Текст книги "Эликсир жизни"

Здесь ожидали, казалось, Супрамати, хотя он и не посылал гонца предупредить о своем прибытии. Ворота первого двора были широко открыты, а у входа выстроилось несколько слуг и во главе стоял старик, одетый, как одевались жрецы низшей степени. Старик этот почтительно поклонился молодому человеку.

– Добро пожаловать, принц Супрамати, новый господин этого жилища! Да будет час твоего прибытия часом счастья, и да дарует Брама душе твоего предшественника покой блаженных!

Удивленный и почти недовольный такой неожиданной встречей, Супрамати поблагодарил за приветствие и в сопровождении старика, назвавшегося управляющим Авритой, вошел в дом.

Здесь, при всей роскоши, все было строго и просто. Таинственный полумрак царил во всех комнатах. Как и снаружи, Супрамати чувствовал себя здесь, будто находился в храме, а не в жилище простого смертного.

Когда он немного подкрепился и переоделся, Аврита почтительно спросил его, не пожелает ли он пройти к своему отцу.

Супрамати с удивлением посмотрел на него, не понимая, о ком он говорит. Впрочем, он привык ко всевозможным сюрпризам и тотчас же, овладев собой, объявил, что готов следовать за управляющим.

Они прошли длинную галерею, разделявшую, по-видимому, дом на две половины, миновали залу с какими странными и неизвестными инструментами и остановились перед опущенной портьерой из материи, отливавшей золотом и серебром. Аврита поднял портьеру и знаком пригласил Супрамати войти.

Супрамати очутился в большой комнате, выходившей на террасу и служившей, очевидно, библиотекой; на полках и этажерках стояли астрономические инструменты. Посредине, у стола, в плетеном тростниковом кресле, сидел мужчина с циркулем и компасом в руках и чертил какие-то знаки и фигуры на большом белом листе.

При легком шуме, произведенном Супрамати, незнакомец положил инструменты на стол и встал.

Супрамати невольно отступил назад.

Никогда еще ни один человек не внушал ему с первого же взгляда такого уважения и убеждения, что он находится перед каким-то особенным и необыкновенным существом.

Незнакомец был очень высок ростом и необыкновенно худощав. Одет он был исключительно в белую кисею, с белым тюрбаном на голове. Бронзовое лицо его, отличавшееся строгой красотой, могло принадлежать молодому человеку его лет; синевато-черная борода обрамляла лицо. А между тем у Супрамати ни на минуту не явилась мысль счесть его за товарища или равного себе. Величавое спокойствие и всепокоряющее могущество, которыми дышало все его существо, оправдывали титул «отца», данный ему Авритой. Но что окончательно покорило Супрамати, – это глаза незнакомца, большие, темные и непроницаемые, с почти невыносимым блеском. В глазах этих светилось нечто необъяснимо могущественное, что пронизывало насквозь и читало в глубине души того, на кого был устремлен взор.

Супрамати невольно отвесил глубокий поклон и произнес нерешительно:

– Приветствую тебя, учитель, и прошу оказать мне гостеприимство!

Легкая улыбка скользнула по губам незнакомца. Положив руку на плечо Супрамати, он дружески сказал

– Добро пожаловать, сын мой! Только, прося у меня гостеприимства, ты ошибаешься: в этом дворце хозяин – ты, а я гость.

Морган вздрогнул. Этот голос, с металлическим и глубоким тембром, был ему знаком. Но где он слышал его?…

Вихрем пронеслись в его уме смутные воспоминания, неясные картины и хаотические чувства, результатом чего явились обожание и безграничное доверие к этому незнакомому человеку.

