Текст книги "Время игры"

«Сумасшедшие, наверное, мы все, – подумал я. – Нельзя пережить то, что случилось за последние полтора или, может быть, три года, и остаться вполне нормальным. Если, конечно, не псих только я, и все это – лишь бесконечный тягостный бред… Лично мой».

– Тогда в чем дело? С такой мордой, как у тебя сейчас, не в развлекательный круиз отправляться, а присутствовать на панихиде по безвременно усопшей теще…

Шульгин улыбнулся одной, правой половиной рта, поднял стакан.

– Давай. Помнишь, я тогда сказал: «Твое вдохновение на дне этой бутылки. Пиши. Для себя и для меня тоже, и да поможет нам бог»?

Я помнил. Тот удивительно теплый, душистый июньский вечер в кисловодской гостинице «Нарзан», что располагалась в старинном двухэтажном здании наискосок от Колоннады и прямо напротив знаменитой нарзанной галереи.

Мы тогда впервые почти случайно оказались вдвоем на этом знаменитом курорте, поселились в крошечном мансардном номере, где стоять во весь рост можно было только возле окна, а койки, словно в подводной лодке, располагались в узких полутораметровых нишах. И стоило место 70 копеек в сутки.

Сашка собирался на свидание со своей руководительницей практики, а мне идти было некуда, и с чувством одновременно зависти и некоего внутреннего превосходства я разложил на столе с облезшим и испятнанным многочисленными ожогами сигарет лаком походные письменные принадлежности, чтобы продолжить труды над романом, долженствующим не уступить изысканностью и пессимизмом крайне тогда популярной «Триумфальной арке».

Тогда Сашка и достал из тумбочки на две трети полную бутылку «Перцовки», произнеся вышеназванные слова.

– И к чему ты это?

– Может, к тому, что мы по-прежнему живем не сами по себе, а в придуманном тобой мире…

Меня поразило, как совпали собственные мысли и Сашкины слова. Но я по-прежнему не понимал, в чем тут дело.

Еще сегодня утром все нам с ним казалось абсолютно ясным, настроение было приподнятым, заботы отступили, поскольку все необходимое давно сделано, карты выверены, припасы погружены, даны и получены последние наставления.

И вдруг…

Самое странное, что тревога, охватившая Шульгина, тут же передалась и мне, но не коснулась никого больше, хотя, казалось бы…

У Левашова, Берестина, Воронцова гораздо больше оснований тревожиться, это ведь им оставаться в России и продолжать эксперименты с мировой историей, а вот поди ж ты!

Может быть, Сашкина интуиция правильно подсказывает: остановиться, пока не поздно? А в чем проблема, не на войну же мы собрались, отдыхать, как и советовал Антон, отстранясь от всех мирских забот.

Так я и спросил у него, решив, что незачем больше держать друг перед другом «понт», как выражались во времена нашего детства.

– Прощаюсь с последней детской мечтой, «серебристой и самой заветной», если угодно, – опять криво усмехнулся Шульгин. – Выходит так, что я с вами завтра не пойду. А когда снова вернусь сюда, будет уже не то…

– Чего вдруг так? Мы же и вправду столько мечтали… А теперь… Не вижу повода. Пояснить можешь?

– Могу. Так вдруг все сложилось. Информацию я получил интересную. Сразу по двум каналам. От Агранова из Москвы и от Кирсанова из Берлина через Харьков. Высокая интрига наклевывается, исходящая, как и предполагалось, из недр «Системы»… И понял я, что непременно мне нужно задержаться и эту интригу раскрутить.

