Текст книги "Должность"

3

Кто еще знал Сергея Леопольдовича в Ж…? Вы не поверите, всего двое – соседка по дому бабка Акулина и продавец магазина «Продукты» Агния Львовна. Вижу – поверили не все! Я так и знал… Как же так, скажут господа сомневающиеся – человек провел в Ж… детство (пусть и такое, что его хочется поскорее забыть), актерствовал, наконец, просто бродил по улицам.

Начнем с конца, – извиняюсь за каламбур.

Итак, «бродил по улицам». А кто сказал, что он «бродил»? Да Антушкин, кроме дома и театра, не бывал нигде, а театр от дома в двух минутах ходьбы.

Далее: «провел в Ж… детство»… Ах, как я люблю тех, кто сохранил еще в нашем веке святую наивность! Вы думаете, один Ж… на свете? Да может Сергей Леопольдович в Житомире детство провел, или в Железногорске…

Наконец – «актерствовал». Это просто удивительно, что вы не знаете, но в провинциальных театрах до сей поры столько румян кладут на физиономии господ актеров, что их и от чертей отличить трудно, не елико от самих себя.

Думаю, я разбил сомневающихся в пух и прах, хотя боюсь, что найдутся и такие въедливые читатели, которые вовсе не желают щадить чувств автора и которым во что бы то ни стало хочется перебить все население Ж…

Что ж, оставлю это на их совести, а сам с сердечной мукой спешу поведать, как пострадали от ангела смерти бабка Акулина и Агния Львовна.

В провинции многие живут в так называемых «полдомах», «треть домах», а то и «четверть домах» (впрочем, в столице наблюдается еще более изощренный вариант: полкомнаты, треть комнаты или 1/16 комнаты).

Сергей Леопольдович милостью мэра проживал в «полдоме» и соседка, бабка Акулина, – болтливое и весьма склочное существо – доставляла ему немало неудобств. Не удивлюсь: Антушкин обрадовался бы тому, что ранним утром, когда рассветный луч едва-едва коснулся Ж…, в дверь бабки Акулины вкрадчиво постучали.

«Кого нелегкая принесла?»

Никогда не спящая старуха, стуча по полу шлепанцами, подкралась к двери.

– Кто?

– Открывайте, Акулина Петровна!

Батюшки светы! Это был голос Ираклия! Молния воспоминаний насквозь пробила старческий маразм, и Акулина Петровна вспомнила, словно то было вчера: Черное море, красавец грузин на желтом песочке, жаркие объятья в чистом номере гостиницы «Юбилейная».

Сухая ручонка, слегка дрожа, отодвинула щеколду.

Но это был не грузин Ираклий. Читатель, конечно, узнал Крамова…

Наутро бабку Акулину нашли мертвой, и от живой она отличалась только тем, что молчала. Эксперт-криминалист зафиксировал в протоколе асфиксию, а злые языки говорили впоследствии, что Акулина подавилась собственным языком.

Это была самая страшная, но, к сожалению, не последняя смерть в Ж… Последняя случилась 12 июля, и уже после этого ж… вцы не умирали.

Продавец магазина «Продукты» Агния Львовна любила майонез. Не гавайско – ромовый пудинг, а простой майонез. Майонез был ее религией, ее единственной отдушиной в жутковатой затхлости Ж…

Она брала с витрины первое попавшееся ведерко, открывала крышку и, лизнув языком белую кисловатую поверхность, ставила ведерко обратно на витрину. Потом брала следующее.

– Агнюшка, товар! – крикнул со двора водитель Петька.

– Все привез?

Агния Львовна вышла из магазина и повесила на дверь желтую табличку «Прием товара».

– Вроде…

– Ну, заноси.

Петька, матюкаясь, внес по очереди три больших ящика и отчалил на тарахтящем «бычке».

