Текст книги "Доверься, он твой"

Вера Копейко
Доверься, он твой

Пролог

– А я все-таки понял, что самое главное в жизни, – услышала Катерина голос дяди Миши, бабушкиного брата. Он был довольный и слегка удивленный.

Следом за бабушкой дядя Миша вошел в круглую беседку. Катерина затаилась и смотрела на плотную вязь из лиан жимолости-каприфоли. Затканная желтыми лохматыми цветами, она жужжала так громко, что Катерина поморщилась – эти шмели мешают подслушивать. Толстопузые летуны в черно-желтых камзолах с утра до вечера перебирали лапками внутри цветков, а потом, отяжеленные пыльцой, с трудом выныривали.

В этот час Катерина поливала целое поле астр. Они не просто любимые цветы, а символ рода Соломиных-Улановских-Веселовых. Астры были всегда и везде – в саду, в вазах, на фотографиях. Синие, белые, фиолетовые, бордовые, простые и махровые. «Обманные цветы», называла их бабушка, но в ее голосе все слышали особенную любовь. Обманные, потому что могут заморочить голову. Цветут осенью, а посмотришь на них и подумаешь, что весна. Вот и ошибешься в чувствах, вздыхала она.

– Так что ты говоришь? – услышала Катерина голос бабушки, а следом – тонкий звон чашек. Она расставляла их – каждый день они с братом пьют чай вдвоем в это время. – Повтори, я не расслышала.

– Я сказал, что наконец-то понял, что главное в жизни человека. А ты как думаешь, Варя?

Катерина усмирила шелест тонких струй лейки, ей тоже не вредно послушать.

– Ну… Уж не знаю, – начала бабушка. – Так много всего важного, если оглянуться… Если оглядеться… – Бабушка волновалась, Катерина слышала по голосу.

– Ладно, я тебе скажу. – Голос дяди Миши был такой задорный. Катерина нетерпеливо потерла голень о голень – комары кусались жадно, как положено в предвечерний час.

– Говори же, говори, – подгоняла бабушка.

– Найти свое дело и своего человека, – коротко сообщил дядя Миша.

Катерина подождала немного – это все?

– Так просто, – добавил он и умолк. Он как будто дал понять Катерине, что больше ничего не скажет.

Она разочарованно покачала лейкой, струйки ожили и снова упали на цветы.

– Просто, да не просто, – услышала она голос бабушки.

Разве? Катерина удивилась. Все люди что-то делают, с кем-то живут.

– Да, конечно, – согласился дядя Миша, – но…

Катерина решительно наклонила лейку, теперь по листьям и бутонам астр ударяли длинные частые струи. Скоро они зацветут, и снова у забора будут останавливаться и шептать:

– На-адо же… Вы только посмотрите…

Многие помнят, что этот участок земли никто не хотел брать. Бабушка рассказывала, как дядя Миша походил по нему, потоптался, покрутился, будто что-то искал. Потом объявил: «Хорошее место. Сильное». На самом деле, говорила она, любое семя только коснется земли, как начинает прорастать. И всем, кто живет здесь, кто приходит к ним, приезжает в гости, хорошо, уютно и весело в их саду.

Из лейки больше ничего не текло, Катерина вернулась к большой бочке, в которой грелась на солнце вода для полива. Набрала и пошла дальше по цветочному полю.

Она закончила поливать и продолжала думать о том, что услышала. Значит, свое дело… своего человека… найти? А кто может стать ее человеком? Потом, когда придет время?

Она пыталась себе представить. На кого похож? На соседа он может быть похож?

Катерина представила мужчину, который каждое утро выходит из дома в трусах в цветочках до колен, машет руками, потом фыркает, поливаясь холодной водой из ведра. Не годится. Скучно.

Может, кто-то из одноклассников? Она увидела толпу плохо пахнущих мальчишек, с прыщами на лбу под черной лестницей в школе.

Тоже нет.

А как насчет дворовых знакомых? Она покрутила головой.

Тогда… может быть, ее человек будет похож на дядю Мишу? Не на сегодняшнего, а на того, каким он был в юности. Она много раз рассматривала его фотографии в альбоме – высокий, широкоплечий, с круглым улыбающимся лицом. Да, ее человек может быть таким.

Но она забыла про отца. А он – как?

