Текст книги "Последние бои дивизии «Нордланд». Шведский панцергренадер на Восточном фронте. 1944—1945"

Утром подошла смена. Оборону на нашем участке заняла одна из дивизий вермахта. На нашем транспорте мы отправились в приятное путешествие – несколько дней отдыха. Это были жалкие остатки того, что всего несколько дней назад являлось полнокровной, полностью экипированной ротой мотопехоты СС.

Целую неделю после того боя в районе Массова у меня так дрожали руки, что я едва мог прикурить сигарету. А что же стало с той ротой, что пришла нам на замену? Через несколько дней в ней не осталось ни одного выжившего!

Несколько прекраснейших дней мы могли отдохнуть от боев, проверить снаряжение, в том числе наши полугусеничные машины и оружие, написать письма. На эту плодородную землю Померании рано пришла весна. Каждый день с ясного голубого неба ярко светило солнце. Из плодородной почвы уже буйно пробивалась свежая трава. Там и тут зацветали яркие анемоны и других весенних цветов. Из долин летели головокружительные весенние трели. Как чудесно было лежать на спине на свежей траве с закрытыми глазами под яркими лучами солнца, думая о чем угодно, только не о войне. Тепло давно уже растопило лед на прудах и небольших озерах, и сейчас, в конце февраля, мы могли ежедневно купаться в небольшом озере неподалеку от хозяйства, где нас расквартировали. Наши покрытые шрамами усталые тела снова наполнились силой и энергией.

Но волна с Востока все прибывала и прибывала, она становилась неотвратимо ближе. Ее несли вперед десятки тысяч американских грузовиков, ее кормили миллионы тонн американских поставок[16]16
  Грузовики были очень хороши, но продовольствие в основном было свое.


[Закрыть]. Она уже сокрушила внешние бастионы западной цивилизации, выстроенные против нашествий с Востока, уничтожила памятники ее культуры. Плоды германо-нордической колонизации после тысяч лет упорного труда, результат упорнейшей борьбы, теперь были уничтожены.

Но мы все еще продолжали верить! Должна ли наша часть мира быть похоронена оттого, что немногие, временно пришедшие к власти, были слепыми? В своей ненависти они всей своей мощью помогли снести преграду, построенную на пути урагана варварства и дикого невежества, который в безудержной ярости обрушился на стену нашей обороны. Мы были свидетелями стольких примеров храбрости юных, энтузиазма и духа самопожертвования в наших рядах, среди тех, кто добровольно встал на защиту Запада, чтобы поверить в предрекаемый Освальдом Шпенглером «закат Запада».

Единственное, что нарушало наш покой во время чудесных дней отдыха и мира, были американские и русские самолеты-истребители, которые иногда вдруг пикировали с высоты и своими пушками и пулеметами превращали тех, кто двигался по дорогам, в кровавые клочья.

Вскоре можно стало различить грохот, раздававшийся с востока. Эти громоподобные звуки очень быстро приближались. Но нам не было необходимости отправляться на фронт. Он сам шел к нам! Местные жители стали укладывать свои самые важные и ценные пожитки на тачки и телеги. При этом женщины рыдали и заламывали руки, а старые степенные фермеры с упрямой решимостью намертво сжимали губы.

Ближе к вечеру мимо нас стал проезжать транспорт с ранеными. У нас стало привычкой по вечерам выходить на дорогу, чтобы выкурить последнюю сигарету перед сигналом отбоя, поболтать с местными жителями и, если повезет, познакомиться с девушкой. Но в тот вечер мы оставались в лагере. Никто не хотел видеть раненых и изувеченных, с их окровавленными повязками, изорванными в лохмотья мундирами и полными боли лицами. Зачем лишнее напоминание о том, что через несколько часов может стать судьбой любого из нас?

С каждым часом росло состояние возбуждения перед лицом неизведанного, того, что происходило там, на фронте. Когда мы занимали наши позиции, на передовой, все шло не так уж плохо. Тогда неимоверное напряжение и чувство постоянной смертельной опасности отгоняло подобные мысли. Самыми худшими были эти часы отчаянного ожидания перед боем.