Агния Львовна принялась разбирать товар. Все было как обычно: мыло, дошираки, «Килька в томатном соусе», кукурузные палочки, кубики «Галина бланка», мясо цыпленка в желтых банках, шоколадки, пряники, конфеты, рижские шпроты, макароны…

Майонеза было только одно ведерко. Но зато – какое! Золотисто – перламутровое с непонятными, похожими на иероглифы, письменами. Агния Львовна открыла ведерко. Майонез имел необычный оранжевый цвет и запах, столь притягательный, что продавщица не устояла.

Когда некий покупатель, отважно проигнорировавший табличку «Прием товара», проник в магазин, Агнии Львовне уже никто не сумел бы помочь.

Так свершилось черное дело, и когда до Ж… дошли газеты с фотографиями Антушкина на первых страницах, когда в телевизоре он стал назойливей рекламы, никто из ж… цев не узнал бывшего лицедея. А если кто и узнал, то, конечно, очень скоро приобрел репутацию лгуна.

Глава третья. Дебют

1

Наутро меня разбудил будильник, хотя я его не заводил. Теперь что, всегда так будет?

– Сергей Леопольдович, ваш завтрак.

Ласковый голос Степы примирил меня с будильником и ударом кулака я заставил его умолкнуть.

Степа поставила на кровать поднос, похожий на маленький столик. На столике был кофейник, жирные сливки в изогнутой золоченой плошке, бутерброды с черными горошинками и чашка с инициалами «С. Л.» – уже успели сделать, черти! Однако сам завтрак меня не впечатлил – я люблю по утрам хорошенько набить брюхо. Но – дареному коню, как говорится…

Я взял бутерброд.

– Вы что же, сами будете кушать?

– Не понял? – удивился я.

Степа присела рядом со мной, налила в чашку кофе, добавила сливок и принялась кормить меня, словно малое дитя. Должен признаться, ощущения неземные – почувствовал себя феодалом.

– Степочка, – заговорил я с набитым ртом. – И давно вы здесь работаете?

– Второй день.

Ну, надо же, прямо как и я.

– А раньше где работала?

– В ночном клубе, Сергей Леопольдович.

Я засмеялся: хорошая шутка.

– Спасибо, Степочка.

Степа унесла поднос.

Хоть и неохота, а придется все же вставать. Я отбросил простыни и подошел к зеркалу. Ну что ж, очень даже симпатичное зрелище отразилось в нем – подтянутый, серьезный мужчина в рассвете физического могущества. Есть, конечно, брюшко, и складки под подбородком – сказывается богемный образ жизни, но для придания образу солидности и они не повредят.

Я сделал рожу, оттянув уши большим и средним пальцами обеих рук, а мизинцами приподняв нос. Засмеялся, вспомнив, что живу во дворце, подпрыгнул, как козленок, и решил, наконец, одеваться.

Для меня заготовили… это, должно быть, ошибка – костюмчик потертый, брючки обвисли на коленах, на жилете не хватает двух пуговиц. В этом маскараде я был похож на уволенного рабочего Нилиманского нефтеперерабатывающего завода. Это ни в какие ворота не лезет.

С чувством негодования я спустился вниз. Семен Никитич уже ждал. Его лицо засветилось полосатой улыбкой:

– Сергей Леопольдович, превосходно выглядите. Превосходно!

– Вы издеваетесь, Семен Никитич? – проговорил я.

– Ну что вы, Сергей Леопольдович.

Он взял меня под руку и, быстро выведя из дома, повел через лужайку к черному «линкольну». Откуда – то появились секьюрити и пошли с двух сторон, вертя во все стороны чугунными головами.

– Это необходимая часть вашей новой роли, Сергей Леопольдович.

«Надеюсь, это не роль бомжа», – подумал я, но сказал:

– В таком случае полностью доверяюсь вам, милейший Семен Никитич.

«Милейший» сверкнул на меня тигриным глазом и засмеялся.

В «линкольне» нас ожидал Олег Власыч. Он, похоже, плохо спал – круги под глазами, одутловатые щеки.

– Выучили текст? – сразу набросился он на меня.

– Выучил.

– Назубок? – вставил Семен Никитич.

Я кивнул, чуя холод под ложечкой.

