка. Потому что две чучелки означают смерть.

О чучелке Светлана впервые услышала от маленького Димы и его матери, Елены Ерофеевой. Мир, похоже, с каждым днем становился всё теснее. Лена оказалась младшей дочерью Розы Соломоновны.

Случай этого детского страха был сам по себе довольно запутанным. И когда фрау Альтберг заявила Светлане, что сама видела чучелку, ясности не прибавилось.

– Я продам дом. Вернее, подарю. Даже уже решила, кому. Лене там нельзя находиться. Диме тоже. А уж мне тем более. Неизвестно, что она может сделать с Димой. Со мной.

– Елена?

– Да какая Елена?! Нам не даёт покоя мерзкая чучелка. Каждую ночь прыгает по коридорам особняка, роется в шкафах и противно хихикает. Кто знает, что у неё на уме!

Светлана не знала, что обычно бывает на уме у чёрных чучелок. Действительно, что? Вряд ли мечты о всеобщем благе.

Поселок Барвиха, особняк Розы

Март, 14

– Милый домик! – Игнатий помог коллеге выбраться из машины.

– А ты ожидал увидеть страшный особняк с привидениями? – Светлана ловким движением выудила из-под коврика ключ. – Или кирпичную стену высотой в три метра?

– Ну не знаю. Всё-таки элитный коттеджный посёлок…

– Не коттеджный, а дачный. Периметр здесь охраняется достаточно тщательно, поэтому не имеет смысла окапываться.

– Так тщательно, что нас пропустили без разговоров.

– Неудивительно. Учитывая, сколько раз нас приглашали сюда на высокоинтеллектуальные посиделки. Каждая собака знает.

– Я всё чаще чувствую себя ветеринаром.

– Игнатий!

Стилизованный под бревенчатую избу особняк смотрелся на удивление скромно. Внутри не было и намека на мегаломанию или роскошь. Светлая ромбическая прихожая, сразу налево – кухня, чуть дальше и направо – спальня. Прямо впереди начинается столовая, она же центральная комната, она же гостиная, она же небольшая выставка картин (площадью с парочку квартирок в панельном доме). У дальней стены гостиной видна винтовая лестница.

– Вот тут мы сидели, пили чай и беседовали о вечном. Розалия никогда не была моей клиенткой. Мы даже умудрялись шутить о жизни. Хотя обе всегда считали жизнь той ещё гадостью.

– Ты как будто оправдываешься.

– Не то, чтобы… Хотя ты прав. После этой истории с чучелкой Роза сильно изменилась. Её уже давно что-то гнетет. Чувство вины, синдром предков…

– Ты сама нам еще на лекциях в институте объясняла, что плох тот психотерапевт, который пытается читать людей вне кабинета.

– Но если у хорошего знакомого беда, разве можно этого не замечать?

– А как ты это проверишь? Где гарантия, что под годами доверительного общения не похоронена какая-то мрачная тайна? Может, люди для того и изобрели бессмысленные дружеские беседы, чтобы не говорить о сокровенном?

– Ну вот. Теперь буду переживать.

– Вот для этого нам и нужны стены кабинета. Не клиенту, а нам. Нам! Чтобы мы могли ограничивать свою неуёмную заботу о человечестве рамками отдельных случаев.

– С каких пор у тебя завелась забота о человечестве? – проявила бдительность Светлана, прекрасно знавшая цену показной сентиментальности коллеги.

Аннушкин благоразумно счёл этот вопрос риторическим и ретировался на второй этаж. Ему не терпелось отыскать хотя бы малейшие следы Сарочки.

Светлана тем временем задумчиво разглядывала картины на стенах и прислушивалась к звукам дома. Особняк затаился, не понимая, чего ждать от гостей. Зато шаги Игнатий над головой звучали достаточно ясно и громко, так что его положение можно было определить с хорошей точностью. Сейчас, например, он прогуливается по коридору, от которого расходятся все комнаты второго этажа: кабинет Розалии Львовны, две гостевые спальни, библиотека и зимняя оранжерея.

