Текст книги "Без опыта замужества"

Вера Колочкова
Без опыта замужества

© Колочкова В., текст, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Будильник заворковал ровно в шесть. Тихая пахмутовская мелодия проиграла свои первые позывные – «Светит незнакомая звезда…» – и деликатно притихла, чтобы через пять минут вновь возникнуть и уже без всякой деликатности протарахтеть что есть силы: «Светит незнакомая звезда!» Эй, ты, вставай! Не слышишь, что ли? «Снова мы оторваны от дома!» Время теряешь! Снова между нами города, черт возьми! И взлетные огни аэродрома!

Сбрасывая одеяло и рывком вставая с постели, Лина привычно отметила про себя – каков мерзавец этот будильник! Вернее, тот мерзавец, кто додумался душевные песенные строчки в его нутро впихнуть. Лучше бы уж до марша «Прощание славянки» снизошел. Там, по крайней мере, четкая команда слышна – ать-два, ать-два! И без всякой лирики!

Хотя – какая разница… Никто ж Лину не заставляет в такую рань подниматься. Лишний часок-другой вполне могла бы поспать-понежиться. Имеет право, как и все остальные, которым надо прибыть на службу к положенному времени. Могла бы так же подскочить с постели тютелька в тютельку, посуетиться меж ванной, кухней, зеркалом да платяным шкафом и – бегом на работу. И проскочил бы рабочий день мимо, ничем не обозначившись. Тем только, что заработанная копеечка в личный бюджет малой росинкой капнула.

Грустно, грустно об этом думать! Так и вся жизнь пройдет – в заботе об этой росинке. На бегу, в торопливой суете. Заработать, купить, заплатить, поужинать и спать. А жить когда? Просто постоять у окна и бездумно потаращиться в небо? Получается, и некогда. А хочется. Вот и пришлось выгадать утренний часок-другой себе в утешение. Как маленький островок посреди суеты. Как личный кусочек жизни. Свободный, сладостный, собственным женским эгоизмом приправленный.

Так. Так… Сначала надо к окну подойти, открыть настежь створку, потянуться. И постоять. И выглянуть вниз, во двор. Тишина, нет никого, лишь июньские пташки щебечут. Машины стоят рядком, как усталые кони в стойлах. Хлопнула дверь подъезда – сосед собаку гулять вывел. Отпустил с поводка, переминается тоскливо с ноги на ногу. Жалеет, видать, что недоспал. А не надо собаку заводить, если жалеешь!

Так. Теперь – к иконе Казанской Божьей Матери взор обратить, что стоит в уголке на полочке. Осенить себя крестным знамением, прошелестеть одними губами быструю молитву. В конце поклониться да прибавить к молитве свое, нахально-смиренное: «Помоги, Матерь Божья, дочке моей Евгении зачет по матанализу спихнуть, не откажи глупой женщине в мелкой суетной просьбе, очень уж надо, Матерь Божья, иначе доченьку до сессии не допустят…»

А теперь – можно и музыку! Негромкую, но залихватскую, чтоб веселее было гимнастику делать. И не просто гимнастику «вдох глубокий, руки шире», а вроде танца с гантелями да с элементами матушки-йоги. Прогнуться в поясе – рука с гантелей вверх! Наклониться плавно вперед – гантели назад! И застыть, застыть подольше в позе березки! И шею тянем, от солнца жмуримся, и дышим размеренно, и чуем себя молодой девицей, тонкой и звонкой… Хорошо! Так хорошо, что и просто потанцевать можно. Уже без йоги. Сделать несколько пружинистых балетных па или по-восточному резвых движений бедрами, в зависимости от летящей из динамиков в эту секунду музыки.

Теперь – водные процедуры. Размеренные, неторопливые. Постоять подольше под душем, подумать о смысле жизни. То есть и не о смысле даже, а вроде как ее, саму жизнь, поймать и рядом с собой под упругие струи поставить. Вот, мол, стоим. Вместе. Омываемся. Огромное удовольствие получаем. Вот горяченькая пошла. А сейчас холодную пустим – для контраста. Очень для сосудов полезно!

