Текст книги "Золотая мафия"

– Твоя взяла, подполковник, я проиграл… Не надо адвоката…

Это было признание. Черенков, скрывая за напускным равнодушием торжество, после короткого раздумья вернулся за стол. Пожалуй, с визитом в больницу нужно повременить. Показания мастера «Цветмета» Друмова имеют немалое значение для следствия, но все же не идут ни в какое сравнение с признаниями Ломтя. Друмов всего лишь потерпевший, свидетель, способный помочь следствию, а Ломоть может пролить свет на подробности владимирского убийства и вообще подвести черту под тем жестоким преступлением. Ломоть не свидетель трагедии, а ее непосредственный участник. Исполнитель. Если вообще не организатор.

Черенков достал из ящика стола бланк протокола допроса, аккуратно вписал фамилию, имя, отчество своего известного земляка, после небольшой заминки припомнил даже точную дату его рождения, проставил время начала допроса и обронил:

– Это самое умное решение в твоей жизни, Ломоть. Давай, рассказывай…

Глава 10

Голова болела с самого утра, с той минуты, когда Бобровский вернулся домой с ночного дежурства. Сам виноват, дурак, не надо было «расслабляться» перед завтраком. Не устоял, не совладал с соблазном, и мало того, что принял дежурные «капитанские» 150 граммов, так еще добавил к ним две бутылки холодного пива. Устроил забористый «ерш», вот и мучайся теперь. Не пил бы, спокойно дрыхнул бы сейчас без задних ног до самого полдника, выспался как следует, а уже потом мог бы побаловаться пивком, посмотреть «ящик» и вечером поехать на завод бодрым, как огурчик, и веселым, как юморист. Сейчас о бодрости можно не думать – и о сне тоже. С такой башкой не уснуть, раскалывается как орех. Ощущение такое, будто голову накачали каким-то тяжелым газом, остро и болезненно реагирующим не только на любое движение, а даже на мысли. Поэтому, наверное, невозможно определить, что и где конкретно болит. То ли лоб, то ли затылок, то ли вообще вся голова. Вот дела, елы-палы, даже думать больно.

Бобровский усмехнулся. Он хотел бы ни о чем не думать, ничего не вспоминать, но это не получалось, и причиной тому были события прошлой ночи. Такие смены не скоро забудешь, если забудешь вообще. Бобровский лежал на диване, немигающими глазами таращился на темный монитор телевизора и пытался отвлечься и от боли, и от некоторых моментов прошедшей смены. С этой затеей ничего не получалось. Боль не уходила, лишь на короткое время затихала и потом снова вспыхивала в другом месте. Не голова, а газовая оболочка, перетекавшая с места на место. Ночные события тоже не выходили из памяти, проносились молнией в больной голове и спокойствия не добавляли. Не день, а сплошные мытарства. Надо полечиться, принять немного на грудь проверенного народного средства, благо в холодильнике оно есть.

Валерий со спины перевернулся на бок, стараясь не делать резких движений и не колыхать боль по всей голове, приподнялся и несколько секунд посидел на диване. Лишенная опоры, голова зашумела с новой силой и даже закружилась. Подобное с ним случалось впервые. Такое ощущение, что голова была чужая. Старость не радость, елы-палы. Бобровский усмехнулся и решил, что надо потихоньку расхаживаться, иначе до самого вечера не очухаться.

Валерий встал, зашаркал на кухню. Первой бросилась в глаза стоявшая на полке холодильника почти полная бутылка водки, но пить сорокаградусную не хотелось. При виде водки головная боль усилилась, и Бобровский решил, что причина нездоровья кроется именно в этой жидкости. Не надо было пить. Он поморщился и вытянул из холодильника банку пива. Для начала, «для рывка», а потом видно будет. Выпьет на все оставшееся здоровье, отойдет немного – и опять на боковую. Что же с ним приключилось, елы-палы? Может, отравился чем? Непохоже. Выпивка проверенная, пиво свежее, продукты тоже свежие, из холодильника. Настя к еде относится очень щепетильно, на ее кухню некачественным продуктам вход заказан. К тому же при отравлении болел бы живот, а не голова. Может, на нервной почве, из-за вчерашних волнений? Недаром говорят, что все болезни случаются из-за нервов. Пожалуй, это самый правильный диагноз, учитывая, что вчера понервничать пришлось, причем очень сильно. Из-за этого и принял перед завтраком 150 граммов успокоительного средства. Не помогло, значит. Наверное, надо было увеличить дозу, благо организм позволял и не противился, как сейчас. Сейчас придется ограничиться одним пивом. Слава богу, хоть с пива не воротит.