Катерина нахмурилась, представляя его, но получалось плохо. Ее отец умер, когда она еще не успела его узнать. На фотографиях он в ушанке до самых глаз, в унтах, в малахае. Отец ездил в экспедиции на Север, в Сибирь, он был биологом. Мама рассказывала мало, она сама почти ничего не знала – быстрый роман, быстрый брак, говорила она.

Вообще-то с ней Катерина говорила редко, так же и видела ее. Она жила с бабушкой и дядей Мишей. Мать летала в экспедиции, она этнограф, писала научные статьи, сидела в библиотеке. Часто уезжала читать лекции в разные города. Иногда залетала на дачу, привозила сосиски. Дядя Миша разводил огонь в очаге, который сложил из кирпичей недалеко от беседки. Они жарили их, нанизав на шампуры, угли подмигивали красными огоньками…

Могла ли Катерина подумать тогда, что через много лет, когда уже не будет ни дяди Миши, ни бабушки, ни привычной уютной жизни на даче, его слова станут формулой собственной жизни?

Но случилось именно так.

1

Катерина сидела в кабине «бычка», смотрела в окно и улыбалась. Водитель – здоровенный мужик в синем форменном комбинезоне – искоса поглядывал на нее. Чему радуется?

На самом деле, посмотреть со стороны, глупее не придумаешь. Воскресенье, встала ни свет ни заря, поехала в гипермаркет на кольцевой дороге, чтобы не нарываться на тележечное ДТП, а катить по аллеям магазина медленно, рассматривать все без толкотни, трогать, выбирать.

Все так и было. Но потом, когда Катерина, загрузив покупками багажник своей зеленой «козявки», села за руль и вставила ключ в замок зажигания, сигнализация завыла. Она давила на брелок что было сил, но электронный вопль становился только громче. А мотор был мертвый.

На машину оглядывались. Угоняют? На угонщицу Катерина не походила, да и машина не из тех, на которую зарятся. Подумаешь, микроскопический «матиз», да еще с номером трехлетней давности.

А делать-то что?

Что-что! Отключить аккумулятор, вот что.

Катерина выскочила из машины с разводным ключом в руке – он всегда лежал в кармане чехла на кресле, открыла капот и сняла клеммы. Сирена унялась. Удивительно, но и сердце – тоже. Как будто его тревожил вой, а не сам факт, который обещал большие приключения.

Катерина села в машину, увидела через стекло, что небо, еще минуту назад голубое и чистое, потемнело и затянулось облаками. Наверняка принесли в себе снег и собирались вывалить его людям на голову.

Катерина почувствовала, что ее пробирает дрожь. Она вынула перчатки из кармана куртки и надела. Сжала кулаки, постучала друг о друга. Но тепла не почувствовала. Хуже того, стало ясно, что машина остывает быстрее, чем она думала. В общем, единственный выход – закрыть ее «вручную», пойти в теплый магазин. А там – думать.

Она толкнула дверцу, резко повернулась в кресле и поставила ноги на асфальт. Тревога дернулась внутри с новой силой – так бывает, когда осознаешь неизбежность чего-то неприятного, с чем придется справиться.

Вышла из машины. Ключ тонко звякал о металл, когда она поворачивала его в замке, но Катерина не обращала внимания на его недовольство. Ничего, ничего, сейчас войдет в огромный магазин, а там, в тепле, до чего-то додумается.

В тепле и комфорте возникают не только мысли, но и желания. Они подтолкнули Катерину к стойке с горячей пиццей. От нее веяло чем-то давно забытым – беззаботностью, отпуском, покоем, солнцем… Катерина остановилась, вспомнила горьковато-соленый вкус маслин, заметив темные кусочки на круглом поле, залитом расплавленным белым, как средиземноморский песок, сыром. На этом поле угадывалась тонкая стружка розовой ветчины, сероватые овалы шампиньонов.

– Здравствуйте, – услышала она юный голос. – Вам какой кусочек?

Она перевела взгляд с пиццы на молодого человека, увидела бейджик с именем.

– Вот этот, пожалуйста… – Помолчала и добавила: – Саша.

Никогда прежде Катерина не обращалась по имени к продавцам, хотя всегда читала имя. Имя сокращает расстояние между людьми, а ей это зачем? «А сейчас зачем?» – думала она, наблюдая, как он водит круглым ножом-колесиком, выделяя сегмент для нее.

Катерина взяла тарелку, направилась с пиццей к столу.

«Так зачем?» – переспросила себя. Понятно – чтобы не чувствовать себя совсем одинокой в своем внезапном несчастье.