Уже понимая, что переубедить Сашку не удастся, я все же спросил:

– Так, может, и мне задержаться? Вместе все и раскрутим, быстрее и проще. А потом и поплывем…

– Не стоит, Андрей. Ей-богу, не стоит. – Сашкины слова звучали очень искренне и убедительно. – Тем более что наш уход как раз автоматически оную интригу поддерживает. Да и вообще. Плыви… Все равно скоро встретимся, неделей раньше, неделей позже. А ты вдобавок гарантированно мой тыл прикроешь. За Анну я буду спокоен, и в любой момент мы с тобой свяжемся, если помощь потребуется. Ты ведь как бы вне ситуации будешь находиться…

Не знаю, в словах его, как всегда, содержалась некая истина, только…

Все это было совсем не то, чего мне хотелось. Вместо полноценного отпуска по известной формуле: «Уж если отдыхать, так от всего» снова подразумевался очередной этап тайной войны, где мне отводилась лишь легенда «отдыхающего», который все время ждет, когда соответствующий сигнал вновь призовет в бой…

Это совсем разные вещи: на законном основании и без задней мысли валяться на пляже и охмурять рядом загорающих девушек или только изображать безмятежный отдых, бдительно высматривая на том же пляже злоумышленника, прячущего в плавках пистолет…

– И еще одно, – добавил после короткой паузы Сашка, – что-то мне такое вообразилось. Когда ты сказал, что можно уходить и внепространством… Если бы по-человечески, морем, тогда так-сяк. А через «канал» – ну, я не знаю. Помнишь, давно еще разговор был – каждый выход за пределы реальности сильнее и сильнее раскачивает мироздание. И в какой-то момент…

Такой разговор действительно имел место, вскоре после того, как мы с Ириной внезапно оказались в декабрьской Москве 1991 года, а не в августе 1984-го, как планировалось.

Или даже позже мы это обсуждали, после нашего с Сильвией возвращения с Валгаллы.

– Правда, опасаюсь я чего-то, если угодно. Мне кажется, что лучше будет, если я завтра после торжественных проводов соскочу втихаря за борт с аквалангом, вылезу на берег и начну автономное существование прямо отсюда, а не с Мадагаскара.

– По-прежнему не понимаю. В чем смысл идеи? Ты что, воображаешь, будто парадокс возникнет именно при условии твоего присутствия на борту? А с нами ничего не сделается? За нас не боишься? Или как? Мудришь ты, по-моему. Провели бы недельку-другую в море, отдохнули, развеялись на всю катушку, а потом и отъехал бы куда нужно. Самолеты летают, день-два – не проблема для твоих глобальных идей. Также и договаривались… Не делай из меня дурака, колись, в чем на самом деле дело?

Сашка вдруг вскочил из-за стола, начал ходить, засунув руки в карманы, по ковру, доходя до очередной переборки – резко разворачивался на каблуках.

Нервничает, сильно нервничает мой друг без всяких видимых причин.

Раздраженно махнув сжатой в кулак рукой, он почти закричал:

– Мне тоже крайне жаль, не прикидывайся, будто не понимаешь! Я ведь океан только с палубы «Валгаллы» и видел, да и то Атлантический. А хотелось бы взглянуть и на Индийский, Новую Гвинею увидеть, Соломоновы острова опять же…

– Соломоновы – это уже Тихий, – деликатно уточнил я.

– И Тихий тоже, натюрлих. Но… Если угодно – видение мне было. Как в последний день в Замке. Проще говоря – все та же интуиция. Не нужно больше мне, лично мне, понимаешь, забавляться всеми этими делами. Вообще не стоит. Отчетливое ощущение – добром это не кончится. И внимания к себе лишний раз привлекать не надо, возмущая мировой континуум.

– А может, в монастырь сразу, Александр Иванович? – позволил я себе съязвить, действительно раздражаясь странным его поведением. – За святыми стеночками-то – хорошо. И греха на душу не возьмешь, и… Ну вообще как-то так спокойнее, – спародировал я его настрой и тональность.

– Да что ты! Совсем не врубаешься? – вдруг психанул Сашка. – Не могу я своей интуиции не верить. Я уйду отсюда, а все, в том числе и наши ребята, будут уверены, что мы вместе. Тогда мне проще будет инкогнито изображать. А на яхте имитатор оставлю. Я парочку сохранил еще с тех времен…

Это он вспомнил самое начало нашей истории. Тогда Антон снабдил нас электронными штучками, которые, посылая импульсы, соответствующие индивидуальным мозговым излучениям, должны были создавать у охотившихся за нами аггров впечатление, что мы находимся совсем не там, где на самом деле.