Бобровский аккуратно перелил содержимое банки в бокал, стараясь не допустить образования густой пены, и с жадностью сделал несколько глотков. Хмельной напиток приятной прохладой наполнил живот, и хотя голова продолжала оставаться тяжелой, Бобровский не сомневался, что теперь с ее исцелением проблем не будет. Всему свое время, до вечера отойдет. Голова не попа, завяжи да лежи. Больной усмехнулся и допил пиво до конца. Потом поставил бокал, наблюдая за сползавшими по его стенкам пенными остатками, и несколько секунд посидел без движений. Боль в голове по-прежнему не давала о себе забыть, хотя беспокоила не сильно. По крайней мере, не отдавала всполохами, как недавно. Значит, он выбрал верное лечение. Столь оптимистичное заключение подвигло на продолжение процедуры, и вскоре в бокал перелилось содержимое еще одной банки. Этот бокал Валерий выпил не спеша, смакуя, не сомневаясь в скором исцелении. Настроение улучшало то обстоятельство, что после вчерашней смены капитан Бобровский стал богаче на двадцать тысяч долларов. Из-за таких денег можно поволноваться и понервничать. Большие деньги, приличные, многим россиянам за такую сумму надо вкалывать несколько лет. Тому же труженику-шахтеру, например, чья зарплата в среднем по стране составляет 400 долларов в месяц, за эти деньги придется пахать 4 года.

О шахтерах Бобровский подумал чисто случайно, вспомнив недавнюю телепередачу о бастующих горняках Приморья. У тех зарплата еще меньше, всего 300 долларов, и при местных ценах цифра не просто скромная, а несовместимая с понятиями о нормальной жизни. За такую мизерную плату люди спускаются под землю, рискуют жизнью, и не только рискуют, а и погибают, особенно в последние годы, о чем также свидетельствует телевидение. И ведь бастующие требуют повышения зарплаты не до заоблачных сумм, а всего-то долларов 500 в месяц. Они не требуют коттеджей и яхт, они хотят иметь нормальный прожиточный уровень жизни. И все, и не больше, и работа будет в радость. И при этом некоторые политологи и «знатоки» русской души трубят по всему миру, что русские люди не умеют и не хотят работать… Знатоки хреновы. Собрать бы вас всех да спустить в самую глубокую шахту за 300 долларов в месяц, а через годик-другой послушать ваши байки про ленивого Ивана. Поймете, может, что трудолюбивей и работящей русского мужика нет людей в мире, а уж про русскую женщину нечего и говорить. Им при жизни памятники ставить надо.

От возвышенных мыслей Бобровскому стало даже стыдно за свои противоправные деяния. Солидная прибавка к его богатству предназначалась не ему, а государственной казне, всему народу, тем же шахтерам, а он без зазрения совести запустил руку в общий карман и опустошил его на двадцать тысяч долларов. За одну ночь. А таких ночей в трудовой биографии капитана Бобровского насчитается немало. И не у него одного. В одиночку такие дела не делаются, так что общая цифра похищенного с «Цветмета» исчисляется не десятками тысяч инвалютных рублей, а сотнями тысяч. Даже миллионами. Не приведи господь, если менты дознаются. Десятки людей пострадают, вот уж тогда головушка заболит по-настоящему, не сравнить с сегодняшним недомоганием. От этой безрадостной мысли боль в голове усилилась, и снова стало плохо. Бобровский расстроился и смотрел на пустой бокал с сожалением, разуверившись в целебных свойствах холодного пива. Выходит, зря пил. Придется глотать таблетки, иначе немудрено заболеть по-настоящему. Надо звонить Насте, узнавать, где искать аптечку и какие таблетки пить. Самостоятельно ему в аптечных снадобьях не разобраться.