Из ванной надо выйти обязательно голышом. С капельками воды на теле. Подождать, когда сами высохнут. Походить по комнате – опять же под музыку, слегка пританцовывая. Потом натянуть шорты и майку – и на кухню. Нет, не чтобы позавтракать. Это рано еще. Завтрак – вообще отдельная песня, это потом. Сначала – к холодильнику. Открыть морозилку, привычно протянуть руку, набрать мерзлых ягод малины и смородины, ссыпать в посудинку, сунуть на пять секунд в микроволновку. Достать, размять пальцами и – на лицо. И не просто так, а с приговором – давай, мол, свежая ягодка, работай над моей красотой, не ленись. Корми витаминами, не отдавай в старость!

Смешно, наверное, со стороны вся эта процедура выглядит. Намазалась сорокалетняя дурища ягодным соком и довольна. Еще и приговаривает чего-то. Может, и дурища, конечно, а только результат – вот он! Как говорится, налицо. Вернее, на лице. К законным сорока годам ни единой морщинки не образовалось. Кожа чистая, подтянутая, как у девицы. Нет, и впрямь отличная маска. И не маска даже, а каждодневная привычка-потребность. Незатейливая и, что немаловажно, беззатратная. Всего и делов-то – малины да смородины в сезон запасти.

А может, вовсе и не в маске тут дело. Может, в знаковости. Говорят же, что судьба каждому посылает свои знаки. Для облегчения, стало быть, жизненной дороги. И у нее эти знаки – тоже свои…

Вот для чего, к примеру, ее маме, покойной Анне Васильевне Смородиной, надо было назвать свою дочку именно Мариной? Неужели ей тогда в голову не пришло, что из этого получится? Марина Смородина – каково имечко-сочетание, а? И дураку ясно, что сроду Мариной ей не бывать. С малолетства Малиной прозвали. Это уж потом в Лину переделали, для удобства. Теперь и не помнит никто, что она по паспорту – Марина. А маме, наверное, тогда и недосуг было над сочетаниями задумываться. И советоваться не с кем было. Ее даже из роддома, как она потом рассказывала, никто не встретил. Биологический отец-молодец пропал из поля зрения еще на стадии вынашивания беременности, а мать постеснялась за внучкой в роддом прийти. Стыдно ей было, что дочь в подоле принесла, поди ж ты. Времена тогда такие были. Стыдливые. Да и потом – не лучше. Нет, не надо сейчас о грустном…

Теперь – кофе! Варим не торопясь, с чувством, с толком, с расстановкой. С пенкой. С кардамоном. С ложкой сахара. Запах – умопомрачительный. Садимся с ногами на подоконник, наслаждаемся. Утренний воздух свеж и прозрачен, кофе горяч и крепок. На душе – лепота. На лице – ягоды. Вдохнула, выдохнула, поймала счастливую минуту. Хорошо… Самое время жить дальше. Нельзя при себе счастливую минуту долго удерживать! Иначе обидится, не придет больше. Все, все, сползаем с подоконника, идем в ванную смывать с лица ягоды. И непременно – горячей водой! Потому что следующая процедура – ледяная. Кубики льда ждут в морозильнике – аппетитные, травяные, с застывшими внутри звездочками зеленой петрушки. На лицо их, на лицо! Ледяным по горячему – ах, как хорошо! Хотя косметологи говорят, вредно. Ну да и пусть говорят. А ей – хорошо. У каждого своя правда.

А вот теперь, собственно, завтрак! Что-нибудь утреннее, классическое. С хорошими сытными запахами. Яичницу с беконом, например. Можно и овсянку с фруктами сварганить, но Женька не любит овсянку. Значит, творим яичницу.

Ого… А время-то как летит! Уже и поторапливаться надо. Кусочек личной жизни закончился. Бегом в ванную – волосы уложить феном, чуть подкраситься. Потом влезть в льняной брючный костюмчик, оглядеть себя в зеркале, слегка прогнувшись и привстав на цыпочки…

– Хороша! Хороша, мам! Чудо, как хороша!

Женька сонной растрепой стояла в дверях своей комнаты, глядела на мать с восхищением. Подошла, обняла горячими руками-плеточками.

– Доброе утро, мам…

– Доброе утро, доченька. Как спалось?

– Хорошо…

– Ага! Знаю я твои «хорошо»! Колись давай, когда домой заявилась? Я в первом часу заснула, тебя еще и в помине не было!