– Под ковриком был только один ключ? – вернувшись в гостиную, поинтересовался Игнатий.

– Да. Мы давным-давно сделали такие «закладки» на всякий случай. Роза справедливо решила, что в охраняемом дачном поселке можно не изощряться в конспирации.

– А ты для своей копии ключей придумала тайник пооригинальней?

– Неважно. Тебе одного ключа мало?

– Ну, если он походит ко всем замкам, то вполне достаточно.

– Каким замкам? Насколько я помню, двери в доме закрываются изнутри на небольшие щеколды.

– Значит, щеколды способны к спонтанной эволюции. Или мутации.

Они вместе поднялись по винтовой лестнице на второй этаж.

– Очень интересно… – Светлана несколько раз прошлась по коридору, чтобы полюбоваться на новенькие навесные замки. Каждая дверь теперь была надежно защищена от любопытных психотерапевтов. – Состоялся парад кладовщиков-любителей?

– Может, Роза Львовна просто пыталась сократить для чучелки жилое пространство. Или наоборот, каждый раз ловила её таким образом?

– Послушай, ну даже если у всего семейства случилась групповая фобия, то навязчивые действия сюда зачем довешивать?

– Ну, во-первых, не довешивать, а навешивать. Замки навесные. А во-вторых, тут и без меня всё довесили. Предлагаю вторгнуться в этот механизм анальной защиты с помощью фаллического ломика.

– Игнатий!

– Ладно-ладно. Кража со взломом отменяется. Только не удивляйся, когда в какой-нибудь комнате обнаружат хладный труп Ерофеева-младшего, которого родная бабушка приняла за чучелку и заперла.

– Игнатий!

– Ты ведь мальчика после того сеанса больше не видела?

– Игнааааатий!

Коллеги вернулись вниз, ища счастье в просторной мастерской. Но и там, среди картин, стульев и сервизов, им пришлось замереть в нерешительности. К работе без кабинета и без пациента невозможно было привыкнуть.

– Интересно, а кто это всё рисовал? – настал черед Аннушкина всматриваться в пейзажи и натюрморты.

– Точно не Роза. Она терпеть не может художников. Дима, как мы помним, в основном читать любит. Остаётся Елена.

Озёрская подошла к холсту с завершенной композицией. Ничего особенного: вазочка, груши, цветастая тряпочка. Но почему картина привлекла внимание?

– Где-то я её уже видел, – Игнатий тоже заинтересовался натюрмортом. – Совсем недавно. Хм… А где рамка?

– Почему ты решил, что должна быть рамка?

– Даже у незаконченных работ есть рамка, – Игнатий постучал костяшками пальцев по прислоненной к стене картине. – Видимо, у хозяйки, как и у всякой психопатической личности…

– Игнатий!

– Я в хорошем смысле! У Елены свои представления о порядке. Если уж раскидывать свои работы по дому, то только в рамке. Значит, эту она планировала поменять местами с какой-нибудь из уже законченных. Хм… Ага! Так вот, где я её видел!

Озёрская проследила за направлением взгляда своего коллеги и удивленно нахмурилась. На стене висел точно такой же натюрморт. Разве что. Разве что? Разве что!

– Знаешь, какая у меня ассоциация? Когда ставишь фотоаппарат на серийную съемку, надеясь лучше запечатлеть интересный кадр. И этот кадр был снят, судя по бумажке с датой, на следующий день после той самой консультации.

– Ах, она еще и продатировала картины? Какой психопатический способ контроля над временем. Проверь, может, у неё ещё и столовые приборы пронумерованы?

– Игнатий!

– Как бы то ни было, на втором натюрморте нет даты. Выходит, он еще не закончен?

– Или тревога ушла, и нужды в навязчивом учете времени больше не было.

– Тревога просто так не уходит.

Оба прекрасно знали, что единственный способ резко избавиться от неопределенного тревожного состояния – это создать себе реальный или иллюзорный объект страха. И сейчас этот самый объект затаился в мешанине безобидных мазков.