Гром вдали продолжал грохотать всю ночь. Я лежал без сна до самого рассвета, прислушиваясь. Я не был единственным, кто не мог заснуть. Мы лежа курили, шепотом говорили о чем-то важном и неважном, пытались думать о чем угодно, но только не о том, что всех нас ожидало. Других, которым все-таки удалось заснуть, мучили ужасные кошмары, они кашляли и ворочались на своих соломенных постелях.

Глава 4
Фосберг

Утром командиры отделений докладывали командиру роты о готовности к маршу. После краткого ознакомления с обстановкой мы выступили. На большой дороге мы встретили первых гражданских беженцев, которые проходили со своими пожитками, груженными на ручные тележки и запряженные лошадьми повозки. Похоже, им пришлось провести в дороге всю ночь. Одежда беженцев была покрыта слоем желто-серой пыли; они смотрели на нас печальными глазами, красными от усталости. Они все шли и шли мимо нас, пока мы ехали мимо на своих полугусеничных машинах. Марш был медленным, потому что число беженцев на дороге все увеличивалось.

Через несколько километров мы въехали прямо в санитарную колонну вермахта, служащие которой сопровождали примерно сотню несчастных стариков, женщин и маленьких детей. Виновниками в их несчастье были несколько американских самолетов-истребителей, которые недавно устроили настоящее побоище. В канаве возле машины скорой помощи сидела молодая женщина с окровавленным свертком в руках. По левой стороне ее лица, из рваной раны на лбу прямо над глазами, тоже текла кровь. Она покачивала безжизненный сверток на руках и, не умолкая, стенала в плаче:

– Мой малыш, мой малыш!

Колонна остановилась. Пришлось убрать с дороги три трупа лошадей и перевернутые повозки, прежде чем нам удалось продолжить путь. В ушах стояли стоны раненых и изувеченных беженцев. Нас душила ярость, когда мы видели результаты жестокой бойни среди тех, кто не может защищаться.

Но нужно было продолжать двигаться вперед. Все ехали молча. Эти ужасные картины заставили нас потерять желание разговаривать и шутить, отпуская образцы черного юмора, как мы привыкли это делать перед боем. Наша колонна повернула на северо-восток. Очевидно, мы двигались вдоль фронта, так как звуки боя больше не приближались. Здесь собрали весь наш разведывательный батальон. Мы катились вперед параллельно дорогам длинными колоннами, сохраняя большие дистанции и интервалы между подразделениями. Но ни бомбардировщики, ни истребители не побеспокоили нас. Последовала короткая остановка, после чего движение продолжилось. Постепенно приближался вечер. Очевидно, сегодня мы не будем участвовать в боях.

Колонна двигалась по широкой сельской равнине в Померании. Мы миновали несколько зажиточных ферм и чудесных сельских домиков, где многие сотни лет придерживались старых традиций. Мы продолжали ехать среди деревьев, которые росли прямыми как стрелы, мимо небольших каменных зданий церквей. Неужели через несколько дней все это будет лежать в руинах в тяжелых клубах дыма боев? Темнело. Наступала ночь, но мы продолжали движение. Справа горизонт был освещен сполохами красного света. Там громыхала линия фронта. На фоне черного неба горели дома, солдаты с ревом бросались в атаки и контратаки, моменты затишья соседствовали с болью и смертью. Грохот артиллерии медленно замолкал, но мы были уже так близко к передовой, что слышали вдалеке даже стрельбу из автоматического оружия.

Ближе к раннему утру 3 марта наша рота прибыла в большой поселок Фосберг. Поступил приказ сделать длинный привал на время, пока командиры рот отправились к командиру батальона на короткое совещание и для получения указаний. В самом поселке и по соседству все казалось спокойным и мирным. Конечно, время от времени в нескольких километрах отсюда слышалась ружейная и пулеметная стрельба, но не настолько интенсивная, чтобы обеспокоить нас.

Было приятно получить возможность вылезти из вездехода и размяться. Жители уже покинули поселок. Вместе с обершарфюрером Кюнце я вошел в один из больших домов. Сразу за большой кухней обнаружилась спальня. На кроватях оставались только матрасы, но, с другой стороны, зачем нам были нужны белые простыни и пуховые одеяла? Было так здорово вздремнуть. Мы решили, что лучше останемся спать обутыми. Никогда не знаешь наперед, что может случиться… Сон пришел сразу же. Я едва успел услышать громогласное храпение Кюнце, как тоже заснул.