Настя встревожилась не на шутку. Она не стала даже до конца выслушивать, а категорично заявила:

– Через пятнадцать минут приеду. Лежи и не вздумай никуда выходить! Все, еду.

И положила трубку, не предоставив возможности возразить. На душе у Бобровского потеплело. О нем переживают, беспокоятся… Ему даже полегчало, кажется, боль ослабела. Сейчас приедет Настя, даст лекарство, приложит ко лбу свои теплые ладони, посмотрит участливо, скажет что-нибудь ободряющее, и боль оставит его в покое. Совсем уйдет. Вот что значит родной человек, способный позаботиться, поддержать, приободрить. В одиночестве плохо даже здоровому человеку, а уж больному и вовсе. Ни воды некому подать, ни за лекарствами сходить.

Бобровский выбросил в ведро пустые пивные банки, сполоснул и поставил на прежнее место бокал и пошаркал в спальню. К приезду Насти все будет в прежнем виде, а больной находиться в горизонтальном положении. А вот пиво зря выпил, лекарство и спиртное несовместимые вещи. Настя не одобрит. Бобровский завалился на постель, укрылся одеялом и стал ждать.

Настя появилась минут через двадцать. Бобровскому показалось, что в квартиру она не вошла, а влетела, обеспокоенная его состоянием. Капитану стало неудобно за причиненные хлопоты, он даже пожалел, что позвонил, и постарался придать своему виду непоказную бодрость. Он даже вознамерился встать, однако Настя такому героизму категорически вопротивилась и строго наказала:

– Лежи и не двигайся. Я пойду звякну подруге, спрошу насчет лекарств. Она знает, она в больнице работает.

Настя прикрыла дверь в спальню и направилась на кухню. Из прихожей звонить почему-то не стала, хотя на тумбочке возле двери стоял аппарат. Бобровский решил, что это из-за него, чтобы не беспокоить. Такое внимание и забота отдались в душе новым дуновением нежности. Бобровский прикрыл глаза, начиная верить, что наконец-то в его жизни встретилась достойная женщина, из себя видная, с квартирой, душевная. Такую женщину нельзя упускать и сразу после выздоровления надо обязательно узаконить их отношения. Завтра же нужно обо всем поговорить и все решить. Нечего тянуть. Радужные размышления вытеснили из головы боль, и Бобровский расценил это как добрый знак. Наверное, Настя действительно взяла часть его недуга себе. Золото, а не жена. Для такой что только не сделаешь, на что только не пойдешь, и он правильно сделал, согласившись на ее предложение.

Капитан прислушался. Со стороны кухни никакого голоса не доносилось. Видимо, Настя дверь на кухню тоже прикрыла. Это Бобровскому не понравилось, он даже заподозрил, что Настя что-то скрывает. Неужели болезнь намного серьезней, чем он себе представляет? Вряд ли. Каждый год проходит медкомиссию, а от военных врачей недуг не скроешь, даже если пожелаешь. К тому же Настя не врач, не могла же она с первого взгляда поставить диагноз. Бобровский хотел встать, послушать, о чем Настя ведет речь, и застыдился. Не хватало еще подслушивать. Сама расскажет, что и как.

Капитан ошибался, Настя звонила не подруге, а мужчине. Насчет повышенного внимания со стороны хозяйки к своей персоне капитан тоже заблуждался, двери Настя прикрыла вовсе не из-за беспокойства о нем, а из-за скрытности разговора, о чем капитану слышать не полагалось. И не только ему. О разговоре не следовало знать никому постороннему.

– Ничего серьезного, – негромко говорила кому-то Настя, – переволновался, вот и подскочило давление. Нервный стресс. У одних на этой почве живот начинает болеть, а у него голова. К вечеру очухается.

– А зачем же тогда «скорую» хочешь вызвать? – недовольно пробурчал в трубке мужской голос. – Это ведь лишнее внимание к твоему постояльцу, лишние свидетели вашего знакомства.