– Интересный способ для скоростной съемки, – Игнатий поднёс холст к его обрамленной копии. – В этих кадрах угадывается какое-то смутное движение.

– Насчёт скорости не удивляйся. При фобических расстройствах вполне может искажаться чувство времени. Елена ведь не реальный объект «фотографировала», а свои страхи. Как раз пока картину нарисует, что-то произойдет. Что-то незначительное…

Озёрская подошла вплотную к натюрморту, близоруко щурясь. Психотерапевт не признавала очков или контактных линз. И правильно. Далеко не все тайны мира располагают к пристальному разглядыванию.

– Вот ты и попалась.

– Кто? – Игнатий держал новую картину.

– На твоём «кадре» никто. А на моем…

Психологический центр «Озеро»

Примерно месяц назад

– Елена, Вы любите паззлы?

– Терпеть не могу. Но с сыном мы их много раз собирали. Приходилось.

Последнее слово пациентка буквально выдохнула. Ледяной сквознячок обреченности.

– Дмитрий, можешь разрезать свою картинку? – Светлана достала из выдвижного ящика ножницы и протянула мальчику.

Дима старательно искромсал рисунок на косые полоски. Светлана перемешала кусочки головоломки и жестом пригласила к столу пациентку. Но через минуту Ерофеева отскочила от паззла как ошпаренная.

– Вы издеваетесь?! – заорала она. – Хотите из меня сделать дурочку?! Я не психопатка какая-нибудь! Зачем Вы подменили рисунок?!

Светлана бросила взгляд на паззл. Из хаоса чёрных линий на неё смотрело чьё-то лицо, гротескное и злобное.

Особняк Розы

Март, 14

Аннушкин перевел взгляд на первую версию картины. Чуть выше поверхности нарисованного стола краска казалась особенно сухой и потрескавшейся. Света отступила на два шага назад, постояла немного и жестом предложила коллеге занять своё место.

Игнатий послушно поменял точку наблюдения. Чуда не произошло. Озёрская поразмыслила немного, прикинула разницу в росте и, как заправский фотограф, стала размахивать руками, регулируя положение гипнотерапевта в пространстве.

В конце концов, измученный и запутавшийся в собственных ногах, Аннушкин попытался сесть на корточки и опрокинулся на спину. Но в процессе падения он увидел, что не только мазки краски образуют рисунок, но и сами трещинки складываются в изображения странного существа, выглядывающего из-под стола.

– Поздравляю со вступлением в наши ряды! – с наигранной торжественностью она протянула коллеге руку. – Похоже, кое-кто тоже подхватил коллективную фобию.

– Что это было? – Игнатий торопливо подошел к картине, в надежде убедиться в мимолетности собственной иллюзии. Гротескная физиономия всё так же насмешливо ухмылялась с холста.

Светлана тем временем подобрала незаконченную картину и расправила полотно, лишенное рамы.

– Раскадровочка…

Холст очутился сначала около правого края старой картины, потом около нижнего. Наконец, Озёрская резким движением заслонила первый кадр вторым.

– Смотри-ка, а оно сбежало.

Аннушкин кивнул. Действительно, мазки и трещинки всё так же складывались в чуждый узор, но существо теперь демонстрировало зрителям не анфас, а профиль. Или затылок – трудно сказать.

– Вот тебе и скоростная фотосъемка. Теперь я понимаю, что все эти охотники за аномальными явлениями – обыкновенные шарлатаны! – Светлана вернулась к мольберту, стоящему напротив стола. – Никакое дорогое цифровое оборудование не заменит одного эмоционального художника с набором красок.

– Красок или психических расстройств?

– Игнатий!

– Да ладно. Посетители этой выставки тоже адекватностью не отличаются.

– Это не выставка. Это фотолаборатория. Когда я была здесь последний раз, никакой творческой мастерской здесь не наблюдалась. Роза бы не позволила Елене просто так хозяйничать на своей даче. Значит, был какой-то веский повод. Надо осмотреть и другие картины.