Вдруг меня вырвал из сна ужасный грохот. Подобно молнии, я метнулся с кровати на кухню. По пятам за мной бежал Кюнце. Брааа-аммм! Наши барабанные перепонки дрожали от этого буханья, которое теперь раздалось в комнате, которую мы только что занимали. Мы не смогли удержаться от того, чтобы заглянуть туда еще раз, прежде чем бегом ринулись из дома. Там, где еще несколько секунд назад лежал Кюнце, блаженно растянувшись во весь рост, теперь огромной массой на полу, среди осколков снаряда и минометной мины, валялись обломки матраса и самой кровати. Кюнце оскалился в широкой улыбке:

– Эй, нам снова повезло!

Да, это было тем везением, которое должно быть у солдата-фронтовика. Без этого у солдата просто не будет времени на то, чтобы стать закаленным в боях ветераном, его боевой путь закончится гораздо раньше. Согнувшись, мы побежали вокруг дома в попытке найти наши бронетранспортеры. Навстречу мне появился Эрих Линденау из моего взвода. Он несся вприпрыжку и, что нехарактерно для этого ветерана, который всегда оставался спокойным и сохранял холодный рассудок, взволнованно кричал:

– Мы в ловушке! С западного въезда подходят Т-34!

Снова послышался глухой «лай» танковых орудий. Мы припали к земле, ожидая взрывов снарядов, после чего готовы были броситься дальше по ровной улице. Стрельба становилась все более интенсивной. При всем этом хаосе с востока к нам подошли пехотинцы вермахта. Задыхаясь на бегу, они рассказали, что с этого направления атакует русская пехота. Что за чертов бардак! Русские танки преграждали нам путь к отступлению с одной стороны, в то время как русская пехота блокировала нас с другой!

Второе отделение бросилось бегом среди горящих домов туда, где оно намеревалось остановить пехоту. В тот же момент по главной улице поселка покатился огромный колосс. Танк «Королевский тигр» заполнил всю ширину улицы. Его командир, молодой унтершар-фюрер, медленно бежал перед машиной и направлял водителя, подавая тому сигналы руками. Танк врезался в один из домов и наполовину снес фронтон, затем загромыхал дальше и остановился прямо посреди площади. Какое упоение в бою испытываешь, сознавая, что тебе на помощь пришел такой гигант!

В промежутке между двумя домами я видел, как по шоссе двигались русские танки. Это была длинная изогнутая дорога, и танки были едва видны среди деревьев. Там было восемь танков Т-34. Без остановки они неслись на ясно различимый «Королевский тигр». Их снаряды рикошетили от его мощной брони, как горох. Совершенно не испытывая беспокойства, экипаж наводил орудие. Восхищение наших солдат этой полной неуязвимостью было безграничным. Вот из пушки через равные промежутки времени после выстрелов вырвались всполохи пламени. Языки огня уже лизали ближайший Т-34, а через короткое время четыре такие машины были выведены из строя. Четыре Т-34 за четыре минуты! Остальные танки попытались быстро отступить, но и они были уничтожены. Мы приветствовали «Королевский тигр», из люка башни которого показалось довольное, ухмыляющееся закопченное лицо наводчика.

– Из поселка! – донеслась команда.

После этого нас начала долбить, будто молотом, русская артиллерия, и мы бросились к своим машинам. Первым сорвался с места бронетранспортер из другой роты, а за ним на дистанции пятьдесят метров двигался тот, в котором ехал я. Полный ход! На всей скорости колонна вырвалась из опасного «гнезда», оставляя позади дымящиеся разбитые русские танки, вокруг которых лежали трупы членов их экипажей.

Мы двигались параллельно строившемуся шоссе, которое через несколько сот метров переходило через путепровод в дорогу, по которой ехали мы. Я видел, как солдаты 2-го отделения рванули через поле, чтобы встретить нас за путепроводом. Как только мы достигли участка, где дорога делала вираж, шедшая впереди нас машина как-то боком съехала по гравию: сломался двигатель, и как раз под путепроводом. Мой водитель сумел остановить нашу машину буквально за дюйм позади вышедшего из строя бронетранспортера, потом, плотно сгрудившись, остановились все машины колонны. Что за проклятое невезение!