Настя еще плотнее прижала трубку к уху и почти шепотом сказала:

– О нашем знакомстве, если что случится, менты все равно дознаются. Соседки расскажут. Я вот о чем думаю…

Она оглянулась на плотно закрытую стеклянную дверь и поделилась с собеседником своими соображениями:

– Если его придется убрать, то сегодняшний вызов «скорой» очень пригодится. Медики подтвердят, что капитан страдал головными болями. Понимаешь, в чем смысл? Это будет алиби.

В трубке некоторое время стояла тишина, прерываемая лишь сопением. Похоже, собеседник с трудом осмысливал безжалостное предложение. Или, может, крыл почем зря ментов, всерьез взявшихся за «Цветмет» и заставивших вначале убрать «химика», а теперь задуматься о судьбе капитана Бобровского, помощника начальника комендатуры. Тоже ценный человек. Даже невозможно представить, насколько ценный. Благодаря Бобровскому суперсовременная система охраны завода превратилась в дырявую калитку. Для своих людей, конечно. Выноси, что хочешь и сколько сможешь, только не забывай отстегивать и делиться. Умный парень этот Бобровский, и в жизни правильно ориентируется, но вся его беда в том, что числится в списке наиболее опасных свидетелей. Знает слишком много, вот в чем проблема. И Настя права, капитана нельзя выпускать из поля зрения и над его судьбой в случае чего не сюсюкать и нюней не распускать. Хороший свидетель – мертвый свидетель. С вариантом устранения, если до этого дойдет, Настя тоже просчитала все очень правильно. Молодец. В таком молодом возрасте, как капитан, от головных болей редко умирают, так что менты обязательно заведут хоровод вокруг его смерти, и вот тогда сегодняшнее обращение капитана в «скорую» станет подтверждением рецидива старой болезни. Так, кажется, говорят эскулапы. И окажется, что капитан сам виноват, не надо было запускать болезнь.

– Что ж, звони, – разрешил мужчина и предупредил: – Смотри, не переиграй. Обставь все правдоподобно и в меру.

Настя усмехнулась. Чего-чего, а артистизма у нее хватало, вполне хватило бы и на театральную сцену, и на кино, и на жизнь останется. На капитана. Тоже мне, жених. Взрослый мужик, а ведет себя как наивный ребенок. Эх, мужики, мужики, сильный пол… Настя с прежней усмешкой на губах набрала 03. Дежурная отделения «Скорой помощи» оказалась барышней нудной. Она дотошно выспросила все подробности о клиенте и симптомах болезни и лишь потом записала адрес и велела ждать. На вопрос о времени ожидания коротко обронила:

– Сколько надо, столько и ждите. У нас не сто машин, а пять, и все на вызовах. Подождете, ничего не случится.

Дежурная не допускала, наверное, мысли, что у Насти тоже может быть рабочее время, что она отпросилась со смены на час. Впрочем, дежурную можно было понять, она ведь не всемогущая, не волшебница, чтобы устранить нехватку медицинского персонала в отделении «Скорой помощи», и восполнить недостачу машин. При такой жизни надо радоваться, что отделение вообще принимает вызовы. Если так дальше пойдет, то скоро горожане забудут и телефон 03, и машины с красными крестами на боках, и останутся со своими хворями наедине.

Невеселые размышления отразились на ее настроении, Бобровский сразу это заметил. Снова подумал, что Настя догадывается о тяжести недомогания, знает то, чего не знает он, и пытается это скрывать. Бобровский пожалел, что позвонил ей. Начнет теперь выдумывать, из пустяка панику поднимать, из-за ничего тревожиться. Капитан хотел сделать паникерше строгое порицание, чтобы на будущее неповадно было на ровном месте создавать проблему, но безмятежная улыбка на милом лице не позволила проявить строгость. Рядом с Настей не получалось быть строгим, тем более по отношению к ней. Настина прохладная ладонь легла ему на лоб.