Она взглянула на кусок пиццы, полученный от человека по имени Саша. Молодого, сильного, с лицом, обученном улыбке. Желудок жадно заурчал – перед поездкой сюда ему досталась только кружка кофе. А что еще она могла предложить, если довела холодильник до голодного обморока?

Пицца была только что вынута из печки, сыр тянулся за вилкой, как… Как автомобиль на буксире. Не на жесткой сцепке, а на гибкой.

Катерина усмехнулась. Что ж, главная мысль всегда вытеснит все побочные. Но буксир ее «матизу» не поможет. Сигнализация заблокировала все, что можно.

Она отпилила зубчиками пластмассового ножа кусочек, наколола на хлипкую вилочку, медленно поднесла ко рту.

Эвакуатор – вот что нужно. Он вот так же, как вилочка, поднимет машину на борт.

Катерина ела пиццу, все больше убеждаясь в том, что без эвакуатора не обойтись. Отодвинув тарелку, на которой остался темнеть кусочек тонко наструганного шампиньона, она положила на колени черный рюкзачок, вынула бумажник. Порылась в нем, нашла карточку с телефоном эвакуатора. Она досталась ей случайно, с год назад. Катерина шла из гаража домой, а на пустыре стоял желтый автомобиль с платформой. Яркий, солнечный, а рядом водитель в таком же комбинезоне – глаз не отвести.

– Телефон дадите? – неожиданно для себя спросила она молодого человека.

Он протянул ей карточку, помахал рукой, прощаясь, и сказал:

– До встречи.

– Что ж, – пробормотала она, набирая номер, – вот и встретимся. Здравствуйте, – сказала она, услышав мужской голос. – Мне нужна ваша помощь.

Она закрыла крышку телефона. За ней приедут через час пятнадцать.

Итак, у нее есть целый час и пятнадцать минут для совершенно забытого занятия. Оно называется ничего-не-делать. С чего же начать?

Катерина сидела за столом, не решаясь встать. Может быть, пойти по залам, набитым вещами, предметами, праздными людьми?

Огляделась. За столиками сидели умиротворенные пары, семьи с детьми, возле них полные покупок тележки – в выходной запасаются на неделю. Она и сама так делает. Но прежде в голову не приходило рассматривать себе подобных. Взгляд на полку, в тележку, в кошелек. Покупки – в багажник, дорога домой. А там – все в холодильник, в шкаф и снова за дело. Компьютер, буквы, строчки…

Катерина наконец встала из-за стола, нацепила рюкзачок на одно плечо и пошла. Ей попадались бутики, полные джинсов, сумок, нижнего белья, курток, книг, подарков, собачьего и кошачьего корма и даже зоомагазин, в витрине которого здоровенный ярко одетый попугай впился клювом в скорлупу бразильского ореха. Она смотрела на все это как человек, долго-долго живший в другом мире.

Заходила, что-то трогала, рассматривала ценники, выходила, снова заходила, снова трогала. Продавщицы кидались к ней: не надо ли помочь? Но Катерина качала головой. Нет, ей ничего не надо.

Непривычное занятие увлекло настолько, что звонок в кармане куртки вогнал ее в дрожь. Не сразу осознав, что это голос ее мобильного телефона, Катерина наконец нащупала его на боку, вынула и поднесла к уху. Водитель эвакуатора просил встретить перед въездом на стоянку. Катерина быстро вышла на улицу.

В эвакуаторе сидел не тот, кто завлек ее солнечным сиянием комбинезона и машины на пустыре год назад, а огромный мужчина в комбинезоне цвета штормящего моря. Она усмехнулась. Этот запросто поднимет ее зеленый «матиз». Он донесет его на руках до платформы, прицепленной к «бычку». Катерина помахала ему. Внезапно ей стало так спокойно, как не было давно.

– Туда! – Она указала на ряд, в котором стояла ее машина.

Посеревшее небо внезапно раскрылось и высыпало снежные хлопья размером с овсяные. Сегодня, вспомнила Катерина, она их не купила – надоели. Она выдернула из-под куртки шарф, надела на голову, не отводя глаз от своей «козявки», покорно заползающей на платформу эвакуатора. Ее тащил не могучий шофер, а канат лебедки.