Но это было еще не все! Примерно в ста пятидесяти метрах перед нами, за путепроводом, занимали позицию три русских противотанковых орудия. Они открыли огонь по нас прямо через туннель. Мы пытались по возможности замаскироваться, используя дымовые гранаты. Я приказал всему экипажу выбираться из машины. Водитель, выпрыгивая наружу, вынул из станка и прихватил с собой установленный на бронетранспортере пулемет. Я бросился в придорожный ров, чтобы прижать русских огнем. Их снаряды ложились в опасной близости, то на несколько метров впереди, то на несколько метров позади. С каждой новой вспышкой из ствола их орудия я ждал, что вот-вот будет прямое попадание.

Кто-то из тех, кому досталось попадание осколками снаряда, вскрикнул. К нему подбежали товарищи, которые затащили его в машину. Все это время другие упорно старались завести бронетранспортер впереди нас. Наконец-то! Все, кроме меня, были уже в машине. Пришлось запрыгивать с пулеметом в боевую машину, которая уже мчалась на большой скорости. Я прыгнул вперед. В нормальных условиях я не смог бы повторить этот прыжок. Чьи-то дружеские руки втащили меня в безопасное место. Под ураганным огнем наших трех пулеметов русские под этим яростным дождем свинца уже не думали стрелять, и наша колонна прорвалась через туннель и понеслась прочь от опасного участка.

После того как мы продолжили движение по делающей дугу дороге, через несколько километров пути мы проезжали через небольшой поселок. Примерно в сотне метров перед нами находилась группа большевиков, которые отцепляли небольшую повозку на конной тяге, которая тащила за собой противотанковое орудие. Увидев, что к ним приближаются немецкие машины, они в панике бросились разбегаться в разные стороны. Маленький броневик нашего командира объехал повозку, я же направил свой полугусеничный бронетранспортер прямо на нее. Несколько не успевших убежать русских стояли рядом, застыв от страха. Бронетранспортер с треском смял телегу. От брони нашей машины отлетело чье-то мягкое тело, и колонна резво покатила дальше. Пулеметчики ловили в прицел убегавших вражеских солдат и короткими очередями срезали их.

Казалось, что большевики были повсюду. По-видимому, им удалось по-настоящему прорвать нашу оборону. Прямо за поселком стоял унтерштурмфюрер Шварц из 4-й роты. Было загадкой, как он туда попал. Он скомандовал остановиться. Я начал докладывать, но он только нетерпеливо махнул рукой:

– Вам – загнать вашу машину в укрытие там, в низине, и занять позицию в поле, в ста метрах отсюда, в поле.

– Унтерштурмфюрер! У меня приказ не покидать машину, – стал протестовать я, – даже в том случае, если обстановка станет безнадежной. – Я видел, что офицер не в себе.

– Я подам на вас рапорт за невыполнение приказа! – закричал он.

Два следующих за нами бронетранспортера резко повернули в нашу сторону. Экипажи выскочили из машин и встали рядом с ними, несколько поодаль. Вдруг посреди группы с оглушительным грохотом взорвался снаряд. Прямо на наших глазах всех разнесло на куски. Дорога находилась под огнем артиллерии русских! Унтерштурмфюрер Шварц передумал: он запрыгнул в один из оставшихся без экипажа полугусеничных бронетранспортеров и во всю глотку прорычал:

– Гони, как из ада!

Через два километра небольшая группа солдат СС застыла перед окровавленным телом на дороге. Мы снизили скорость, и я посмотрел вниз и заметил, что истекающий кровью пытается махать рукой. Наша машина остановилась, и я услышал, как слабо различимый голос позвал меня по имени. О боже! Это был мой товарищ и соотечественник унтерштурмфюрер Мейер, которого все в нашей роте любили!