Какой-то резон в словах Шульгина был. В эффективности имитаторов я убедился совсем недавно на Валгалле. Может быть, поможет и сейчас. Если уж мы решили «выпасть» из этого мира, то лишний раз засвечиваться ни к чему.

Правда, имитаторы рассчитаны на аггрианскую технику, пределов возможностей Держателей мы не знаем, и есть ли вообще эти пределы?

Но вполне можно предположить, что ежеминутно они наше местонахождение и поведение не отслеживают. Пока мы не даем к этому оснований. Например – не пользуемся аггрианской техникой, не будоражим слишком грубо пространство-время.

Об этом и Антон предупреждал.

– Ну, допустим. Не имею оснований спорить по существу, хотя есть у меня собственное мнение насчет эфира и эффективности попыток сохранить тайну, имея дело с Держателями. Кроме того, верная интуиция еще не гарантирует от ошибок в ее истолковании. И как мы потом встретимся?

– Назначим рандеву. Я свои дела здесь, в Лондоне и Париже, сделаю и подскочу самолетом… ну, скажем, во Фриско. Или в Бомбей. Куда раньше успею. Там меня и подберешь. Какие проблемы? Телеграф здесь нормально работает, радио есть. Свяжемся.

– Тогда чего проще – по нуль-Т через «Валгаллу»…

– Вот этого – не надо…

И опять я понял ход Сашкиных мыслей. Даже тех, которые сам он не успел еще сформулировать до конца.

Разумеется, первый их уровень был тот самый, что он высказал сейчас вслух. Опасение, что Держатели засекут момент внепространственного перехода «Призрака» в Индийский океан, им это не понравится, и они учинят очередную пакость, макро– или микроизменение реальности, которое даже и заметить не удастся, но после которого затеянное предприятие утратит всякий смысл. Или же – обратится в свою противоположность. В этом случае намеченные Шульгиным меры предосторожности могут оказаться полезными.

А второе – Сашка просто захотел сыграть в собственную игру, и немедленно. Слишком ему надоело существовать как бы на вторых ролях. Зная его характер, я представлял, насколько его раздражает необходимость работать в команде, где лидирует не он. И пусть все операции мы планировали совместно, и Сашка всегда сам определял свой круг прав и обязанностей, но все же…

Степень внутренней неудовлетворенности достигла критической отметки. Захотелось полной самостоятельности и независимости.

В принципе ничего страшного в этом нет.

Пусть покрутится, выпустит пар в автономном плавании по морю житейскому. Есть тут даже нечто обнадеживающее. Если сам я действительно выложился до конца и мечтаю только о покое (так раньше князья уходили в монахи, и даже государь император Александр Павлович, по слухам, преобразился в старца Федора Кузьмича), а в Сашке по-прежнему кипят силы и амбиции, так дай ему бог удачи…

Хуже другое – что, если крыша и у Шульгина начинает съезжать, только проявляется это в такой вот гипоманиакальной форме? Неукротимая активность и абсолютная убежденность в собственной правоте пополам с бредом преследования.

А впрочем, все это ерунда. «Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе».

– Ты, как я понимаю, все уже продумал и подготовил? – спросил я, имея в виду первый этап Сашкиной импровизации. – Стратегические-то цели нашей операции остаются прежними?

Если только Шульгин, оказавшись на свободе, не начнет перекраивать и их.

– А что тут особенно готовить? Я всегда готов, и снаряжение в полном порядке.

Еще одна интересная мысль пришла мне в голову.

– Предположим, что как раз Держателям и хочется нас разлучить? В каких-то собственных целях. Не зря же идея эта возникла у тебя буквально только что?

Впрочем, сразу же я поправил сам себя. Единственное, что утешало и обнадеживало, – по всем известным фактам и косвенным рассуждениям выходило так, что впрямую на мое и Сашкино мышление Держатели воздействовать как раз и не могли.

Отчего и изобретали всякие окольные ходы. Чтобы принудить нас к тем или иным «добровольным» поступкам.