«Линкольн» медленно вырулил на трассу, блестящую от утренней росы. Колеса мягко шуршали, навевая сон. Навевала сон и беседа Олега Власыча и Семена Никитича, хотя шла на повышенных тонах и с нотками паники. Я, конечно, ничего не понимал: опять «электорат», «рейтинг», «процент», «кредит доверия». Были и понятные мне слова, как – то: «быдло», «лохи», «баблосы», но в сочетании с вышеуказанными, становились недоступны пониманию и они.

– Приехали, Сергей Леопольдович!

Я встряхнул головой, медленно выбираясь из сонных дебрей. Мать моя! Внизу ревела толпа.

2

«Линкольн» остановился у покрытой брусчаткой площади на небольшом возвышении. Там, дальше, была установлена широкая трибуна, а за ней – лица и плакаты, плакаты и лица. И на плакатах лицо – моя улыбающаяся физиономия. Какого дьявола собралась вся эта публика?

– Ну, Сергей Леопольдович, ваш выход. Не подведите, дорогой.

Семен Никитич сделал нетерпеливый знак, и я все понял.

Дрожа и глубоко вздыхая, я отворил дверцу и вылез.

Толпа взревела, я сунулся было обратно, но Семен Никитич, крепко ругнувшись, подтолкнул меня в спину.

Чувствуя движения сердца, я пошел по брусчатке вниз, к трибуне. Толпа одобрительно гудела.

Откуда ни возьмись, с двух сторон меня окружили секьюрити, да и Олег Власыч плелся сзади, чему – то чертыхаясь. Стало поспокойнее. Я огляделся и понял, что площадь знакома мне: кажется, именно ее часто показывают по телевизору.

– Ан – туш – кин!

Скандирование тысячами глоток моей фамилии отчего-то не польстило, а испугало меня. Боясь потерять сознание, я поднялся по ступенькам на трибуну. Кузькина мать! Да здесь, похоже, миллионы. Лицо, морда, лицо, морда, лицо, морда – несть им числа!

Посреди помоста находились целых три микрофона. Такое изобилие едва не выбило меня из колеи.

– Ну! – выдавил Олег Власыч, широко улыбаясь.

Я шагнул к микрофонам, привычно поискал глазами суфлерскую будку. Будки не было.

– Уважаемые граждане! – начал я и замер: так непривычно звучал мой голос после процеживания микрофонами.

Олег Власыч за моей спиной по-змеиному зашипел.

– Дорогие мои, горячо любимые! Предыдущая администрация, копумпированная и безжалостная, погрязшая в пороке и жажде на живых, ровным счетом ничего не сделала для простого труженика! Возбуждаю вас, что ничего не сделает и мой так называемый конкурент – Алильханов. Напротив, станет в тысячу раз хуже. Продажные шкуры из окружения Алильханова только и ждут, чтобы, дорвавшись до казны, разворовать то, что еще не разворовано Кизляковым! А что оставляют вам? Продукты дорожают, страна сидит в нефтяном угле, девальвация, копупция!

Пока все как будто шло неплохо, Олег Власыч не шипел, народ благостно гудел.

– Но есть выход. Где он, спросите вы, и я отвечу! Выход – это я, Антушкин Сергей Леопольдович. Я, в противоположность моему сопернику, молод и энергичен. Я и моя команда – честные, справедливые люди, не дадим бюрократам и проституткам безнаказанно угнетать народ. Мы положим конец беспределу. Вы спросите – кто я, и я отвечу – я – это вы! Я – человек из народа, простой рабочий Нилиманского нефтеперерабатывающего завода, ваши беды живут в моем сердце. Алильханов хочет устроить войну, бойню, есть неопровержимые доказательства его связей с ЦРУ и Моссадом! Но вместе мы не дадим ему осуществить эти черные планы!

Что-то неуловимо изменилось в воздухе, словно перед грозой.

– Я, Антушкин Сергей Леопольдович, со всей полнотой ответственности заявляю вам – я не дам развалить то, что еще не развалено и построю новое, доброе, вечное. Я – Антушкин Сергей Леопольдович! Ваш кандидат!