– Да ладно тебе… Ну погуляли вчера с Денисом… Не помню я, во сколько домой пришла!

– Ох, Женька… Сессия на носу, а ты в романы ударилась! Бить тебя некому. И мне некогда. Прихожу домой уже никакая. Устаю, с ног валюсь.

– Мам… А может, ну ее, эту твою паршивую подработку? И ладно бы действительно стоящая халтурка была. А то… Ездишь к этой старухе-вампирше, только себя изматываешь!

– Нет, Женюр. Халтурка как раз и стоящая. Мне за нее хорошо платят. Я столько ни на одной работе не заработаю.

– Мам, а давай я тоже пойду работать! Можно в «Макдоналдс», например, устроиться. Вечерами. Я узнавала, там студентов берут.

– Да ладно… Придумала тоже – «Макдоналдс»! Ты бы лучше зачет поскорее спихнула, больше бы пользы было. И еще, дочь… Ты когда меня со своим Денисом наконец познакомишь?

– А зачем тебе?

– Здрассте, зачем! Я тебе мать или кто? Думаешь, мне не интересно, с кем ты ночи напролет гуляешь?

– Да ладно, шучу я. Конечно, познакомлю.

– А он вообще кто?

– В смысле?

– Ну… Он работает, учится?

– Учится. В Академии госслужбы.

– Ух ты! Чиновником будет, значит. А из какой он семьи?

– Не знаю… Из хорошей, наверное.

– Ты его родителей видела?

– Не-а… Зачем мне его родители? Нет, нам кузнец ни к чему. Что я, лошадь, что ли?

– А у вас это все… ну… серьезно? Или как?

– Серьезнее некуда, мам! Любовь у нас, понимаешь? Лю-бовь! Самая настоящая! Со всеми вытекающими из нее последствиями!

– Господи боже мой… Какими последствиями?!

– Ой, да не пугайся ты так… Я у тебя девушка умная, наследственную ошибку женщин Смородиных не повторю. В подоле тебе не принесу, это уж точно.

– Ну смотри…

– Смотрю, смотрю, мам! И ты тоже смотри на работу не опоздай.

– Ой, и правда! Ну все, Женечка, я побежала… Там завтрак на столе, поешь обязательно! Все, пока!

– Пока-пока, мам… А выглядишь и впрямь классно! Сногсшибательно просто!

* * *

Захлопнув дверь, она понеслась вниз по лестнице, унося с собою дочерний комплимент. Мелочь, а приятно, черт возьми! Нет, это понятно, конечно, что относительно классности и сногсшибательности – явный перебор. Никакая она не классная и тем более с ног никого не сшибает. Обыкновенная женщина из толпы. Росту среднего, масти неброской, северно-блеклой. Волосы русые, сроду некрашеные, стрижка удобным каре. Косметики – чуть. Но и законные сорок ей тоже никто не дает. Как выразилась когда-то Люся, ближайшая подруга и соседка – «слишком уж гнуча да прыгуча для сороковника». Ей и самой иногда казалось, что застряла возрастом где-то в районе двадцати. В юности то есть. Произвела на свет Женьку, там и застряла. Потому, наверное, что не зациклилась на своей участи матери-одиночки, как мама когда-то. Подумаешь, мать-одиночка! Зато у нее теперь Женька есть. Да все, все у нее есть! И дом, и работа, и гнучесть-прыгучесть, и два утренних часа с жизнью в обнимку… И даже своя философия относительно женского одиночества с годами выстроена.

Нет, и в самом деле… Чего его так ругать, это самое одиночество? Ругай не ругай – оно от этого никуда не исчезнет. Наоборот, с ним дружить надо, если уж оно в твоей жизни приключилось. Да, тяжело. Да, холодно. Временами тоскливо. Но не смертельно же. Наоборот, надо ему улыбнуться, руку протянуть да себе во благо использовать. Как используют, например, скисшее в простоквашу молоко. Если взбить его с мукой да с яйцом да пустить на оладушки – объедение будет. Никто и не вспомнит, из чего они получились.