Все-таки Антон, наверное, был прав. Если бы умел кто-то путем внушения принуждать нас к желаемым поступкам, вообще все наши приключения не имеют смысла.

Но этого я не сказал. Пусть Шульгин сам думает.

Он и ответил:

– Ну, если мы все будем через эту призму рассматривать… Тогда вообще ничего предпринимать и планировать невозможно. С тем же успехом я могу сказать, что это твоими устами они говорят. Я все придумал самостоятельно и правильно, сказал тебе, а ты…

– Да уж действительно. С такой логикой далеко не уедешь…

– Или – уедешь слишком далеко, – усмехнулся Шульгин краем рта.

Я рассеянно скользил глазами по интерьеру кают-компании. Вдруг напрягся, не сразу поняв, что привлекло мое внимание. Но что-то же привлекло. Имеющее отношение к проблеме.

И тут же сообразил. Глупо в принципе, но тем не менее. Клин клином вышибают, или – абсурд на абсурд. По крайней мере, в данной ситуации можно быть уверенным, что в такой вариант Держатели не вмешаются. При всем всемогуществе кое-чего они делать не в состоянии. Например…

– Саш, ты уверен, что никто посторонний последние дни на яхте не появлялся?

– Посторонний – в каком смысле? Воронцов – посторонний?

– Нет, он, наверное, нет… Да не так это, в общем-то, важно. Книги на борт только ты возил или?..

– Как раз книги – только я. И оружие…

– Хорошо, предположим. Думаю, эксперимент будет чистым при любом исходе… – Я подошел к шкафу и с трудом вытащил с одной из полок толстую книгу в потертом зеленом переплете с золотым тиснением на корешке. – Это ты покупал?

– Так точно. У букиниста в Екатеринославе. Там еще автограф бывшего владельца есть и дата: 1903 г., Санкт-Петербург…

– Верно, – подтвердил я, глянув на форзац. – Имеется и автограф, и дата. На титульном листе тоже все как положено. Заголовок: «Конфуций. Уроки мудрости. С.-Петербург. Издание Ф.В.Щепанского. Невский проспект, 34. 1902 год. Дозволено цензурою 5 октября 1901 г.».

Веленевая, совсем еще белая бумага, а я привык, что у дошедших до нас старых книг листы уже покрываются коричневатыми пятнами и пахнут плесенью. Главная составляющая трудов Конфуция – «Книга перемен», отличная штука для проверки самых сумасшедших гипотез.

– Вот и проверим. Доставай монетки…

Шульгин вытащил из кармана брюк три золотые десятки. По непонятной причине он терпеть не мог кошельков и с детства всегда носил мелочь в левом брючном, а бумажные деньги – в нагрудном кармане пиджака.

– Бросай. И поглядим, что выпадет.

Сашка понял мой замысел. Мы с ним давно уже пристрастились к гаданию, и почти всегда ответы «Книги» удавалось либо сразу истолковывать в правдоподобном смысле, либо убеждаться в справедливости предсказания задним числом.

А сейчас я исходил вот из чего – ну не могли, никак не могли бы даже и почти всесильные Держатели Мира предвидеть такой мой ход, я и сам-то придумал его ровно секунду назад. А уж тем более – перевернуть монетки в полете.

А раз так – и ответ «Книги» будет никем не запрограммированным, и наши приведенные в соответствие с ним поступки тоже окажутся неожиданными для всех.

Ну, как говорил крупье Смоку Белью: «Рулетка сама по себе система, и любая другая система против нее бессильна».

Сашка шестикратно бросил монеты. Я записывал сочетание орлов и решек. Выпала третья гексаграмма.

«Чжунь. Начальная трудность».

Две короткие черты.

Длинная.

Две короткие.

Две короткие.

Две короткие.

Длинная.

Я прочел комментарий вслух, медленно и отчетливо, одновременно вдумываясь в текст и чувствуя, что полегоньку хренею:

 
«Начальная трудность.
В изначальном развитии благоприятна стойкость.
Не надо никуда выступать.
Здесь благоприятно возводить на престол вассалов.
 