– Ты дерьмо, – раздался из толпы говнястый голосок. – Алильханов – наш кандидат!

– Алильханов – вор! – возопил другой, не менее говнястый. – Антушкин – герой!

Толпа пришла в движение и снесла яйцо. Яйцо со страшной скоростью врезалось мне в голову и расплылось по лицу лихорадочным желтком.

– Провокация! – завизжал Олег Власыч.

Яйца полетели к трибуне, как американские самолеты к Вьетнаму, но я уже был в плотном кольце секьюрити, которые тащили меня к «линкольну». Краем глаза я успел увидеть, как присутствующие в толпе морды – в шлемах, пятнисто – синих куртках, с металлическими щитами в руках, принялись теснить народ, избивая черными дубинками.

Плачущего, истерзанного, бесчувственного меня посадили в «линкольн». Туда же впрыгнул Олег Власыч, ему тоже досталось от яичной бомбардировки, однако выглядел он не в пример мне веселее.

«Линкольн» взял с места в карьер, мы полетели по широкой набережной.

– Ах, Сергей Леопольдович, дорогой, – нежный тигриный голос привел меня в чувство, – Так бы и расцеловал вас!

Семен Никитич просто светился от счастья. Я не мог понять, что же произошло хорошего: голова гудела от ударов, подсохшая яичница немилосердно щипала кожу.

– Да, высокий класс, – вторил Олег Власыч, слизывая с рукава костюма желток. – Редкий класс.

– Провокация чистой воды, – от радости Семен Никитич даже слегка подвизгивал. Они с Олег Власычем пустились в свои обыкновенные разговоры об «электорате», а я, откинувшись на спинку сиденья, уснул.

3

– Сергей Леопольдович, – вкрадчивый голос Семена Никитича мигом рассеял сон.

«Линкольн» замер напротив стеклянных дверей, над которыми горели синие буквы «HOTEL». У дверей маячил швейцар – то ли он намазался гуталином, то ли и в самом деле, негр. В Ж… я негров не встречал.

– Пойдемте, Сергей Леопольдович.

От веселого оживления Семен Никитича не осталось и следа – напротив, он казался испуганным. Что же могло напугать тигра? Мне захотелось в туалет…

Швейцар подобострастно улыбнулся и отворил дверь. В освещенном красными лампами холле были лишь портье и лифтер – оба с такими выражениями на лицах, словно держали во ртах лимоны.

Семен Никитич, проигнорировав хлопающего глазами портье, проследовал к лифтеру.

– Пентхаус, – глухо сказал он.

Лифтер дрожащей рукой нажал кнопку. Двери лифта, шелестя, как листья на бульваре, отворились.

Семен Никитич шагнул в отверзшуюся красновато-зеркальную геенну, я последовал за ним.

– Куда? – Семен Никитич оттолкнул намылившегося за нами лифтера. – Новенький, что ли?

Двери все с тем же шелестом затворились.

Я посмотрел на Семен Никитича и был поражен происшедшей с ним переменой: то был уже не тигр, а жалкий бродяга – кот. На желтоватом лбу его выступили капельки пота, а нижняя челюсть слегка подрагивала.

Лифт замер.

– Ну, с Богом, – выдохнул Семен Никитич. – Не подведите, Сергей Леопольдович!

Я запаниковал, так как не имел никаких инструкций, но деваться было некуда: перед нами открылась пальмовая роща.

Да, то была настоящая пальмовая роща, даже кое-где на деревьях зрели кокосы и бананы. Под пальмами, журча, бежала синяя речушка, в каких-нибудь десяти метрах от нас низвергающая со скалы красивейшим водопадом.

Я было замер, любуясь великолепием, но Семен Никитич, взяв меня под руку, быстро повел через рощу.

Потом был длинный коридор, завешанный сафьяном, как в восточных сказках, заканчивающийся занавесью из синего бархата с золотым шитьем. Перед занавесью стояли вездесущие секьюрити.

– У себя? – хрипло спросил Семен Никитич.