Его было почти невозможно узнать. Осколок разрезал его подбородок надвое и почти перерубил шейный позвонок. Он был всего в нескольких миллиметрах от смерти! Кроме того, Мейер был ранен в плечо и в грудь; он был весь залит кровью. Ноги были иссечены многочисленными попаданиями шрапнели. Но он был жив и даже попытался рассказать мне о том, как ему не повезло. Но голос моего товарища был слишком слаб. Из-за поврежденного подбородка речь была невнятной, и я мог понять едва половину из того, что он пытался сказать.

– Мы отвезем тебя в ближайший медицинский пункт для оказания первой помощи, – заявил я.

Характерно то, как удачлив и в то же время как неудачлив был этот прекрасный парень. Однажды его уже объявили «павшим на поле боя». Это случилось в Эстонии. Тогда о нем позаботились в другом подразделении, а затем сложили вместе с другими солдатами, мертвыми и тяжелоранеными, в сарае. Там располагался временный лазарет. По ошибке его мундир вместе с расчетной книжкой и другими личными документами сложили рядом с телом уже умершего солдата. После этого командиру роты по ошибке сообщили о смерти Мейера.

Было тяжело потерять нашего веселого товарища, который всегда охотно пил молоко и, несмотря ни на какие уговоры, упорно отказывался выпивать свою порцию алкоголя, которую всегда любезно передавал другим товарищам, испытывавшим «жажду». Долгое время мы искренне горевали по Мейеру. И не столько из-за спиртного, хотя то одному, то другому по очереди Мейер отдавал свою порцию. Мы грустили, потому что он был лучшим из нас. Его отец, профессор университета в Стокгольме, получил телеграмму с соболезнованиями от нашего высшего командира, самого Генриха Гиммлера. А потом однажды Мейер снова появился в роте. И хотя количество шрамов на нем прибавилось, он был все таким же сияющим и беззаботным. Привыкший почти педантично следовать нормам военных уставов, он четко отрапортовал о прибытии изумленному командиру роты. А ведь еще один офицер нашей роты лично написал письмо с соболезнованиями родителям Мейера. Этот офицер сам получил осколочное ранение, а это значило, что родители так и не получили того письма.

Крайне осторожно заботливые руки подняли Мейера в бронетранспортер, и мы поехали дальше, везя в тесном пространстве нашего раненого друга. Остальных солдат, стоявших на дороге, разобрали по другим машинам. Дальше мы ехали в почти мирной обстановке.

В следующем поселке навстречу нам вышел сам командир батальона штурмбаннфюрер Зальбах со штабом. Я доложил о наличии с нами раненых, которых уже выгружали из машин и укладывали на землю. Когда Зальбах шагнул вперед, чтобы взглянуть на них, Мейер попытался «лечь по стойке смирно», отдавая честь и начав невнятно что-то бубнить, очевидно отдавая рапорт. Было видно, что закаленный в боях командир был тронут таким необычным поведением своего самого молодого офицера, который, даже испытывая боль, оставался военным. Но он только промолвил:

– Вы ужасно выглядите.

Потом раненых увезли. Тяжело раненный Мейер, разумеется, поправился. Доктора вынули из него все куски железа, кроме одного очень маленького, который остался сидеть в его шее в качестве сувенира на всю оставшуюся жизнь. Но он никогда больше не вернулся в роту.

Глава 5
Оборонительный рубеж

После Фосберга, когда наступила пауза в боях, мы заполнили бреши в наших рядах новобранцами, прибывшими из учебных батальонов. В основном это были молодые мальчишки из гитлерюгенда. С той горячей верой и энтузиазмом, что они излучали, приходилось их постоянно сдерживать, иначе наши потери будут неоправданно высокими. Натаскивание новичков, которым всегда с ними занимаются ветераны при первом их появлении на фронте, вскоре пришлось прекратить, так как парни показали, что они являются зрелыми во всех отношениях солдатами.

Затем была серия мелких боев и стычек с противником, а в промежутках мы предприняли несколько незначительных контратак, но так и не смогли достичь сколь-либо достойных внимания результатов. Однако фронт вдруг снова пришел в движение. Единственным, что замедляло темпы наступления русских, было их нежелание идти в атаку, прежде чем прибудут и займут позиции превосходящие массы их артиллерии. Наша задача заключалась лишь в нанесении противнику беспокоящих ударов, чтобы задержать его. Все чего-то ожидали – чего именно? Дивизия вновь и вновь меняла позиции. Нам приходилось идти в контратаку, отходить на прежние позиции, затем отступать, оставляя несколько поредевших рот в качестве последнего слабого заслона против одной или даже нескольких дивизий русских.