 
Вначале сильная черта.
Нерешительное кружение на месте.
Благоприятно пребывать в стойкости.
Благоприятно возводить на престол вассалов.
 
 
Слабая черта на втором месте.
В трудности, в нерешительности – колесница и кони вспять.
Не с разбойником же быть браку!
Но девушка в стойкости не идет на помолвку.
 
 
Слабая черта на третьем месте.
Преследуя оленя без ловчего, лишь попусту войдешь в лес.
Благородный человек примечает зачатки событий
и предпочитает оставаться дома.
Ибо выступление приведет к сожалению.
 
 
Слабая черта на четвертом месте.
Колесница и кони – вспять!
Стремясь к браку, выступишь – и будет счастье.
Ничего неблагоприятного.
 
 
Сильная черта на пятом месте.
Затруднение в твоих милостях.
В малом стойкость – к счастью.
В великом стойкость – к несчастью».
 

Конечно, кроме этих, так сказать, первоначальных, достаточно смутных по смыслу стихов, к гексаграмме прилагалось несколько десятков страниц углубленных толкований, куда более изощренных, чем комментарии моих университетских наставников к трудам Маркса, но главное было понятно.

Сашка бросал монетки, и ответ адресован явно ему, не мне. И ответ полностью совпадал с уже принятым решением.

Желающие могут подумать над этим сами или обратиться к оригиналу, к старому мудрому Конфуцию.

Повторяю – гексаграмма «Чжунь».

– М-да… – Шульгин, по-моему, тоже был слегка ошеломлен. Все-таки есть вещи, к которым нам, осознавшим себя в великолепные, рациональные и атеистические шестидесятые годы, привыкнуть почти невозможно.

Как и понять, нет, нет, не понять даже, а принять душой факт существования и функционирования компьютеров, биороботов, тех же Держателей Мира.

Ладно, Сашка психиатр, а я психолог.

Следующий ход мой.

– Пусть так. Не надо тебе никуда выступать. Возведи на престол вассала. То есть проводи меня на капитанский мостик, и мы с тобой хоть на десяток миль выйдем в море. Чтобы все было как тогда… А потом пожалуйста. Примечай зачатки событий и оставайся дома…

Кстати, где моя команда? Почему даже Ларсена нет на месте?

Шульгин вдруг улыбнулся как-то облегченно. Гадание на него подействовало или что другое?

– Да все нормально. Запер я их и отключил. Чтобы под ногами не путались. В старом сценарии их ведь не было…

И опять Сашка прав.

Хорошие мы с ним актеры. Самая пора в театр к Станиславскому наниматься. Зерно там образа выращивать, поведение в предложенных обстоятельствах изображать, все мы умеем.

А главное – мы все-таки выйдем в море именно так, как и задумано было двадцать лет назад.

… Специального банкета по случаю нашего отплытия устраивать никто не собирался. Вроде бы не тот повод. Ну, уходят ребята в отпуск, не на войну же.

Решили так, по-товарищески посидеть вечерком, поднять по бокалу-другому, обменяться мнениями. Глядишь, что-нибудь умное придет в головы на прощание, упущенное что-то вспомнится… Может, и не слишком важное на первый взгляд, но способное впоследствии принести ненужные хлопоты. И специально друзей, оказавшихся сего числа вдалеке от «Базы», тоже не приглашали, однако случайно, или влекомые пресловутой интуицией, или по иным причинам к вечеру на «Валгалле» собрались все.

И словно снова вернулось то, уже почти невообразимое, время, когда мы были молоды по-настоящему, не физически, а психологически, наивны, полны слегка глуповатого по нынешним меркам энтузиазма.

Будто прошло с тех пор не два с небольшим года, а десятилетия.

Печально сознавать, но мы уже стали отвыкать друг от друга, а может быть, инстинктивно старались держаться подальше. У всех будто бы и незаметно, а на самом деле вполне закономерно начала образовываться своя, отдельная от прочих жизнь.

Я сознавал неизбежность этого процесса, иногда даже удивлялся, что слишком он затянулся, но все равно видеть, как старая жизнь кончается безвозвратно, было грустно.