А тот смотрел на него блестящим взором и вдруг привлек его к себе. Затем, посадив его рядом с собой, он с любовью сказал:

– В эту минуту, сын мой, ты борешься с плетью, которая, подобно горе, давит тебя, скрывая от тебя прошлое и будущее. Теперь в тебе говорит один только неподкупный инстинкт, но ты не можешь понять его. Не ищи же и не мучай напрасно свой ум, чтобы найти мое имя в летописях твоего сердца. Настанет час, и, благодаря посвящению, спадут завесы тайны и ты узнаешь своих близких и друзей под скрывающею их плотью.

– О, учитель! Когда же настанет счастливый час моего посвящения? – пробормотал Супрамати. Мудрец улыбнулся.

– Время начала твоего посвящения зависит от тебя самого. Когда ты изучишь низшие проблемы окружающей тебя материи, когда ты победишь дракона, охраняющего порог, и духи стихий будут повиноваться тебе, – тогда ты вернешься сюда, и я посвящу тебя в высшее знание.

– А не могу ли я до тех пор пользоваться твоими уроками, учитель?

– Пока ты не поймешь меня, у тебя не хватит силы проникнуть в сферы вечного света. К свету надо идти через тьму, а сфера мрака гораздо страшней области света; когда уже «зверь» в человеке обуздан, а инстинкт крови и желаний подавлен, тогда свет питает, озаряет, руководит и вознаграждает борца, с честью вынесшего тяжелую борьбу, Надеюсь, сын мой, что ты будешь именно таким борцом и что вернешься сюда действительно моим учеником, чтобы изучать законы первоначальной материи. Впрочем, у нас будет еще время поговорить об этих важных вопросах. Ведь ты, конечно, пробудешь здесь некоторое время и разделишь мое одиночество?

– Я пробуду столько времени, сколько ты позволишь, – ответил Супрамати со сверкающим взором. – Но скажи мне, учитель: Нарайяна знал тебя? Пользовался он твоими уроками? Если да, то как мог он вести такую постыдную жизнь?

Облако грусти и сожаления омрачило на миг ясный взор мудреца.

– Нарайяна был моим учеником, да. В минуту порыва и стремления к свету он избрал меня учителем, но, увы, это был жалкий ученик, и все мои усилия направить его на дело остались тщетными. Ленивый и непостоянный, Нарайяна не был способен вознестись к чистому знанию; он погряз в жажде материальных ощущений. Не будучи в состоянии одолеть даже первую фазу посвящения, он остался престидижитатором, игравшим малыми мистериями, ключ которых он только и мог усвоить. Поэтому и жизнь его осталась бесцельной.

Несомненно, нелегко подняться по лестнице высшей науки; герметическое знание – сурово и строго и прежде всего требует от своего последователя развития пяти эзотерических чувств. Он должен видеть духовными глазами, слышать унтами души, оккультным обонянием чувствовать эманации существ и вещей, вкушать чистую сущность и, наконец, флюидические вибрации должны ясно выделяться без его прикосновения. По мере того как развиваются и совершенствуются эти эзотерические чувства, стремящийся к высшему знанию освобождается от власти грубой материи. Астральный огонь его дисциплинированной воли уничтожает все, что преграждает ему путь к пониманию великих тайн. Пройти все эти ступени, повторяю, нелегко, но посвященный не должен расточать свое знание на то, чтобы наслаждаться или удивлять «фокусами» невежественную толпу. Горе тому, кто проникнув в магический круг, вызывает силы, которые не может подчинить себе! Эти самые силы, которые он привел в действие, но управлять которыми не умеет, станут терзать его, увлекут в бездну и погубят насильственной, постыдной смертью. Бледный и взволнованный, Супрамати молча слушал его.

– Твои слова, учитель, внушают мне страх к тому ужасному миру, куда я должен проникнуть. Не счастливее ли те, которые ничего не знают об его существовании? – нерешительным тоном заметил он.

Мудрец добродушно улыбнулся.

– Несомненно. Тот, Кто сказал: «блаженны нищие духом», – был великий знаток человеческого сердца. Невежды именно по своему невежеству избегают двух областей знания; тот же, кто прикоснется хоть к одному кольцу цепи, заставляет звучать все остальные и должен нести последствия своего поступка.