Все происходило несуетно и так красиво, что глаз не отвести. Она и не отводила, пока не вздрогнула от мужского голоса. Человек подкатил тележку, полную еды, почти ей под колени. Она отскочила. А он спросил:

– У вас проблемы? Вижу, вижу… Эх, куда вы без мужчин? – Засмеялся, не без удовольствия. Потом, словно спохватившись, добавил, стараясь говорить сочувственно: – Проблемы, да?

Катерина отодвинулась, догадавшись, что загородила ему дорогу к его машине.

– Да, – сказала она, – проблемы. – И отошла. Он проехал, больше не взглянув на нее.

Крупный снег облепил лицо, она поглубже надвинула шарф на лоб. Поймав свое отражение в большом боковом зеркале эвакуатора, оценила себя: настоящая телятница из старого кино. Водитель дернул ручку кабины и указал ей – садись. Она кивнула и забралась внутрь.

Наконец обездвиженный «матиз» замер на платформе, а хозяин «бычка» сел в кабину.

– Поехали, – объявил он.

Катерина в боковое зеркало поймала тупой взгляд фар своего зеленого авто, которое оседлало «бычка», но не рассердилась на него. Они выехали на кольцевую дорогу, туча растворилась, вовсю светило солнце. Катерина чувствовала себя странно. Как будто долго-долго бежала, а теперь наконец передала эстафетную палочку кому-то другому и расслабилась.

Она никогда не занималась легкой атлетикой. Это мать рассказывала, как в университете участвовала в эстафете. Ей показалось, что сейчас она чувствует то же самое, что мать в последнем забеге.

«Я отдала палочку и упала. Но испытала не боль, а облегчение…»

Катерина, можно сказать, тоже упала. На жесткое сиденье чужого грузовика, покрытое вытертым гобеленом. Но теперь она может отдышаться. Глядя на шоссе, Катерина пожалела, что в середине воскресного дня нет пробок. Если бы они были, то она долго-долго ехала бы вот так, пассажиром. Ни о чем не заботясь.

С высокого сиденья ей видно дальнее поле, зелень которого побелил неурочный снег, за ним – берег водохранилища, на котором колебались две крошечные лодки. Ей нет никакого дела до серой «Волги», которая, себя не помня, лезет под «бычок» – это с ее-то маневренностью кирзового сапога, как говорит гаражный сторож, профессор всяческих дорог и бездорожья. Не ее забота и монстр с бетонными плитами в кузове, припавший к обочине, мигая всеми фонарями. Не ей его объезжать.

Как здорово – не отвечать за себя хотя бы несколько минут!

«Устала, да?» – насмешливо спросила себя Катерина. И снова поймала на себе взгляд водителя. Хочет спросить? Или услышать? Скорее всего услышать – привычные дамские причитания. Не дождется.

Но если признаться самой себе, то в последнее время все идет не так. Как будто жизнь застряла на двадцать втором января. Это число, как уверяет ученый-англичанин, самый худший день года для всего человечества. Он вычислил его по собственной формуле. Подумав, Катерина согласилась с ним: на самом деле тоскливый день. Он приходит после долгих-долгих праздников, которые нарушают привычный ритм жизни, срывают планы. В этот день всегда плохая погода. Возникает тревожное чувство – надо что-то менять, но сил нет.

Может быть, Катерина не сразу согласилась бы принять это число как худшее, но именно двадцать второго января она разбила первую кружку из двух.

Она помнит, как стояла над тем, что недавно было изящным фарфоровым телом. В руке остался вопросительный знак – ручка от кружки, расписанная мелкими красными розочками.

Такие же розочки она видела на осколках белого фарфора, когда опустила глаза и посмотрела на кухонный пол. Надо же – вдребезги. В точности как жизнь с мужем, который подарил две одинаковые кружки перед свадьбой. Она так полюбила их, что, даже расставшись с ним, не разлюбила кружки. Не позволила себе соединять чувства к ним с чувствами к дарителю.

А вчера разбила вторую. Она стояла над ней так же, как двадцать второго января. И так же за окном падал снег, хотя ему не положено это делать в апреле.

Но вчера, выметая осколки, испытывала другое чувство: что-то закончилось, она от чего-то освободилась. Не значит ли это, что образовалась не пустота, а место, на котором возникнет что-то новое?

Водитель приоткрыл окно, Катерина уловила в воздухе можжевеловый запах, хотя, казалось бы, откуда ему взяться на дороге. Потом увидела картонную отдушку – она качалась от ветра над передним стеклом. Катерина скосила глаза и снова столкнулась с глазами «матиза». Помыть не мешает – и фары, и корпус. Помоет. Скоро.