Ах, одиночество, одиночество, сколько тобою женских судеб загублено! И совершенно несправедливо, между прочим! Не так уж и холодна твоя берлога, как пугливо ее рисуют те, загубленные, со своею тоскою в ней застрявшие. А если – прочь эту тоску? Если поднатаскать в эту берлогу веточек смирения да листьев тихой душевной мудрости, да хвойных иголок мягкого насмешливого оптимизма, да устелить ими дно, да обуютиться, притереться, примоститься, глядишь – а жизнь-то и впрямь удалась… И нет необходимости вверх карабкаться, высовывать голову да взывать с тоскою – где ты, мой сердешный мужчина-спаситель? Приди, протяни руку, вытащи меня из берлоги! Видишь, как я тут бьюсь, все коленки в кровь исцарапала, пытаясь наружу выбраться…

И она вот так же взывала, было дело. Теперь вспоминать тошно. И забыть – тоже не получается. Не дает себя забыть «спаситель», звонит хоть и редко, но регулярно. Петей спасителя зовут. Петечкой.

Поначалу, когда образовалась их связь, она даже размечталась, что все у них образуется, как в мелодраматическом сериале, где герой, вдоволь настрадавшись от стервы-жены, решается на отчаянный шаг, то бишь уходит к любимой и любящей женщине, с собой даже и зубной щетки не взяв. А что? Сейчас именно такие сериальные сюжеты в моду вошли. Никто психологией всяких там «зимних вишен» не завлекается. Чем проще, тем лучше. Помучился, влюбился, порвал, ушел. И она про Петечку тоже так полагала. А зря. Хотя потом смирилась. Ну и что, пусть женат. Зато он, Петечка, ее любит. Помогает. Поддерживает. Будут какие трудности – руку протянет.

Нет, оно так все и было, конечно же. И помогал, и поддерживал, и руку протягивал. И любил – раз в неделю по субботам, когда мама с Женькой к маминой подруге на дачу уезжали. А потом…

Нет, почему все-таки человек так странно устроен? Можно сделать для него десять добрых дел, а потом взять и в него же маленько плюнуть… Обидно, что запоминается именно плевок, а не предыдущие десять добрых дел! Так, наверное, большинство из нас и устроено. Потому что десять больших и добрых дел не то чтобы совсем обесцениваются, но становятся неким досадным недоразумением, неоплаченным тягостным долгом. Обидно – жуть! От обиды и обидно. Вроде как и помнить надо о десяти добрых делах с благодарностью, а тут – плевок… Так глупо люди, бывает, и разбегаются: добрые дела творящий – в одну сторону (он-то как раз про свои добрые дела помнит!), а «оплеванный» – в другую. И у каждого – своя правда. Отдельная.

Вот и с ней так же произошло. Вроде и просьба-то, к Петечке обращенная, была по сути так себе – маму из больницы домой привезти. На первый взгляд – ничего особенного. Просьба как просьба. А Петечка прямо взъярился! Прошипел в телефонную трубку – не вмешивай, мол, меня в свои семейные дела… И акцент нехороший такой сделал на слове «семейные». Да не в акценте даже и дело было! Просто нутром почуялось Лине в его тоне что-то для себя очень обидное. Подстрочник какой-то. Одним словом – плевок. Трубку положила, будто утерлась. И вся любовь прошла. И мама потом умерла, недели не прошло, как из больницы выписалась.

Нет, он потом сильно извинялся, конечно. Неприятности, мол, на работе были, и кризис, и начальник злой. Он и сейчас периодически звонками извиняется. А толку? Как говорится, нет Петечки, нет проблемы. Что ни говори, а на дне собственной берлоги лучше. Уютнее как-то, надежнее. И утираться лишний раз не надо.

Нет, чего это она с утра – про Петечку? Не надо, не надо! Вон автобус к остановке подруливает, как всегда, переполненный. Надо сгруппироваться и протолкнуться, времени до начала рабочего дня – в обрез. Новая начальница Елена Эрастовна страсть как не любит опаздывающих.

Поначалу она была никакой не Эрастовной, а просто Леночкой. Как появилась в их многочисленной бухгалтерии – никто толком уже и не помнит. Наверное, родственница чья-то, из тех, из начальственных. Милая улыбчивая блондиночка, любительница цветных колготок, ярких журнальчиков и чего-нибудь сладенького к чаю. Сидела себе тихо в уголку, на избыток рабочих обязанностей не претендовала. Казалось бы – куда ей в начальницы? Как образно говорила экономист Таня Сибирцева – и лапоть не свистел.