– Давай лучше подумаем, с какой-такой натуры был написан этот тайный портрет. Ракурс мы вроде угадали правильно.

Коллеги посмотрели поверх пустого мольберта. Вазочка расколота, цветастая драпировка сброшена на пол, от груш остались одни гнилушки. Игнатий поставил холст обратно на треногу. Если существо и приходило позировать, то путь его лежал через спальню, то есть комнату Димы.

– Я туда не пойду, – отрезал Игнатий.

– Как хочешь. Тогда стой здесь и наслаждайся живописью. Наш не страдающий адекватностью ценитель высокого искусства.

Ценитель нервно сглотнул, когда за коллегой закрылась дверь. Что-то в этих картинках было неправильно. В самом их расположении. «Вот сейчас и разберемся» – решил для себя Игнатий. Экспонаты этой выставки можно было не только трогать руками, но и менять местами.

В комнате Димы царило то особенное частичное запустение, которое наступает в доме за несколько дней до окончательной смены владельца. Из мебели остались только компьютерный столик, встроенный в стену шкаф да большой бесформенный пуфик-мешок, набитый чем-то сыпучим.

Но вот что насторожило Озёрскую: на своём законном месте остался компьютер. Разве современный ребенок не позаботится в первую очередь именно о родном кремниевом многоядерном монстре? Света вряд ли знала, что не в количестве ядер счастье и вообще смутно представляла себе анатомию компьютера. Но понимала, какое место в жизни талантливого ребенка-интроверта занимает стационарник.

Любимые книги мальчика тоже были здесь. Сложенные в несколько невысоких стопок, они напоминали колонны во дворце прокуратора Иудеи.

Может, в стенном шкафу тоже остались какие-то вещи? Женщина протянула руку к дверце и замерла, прислушиваясь к своим ощущениям. Почему стало страшно? Ведь на сеансе мальчик со всей определенностью заявил, что чучелка не живет в шкафу. Что она появляется из дальнего темного угла. Что в шкафу валяется всякий хлам, в том числе старое пугало, которое Елена Ерофеева сшила для сына. Вот только где в этой комнате хотя бы один темный угол?

Сверху отчетливо донесся стук. Потом еще один. И еще. Кто-то прыжками передвигался по коридору. Наваждение длилось не более пары секунд.

Надо меньше думать. Уже стемнело, искусственный свет был каким-то тусклым. Незачем оставлять дополнительное преимущество своему воображаемому противнику. Резким движением Озёрская распахнула дверцу.

Оно сидело там. Пугало. Неподвижное, забытое, жалкое. Ни капли не страшное. Да и пугалом эту поделку назвать было трудно. Так, чисто символически расшитая и разрисованная подушка, грубо набитая чем-то тяжелым. Вместо шеста у этого пугало был корпус паровой электрошвабры, что ничуть не спасало ситуацию. И это называется «уделить ребенку внимание»? Если Светлане не изменяет память, то Ерофеева преподнесла факт изготовления пугала как личный подвиг. И Дима искренне радовался даже такому знаку материнской любви.

Кроме пугала в шкафу обнаружились и другие вещи мальчика: от роликовых коньков до игрушек. Ясно, что это семейство может приобрести целую сеть спортивных или игровых магазинов и не заметить. Но мебель-то отсюда вывезли! И одежду тоже.

Потом: ни в столовой, ни в гостиной вообще ничего не трогали. Роза вполне могла отстрочить передачу особняка, сославшись на проблемы со здоровьем. Могла. Но тогда зачем сваливать все вещи в шкаф? Или это Дима сам так сделал?

Озёрская облокотилась на стопку книг. Под рукой обнаружился фломастер. На полу, среди книжных колонн, притаилось еще несколько. Озёрская проверила каждый на подушечках пальцев. Чёрный и красный были исписаны в ноль. Хотя, быть может, красный просто высох из-за отсутствия колпачка.