Собственное спокойствие, не напускное, не по внутреннему приказу, а неподдельное, настоящее, нравилось и удивляло. Как приятно – не отвечать за себя! А так не похоже на нее – взять и доверить свои проблемы чужому человеку. Самой сидеть рядом, смотреть по сторонам, дать мыслям расслабленно перетекать от одного к другому. Без тревоги, утомившей ее. Совершенно ясно, что разбитые кружки, внезапный каприз машины – результат постоянной неутихающей тревоги. Что ж, ничего удивительного. Она давно жила как на автопилоте.

Зеленые ворота стоянки возникли слишком быстро. Она поморщилась от неудовольствия. Двадцать минут – и конец пути. Снова сама себе хозяйка.

Катерина вышла из кабины. Могучий мужчина спустил «матиз» на асфальт, в одно движение вкатил в металлический бокс. Она расплатилась с ним, дала на чай, заметно озадачив щедростью.

«Бычок» уехал. Катерина, закрывая двери гаража, привычно подумала, что пора покрасить стены. Перекрыть другим цветом, например, оранжевым, этот темно-белый. Но, повесив замок на двери, тотчас забыла о своем желании.

Возле будки сторожа потягивался Филимон. Отряхнув мохнатую морду, насупился и посмотрел на Катерину из-под зеленоватых бровей.

– Филимон, какой ты весенний. – Катерина наклонилась к нему. – Откуда такой цвет, а?

Она любила этого пса больше всех за независимый характер. Он тоже выделял ее из толпы. Она знала, что дело не в сахарных косточках, которые приносила ему, не они были причиной, а родство душ.

Катерина перебирала его пыльную шерсть, ворошила, гладила, а рука чувствовала, как уходит напряжение из его тела. Почти так же, как уходило из ее тела, когда она переложила заботу о машине на другого человека.

– Пока, – сказала она Филимону и вышла за ворота.

Порыв ветра со снегом заставил снова натянуть на голову шарф. Он был желтый, с белыми мелкими ромашками по полю. Катерина поежилась на открытом всем ветрам пустыре. Пронизывающий ветер леденил тело.

Вот оно, то самое место, где она получила телефон эвакуатора. Она улыбнулась. Полезное место.

Быстро дошла до своего подъезда, взлетела на лифте на восьмой этаж, открыла дверь ключом, вошла.

Взгляд уперся в коричневый шкаф, на душе потеплело. Она дернула молнию куртки, сбросила шарф, не сводя глаз со шкафа. Какой он все-таки красивый. Его покупал еще дядя Миша, брат бабушки, сразу после войны. Теперь его с радостью схватили бы антиквары. Да кто им продаст!

А… почему на него она устремила взгляд, который мог бы соперничать с взглядом хищника?

Она повесила куртку и шарф на плечики в прихожей. Сбросила кроссовки, сунула ноги в домашние тапочки. Шагнула в комнату, к шкафу. Все просто. Сейчас она выберет то, что наденет завтра.

Катерина открыла дверцы шкафа и оглядела. Все, что она видела, нравилось. Она не держала вещи, которые чем-то раздражали. И без них в жизни хватает неприятностей. Она покупала немного вещей, только те, в которых узнавала свои. Она давно выбрала для себя магазин, и в нем одевалась. Ходить по магазинам – может быть, для кого-то лекарство, но не для нее. Она переняла у дяди Миши его принцип – мало, да мило.

Для Катерины есть только одно лекарство – то, которым она занимается. Вот-вот его признают официально. Может быть, потому она так расслабилась в «бычке», что ее жизнь скоро переменится. Она тренировалась: каково это – освободиться от напряжения, довериться другому…

Усмехнулась, провела рукой по волосам. Вчера подстриглась, попросила покороче, чтобы полгода не думать о прическе. С прямыми плечами, на которых теперь не болтались волосы, Катерина походила на мальчика с египетской фрески.

Она пристально осмотрела вещи на вешалках. Свободно, не то что в шкафу у матери. Мать говорила, что всякий раз, покупая не то, за чем пошла, она чувствует, как молодеет.

– Трезвость, моя дорогая, показатель возраста более явный, чем помятость лица. – Она смеялась, глядя в лицо дочери, на котором возникало сомнение. – Да-да, спонтанность поступков – бесспорный признак молодости. – Что ж, в таком случае она, Катерина, древняя старушка, не важно, что ей нет тридцати.