– Я вызвала «скорую», – призналась она, – не сердись и не хмурься, тебе скоро на смену. И запомни: ты нужен мне здоровый и всегда в форме. Не в военной форме, а в физической. Понял?

От ее признания Бобровский окончательно растаял, его запала хватило лишь на слабое возражение.

– Может, не надо «скорой»? – попросил он и, напустив на лицо плаксивое выражение, жалобно спросил: – Я не умру?

Настя громко рассмеялась, скользнула руками под одеяло, защекотала ему живот. На мольбы не обращала внимания и выговаривала:

– Какие же вы слабые, мужики, какие же вы нежные! Немного заболели, и уже хнычете, уже никуда не годны. Не бойся, сладенький мой, я не дам тебе умереть. Ты мне еще нужен, товарищ капитан. Для нашего общего дела…

Последние слова Настя сказала особым тоном, многозначительным, и Бобровский сразу понял скрытый в них смысл. И погрустнел. Заподозрил, что он нужен не как муж и надежная опора, не как мужчина, а как проверенный соратник. Всего лишь как компаньон. Все остальное – совместная жизнь, одна постель, общий стол, красивые разговоры о семье – не более как фон их совместной деятельности. Взаимовыгодной, правда, здесь обижаться нечего. Какая может быть обида, если непродолжительная дружба с Настей принесла ему пятьдесят тысяч долларов. А если к этим баксам прибавить еще 45 тысяч, полученных на том же поприще раньше, то высветится очень даже неплохая сумма. Финансовый вопрос можно считать закрытым. Через несколько лет он выйдет в запас, обоснуется в тихом городке наподобие Касимова и вложит свои тысячи в дело. На все хватит. И на двухэтажный особняк с баней, с бассейном, с пристройками для кабанчиков, с курятником для несушек, с гаражом и машиной, и на солидную добавку к пенсии останется. Главное, набраться терпения и выждать несколько лет. А пока про тугие пачки нужно забыть и не вспоминать, словно их нет вовсе. Иначе можно сгореть синим пламенем. Кубышка лежит в укромном месте, и пусть себе лежит, доллары не рубли, они силу не теряют. Их время придет. Поэтому жаль, если с Настей ничего не сложится. Душевная она баба, свойская, и живут-то ведь вместе всего ничего, неделю какую-то, а привык к ней, будто всю жизнь бок о бок прожили, будто серебряная свадьба на носу. Прямо как приговорила. Аура у нее такая притягательная, что ли? И ведь прекрасно знает о ее противозаконных деяниях, понимает, что в любой момент вся благополучная с виду жизнь может разом обрушиться, а все равно тянется к ней, как мотылек к свету. Совсем голову потерял, капитан. И вправду, видать, занемог.

– Нахалка ты бессовестная, – пробурчал Бобровский, – с больным человеком о работе толкуешь.

Настя высвободила из-под одеяла руку, щелкнула кавалера по носу.

– Не о работе, а о деле, – поправила она и перешла почти на шепот, – на заводе осталась одна бесхозная заначка… Два анода. Чуешь, дорогой, чем пахнет?

Бобровский шутливо принюхался. И притих. Запах двух золотых анодов общим весом девять килограммов шестьсот граммов чувствовался очень хорошо. Странно, правда, почему это достояние осталось на заводе. Настя сама вечером говорила, что вчерашняя кража последняя, следующей не будет долго. Если будет вообще. Поэтому вчера все краденое золото из тайников должно было переправиться за проходную. Выходит, что-то осталось.

– Бесхозная, говоришь? – Бобровский сразу вспомнил поговорку о бесплатном сыре. – А почему вчера не вынесли?

Прежде чем ответить, Настя покосилась в сторону прихожей, потом глянула на часы. Она отпросилась на один час, времени оставалось чуть больше двадцати минут, а «скорая» все не едет. Придется звонить на завод, объяснять ситуацию, попросить еще несколько минут отсрочки. Не оставлять же больного одного. Это будет походить на равнодушие, некрасиво получится. Валера может обидеться, а сейчас это ни к чему. Он ей очень нужен, без него «заначку» не вынести. Ей самой к тайнику не подступиться.