Закон таков: надо научиться разрушать прежде, чем созидать. Зато после труда бывает прекрасная награда. Она предоставляет обширное поле для работы, открывает неведомые горизонты и дает в руки исследователя колоссальные силы, освещая ослепительным светом путь его будущего.

По мере того как он говорил, к Супрамати возвращалось спокойствие, доверие и надежда на будущее. Чего ему было бояться с таким руководителем, светлые речи которого в нескольких словах дали понять туманную задачу спиритуализации чувств? Мог ли он смущаться, находясь под эгидой этого высшего человека, все существо которого дышало гармонией, добротой и в то же время удивительным могуществом?

Но кто он? Каким образом Нарайяна, пользуясь его уроками, мог вести такую распущенную жизнь? Как бы услышав его мысль, мудрец сказал:

– Меня зовут Эбрамар. Я уже говорил тебе, что Нарайяна давно призвал меня, и с тех пор я живу здесь, изучая проблемы, которые мне не удалось еще разрешить. Что же касается моего жалкого ученика, то ему не хватало терпения, а главное, воздержания, необходимого для преодоления препятствий. Плоть, с ее нечистыми желаниями, и пожирающие страсти не оставляли его. Как гонимый собаками олень, возвращался он сюда, всегда неудовлетворенный, покрытый духовными ранами, являясь добычей элементарных Духов, которых он вызывал и не был в состоянии покорить. Он искал убежища здесь, куда его преследователи не смели проникнуть, и снова принимался за ритуал испытаний. Но это длилось недолго. Он скоро слабел, увлекаемый своими страстями, и снова исчезал. После своей последней попытки он больше уж не возвращался сюда и, побуждаемый элементарными духами, разбил цепь, связывавшую его с телом. Он был настолько слеп, что поверил демонам, внушавшим, будто силы добра желают его освобождения и примут его, как «блудного сына». Да избавит Бог всякого от подобного конца! Теперь этот несчастный дух блуждает, терзаемый глумливыми демонами, рыдая, вздыхая и грустя о невозвратном прошлом.

Эбрамар опустил голову и погрузился в мрачную задумчивость.

Супрамати не смел беспокоить его. Кроме того, он чувствовал легкое недомогание и по временам головокружение.

Наконец, Эбрамар выпрямился. Как только его взгляд упал на побледневшее лицо своего собеседника, он тотчас же встал.

– Пойдем, мой сын! Пора ужинать. Кроме того, свежий воздух облегчит тебя. Здесь же атмосфера насыщена совершенно непривычными для тебя ароматами и взволнована вибрациями, что и действует на тебя болезненно. Впоследствии, когда ты примешь посвящение, тебя будут наоборот смущать и беспокоить хаотические и дисгармоничные эманации толпы…

Продолжая говорить, Эбрамар приподнял портьеру и вместе со своим спутником вышел на длинную галерею с аркадами, резными и блестящими, словно золотые, вышитые драгоценными камнями кружева.

Галерея заканчивалась террасой, откуда они спустились в сад и прошли в стоявший на холмике павильон, где был накрыт стол для ужина. Вид из павильона был чудесный.

Между двух скал, точно через какое-то исполинское окно, на горизонте виднелись высокие горы и крутая дорога, спускавшаяся в долину. С ревом низвергавшийся со скалы поток, переливавшийся разноцветными огнями в лучах заходящего солнца, еще более увеличивал строгую и грандиозную картину пейзажа. Вид с другой стороны павильона представлял полный контраст своим идиллическим спокойствием.

Здесь, на изумрудно-зеленой лужайке среди групп деревьев, разбросанных артистической рукой, расстилалось, озеро, по серебристой глади которого, как по громадному хрустальному диску, бесшумно скользили белые и черные лебеди. В воде отражались пальмы, росшие на берегу.