Но зато сейчас все на краткий миг стало почти как прежде.

Даже Сильвия решила почтить нас своим присутствием.

Явилась восхищенным мужским взглядам прямо из Парижа к пиршественному столу, непосредственно с очередного светского раута, до которых она была большая охотница. Облаченная в потрясный туалет из коллекции «Осень 1921 работы какого-нибудь сверхмодного кутюрье.

Шелестящее, струящееся, переливающееся произведение портняжного искусства с широченной юбкой (кажется, эта конструкция называется «солнце»), затянутым, как корсет, лифом и обширным декольте. Похоже, это платье, лишенное видимых застежек, дошивали прямо на ней. И, чтобы не терять время на переодевание и дорогу, леди Спенсер, вопреки договоренности, прибыла к нам внепространственным путем.

После нескольких тревожных моментов, вроде нашего с Ириной попадания в 1991 год, искажения синхронности между точками входа и выхода, мы решили прибегать к этому способу перемещений лишь в самом крайнем случае. Очевидно, Сильвия решила, что желание щегольнуть новым нарядом может быть признано таковым.

– Мы счастливы вас видеть, леди Си, – приложил правую руку к сердцу Воронцов, – тем более что как раз у нас возник спор. Насколько успешно воздействуют на европейское общество модернизационные импульсы с Востока…

Здесь Дмитрий не слишком и шутил. Уже целый год Западная Европа подвергалась своеобразной культурно-психологической агрессии со стороны Югороссии, в которой вдруг появилась масса военно-технических и чисто бытовых новинок, совершенно неожиданных, но эффективных, удобных и практичных.

И если у специалистов многое вызывало недоумение, каким образом столь прорывные технологии, на десятилетия опережающие общемировой уровень, появились в достаточно отсталой и разоренной семилетней войной стране, широкая публика принимала их не задумываясь.

Последние полвека стремительного прогресса во всех областях знаний отучили обычных людей удивляться.

Ну не было вчера кинематографа, автомобилей, аэропланов, телефонов, электричества, радиосвязи, граммофонов и патефонов – а со вчерашнего месяца десятого дня они есть, даже в цирке показывали. Носили женщины до самой мировой войны корсеты и ездили верхом только в дамских седлах – и вдруг перестали…

Чего же теперь удивляться тому, что русские самолеты стали летать еще на двести километров в час быстрее и на три километра выше, а неизвестные русские же портной и галантерейщик вдруг ввели в обращение короткие юбки, прозрачные безразмерные чулки и женские брюки. И не такое бывало…

Но были на Западе аналитики, пожалуй, не глупее своих потомков конца века, разве что не владеющие соответствующими приемами вроде мозгового штурма и контент-анализа, которые не один уже месяц трудились над систематизацией фактов, изучением и обобщением разведданных и просто витающей в воздухе информации в надежде понять суть и смысл происходящих процессов.

… Как раз их деятельность интересовала сейчас нас с Шульгиным больше всего. Мы не сомневались, что рано или поздно какая-то (не обязательно верная) концепция происходящего будет выработана, скорее всего – в недрах «Системы», которая была самым здесь опасным для нас врагом, и готовились к моменту, когда это произойдет.

И очень рассчитывали в предстоящей борьбе на Сильвию, поднаторевшую за минувшую сотню лет в «стратегии непрямых действий» аггрианского резидента.

… Мы ели, выпивали понемногу, много шутили, а кое о чем говорили и всерьез, но так, без нажима.

К слову, я спросил Левашова, не собирается ли он порадовать народ новым изобретением, чем-то столь же потрясающим, как установка совмещения пространства-времени или дубликатор.

Спросил совершенно искренне, поскольку знал Олега целую вечность и не помнил момента, чтобы тот не возился с железками, расчетами и чертежами, и всегда у него получалось нечто необыкновенное: от портативного магнитофона собственной конструкции в десятом классе школы и до пресловутого аппарата «СПВ».