– Время не наступило, потому и не вынесли, – усмехнулась Настя и призналась: – Это мое золото, Валера. Помнишь, я рассказывала об Артеме Косынкине?

Бобровский кивнул. Он все прекрасно помнил, особенно то, что касалось личной жизни Насти. И не только помнил, а хорошо знал про их отношения с покойным. Тем более Косынкин работал на «Цветмете». Слесарем, кажется.

– Это наше золото, если честно, – добавила Настя, – Артем аноды положил в тайник, а я должна была найти нужных людей, чтобы вынести их с завода. Не получилось. Не успели.

Лицо ее стало печальным. То ли пригорюнилась из-за убитого жениха, то ли сожалела по оставшемуся на заводе золоту. Бобровский, претендент на место жениха нынешнего, о трагической судьбе бывшего соперника не печалился. Все под одним богом ходим, и кто знает, какая судьба выпадет самому Бобровскому. Может, еще хуже. Но пока в гибели Косынкина капитан усматривал неплохое предзнаменование. Они с Настей вместе, они почти семья, у них общая крыша, пусть не его, у них общее дело. И не беда, что их отношения не закреплены законодательно, ведь нынче можно жить в гражданском браке и быть при этом счастливыми. Они нужны друг другу, вот что главное. Бобровский повеселел. Он даже решил, что «затерявшиеся» в тайнике десять кило золота, терпеливо дожидавшиеся своих законных владельцев, тоже знак свыше. Это не иначе как подарок Насте на свадьбу. Им на свадьбу. Странно, что она до сих пор никому ничего не сказала. Должна понимать, какой опасности себя подвергает, скрывая от соратников такой куш. За крысятничество братки по головке не погладят. А если погладят, то один раз. Ломиком.

Из услышанной новости капитан извлек еще один обнадеживающий вывод: Настя ему абсолютно доверяет. По крайней мере, гораздо больше, чем кому бы то ни было. Иначе не поведала бы о тайнике. И все же на всякий случай спросил:

– Кто еще знает о золоте?

– Еще один человек. Не бойся, человек надежный. Итого трое. Слышишь?

Бобровский дернулся головой, выражая свое недовольство ее предостережением, и этим движением спровоцировал боль на новый всполох. Оказывается, голова еще болела, рано он про нее забыл. Капитан поморщился. И не только от боли. Настя загадала непростую загадку. Легко сказать: никто не должен знать. Допустим, аноды из тайника он достанет один, без чьей-либо помощи, но как один сможет их вынести с завода? Это нереально. В любом случае понадобится поддержка, подстраховка, договоренность с охранниками. С десятью килограммами золота через рамку не пройдешь. Хочешь не хочешь, а придется договариваться с сослуживцами. Причем заранее, а не с товаром в кармане. Повязать не повяжут, в ментовку тоже не сдадут, сослуживцы все-таки, тем более с некоторыми общей веревочкой накрепко повязаны, но мзду потребуют. И намного больше, чем при сговоре. Так что с вахтенными лучше договориться обо всем сразу. Проблема, правда, в том, что вовлечение в дело других людей чревато утечкой информации. И проблема большая. Поди предугадай, как поведут себя местные авторитеты, если узнают о таком самовольстве. Бандиты облагают данью каждый грамм золота, нелегально покидающий территорию завода, а уж про килограммы говорить нечего. Это сильно не понравится.

Бобровский снова поморщился. Человеку с больной головой позволительно делать подобные гримасы. Настя так и подумала.

– Одному не вынести, – признался капитан, – понадобятся помощники.

Потенциальная владелица десятикилограммового золотого тайника вздохнула. Она сама прекрасно знала, какому риску подвергаются. Но иного варианта, кроме как соглашаться, не было.

– Тебе видней, – решила она, – но не привлекай много людей, двух-трех человек, не больше. Самых надежных, самых молчаливых. Не дай бог, «наверху» прознают.