Один из стражей коротко кивнул. Семен Никитич раздвинул полог и, сжимая мой локоть рукой, увлек за собой.

Пахнуло восточными маслами и куреньями и, вместе с тем ко всем благоуханьям совершенно явственно примешивалась вонь родной русской сивухи. Здесь было полутемно, вдоль завешенных коврами стен тускло мерцали канделябры и, когда глаза привыкли к освещению, я оторопел: шатер был полон полуголых женщин. Они игриво смеялись, изгибались загорелыми телами и все, как одна, ласкались к кому-то, кто сидел в кресле спиной к нам.

Семен Никитич, все так же судорожно сжимая мой локоть, подвел меня к сидящему. Тот и не вздумал повернуться – нам виден был лишь его затылок. То был удивительный затылок – бритый, широкий, с длинной складкой, очень похожей на рот.

– Борис Михайлович, – робко проговорил Семен Никитич, – Привел.

Человек в кресле сделал жест рукой, и женщины, смеясь, исчезли за портьерами.

Складка, похожая на рот, пришла в движение и, к ужасу моему, затылок сказал замогильным голосом:

– Это и есть Антушкин?

– Д-да, Борис Михайлович.

Рот на затылке зачмокал губами, словно в раздумье:

– Ну что ж, он производит впечатление.

Я почувствовал, как волны радости через руку Семен Никитича передаются и мне.

– Вы подчистили за ним?

– Да, Борис Михайлович, все по вашему апокрифу.

– Прекрасно. Можете идти.

Голые женщины снова выскочили из-за портьер, окружив говорящий затылок.

В пальмовой роще Семен Никитич снова стал самим собой. Вновь загорелись его тигриные глаза.

Олег Власыч ждал в «линкольне» и, по обыкновению своему, издергался.

– Ну? – спросил он, заглядывая в глаза Семен Никитича.

– Продолжаем работу, – бросил Семен Никитич и, перегнувшись, дал по шее водителю. Машина поехала.

Олег Власыч радостно засмеялся, потирая красные ладошки.

Больше, к моей радости, мы никуда не заезжали, а рванули прямиком в мой дворец. «Мой дворец» – вкусно звучит, прямо как «шоколад».

Войдя в спальню, я не раздеваясь, прямо в пыльных штиблетах, завалился на постель и тут же уснул: устал, все равно что рабочий Нилиманского нефтеперерабатывающего завода после ночной смены.

4

Воскресенье, к счастью, в новой моей роли оказалось выходным днем. Отоспавшись и плотно позавтракав, я вышел на балкон выкурить сигару. Степа, похоже, в воскресенье тоже не работала, и во дворце хозяйничала пожилая филипинка, ни бельмеса не говорящая по-русски.

Ни Семена Никитича, ни Олега Власыча не было: должно быть, отдыхали в своих имениях.

Внизу по мокрой лужайке время от времени прохаживались секьюрити, слышался треск раций. Шел мелкий солнечный дождь, и прохладные капли приятно холодили лицо. Филипинка, должно быть, получила приказ оберегать мое скромное здоровье и потому смотрела с недовольством.

Нешто пойти в гольф сыграть? Или поплавать? Почему-то я был уверен, что в моем имении непременно есть и поле для гольфа, и бассейн.

Но выбраться из уютного кресла было непросто, дым Кубы приятно щекотал язык… Я разомлел, начали одолевать воспоминания – Ж…, театр, жутким призраком из прошлого прошмыгнула законная любовница – Ада Серапионовна, приятным – незаконная любовница Машка. Что они там поделывают? Адище, небось, рвет и мечет: еще бы, сбежал Серёжик, уплыла театральная зарплата плюс премиальные. Машка, конечно, уже спуталась с кем-нибудь – и пускай!

Я подивился тому, с каким равнодушием думал о своей прошлой жизни, как все-таки расхолаживают дворец и черные горошинки!

Но почему я? – вдруг пришло на ум. Почему я оказался здесь, а не Лукьянов, например? И тут же вспомнил – так я же прима. Куда Лукьянову до меня?