Когда их главный бухгалтер, незабвенная Ксения Борисовна, запросилась на пенсию, ни у кого и вопроса не возникло, кто должен занять ее место. Все головы дружно повернулись к ней, к Лине, – вперед, Смородина! Вот и твой час настал. Чего уж греха таить, и она так думала. Но, как говорится, подчиненный предполагает, а начальство располагает. Не зря, не зря Леночка в своем уголку столько времени отсиживалась. Тут же вывели под рученьки на белый свет, представили коллективу – вот она, ваш новый главный бухгалтер. Просим любить и жаловать. Да еще и отчество у нее под стать оказалось – Эрастовна! Вполне начальственное.

А дальше и вообще у них полный бухгалтерский беспредел пошел. Как-то так получилось, что все высокооплачиваемые заботы-обязанности, которые вполне справедливо несла на себе Ксения Борисовна, незаметным образом перераспределились меж другими сотрудниками. Кроме Леночки, конечно. Простите, Эрастовны. За ней осталось, если все это красиво обозначить, только «общее руководство» коллективом бухгалтерии. Очень, очень общее руководство. Можно сказать, помпезно-символическое. К тому же она еще и весьма болезненной оказалась. Очередной приступ неведомой болезни случался аккурат накануне квартального отчета, тютелька в тютельку. Да это, в принципе, и ничего, они только рады были. Не лезет в напряженную минуту со своим «общим руководством», и на том спасибо.

Опа! Задумалась, чуть свою остановку не проехала! Хорошо, сзади дядька какой-то ее к выходу тараном пропер, иначе бы не успела. Но пуговицу на кармане жакета оторвали-таки. Начинается рабочий день, прости меня господи…

– Привет, Лин! Да не беги, не опаздываем еще!

Цепкие пальцы Тани Сибирцевой ухватили ее за локоток. Возя ладошкой по карману с оторванной пуговицей, Лина прокрутилась вокруг себя, рыская взглядом по асфальту. Может, пуговица вместе с ней из автобуса выскочила?

– Что с тобой, Лин? Потеряла чего?

– Да вот, пуговица… Где я теперь такую найду?

– А, ерунда! Оторви от другого кармана, и все дела! Будто так и було!

– Да? И впрямь… И что бы я без тебя делала, Тань?

– Та пропала бы, як та дивка на сеновале! Смотри, смотри, наша-то Эрастовна… На новой машине прикатила! Да не зырь так нагло, чуть голову вправо поверни… Ишь, картинка! Чистый Голливуд! Песня! «Коламбия Пикчерз» не представляет!

Картинка была действительно та, что надо. Искрящаяся металлическим серебром новенькая иномарка неуклюже втиснулась в ряд машин, припаркованных около входной двери офиса, моргнула поднимающимися тонированными стеклами. Тут же из распахнутой дверцы показалась ножка в туфле-лодочке, потом другая, потом и сама Леночка Эрастовна выпорхнула нежной бабочкой. Элегантная – жуть! Костюмчик, причесочка, строгое выраженьице лица. Сумочка, папка с бумагами под мышкой. Процокала пару шагов по асфальту, нежно повела ручкой назад, и машина радостно пискнула, закрываясь на все замки.

– Слушай… Мне вот интересно – чего она в папке носит? – задумчиво проговорила Таня на ухо Лине. – Журналы, наверное? «Космополитен», «Караван», «Дом‐2»?

– Ну почему сразу – журналы? Может, вообще ничего не носит? – в тон ей так же задумчиво изрекла Лина.

– Думаешь, так, для понтов?

– Да ладно тебе, Тань! Чего мы к девушке привязались? Говорят, завидовать надо молча.

– А и действительно! Ох, не любим мы, старые грымзы, молодых, способных и талантливых! Так и норовим слюной зависти подавиться! Сейчас еще и машину пойдем поцарапаем!

– Тань, уймись!

– А машинка, гляди, ничего себе… Дорогая, наверное. Отчего ж такую дороговизну и не позволить – при большой-то зарплате и можно. Заслужила девка, чего тут скажешь. От каждого – по способностям, каждому – по потребностям. В твои потребности такая машинка не вписывается, а, Смородина?