Она тронула подол черной юбки из тонкой шерсти. Потом вынула ее из шкафа, покрутила перед собой. Обыкновенная, но линии – глаз не оторвешь. Приложила к себе: единственный недостаток – широковата в поясе. Но это наследственное. Мать рассказывала, что прабабушка носила корсет, а результат в роду остается надолго. От корсета фигура становится похожа на песочные часы – ребра поднимаются выше, талия становится уже. На самом деле им с матерью кое-что досталось от прошлого – фигура, похожая на песочные часы. Без корсетов женская фигура оплывает и если напоминает часы, то не песочные, а напольные, ровные сверху донизу.

К юбке она наденет пиджак. Этот. Катерина, не отпуская от себя юбку, тронула зеленовато-серый рукав. Когда она купила его, мать фыркнула:

– Во времена моей молодости такую ткань уже носили. Называлась «кружевница».

Катерине это название напоминало лишь об американской мелодраме. Старый фильм «Кружевница» привозила к ним на дачу Светлана Полякова, коллега не по работе, но по теме.

Под пиджак она наденет бледно-зеленый топик. Ну а туфли – черные лодочки.

Катерина быстро повесила юбку в шкаф, захлопнула дверцу, повернула ключ, чтобы ослабший от времени замок не раскрылся сам собой. Привычно обласкала взглядом дерево, инкрустированное темным орехом.

Скрестив руки на груди, прошла к окну. Как там – все еще снег? Внизу был привычный двор, но сейчас она видела не его, а другой. Тот, который остался на Кадашевской набережной, на который смотрели их окна в трехэтажном кирпичном доме. В нем дали квартиру дяде Мише после войны. Отдельную, что означало высокую оценку его геологических заслуг. Да еще с телефоном. Мать рассказывала, как все бегали к ним звонить. Не отказывали никому. Во дворе стояла школа, в которой Катерина начала учиться.

Завтра она снова окажется на Кадашевской набережной. Только в другом доме. Может быть, еще и поэтому ее влекло к Вадиму? Как к земляку? На самом деле они вышли из одного пространства, в котором Третьяковка, старинная церковь, Водоотводный канал… Если идти дальше, по набережной, дойдешь до «стрелки». Мать рассказывала, как дядя Миша отвел ее туда, в секцию гребли. Мать махала веслами довольно лихо.

Новую квартиру на Юго-Западе, куда их переселили, дядя Миша не любил.

– Аномалии, конечно, здесь нет. Но называть это местом силы тоже нельзя, – говорил он.

Эти слова для непосвященных мало что значили, но для тех, кто знал, о чем он говорит, – настоящий приговор.

Дядя Миша всю жизнь составлял карту аномальных и сакральных зон, или, как их еще называют, мест силы. Его карта по сей день лежит в планшете, который сладковато пахнет старой кожей. С ним он обошел пешком Урал и Сибирь. Катерина давно собиралась открыть ее, рассмотреть ее как следует. Но нет свободной минуты.

Бывая в квартире Вадима, из окон она видела краешек своего школьного двора, теперь там гимназия, престижная, если судить по ухоженному газону и машинам, на которых привозят детей по утрам. Она видела это не однажды. Катерина улыбнулась.

Трехэтажный дом, который был и остается домом ее детства, после их переезда превратился в офисное здание. У подъезда, где в прежние времена она ставила велосипед, прислоняя его к углу сарая, теперь парковались «лексусы», «мерседесы», «вольво». Это им теперь светят кремлевские маковки.

Из окна Вадимова кабинета видна Болотная площадь со скульптурами ужасов. Катерина заметила, что он держит штору в этой комнате задернутой. Не спросила почему – и так ясно. Разве приятно смотреть на железных уродцев?

Так что же, спросила она себя, завтра она сдастся наконец полноценному воскресенью? Настоящему выходному?

Ну да, если наступит завтра, – откуда-то из глубины возникло название еще одного старого фильма. Тоже американского и тоже дачного. Он точно так и назывался – «Если наступит завтра». Тоже от коллеги по теме – Светланы.

Катерина поморщилась: не понравилось, что именно это название выплыло из неведомых глубин. Она попыталась присыпать его чем-то… Но не вышло. Более того, имя «Светлана» сейчас неприятно зацепило ее. Она снова почувствовала тревогу, от которой, казалось, она уже освободилась.

«Да куда денется это завтра?» – одернула она себя. Оно наступит, обязательно, ее завтра.