В течение нескольких минут Супрамати не мог оторвать глаз от чудной картины. Наконец, вспомнив, что Эбрамар ждет его, он поспешил сесть за роскошно сервированный стол. Двое юношей в белых одеждах стояли за стульями. Эбрамар первый пододвинул к себе блюдо с овощами и с улыбкой сказал:

– Наш стол, может быть, и не удовлетворит тебя, так как здесь ты не найдешь ни мяса, ни дичи, ни рыбы. В пределах этого жилища всякая жизнь священна. Здесь не проливается ни одной капли крови, и никто из местных обывателей не пожелает осквернить себя нечистой, уже разлагающейся пищей.

Только низшая часть человечества, близкая еще к животному, может приспособляться к такому чудовищному способу питания, как уничтожение существ, населяющих землю, и пожирание трупов.

В этой-то отвратительной пище, да еще в запахе крови и разложения, отравляющих атмосферу, хотя наши притуплённые чувства этого и не замечают, следует искать истинную причину слабости, нечистых болезней и смертоносных эпидемий, которые терзают человечество.

В этой же причине таятся зародыши грубых и кровавых инстинктов и разнузданных страстей, низводящих человека до животного…

Супрамати с интересом слушал его, и теперь ему с отвращением вспоминался кровавый ростбиф и другие блюда в таком же роде, которые, в качестве истинного англичанина, он особенно любил. На столе стояли различные овощи, яйца, масло, молоко, мед, и так все отлично было приготовлено, что Супрамати насытился, не заметив даже отсутствия мяса; он даже объявил свое решение совершенно отказаться на будущее время от нечистой пищи.

– Было бы превосходно и даже необходимо для твоего очищения, сын мой, если бы ты мог исполнить свое решение, – ответил Эбрамар. – Животная пища, видишь ли, поглощает астральный флюид; растительная же пища развивает его, так как растения содержат много минеральных частиц и электричества, насыщающего кровь и служащего проводником для духовных сил.

Только не думай, что так легко победить старые привычки. Здесь это кажется тебе легким потому, что окружающий тебя воздух не возбуждает грубого аппетита. Но в том мире, где живете вы, атмосфера до такой степени насыщена этими эманациями, что она проникает в кровь, – и вам так же трудно отказаться от животной пищи, как пьянице от вина.

Они еще продолжали говорить на эту тему, как вдруг раздалось чудное пение. Ясные, гармоничные и бархатные голоса пели приятный и величественный гимн, которому вторили могучие звуки какого-то инструмента, напоминавшего орган.

– Господи! Что за чудная музыка! Но кто же это поет и играет так? – вскричал Супрамати, слушавший, как очарованный.

– Это ученики поют вечерний гимн, – ответил Эбрамар. – Должен сказать тебе, что музыкальные вибрации – это необходимая пища для духа. Они освежают ум, облегчают мышление и умственный труд, успокаивают и исцеляют утомленные нервы и, наконец, возвышают душу, увлекая ее от земных забот. Слушай, мой сын, это пение – и ты испытаешь благотворное действие этого небесного лекарства, освежающего утомленный ум и исцеляющего тело.

Супрамати откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, стал наслаждаться чудной звучавшей вокруг него гармонией. Им овладело невыразимое чувство покоя и благосостояния, которое затем перешло в какую-то странную дремоту. Ему казалось, что он тихо колышется, убаюканный волнами. Весь пейзаж вокруг него, включая и атмосферу, все, казалось, фосфоресцировало. По лужайке, залитой голубоватым светом, плыли прозрачные существа, одетые в белые, развевающиеся туники. Лица их с неясными контурами были нежны и спокойны, а каждое движение их оставляло светлый след и производило приятный аромат.

Сколько времени длилось такое странное состояние, Супрамати не мог отдать себе отчета. Его оцепенение рассеял ударивший ему в лицо порыв свежего воздуха.