Почувствовав, что стало холодно, я потушил сигару о ручку кресла – тянуться к пепельнице было лень – и ушел с балкона.

В обед приехал Олег Власыч, но подсаживаться к столу отказался. Рассказав немного об электорате, протянул мне листок с письменами и, постаравшись соорудить в своих тусклых глазах тигриный блеск, произнес:

– Назубок.

Ничего даже отдаленно похожего на Семена Никитича у него не вышло, но я все-таки взял листок. Ничего себе! Целых четыре абзаца!

– Приятного аппетита, – прошелестел Олег Власыч и удалился.

Вечером, после купания – бассейн, кстати, очень удобно расположился прямо на крыше дворца – я пришел в спальню, включил голландскую лампу и принялся зубрить. Текст был совсем несложный, без «копупций» и «девальваций», к девяти часам я управился.

– Назубок, – сказал я голосом Семена Никитича, засмеялся и немедленно уснул.

Глава четвертая. Рождение Лицедея

1

Как я стал актером? Сложный вопрос. А как вообще кем-то становятся? Как правило, случайно. Но у меня, должен сказать, случайности-то как раз и не было. Я, как мне представляется, самой судьбой предназначен был в актеры. Почему? Да потому, что ничего другого я не умею, и главное, не понимаю. Я – природный лицедей, от рождения, и ум у меня устроен так, что его как бы и нету вовсе. Меня не интересует культура, искусство, политика, история, религия… что там еще? Ничего не интересует, и в этом плане я уникален. Надеюсь, что уникален. А то, знаете ли, много нынче развелось умников, корчащих из себя Ломоносова, а на деле не являющихся и Семи-Булатовым.

Актерство мое проявилось рано, но наипаче выразилось в столкновении с Жирдяем. Немного выше, из сна моего, вы уже поняли, что за тип был этот Жирдяй. И долго носил я в себе жажду отмщения, лелея ее, как добрая мать младенца.

Случай представился, когда мы уже ходили в школу, и учитель у нас был Бес. Такое прозвище ему дали ученики за вздорный характер, а звал его так весь город.

Жирдяй к этому времени то ли под воздействием папиного ремня, то ли маминых истерик, прекратил жирдяйство и стал пай-мальчиком, отличником. Он беспрестанно заискивал перед Бесом, и тот легко проглотил наживку, ставя Жирдяю жирные «пятерки».

А надо вам сказать, что я, упражняясь потихоньку в одиночестве, выучился прекрасному искусству: подражанию чужим голосам.

Мне казалось забавным пугать на рынке торговок, крича голосом милиционера: «Кто тут без разрешительной?». Или в автобусе голосом кондуктора: «Билетики, пожалуйста!». И я никого, даже мать, не посвящал в открывшийся во мне Божий дар, хотя, конечно, частенько подмывало похвастать.

Вспоминая горький вкус во рту, я с ненавистью смотрел на ангельски-склоненную над тетрадкой кудрявую голову Жирдяя. Да, он больше не задирал меня, не обзывал «Тупицей», даже угостил однажды вафлей. Но та бутылочка с желтой жидкостью плавала перед моими глазами.

– С потолка, словно с небес,

Появился в классе бес.

Сказал я голосом Жирдяя. Очень нетрудно было его сымитировать: детский, но уже ломающийся голосок.

Бес стремительно повернулся на каблуках, настороженно посмотрел на Жирдяя.

– Вы что-то сказали, Смаков?

– Ничего, – растерянно проговорил Жирдяй.

Бес провел рукой по лбу, вытер испарину и отошел к окну. Жирдяй снова принялся писать в тетрадке. Сонно жужжали мухи, где-то лениво лаяла собака.

– Напугал всех, наорал

И в дневник потом насрал.

Бес подскочил к Жирдяю, отвесил ему подзатыльник, вырвал тетрадку и, трясясь, как припадочный, брызжа слюной, завопил:

– Вон отсюда!

Жирдяй что-то лепетал, плакал, но учитель был неумолим.

Так я одним махом убил двух зайцев: отомстил обидчику и осознал свое предназначение.