Так, не выходя из череды боев, мы прибыли на главный оборонительный рубеж восточнее Штеттина. Несколько рот сразу же пошли в контратаку и захватили значительный участок местности с двумя важными высотами. Потом нашей роте было приказано продвинуться вперед, чтобы закрепиться на новых позициях и обеспечивать маневр дивизии, которая начала отрыв от противника. Меня с моим минометным взводом отправили в тыл, правее двух вновь захваченных высот, а остальные отделения должны были удерживать ближайшую высоту и участок земли перед ней.

По дороге за хорошо защищенным западным склоном высоты мы подъехали на бронетранспортерах к сараю, стоявшему вблизи от большой фермы. Он был построен в форме квадрата и занимал почти всю площадь холма с этой стороны. Минометы сняли со станков в машинах и установили на позиции посреди двора. Как обычно, пристрелка, которая производилась по команде командиров рот, дававших целеуказания по радио, прошла как по часам. Боеприпасов было в изобилии, и теперь мы только ждали, когда же большевики попытаются атаковать. И тогда мы как следует «поперчим» территорию перед нашими позициями, складки местности и дубовые рощицы по бокам, где противник должен будет сосредоточивать свои войска для броска вперед.

А пока русские тоже вели минометный огонь, и мины вздымали после взрывов черные фонтаны земли. Между взрывами слышались лязганье и очереди автоматического оружия в районе отвоеванных групп деревьев и ферм, расположенных на ровной открытой местности. На рассвете послышался хорошо знакомый нам шум. По характерному шуму мы распознали танки «Сталин» (ИС-2). Затем огонь артиллерии стал более интенсивным. Он был сосредоточен на узком пространстве перед фронтом и постепенно переносился далее в глубину. Красноармейцы с криками вылезали из своих окопов. Они бежали через только что перепаханные снарядами поля к линии нашей обороны. Все вокруг лязгало, грохотало и гудело.

Но вот пришло и наше время! Наблюдатель с передовой наводил наши минометы от точки до точки, называя условные наименования целей на заданных участках.

– Двадцать плюс на «Эрик»! – кричал он по телефону.

– Двадцать плюс на «Эрик»! – повторял я.

Солдаты управлялись с минометами так, как когда-то на тренировках дома, во время учений.

– Прекрасно! Тридцать минус на «Манфред» – пять выстрелов!

Голос артиллерийского наблюдателя эхом отдавался в микрофоне. Он звучал спокойно и невозмутимо, будто бы близкая опасность не имела к нему никакого отношения. Это был ротенфюрер Краузе, один из лучших моих солдат. Так наше отделение продолжало вести непрерывный огонь. Мы меняли цель, наводили, стреляли, корректировали огонь, а потом снова меняли цель. Мина за миной покидали стволы с короткими сухими хлопками. Вместе с автоматчиками роты мы заставили большевиков отступить с большими потерями.

Они не могли не заметить смертельный огонь наших минометов. Прошло совсем немного времени, и их артиллерия обрушилась на нас. Снаряды свистели и выли в воздухе, земля содрогалась. Крыша была изрешечена снарядами, и ее обломки летали над двором. Вскоре деревянная часть верхнего этажа была охвачена огнем. Пламя взлетало к крыше, нас окружал громыхающий вал огня, который все выше и выше поднимался в угольно-черное небо. Квадратный двор был залит светом, как в дневное время. В отблесках огня люди были похожи на призраков. Они потели и отпускали ругательства, не забывая опускать в раскалившиеся докрасна стволы новые снаряды.

Я больше не слышал наблюдателя, расположившегося где-то впереди, в темноте. Может быть, он погиб или снарядом просто была нарушена связь? У нас не было времени на то, чтобы узнать это. У меня все еще была связь по радио с командиром роты через рацию, установленную в моем бронетранспортере. Нам приказали не прекращать огня, но время от времени менять цели. У нас больше не было возможности ясно видеть, что происходит на передовой.