– Да нет, не получается как-то. Одно дело, что времени нет, а вообще – нечего больше изобретать. Того, что уже есть, этой реальности еще сто лет не переварить, а самому даже и неинтересно. Положение примерно такое, о чем фантасты когда еще предупреждали…

– Конкретнее, – заинтересовался разговором и Воронцов. Он не так был начитан в фантастике, как прочие, но на охватившее Левашова безразличие к техническому творчеству внимание тоже обратил, и давно.

Еще с дней работы на достройке «Валгаллы» его тогда поразило почти неприкрытое безразличие, которое Олег проявил к интереснейшим чисто техническим проблемам.

Единственное, в чем он напоследок блеснул былой гениальностью, – это способ, которым он обошел наложенное Антоном на биороботов «заклятие» – запрет действовать автономно за пределами корабля.

Дмитрий тогда решил, что причина в Ларисе, в охватившей Олега на четвертом десятке страсти к этой эффектной, но взбалмошной и неуправляемой девице. Такое бывает, мужики и покруче Левашова ставили ради бабы на кон и карьеру, и честь, а то и жизнь.

– А чего тут… Думали мы, думали, старались, а тут пришли какие-то, перед кем мы не первоклашки даже, а так… Все они знают, все умеют, а нам, хоть из штанов выпрыгивай, и через тысячу лет их не догнать. Даже и пытаться не стоит…

– Ну, это ты зря. Нам как раз ничего. Переварили спокойно все их чудеса, не поморщились. Даже наоборот.

Олег засмеялся, по-прежнему невесело.

– Ну, чего или ничего, это пока рано судить. А вот что лично мне неинтересно стало с тех пор, как увидел Замок, Антоновы и Иринины штучки, – медицинский факт. Это как радиолюбительство. Мы отчего им раньше увлекались – оттого, что в отечественные приемники даже диапазонов 13-16-19 не ставили, а из магнитофонов, кроме двухпудового «Гинтараса» или «Кометы» с одной скоростью, купить ничего нельзя было, да и на них деньги два года копить… А если бы в каждом магазине, как на Западе, сто моделей на любой вкус, да за копейки, на кой нужно ночи напролет с паяльником сидеть… Мне теперь политикой интереснее заниматься…

Тут Левашов не кривил душой. Неожиданно для себя по принципу компенсации или под влиянием Ларисы он с головой погрузился в большую политику. Сначала ему хотелось доказать мне и прочим антибольшевистски настроенным личностям, что построение социализма с человеческим лицом все же возможно, стоит лишь устранить чересчур вопиющие перегибы, допущенные Сталиным, Троцким, да и Лениным кое в чем, и идея таки себя оправдает.

Отчего и согласился попробовать свои силы в качестве спецэмиссара Югороссии при советском правительстве, точнее – лично при Троцком.

Роль эта неожиданно его увлекла, и, хотя прежние коммунистические иллюзии улетучивались на глазах, он оставался твердым приверженцем идеи своеобразной конвергенции, сосуществования и положительного взаимовлияния либерально-буржуазной полумонархии Врангеля и нэповской диктатуры пролетариата Троцкого.

– Сейчас, кстати, в Москве происходят интереснейшие процессы. Я в них до конца не разобрался, но, похоже, Лев Давыдович отнюдь не избавился от мыслей активизировать «мировую революцию». После кончины Ильича идея построения социализма в отдельно взятой стране если и не отрицается впрямую, то за генеральную никак не признается. Есть сведения, что ведется работа по подготовке коммунистического восстания в Германии…

– Как прошлый раз в 1923 году? – удивился я. Последнее время, полностью погрузившись в переоборудование и предпоходную подготовку «Призрака», я почти перестал вникать в тонкости тайной дипломатии, тем более – советской.

– Именно, – кивнул Левашов, – только знаешь, что самое странное? Такое впечатление, словно и сам Троцкий, и его коминтерновцы тоже знают будущую историю. И учитывают уроки прежнего поражения.

… Перед десертом, когда общий разговор закончился и разбился по преимуществу на диалоги, мы с Берестиным вышли покурить на крытую галерею между шлюпочной и солнечной палубами, куда выходили двери Кипарисового салона.