Он быстро выпрямился и встретил улыбающийся взгляд Эбрамара. Тот сидел теперь у балюстрады павильона и был окружен многочисленным обществом.

Целая туча птиц порхала вокруг или сидела у него на плечах и на спинке его стула. С радостными криками они клевали зерна из его рук и из тарелки, стоявшей на перилах. У ног мудреца в добром согласии стояли собаки, газель, леопард и другие животные – все мирно и доверчиво получали по очереди из его рук хлеб, рис и пирожки.

Пораженный Супрамати с минуту смотрел на это странное зрелище, а затем спросил:

– Каким образом, учитель, ты приручил всех этих животных? Теперь они находятся в мире между собой, но разве ты не боишься, что какой-нибудь из твоих гостей, вроде леопарда или тигра, когда-нибудь ранят тебя?

Эбрамар улыбнулся, поласкал леопарда и прекрасную сидевшую рядом с ним собаку, а затем спокойно ответил:

– Мне нечего бояться этих низших, но все же братьев. Я люблю их, и они, в свою очередь, любят меня истинным и бескорыстным чувством, так как еще не способны к человеческому лицемерию и лживости.

Они безбоязненно приближаются ко мне, ибо знают, что здесь им нечего бояться ни пули, ни сети, ни хитрости людской, злоупотребляющей их слабостью. И всюду, где людская жестокость не оставила еще по себе кровавого следа, происходит то же самое, и животное доверчиво приближается к человеку.

Только люди не хотят понять, что право жить и пользоваться дарами природы одинаково принадлежат как низшим, так и высшим существам. Нет закона, который бы оставил человека безусловным господином над этими беззащитными существами и давал ему право яростно уничтожать их под тем предлогом, что они будто бы наносят ему вред. Тот, Кто создал поля с обильной жатвой, Кто создал плоды и все, что может питать людей и животных, не говорил: «Человек! Все это я создал для тебя одного». Нет! Его закон любви гласит: «Все живое Я создал из моего дыхания, и каждое из Моих творений имеет праве жить и питаться».

Но человек, в своей ненасытной жадности, алчности и прожорливости не довольствуется всеми богатствами, которые дает ему земля; нет, ему надо крови, трепещущего мяса – и вот он режет все, что к нему приближается, и даже убивает себе подобных. Смерть, крики агонии и разрушение отмечают путь, по которому идет род людской.

Но настанет час, когда возмущенная природа жестоко отомстит преступному человечеству. Истощенная земля откажет ему в своих плодах, реки обезрыбеют, а уничтоженные и пустые леса не дадут ни тени, ни свежести. Охлажденный воздух будет лишен теплоты и кислорода. Возмущенные стихии приведут в ужас весь мир неслыханными катаклизмами. Бури, землетрясения и град невиданной величины уничтожат поля и деревья. Вода или выступит из берегов, или высохнет. Земля превратится в ледяную пустыню и, в заключение, воспламенятся газы.

Но до этого конца сколько бед, страданий и ужаса придется вынести людям. Голод-мститель обрушится на безбожную, кровожадную людскую толпу – и то золото, ради которого она все уничтожала и которому все приносила в жертву, жестоко насмеется над ней. Тогда люди будут ползать вокруг него, лишенные хлеба и кислорода, дрожа от холода в своих дворцах и умирая от голода на грудах золотых слитков.

И этот час Гнева Божия ты увидишь, сын мой! Нечестивое, невежественное человечество жестоко ошибается, полагая, что можно безнаказанно попирать все божеские и человеческие законы. Как для отдельного индивидуума существует наказание, так существует оно и для народов, и для целого человечества…

Эбрамар выпрямился. Взгляд его пылал, а голос гремел, как глухой гром. Дрожь пробежала по телу Супрамати. Ему казалось, что в могучем тембре этого голоса он слышит Самого Предвечного, справедливо осуждающего Свои непокорные создания и человечество, истощившее Его милосердие, покрытое кровью и грязью.