Врач щелчком отправила их катиться по полу между литературными столпами. Фломастеры прокладывали себе путь неторопливо и плавно, не отдаляясь друг от друга.

Красно-черная пара напомнила Светлане прокуратора Иудеи в мантии с кровавым подбоем и первосвященника в темных одеждах, прогуливающихся у колонн храмового комплекса. Красный фломастер остановился первым. Видимо, отчаявшись переубедить Каифу. Стало быть, и чернил в красном больше. Просто высох. А чёрный даже по весу казался значительно легче. Что же такое не дорисовал Дима? Бросил на полпути, оставив красный фломастер на полу в обезглавленном состоянии?

Но ни на столе, ни под столом, ни в корзине для бумаг, ни на подоконнике, ни среди книг нет ни одного рисунка.

С мебелью и одеждой всё понятно. Но если оставляешь компьютер и прочие родные сердцу вещицы, даже книги, зачем так трепетно прятать рисунки? Чтобы не быть похожим на мать?

Дверная ручка стала поворачиваться. Озёрская съежилась, ожидая нападения. И только когда необъяснимая волна страха отхлынула, женщина вспомнила о своем коллеге. Усмиряем эмпатию, дышим ровно, нет здесь никаких чучелок.

– Вот свалка, – протянул Игнатий. – А я уж думал, тебя съели. Что ты ищешь?

– Рисунки.

– Ещё?! Твоя пациентка так старалась, за полтора месяца создала целую выставку. Может, ты ей после сеанса дала когнитивное задание изготовить картинную галерею? А сама забыла.

– Игнатий!

– Как еще объяснить, что рисование началось после посещения центра? Умеешь ты психотизировать людей.

– Дима тут тоже времени даром не терял. Фломастеры все пустые. Но рисунков нет. Их кто-то или забрал, или уничтожил.

– У меня тоже недостача. Идём, кино покажу.

Светлана удивилась, насколько быстро Игнатию удалось упорядочить картины по дате создания.

– Я просто заметил, что рамы у картин разного размера, – Аннушкин уловил немой вопрос. – И следы на обоях явно намекают на подмену понятий.

– Погоди с понятиями. Чтобы картина оставила на стене след, должно пройти гораздо больше двух месяцев.

– Так оно и было. В рамках, возможно, жили не тужили какие-нибудь готовые шедевры. Копии или, чему я бы не удивился, бесценные оригиналы. Не помнишь, что тут за картины были у Альтберг?

– Ты же знаешь моё зрение. Я бы мимо оригинала Айвазовского прошла, приняв его за брызги на оконном стекле.

– С твоей пациенткой произошло что-то подобное. В какой-то момент коллекционные жемчужины стали в её глазах омерзительной мазнёй. Вот так и гибнет старая невротическая культура. И на её место приходит новая, психотическая.

– Кстати, о культуре. Ты обещал кинцо.

– Вот, полюбуйся на этот ряд. До злосчастного натюрморта было еще несколько творений, но на них нет этой мерзкой рожи.

– И мазки аккуратные, формы точные.

– Слишком точные. Каждый штрих по несколько раз повторяется. Попытка справиться с тревожным состоянием через навязчивое повторение. Но наступил день визита к одной не в меру грамотной даме. Заметь, я не показываю на эту даму пальцем.

– Игнатий!

– После твоего сеанса Елена прозревает. В течение пяти дней она рисует десять картин. Десять, Светлана! И каждый раз кардинально меняет место наблюдения. Что она ищет? Догадаться не трудно. Свою любимую чучелку. Кстати, вне дома ей не удается встретиться со своим страхом. Поэтому ни один из пейзажей не закончен.

– Хотя один из них очень занятный. Что это там пасётся у реки?

– Корова, – Игнатий хотел перейти к другой стене, но был пойман Светланой за рукав.

– У кого тут из нас еще близорукость? Где ты таких коров видел?

– Я их вообще в жизни ни разу не видел.