Попыхивая своей очередной данхилловской трубкой, которые он с недавних пор увлеченно коллекционировал, пользуясь невиданным расцветом трубочного дела в здешнюю эпоху, Алексей как бы между прочим предложил заглянуть к нему, посмотреть недавно переоборудованный ситуационный кабинет. Благо идти туда было совсем близко – два марша трапа и десять шагов по коридору.

Раньше я часто там бывал, но последние месяцы как-то не приходилось, хватало других забот: переоборудование яхты и ее снаряжение, кое-какие дела в Турции и Европе, да и вообще…

Представлявший собой всего полгода назад нечто среднее между залом игровых автоматов и военно-историческим архивом, нынешний «кабинет» занимал уже три обширных помещения, заставленных вдоль стен всевозможным электронным оборудованием, и более всего походил на центр управления космическими полетами в миниатюре.

Прежде всего – обилием компьютерных мониторов и огромной, три на четыре метра, картой, правда не мира, а Европы, на торцовой стене первого зала. Великолепная карта, много лучше той, что была здесь установлена раньше. Деталировка, цветовая гамма просто потрясающие. Как на картинах гиперреалистов. Примерно в этом смысле я и выразился.

Я знал, что прежняя аппаратура позволяла моделировать на планшетах и картах ход любых военных операций мировой истории, сколь угодно раз переигрывать минувшие сражения за любую из сторон.

При подготовке Каховского сражения эта техника дала Берестину возможность выиграть его с минимальными потерями и потрясающим пропагандистским эффектом. А в результате и всю Гражданскую войну.

– Что карта, карта – просто жидкокристаллическая картинка. Дело в другом, – сказал он, обводя рукой свои владения. – Теперь у меня не старое железо фирмы «Макинтош», а настоящая машина. Двадцать квантовых процессоров, и у каждого оперативка 612, память 7 гигабайт, драйверы с ускорителями, а главное, она использует не только классические нули и единицы, а и любые промежуточные значения. То есть можно обрабатывать задачи с множеством неопределенных ответов. Плюс Сильвия одолжила мне кое-что из своих приборов, в том числе и так называемый «шар»…

– Не утруждайся, не мечи бисера, мне это совершенно ничего не говорит, для меня компьютер не более чем пишущая машинка с памятью и Ленинская библиотека размером с чемодан… (Это я к случаю припомнил цитату из пресловутого романа «Гриада».) Давай сразу к сути. Хотя «шар» – это круто. Неясно только, он-то здесь при чем?

Алексей посмотрел на меня с легким сожалением.

– Азия-с… Ну, выражаясь доступным тебе языком… – Он замялся, подбирая слова.

Вот технократы на мою голову. Ладно Левашов, тот от природы технический гений, нам в его делах с детства ловить было нечего, а теперь еще и Алексей, свой брат, гуманитарий, в мою неграмотность меня же носом тычет.

Впрочем, я не совсем прав, гуманитарием он является лишь в одной, и теперь уже не самой главной для него ипостаси. Живопись он забросил почти окончательно. Да и была она для него, как теперь выяснилось, лишь своеобразной формой эскапизма, уходом в вымышленный мир из реального, где Берестин не имел шансов на реализацию своего главного предназначения. Теперь же он вековую мечту исполнил – стал одним из крупнейших полководцев сразу двух реальностей.

А его компьютеризированный «ситуационный кабинет» – обыкновенный рабочий инструмент, как набор карт для стратега иных времен. И владеть он им, естественно, должен в совершенстве.

– Ну, в общем, теперь это все сразу: «виртуальный Генштаб», Главное разведывательное управление, Госплан и Дельфийский оракул в одном лице. С помощью Олега и Сильвии я загнал ему в память абсолютно всю информацию военной и военно-политической направленности, наличествующую в библиотеках, архивах и музеях Европы, Азии и обеих Америк. Учебники, монографии, отчеты, приказы и прочее. Плюс досье на каждого заслуживающего внимания генерала и даже полковника, их собственные мемуары и все, что о них писано друзьями и врагами.