– Нет. В потребности не вписывается. Только в способности.

– Ну… Способности – это дело десятое. Способности нынче за руль приличной машины не пристроишь. Вот если б ты была племянницей шефа, то одно бы другому не помешало. А так… Приходится лишь со способностями жить, а потребности куда подальше засунуть. В общем и целом все закономерно.

– А она что, и правда его племянница?

– Ну да… А ты не знала?

– Не-а…

– Правильно, где тебе! Ты ж от бумаг головы поднять не можешь, и посплетничать толком некогда.

– Тань, пойдем быстрее! Сейчас она поднимется в офис, а потом скажет, что мы опоздали!

– Пойдем…

День взорвался проблемами сразу, как только Лина успела плюхнуться в кресло и включить компьютер.

– Лина, вы где?! – ахнула в телефонную трубку секретарша Даша. – Все уже собрались, вас ждут!

– Где ждут? – оторопела от ее напора Лина.

– Как – где? На совещании! С докладом по готовности к отчету за первое полугодие!

– Но… Так… Елена же Эрастовна…

– А она сама вчера вас на совещание и записала! Вы что, не в курсе?

– Нет…

– Ладно, чего уж теперь… Хватайте бумаги и бегите скорее! Иначе попадет и вам, и мне!

Подпрыгнув в кресле, Лина суетливо захлопотала ладонями по лежащим на столе бумагам, как курица крыльями. Господи боже мой, Леночка! Несчастная ты Эрастовна! Понятно, что вусмерть боишься на совещании некомпетентностью припозориться, но предупредить-то могла?

Пробегая мимо стеклянной стены Леночкиного кабинета, она с трудом подавила желание стукнуть по ней кулаком. Разбить, чтоб со звоном разлетелось! Хотя сама Леночка, судя по всему, ее негативных поползновений даже и не приметила. Чаепитием была занята. Красиво держала в ручке с оттопыренным мизинчиком шоколадную конфетку, задумчиво смотрела в окно. Красота, Голливуд отдыхает. И Коламбия Пикчерз тоже.

– Смородина! Вам что, особое приглашение надо?

Олег Петрович, исполнительный директор, так раздраженно блеснул в сторону Лины очками, что явно услышался в этом раздражении перебор. Все правильно – так удобнее свою неловкость скрывать. За племянницу неловкость, которая при такой охренительной зарплате чаек попивает. А ей, бедной Лине Смородиной, сейчас наподдают и в хвост и в гриву…

Хотя ничего, вроде обошлось. Сумела таки выплыть, в цифрах сориентироваться. Отчиталась без подготовки, соображая на ходу, как Штирлиц перед Шелленбергом.

– Лин… Тут на тебя Елена Эрастовна ругалась, справку какую-то искала… – шепотом доложила ей сидящая напротив Катя Стогова, когда она вернулась с совещания, – даже в столе рылась…

– Ах да! Я помню, помню. Сейчас сделаю.

– А еще она сказала, что у тебя в документах полный бардак.

– Ну оно понятно… Конечно, бардак. Как в том анекдоте. Я хоть и не читал, но осуждаю.

– Ага! Ага!

Катя, заметно приободрившись, собралась было продолжить насмешливый диалог, очень уж ей не терпелось пройтись по Леночке, бывшей своей приятельнице, сделавшей головокружительную и такую «обидно-несправедливую» карьеру, но Лине пришлось невежливо махнуть в ее сторону рукой – отстань, мол. Не до разговоров сейчас. Справку для налоговой службы действительно надо бы сделать поскорее. Пока опять не отвлекли…

– Лин, обедать пойдешь?

Вздрогнув, Лина с трудом отцепила глаза от экрана компьютера, подняла их на стоящую над столом Таню Сибирцеву.

– А что, уже обед?

– Да, обед, Золушка ты моя несчастная! Так пойдешь?

– Не, Тань… Мне справку закончить надо, и я еще в магазин должна успеть сбегать, продукты купить.

– Для старухи своей?

– Да, для Станиславы Васильевны.

– А что, вечером нельзя?

– Не… Пока я доберусь до нее, пока в супермаркете прошарахаюсь… Вечером там народу больше, ты же знаешь.