С болезненною ясностью восставала в памяти грустная картина физических и социальных бедствий, приводящих в отчаяние мир и терзающих общество. Ненасытное тщеславие правительств, давящих налогами народ ради вооружения, превратило весь мир в военный лагерь и держит вселенную под вечной угрозой ужасной братоубийственной войны; отчаянные спекуляции, грабящие людскую массу в пользу немногих, создают этим пролетариат, терзаемый алкоголизмом, всеми болезнями порока, пылающий ненавистью и завистью и являющийся бичом человечества под видом анархизма, который разрушение и убийство возвел в закон.

И слова Эбрамара находили словно себе подтверждение в тысячи зловещих симптомов, в разрушении всех принципов, поддерживавших некогда человечество, как-то религия, долг, благородство, добродетель, любовь к семье и родине. Возмущенная природа напоминала как будто о себе повторяющимся все чаще и чаще голодом, атмосферными катаклизмами, явной переменой климата, смертоносными эпидемиями, возвратом проказы и массой других вещей, перечислять которые было бы слишком долго…

Гнетущая тоска сдавила сердце Супрамати и он схватил руку Эбрамара.

– Нельзя ли просветить человечество и открыть ему глаза на те бедствия, какие оно вызывает по своей слепоте? Нельзя ли, наконец, спасти его помимо его желания, как взрослый спасает ребенка от опасности, которой тот не постигает? Неужели вы, ученые, мудрые, повелевающие стихиями, не имеете власти, и на вас не лежат обязанности спасти ваших братьев?

Эбрамар покачал головой.

– Мы не властны спасти помимо его воли это тщеславное, нечестивое и неверующее человечество, одинаково насмехающееся как над загробными голосами, так и над призывом своих ученых, которые твердят, ему: не уничтожай растительность, не истощай землю и не избивай ее население. Настоящее человечество – это палач будущих поколений, которые проклянут его за оставленное им адское наследие. Обезумев от эгоизма и жажды наслаждений, оно летит в бездну, с идиотским благодушием отплясывая на вулкане и на трупах своих братьев, уже убитых зараженной атмосферой. Катастрофа, сын мой, неизбежна, так как непоколебимый закон мстит за всякое злоупотребление, будь то физическое, политическое или планетарное. Итак, повторяю, не в нашей власти отвратить катастрофу, вызванную скоплением злоупотреблений. Тем не менее, настанет и наш час – и к этой-то тяжелой минуте мы должны готовиться безустанным трудом, так как, несмотря на все, мы будем слабыми насекомыми, сметаемыми бурей. Когда умирающее человечество, лишенное хлеба и воздуха, наполнит мир своими криками отчаяния, тогда из пещер, гротов и других тайных, недоступных убежищ появится целая армия магов для заклятия бушующих стихий и для спасения того, что еще может быть спасено. Тогда настанет минута выдержать экзамен и доказать приобретенное нами знание, волю и могущество. Итак, работай, сын мой, чтобы ты мог встать в наши ряды в эту торжественную минуту и занять почетное место.

– Учитель! Оставь меня здесь работать под твоим руководством! Избавь меня от соприкосновения с нечистым миром, откуда я пришел! – со страстной мольбой вскричал Супрамати.

– Ты просишь невозможного, дитя мое! Твоя душа еще полна плотских чувств и слишком слаба, чтобы приступить к великому, преподающемуся здесь знанию. Когда ты победишь желания и слабости плоти, дисциплинируешь волю и изучишь тайны черной магии, а твоя смелая душа будет повелевать стихиями и грубыми, низшими существами, ты вернешься ко мне. А пока моя душа будет бодрствовать над тобой. Я поддержу тебя в тяжелые минуты и явлюсь, когда сочту это нужным, так как для меня не существует расстояния. Будь мужествен и спокоен! На твоем челе я вижу пламя, которое говорит мне, что настанет день, когда ты вместе с нами будешь работать над великим делом…