Об их участи в случае утечки информации можно было не распространяться. Настя и не стала. Без того есть что обсудить, а времени мало. Отпущенный час уже истек, пора возвращаться на завод, к тому же с минуты на минуту прибудет «скорая». Вечером увидеться не удастся, разве лишь на минутку пересечься на встречных курсах, когда Настя направится домой, а Бобровский приедет на смену. О тайнике нужно рассказать сейчас. Где находится и как к нему подобраться. А уж варианты с выносом золота за проходную Бобровский продумает сам, на эту тему пусть у него болит голова. Она у него все равно больная.

Настя улыбнулась. Наклонилась, припала грудью, щекоча лицо бархатистыми волосами. Забыла, видимо, про его недомогание. Бобровскому сразу стало тяжело дышать. Или от ее упругого тела, или от появившегося возбуждения. Оказывается, головная боль не является помехой физическому влечению. Бобровский обхватил Настю за пояс, скользнул рукой ниже, к бедрам, затеребил платье, намерившись проникнуть к трусикам. Настя со смехом отодвинулась, кивнув в сторону двери. Эскулапы могли появиться в любой момент, не станешь же держать их за дверью, выслушивая охи-ахи. Врачи удивиться могут – и вообще неправильно понять.

Прохладная ладонь легла ему на лоб. Настя уже не улыбалась, а стала серьезной. И сухо сказала:

– Вначале о деле. Выслушай о тайнике и хорошенько обдумай, как лучше подобраться. А это непросто, ведь Артем все учел, все продумал. И правильно сделал, иначе тайника давно бы не было. Артем молодец, в таких вещах поступал очень основательно. Помнится, даже сказал однажды: подальше положишь, поближе возьмешь.

В голове капитана шевельнулась ревность, но быстро исчезла, уступив место всполоху боли и досады на себя самого. Какая, к дьяволу, ревность, тем более к покойному, и тем более в такой ситуации. Настя совершенно права, сейчас нужно думать только о деле. Шуры-муры никуда не уйдут. Интересно, на какую сумму он разбогатеет сегодняшней ночью? Минимум тысяч на пятьдесят, ведь в анодах содержание золота составляет не меньше 72 процентов. А если больше…

– Тайник находится в подвале третьего блока, в стенной нише справа от дверной фрамуги, – поведала Настя, не сводя с капитана глаз и изредка бросая взгляды на дверь, – через дверь в подвал не попасть, для этого нужно специальное разрешение. Путь только один: через вентиляционную трубу. Не бойся, пролезешь, труба широкая. Главное препятствие – охранная сигнализация. Артем говорил, что сигнализация срабатывает при любом, даже самом легком соприкосновении с трубой.

Этой подробности она могла бы не сообщать. Уж кто-кто, а помощник начальника комендатуры капитан Бобровский хорошо знал тонкости охранной системы завода, в том числе подвала третьего блока. Еще капитан знал, что сигнал тревоги поступит на пост номер 9, и это не вызывало положительных эмоций. Сегодня на посту номер 9 будет стоять прапорщик Куренков, жлоб тот еще. Человек, правда, свой, проверенный, с рыльцем в пушку, поэтому договориться с ним проблем не составит, но договор наверняка выльется в круглую цифру. Этот прапор не жлоб, а настоящий жлобяра. Но делать нечего, списки караульных составлены заранее, менять что-либо поздно. Лишние подозрения ни к чему. Пусть будет Куренков, хрен с ним. А Настя будто решила проверить соратника на прочность и намеренно начала с изложения самых сложных моментов. Сигнализация, как выяснилось, была не последним препятствием на пути к тайнику. И это не учитывая проблем с последующим выносом за проходную.

– Вторая трудность в том…

Звонок в дверь помешал Насте закончить фразу. Доктора «скорой» оправдывали свое предназначение и будто специально избавили больного от ненужной и волнующей информации. Настя недовольно уставилась в сторону прихожей. Встала, сказала негромко:

– Через часик позвоню и все расскажу. Пойду открывать, пока врачи что-нибудь нехорошее не подумали.

Бобровский усмехнулся. Это хорошо, если врачи смогут подумать о них плохое. Это будет означать, что его состояние не внушает опасений. Сегодня капитану болеть никак нельзя.