Теперь загорелись сено и солома, над всей фермой повис тяжелый влажный дым. Это было почти невыносимо. Здание с печальным треском обвалилось. Один из солдат осколком был ранен в руку, другому из ноги вырвало часть икры. В любой момент могли обрушиться ворота во двор, и тогда мы окажемся запертыми здесь в ловушку, как крысы. Над фермой образовалась завеса душного ядовитого дыма. Наши глаза слезились, стало трудно дышать.

К этому моменту ад продолжался уже несколько часов, но больше выдержать не было возможности. Мы уже могли различить шум двигателей танков, которые подходили все ближе. Они навели свои орудия на горящую ферму, откуда мы упорно продолжали посылать снаряды. Ночь стала рассеиваться, и вскоре должен был наступить рассвет. Как тогда мы сможем прорваться? Уже угрожающе близко звучали очереди русских автоматов.

Я побежал к бронетранспортеру и попытался вызвать командира роты. В эфире стояла мертвая тишина! Дрожащими от нервного напряжения пальцами я снова и снова продолжал терзать рацию, но все было безрезультатно. Не думая об опасности быть увиденным на фоне освещенной пожаром местности, я взбежал на северный склон холма и взобрался на дерево, пытаясь разглядеть, что происходило внизу. Всего в двухстах метрах от себя я увидел вспышки выстрелов танковых орудий! Я мог уже различить контуры бронированных гигантов на фоне светлеющего горизонта. Из низины между двумя высотами слышалось русское «ура!» и еще какие-то крики. Неужели с нами покончено?

У входа я нарвался на сбившего дыхания от бега посыльного от командира роты, который кричал:

– Отходить! Их пехота уже прорвалась!

Его лицо было покрыто кровью, сочившейся из раны на щеке, и он совершенно обезумел. Мы погрузили многочисленных раненых в бронетранспортер, а потом вернулись назад, чтобы в лихорадочной спешке забрать и сложить в машины наши минометы. Я помог посыльному забраться в мой бронетранспортер, после чего мы пустились наутек.

Пока мы спешили вниз по холму, а потом на максимальной скорости ехали по полям, мы обнаружили, что оказались окружены солдатами Красной армии. То справа, то слева, то впереди появлялись их черно-серые силуэты. Но никто и не думал открыть по ним огонь из пулеметов, потому что это означало бы дать им знать, что среди них находятся немецкие солдаты. Кто знает, как далеко успели отойти наши собственные товарищи?

Напряженным голосом посыльный сообщил мне, что после того, как командир роты обнаружил, что рация разбита, он сразу же отправил посыльных с приказом на отход. Первый был ранен на полпути к холмам, но ему удалось вернуться и доложить, что он не смог выполнить задание. В момент, когда выжившие солдаты роты получили приказ сниматься с позиций, он направил второго посыльного, которому все же удалось прорваться к нам, прежде чем большевики перекрыли дорогу. Таким образом, «ужасный жнец» дал нам несколько минут отдыха, которые мы использовали, чтобы не допустить полного уничтожения отделения минометов. Для солдат СС плен означал гарантированную смерть выстрелом в затылок, иногда после пыток и издевательств[17]17
  Далеко не всегда, о чем свидетельствует множество послевоенных мемуаров, но совершивших тяжелые преступления вешали.


[Закрыть].

На полном ходу наши машины промчались через поля, вышли на назначенную дорогу в направлении на Штеттин – Альтдамм и через несколько километров соединились с нашей ротой. Подразделение было сильно потрепанным. Потери были тяжелыми, и во многих отделениях мы больше уже никогда не увидим многих знакомых лиц. Один из тех, о ком особенно жалели мы, шведы, был погибший Арне Йохансон. Это был настоящий шведский социалист, который предпочел оставить дома в Швеции свою храбрую жену и троих маленьких детей. Он хотел защитить их здесь, на Востоке, с оружием в руках, пока эта буря не пришла и в его родную страну. Он погиб 1 марта в контратаке с горсткой солдат в боях за Равенштейн. Несколько раз командиру роты удавалось сдерживать его боевой порыв, когда обстановка становилась слишком «горячей», а он вырывался вперед, но в конце концов это стоило ему жизни.