– Тогда я тебе принесу чего-нибудь пожевать! Хочешь?

– Хочу. Спасибо, Тань.

– Да ладно… Загнешься ты со своим выживанием, Смородина! С голодухи помрешь.

– Не помру! Я стожильная. Гнучая и прыгучая.

– Давай, давай, прыгай…

Снова уставившись в монитор, Лина моргнула досадливо – ну вот, с мысли сбила! Ладно, черт с ней, со справкой. Там работы осталось – на десять минут. Правда, могут из налоговой позвонить… Но ничего, она с ними договорится! А вот если с обеда чуть опоздает, это уже хуже будет. С Леночкой Эрастовной договориться гораздо сложнее. Внесет в список опоздавших, и прости-прощай премия.

На улице была благодать. Свеженькое, только что народившееся лето. Эх, погулять бы сейчас, на скамеечке посидеть в скверике… Или в уличном кафе с Танькой, за чашкой чая, лениво посплетничать, поглазеть на прохожих. Жаль, нет у нее времени на маленькие удовольствия. Даже и мысли об удовольствиях отбросить надо, потому что покупка продуктов для Станиславы Васильевны – процесс особенный, требующий крайней сосредоточенности.

Нет, можно подумать, старушка всю жизнь только и делала, что занималась покупкой отборных продуктов! Где они, отборные, были в ее молодые годы? Сама ж рассказывала, как в очередях за ливерной колбасой да ржавой селедкой стояла. Зато теперь! Откроет упакованную пачку с творогом и нюхает ее полчаса. Потом скривит и без того сморщенное лицо и заявляет – пахнет. Чем и как может пахнуть свежайший творог? Творогом и пахнет. Про мясо уж и говорить нечего. Вон, к примеру, лежит на прилавке розовая телятина. С какого боку ни посмотри – не придерешься. Купишь ей эту телятину, а она скажет – фу, импортная. Лекарством пахнет. Нет, оно понятно, конечно, что старушка вредничает, себя как барыню пытается обозначить, но не до такой же степени! И что за мода нынче пошла – изо всех сил культивировать в себе барские замашки?

Старушку эту ей сосватала бывшая приятельница Тамара. Бывшая, потому что сама ненароком в «барыни» пробралась, удачно пристроившись в тещи к преуспевающему бизнесмену. Тут же от их приятельства остались лишь рожки да ножки. Нет, поначалу Тамара звонила Лине, конечно. А потом все как-то изменилось. Чем дальше, тем больше стали проскальзывать в ее голосе нарастающие нотки снисходительности. Вроде того – тебе моей теперешней жизни не понять. Трудна, трудна теперь моя жизнь, и не представляешь даже, как это тяжело – то за новой шубой в Милан мотаться, то в салоне на процедурах по три часа торчать…Такая, мол, усталость после всего этого наступает, с места сдвинуться невозможно! Лина слушала, усмехалась понимающе. Очень уж хотелось Тамаре ее благоговения. Вот интересно, что им там, без чужого благоговения труднее живется, что ли? Или это дополнительный атрибут к шубе и салону, как аксессуар к платью?

А однажды Тамара позвонила и с места в карьер огорошила – я тебе крутую халтуру нашла, радуйся! К старушке одной вроде как в компаньонки. Стирать-убирать не надо, это все приходящая домработница делает. А со старушкой просто общаться надо. Приехать вечером, продуктов привезти, под ее чутким руководством ужин приготовить, потом вместе его съесть. Вроде как две приятельницы встретились, побеседовали, приятный вечерок провели. Вроде как игра такая. Дочка у старушки, видишь ли, заботливая очень и готова щедро оплатить все общибельные мамины удовольствия. Сама дочка не может – ей давно уже эти удовольствия поперек горла стоят. Подумав, Лина согласилась. Очень уж деньги были нужны. В Женькином институте аккурат плату за учебу повысили.

Поначалу все действительно шло как по маслу. Дина, та самая дочка, оказалась дамой хоть и нервной, но вполне ничего себе. В общении дальше пуговиц, естественно, не пускала, но относительно своего детства хорошо пооткровенничала. Судя по рассказам, проведено было детство в тяжелых условиях материнской всепоглощающей любви, а юность – в сплошной героической борьбе против этого самого разрушающего психику поглощения. Что ж, бывает. Стало быть, отголоски той борьбы Лине Смородиной и придется принимать на себя в ежевечерних разговорах с Дининой матушкой. У каждого своя жизнь и свои причуды. Если старушка готова довольствоваться суррогатом нынешней дочерней любви и заботы, отчего ж нет?