– Деревня! В смысле наоборот, но ты понял.

– И что не так с коровой?

– Да всё так. Только тут для полного комплекта не хватает кожи и половины мышечной массы. Ты сейчас смотришь на пасущийся коровий полутруп. Ловко замаскированный с помощью тумана. Я уже молчу про то, что коровам здесь попросту неоткуда взяться.

– Хочешь сказать, Елена понимала, что рисует нечто ирреальное, но остановиться не могла? Сама боялась того, что рисует. И поэтому старалась скрыть истинный сюжет картин от самой себя?

– Даже не сюжет, а подлинное восприятие реальности. Психотической реальности, я хотела сказать.

– Осознавать тот факт, что медленно сходишь с ума и из последних сил пытаться игнорировать распад собственной личности. Врагу не пожелаешь.

– Насколько медленно – вопрос отдельный!

Картины на соседней стене давали неутешительный ответ: психическое расстройство мадам Ерофеевой прогрессировало быстро. Очертания чучелки уверенно обретали чёткость от картины к картине. Пока внезапно не стали снова размываться.

– А вот и обещанная недостача! – Игнатий театральным жестом смахнул пыль с нескольких пустых прямоугольников.

– И как это понимать?

– Я думаю, это цензура. Всякие интимные сцены ведь обычно оставляют за кадром. А зрителю показывают только последствие: парочку, ведущую задушевные беседы под «г-образным» одеялом. Реже – свадьбу и счастливое семейство. И вот здесь как раз семейный сценарий.

Озёрская пригляделась к картинам, следующим после художественной лакуны. На них всё четче и четче проступали очертания уже двух чучелок. Удвоение объекта, будь оно неладно. Две чучелки означают смерть.

– Елена неплохо разбиралась в цитологии, – стала рассуждать вслух Света. – Что если размытый образ как-то связано с делением клетки? Вряд ли у чучелки есть другие способы размножения.

– Что ты несешь?

– Пытаюсь проследить эволюцию бредовой реальности.

– Деградацию, ты хотела сказать.

– Именно. Регрессию. Возвращение к инфантильным теориям сексуальности и репродукции. Лена была одержима не образом чучелки, а желанием изготовить вторую чучелку. Но мы помним, что две чучелки означают смерть. Для Димы. Лена изо всех сил пыталась помешать собственному замыслу. И поэтому уничтожила и некоторые свои картины, и все рисунки сына.

– Тормозни. Ты говоришь про желание сделать вторую чучелку. Откуда взялась первая?

– Может, Лена стала считать чучелкой Розу?

– А Роза тогда какую чучелку имела в виду? Или она, в свою очередь, приняла собственную дочь за чучелку?!

– Ну вот их как раз две стало.

Игнатию захотелось побиться головой о картинную раму. Но и это вряд ли помогло бы привести мысли в порядок. Хотя интересно, какой бы стук мог издать лоб при столкновении с твердой поверхностью? Звук, который доносился со второго этажа, вполне годился на эту роль. Что за звук? Непонятно. То ли кто-то стучит, то ли прыгает. Аннушкин прислушался. Звук тут же исчез.

– Начнем сначала. Приходит к тебе Дима, говорит, что чучелка страшная. Но это еще цветочки. Вот если их станет две, то пиши пропало. Так?

– Угу.

– Но ни Роза, ни Лена про вторую чучелку даже не упомянули.

– Угу.

– Это возможно в том случае, если они считают чучелками друг друга. А Дима это видит со стороны и понимает: если мать и бабушка одновременно сойдут с ума, то ему не поздоровится.

– Угу.

– Стало быть, страх чучелки – это такой семейный миф о борьбе за территорию внутри матриархата.

– Угу… Что?! – ужас всех возможных последствий запоздало дошёл до Светланы, и она полезла в сумочку за мобильным.

– Угу-угу. Совы нервные, Кому ты собралась звонить в полдвенадцатого ночи?

– Во сколько?!

– Нда. Психотики часов не наблюдают.