В общем, приступила она к странной «халтуре» поначалу даже с энтузиазмом. Каждый вечер после работы, накупив продуктов, мчалась к Станиславе Васильевне. Та ее поджидала, встречала с радостью. Вместе ужин готовили, беседы беседовали. Вернее, беседовала в основном старушка, болтливой оказалась до невозможности! И не просто болтливой, а с претензиями, как это часто бывает у старых людей, на свою исключительную человеческую мудрость, составленную из долгих семидесяти прожитых лет. Хотя и не стояло за той болтливостью никакой особенной мудрости. Обида была, а мудрости – нет. Великая была обида, на всех и на вся. На мужа, который бросил, на детей, которые материнскую самоотдачу не оценили, на жизнь, которая взяла и подло прошла, подсунув под конец вместо детей и внуков лишь ее, Лину, смиренно исполняющую оплаченное общение. Слушая ее, Лина лишь тихо вздыхала про себя – хороша ж ты была, матушка, со своей самохваленой мудростью, если даже внуки тебя теперь за версту обходят!

Тем не менее старушка к ней привязалась. А привязавшись, капризничать начала, губки недовольным бантиком жать. Иногда и спесивый упрек себе позволяла. Вроде того – плохо отрабатываешь дочкины деньги, которые она тебе за меня платит. Матушкина спесивость перекинулась и на Дину, как инфлюэнция, стала Дина поглядывать на Лину с подозрением. Хотя и платила деньги честно, по уговору, но в одночасье отчета потребовала, сколько она из этих денег на продукты тратит. То есть не подворовывает ли. Ужас, как было неприятно! Первая мысль была – психануть, отказаться, разорвать все договоренности, но потом вторая пришла мысль, более здравая. Никаких психозов они от нее не дождутся. Дали работу – она ее выполняет, честно и добросовестно. Проверить решили – ваше дело, все чеки на купленные продукты собрать можно. Последнее дело – из-за чужих проблем психовать!

Кстати, о чеках. Не забыть бы. Сегодня аккурат Дина встречу назначила – должна за ней на работу заехать да отвезти к маме. А по дороге полный отчет получить. Потом зарплату на следующий месяц выдать. Зарплата – это хорошо, это очень даже вовремя. За Женькину учебу надо очередную плату вносить, да и гардероб девчонке обновить не помешало бы. Лето пришло, а ей надеть нечего. Тем более кавалер у нее завелся какой-то особенный. Видно же, что влюблена по уши. Так что пусть гордая Дина по-всякому смотрит, хоть прямо, хоть кособоко, ей все равно. Сама-то Дина небось к маме в квартиру и не поднимется даже. Высадит Лину у подъезда, и все. У нее после Станиславы Васильевны, как она говорит, неделю вся кожа чешется.

…О, а на кассе уже и очередь образовалась, как же это она проворонила? Не надо было столько времени телятину разнюхивать, бросить в корзину, не глядя. В любом случае старушка придирками изойдет. Пора бы уж привыкнуть и внимания не обращать. Черт, как очередь медленно продвигается…

С перерыва Лина таки опоздала, аж на четыре минуты. В дверях бухгалтерии монументом стояла Леночка Эрастовна, выставив вперед ножку и заложив руки за спину.

– Что это такое, Лина Васильевна? Вы хотите, чтобы я вас оштрафовала?

– Разрешите пройти, пакеты тяжелые…

– Ах, вы еще и хамите?

– Да упаси бог, Елена Эрастовна. Какое же в тяжелых пакетах хамство? Хотя, может, вы и правы. Действительно хамство.

– Что… вы имеете в виду?

– Да ничего. Тяжело, говорю! Все руки оттянула.

– Ну знаете!

Вздернув лисий подбородок вверх, Леночка, провожаемая насмешливыми взглядами сотрудниц, процокала каблуками в свой начальственный закуток. Катя Стогова, высунувшись из-за монитора, прошептала сочувственно: