Текст книги "Пленных не брать!"

7

Кладовщики, особенно армейские, все похожи друг на друга: пыльные, лысеющие, занудливые. Читал где-то, как раньше думали, что мыши сами по себе заводятся в старом тряпье. Не знаю, как мыши, а кладовщики-каптерщики точно заводятся.

Сонный дядька лет сорока в звании лейтенанта посмотрел на наши верительные грамоты, протянутые прапорщиком Колей, и бесцветно произнес:

– Ох и понавыписывали вам тут... Ну, идите, берите.

Мы пошли и взяли.

На складе было всё: видно, натовцы загрузили. Но мы не стали обольщаться и взяли привычные «калаши» и «стечкины». Лейтенант, правда, уцепил еще и «орла пустыни», на что Костик сказал:

– Жидовская пукалка.

Пукалка, возможно, и жидовская, но неплохая. Я не стал устраивать полемику и тоже взял «орла», так, на всякий случай, раз уж дают. Прапор взял гранатомет. Молодец, прапор, штука нужная, но я бы такую на себе не попер.

Вещмешки мы набили под завязку, особенно поусердствовав насчет еды. И тронулись в путь.

Нас выгрузили из мятого японского микроавтобуса с правым рулем на окраине, прямо возле леса, и уехали, даже не попрощавшись. Только водитель, вроде как гражданский, буркнул что-то типа:

– Удачи...

Окраина была как окраина: недостроенные огромные цеха, узкоколейка, платформы на ней, тут и там разбросаны железобетонные конструкции, через дырки в которых местами проросли деревца.

Лес тоже был как лес: смешанный, нехоженый, опутанный паутиной. Мы шли по еле видной тропинке цепочкой: впереди Костик, потом лейтенант, потом прапор, потом я.

Вокруг тропинки, шаг шагни, то и дело сидели группками грибы красноголовцы, не говоря уже о сыроежках.

– Набрать да поджарить потом на костерке, – мечтательно сказал прапорщик.

– Да ну на хрен... – усомнился Беранже. – Грязное всё, активное...

– А что ты дома жрал? Не думаю, что эти грибочки хуже. Хоть белых, но насобираю, – решил прапорщик.

– А вот у нас сыроежки не ели никогда, – вспомнил Костик. – Сорный гриб, мамка говорила. И крошится в пакете.

– Надо с корзиной потому что ходить или с ведром. По грибы-то.

– Консервы жрать будем, – резюмировал старлей, – а о грибах вспомним, как жрать нечего станет.

– Так грибы же... – жалобно сказал прапорщик, но Беранже только махнул рукой.

Часа через полтора из лесу вышли на просеку: видать, когда-то хотели тянуть ЛЭП, вон даже мачта валяется, да потом не до электричества стало. На просеке, метрах в пятидесяти левее нас, стояли горелые танки – вроде как вперемешку наши «Т-80» и «леопарды». Сколько ж тут битого железа поразбросано!

– Передохнем, может? – спросил Костик.

– Еще с километр, потом отдых, – решил старлей. – На просеке не хрен вертеться, сверху видно всё...

– Ты так и знай, – закончил, хихикнув, прапорщик.

Через километр (это по мнению старлея Беранже, мне лично показалось, что чапали раза в три больше) мы уселись на мягком мшистом бугорке под дубками и принялись трапезничать. Всё-таки натовские консервы есть натовские консервы – вкусно... Не то что наши крупы с непрожевываемыми мясными волокнами.

Прапорщик не удержался и схрупал несколько рыжиков, хорошенько посолив их и дождавшись, пока грибки пустят ярко-оранжевый сок. Смотреть на то, как он закусывает и восхищенно вертит головой, было очень приятно, но примеру Коли никто последовать не решился.

– Полдень, – сказал старлей, посмотрев на часы. – Рандеву состоится через три часа, осталось идти десять кэмэ. Ориентир – церковь.

– Интересно, живет тут кто? – пробормотал Костик.

– Живут бабки какие-нибудь. Они чуть ли не в эпицентрах живут.

– Вот шмальнут эти бабки из-за куста очередью... Расселись тут, жрем... – задумчиво сказал я.

– Да ладно тебе, – отмахнулся старлей. – Доедаем, курим и в путь.

Я задымил сигаретой, вспоминая инструктаж у Салуцкого. Собственно, ничего внятного нам так и не сказали: дали направление, пояснили, что нас будут ждать там-то и там-то. И всё. Кто будет ждать, зачем ждать – это уже было не про нас. Как и в свое время в милиции, мне ярко продемонстрировали, что доверяют, но до определенных границ.

– А что там у вас за происшествие было в кабаке? – поинтересовался тогда сидевший в углу молчаливый полковник.

– Я Бродского почитал вслух, – встал Костик.

– «Дорогой Карл Двенадцатый»? – усмехнулся полковник. – Читал... Напрасно по мелочам грызетесь. Тем более вы, Логвинов. Вы же по национальности украинец. Так и в паспорте записано.

– Ну и что?

Я покосился на прапорщика – тот подмигнул мне. Ну и Костик.

– Да нет, ничего, Логвинов. Кончать войну надо. Навоевались.

– А вы в лагере не сидели, товарищ полковник? – напористо спросил Костик.

– Я не сидел, – согласился полковник. – Но отлично знаю, что там несладко. А вы думаете, те же украинцы, что под Великим Новгородом сидели или в Пскове, – они нас за это полюбили? Их там, может, кавунами потчевали?

Костик скрипнул зубами, но ничего не сказал.

– Короче, бросайте эти выходки, – строго сказал полковник, поднимаясь. – Тем более вам придется работать с украинскими специалистами. А вы, старший лейтенант, проследите.

– Есть, товарищ полковник, – вскочил Беранже.

Мне, по большому счету, всё равно было, с кем работать. Хоть с неграми. После прозябания в соседстве с дядей Хорьком это было приключение, и оно мне еще не надоело. И компания подобралась приятная, не буду лукавить. Вот только «украинские специалисты» эти – посмотрим на рандеву, что за специалисты.

– Ну, подъем, – сказал старлей.

– Эй, я еще по-большому хотел! – возмутился прапор.

– Потом по-большому сделаешь, около церкви.

– Грешно возле церкви по-большому, – наставительно заметил я.

– Шлаки надо регулярно выводить, – заворчал прапор, навьючивая на себя мешок и доверенный ему гранатомет. – Думаешь, легко идти так вот, не какамши?

– Что ж ты раньше не сходил? – спросил Костик. – Шлаки накапливал?

– Я жрал, потом курил. У меня эти занятия с оправкой не сочетаются, – огрызнулся прапорщик, и мы тронулись в путь.

– А я вот любил, чтобы сядешь вот так, и закурить, – неожиданно сказал старлей. Мечтательно так сказал. – Одновременно чтобы. И газету... свежую... Или детектив.

Ничего интересного, кроме грибов, в дальнейшей дороге нам не попалось. Прапорщик предложил спеть строевую песню, но на него цыкнули все разом, а Костик предположил, что рыжики были с глюками, потому что мутанты, вот прапора и потянуло на песнопения. Они начали было препираться, но тут мы вышли к месту рандеву.

Церковь появилась неожиданно: лес расступился, и она возникла на большой опушке, окруженной березами, старая, полуразрушенная, краснокирпичная. То ли ее разломали еще сто лет назад в годы становления советского государства, то ли во время конфликта последнего, не поймешь. Однако какая-то добрая душа уже успела написать на стенке три веселые буквы чем-то черным. Тут же был и нарисован сей предмет, причем довольно стилизованно и неприглядно.

Вокруг – ни души. Мы засели за густым орешником и принялись осматриваться, переговариваясь вполголоса.

– Что-то тихо слишком, – подозрительно сказал Коля. – Давай из гранатомета бацну?

– А если там наши?

Прапорщик пожал плечами и принялся демонстративно ковырять ошметок глины, присохший к коленке: дескать, если что, я предупредил, а вы не послушали. Старлей поймал мой вопросительный взгляд и кивнул:

– Пароль – «Гроза». Отзыв – «Самум». Только аккуратно. Вроде ничего не может случиться, а там кто ж его знает... Свистни, если что. А если палить начнешь, сами придем.

Положив вещмешок на траву, я взял «калаш» и побежал в обход, чтобы подойти к церкви сзади. Шагов через двадцать услышал тихие голоса и пополз по лесопосадочной траншее. Голоса приближались. Говорили вроде как по-украински, я подобрался еще ближе и высунулся, хоронясь за косматым чертополохом. Над головой со звоном вились крупные желтые комары, норовя впиться в веки.

Трое сидели возле церкви, прислонясь к разогретой солнцем облупленной стене, и ели. По одежде хрен поймешь: камуфляж, ботинки, тут же пирамидкой стоят «Калашниковы». Жрут, гады, какую-то вяленую рыбу и вареные яички.

– Гроза! – тихонько сказал я, направив на них ствол автомата.

Трое переглянулись.

– Самум, – сказал старший по возрасту.

– Что ж вы охранение не поставили, коммандосы хреновы? Положил бы вас и дальше пошел...

Я выбрался из траншеи и направился к ним, не опуская на всякий случай автомата. Если что – положу всех от бедра, и ладно. И нету специалистов украинских, коли это и в самом деле они.

– Как это не выставили? – опешил старший. Второй, гладко лысый, покачал головой и сказал:

– Ваську, суку, урою.

С этими словами он пошел за церковь разбираться с невидимым Васькой, который нерадиво нес караульную службу.

– Автомат-то опусти, – лениво сказал третий, обсасывая хвостик. – Тебе ж сказали – «Самум». Фули тебе еще надо?

Я улыбнулся:

– А пивка у вас к рыбке нету?

– Ага. И бабу. – Третий поднялся, протянул руку. – Москаленко. Капитан.

– Птахин. Сержант.

– А выделываешься, как полковник, – заметил он. – Зови своих, что ли...

Я громко свистнул. Через минуту мои появились из-за угла, одновременно с противоположной стороны показались лысый и опечаленный Васька с ручняком на плече. Васька тер щеку, на которой явственно расплывался кровоподтек. Ну и порядочки у них...

Принялись знакомиться. Васька оказался почти что моим земляком, из пригорода, и носил скромные голые погоны. Потому его и шпыняли, особенно если учесть, что трое остальных были капитанами. Украинскими капитанами при нашем прикомандированном Ваське. То-то они его шпыняют.

– Три капитана, – поморщился Костик. – Вы хоть посчитайтесь, что ли, кто будет главный. Или по очереди командуйте.

– А тут считаться нечего, – отрезал Москаленко. – Я и командую. Блошкин вон доктор, у него своя епархия, а Шевкун особист, тоже свое задание имеет. Так что все вопросы решены. Теперь о деле. Наша задача проста: пройти из пункта А в пункт Б. Пункт А – вот эта самая церковь. Про пункт Б говорить ничего не буду, потому что идти до него далеко, а в дороге всякое случается. Больше никаких союзников мы встретить не должны, потому приказ – стрелять во всё, что движется. Вопросы?

Блошкин был самый старый, Шевкун – лысая башка. Всё понятно. Украинские специалисты, мать их ети.

– Посрать можно? Срать хочу, аж ногами топочу, – попросил-сказал прапорщик. Москаленко кивнул, и Коля, расстегивая на ходу ремень, потрусил в кусты. Москаленко повернулся к нашему старлею:

– Товарищ старший лейтенант, а с дисциплиной у вас не ахти.

– Так и у вас тоже. Вон, часовой на посту ягоды жрал, – огрызнулся старлей.

– Вот и заработал. Кстати, часовой всё-таки из ваших... Советская Армия остается Советской Армией при любом режиме. Церемониться не буду, старший лейтенант, а товарищ Шевкун мне поможет.

Лысый хмыкнул. Он не понравился мне с первого раза, как только я его увидел, и я понял, что мы еще схлестнемся. Особист хренов.

– Я так понимаю, мы сейчас двинемся? – спросил Беранже, поправляя вещмешок.

– Именно. Сруль ваш вернется, и пойдем. Дотемна надо километров двадцать пять отмахать, иначе из графика выпадем.

– Еще и график какой-то... – проворчал Костик, разминая сигарету и оглядываясь, не подслушивает ли лысый. – Попали, блинский блин... Три капитана, из пункта А в пункт Б... Может, рванем на хрен отсюда? Ночью? Автоматы есть, жратвы полно...

– Погодим немножко. Посмотрим, что к чему. Тем более куда деваться, братан? Ну, выйдем мы на нейтралку, и что? Пирогов дадут? Положат на хрен...

Впереди пошел особист, за ним – мы с Костиком, потом доктор и Москаленко, а наш старлей и прапор с гранатометом замыкали шествие. Затянутая травой лесная дорога еле-еле угадывалась под ногами, и особист периодически сверялся с картой и компасом.

– Где служил, сержант? – спросил он однажды, обернувшись.

– В танковых.

– Я имею в виду, воевал где?

– И здесь воевал, и на Кавказе... Грузинская кампания.

– Ясно.

И больше со мной не заговаривал: то ли узнал всё, что хотел, то ли я его чем-то разочаровал. И хрен с ним.

Двадцать пять километров мы отмахали легко – то ли с непривычки, то ли Москаленко, сволочь, незримо придавал нам силы. Когда он велел останавливаться на ночевку, я даже удивился.

– Сержант, рядовые, займитесь костром. Вот здесь, в лощине, чтобы пламени не было видно, – приказал он.

Мы пошли собирать сушняк, а доктор и прапорщик занялись открыванием консервов. Стало быть, субординация у нас теперь. Табель о рангах. И по этой табели мы с Костиком где-то в самом низу, вместе с несчастным Васькой, над нами – Коля и доктор, который хотя и капитан, но не совсем настоящий, потом идет наш старлей, далее особист и наверху Москаленко. Я поделился своими умозаключениями с Костиком, который согласился:

– И будут они нас иметь во все отверстия, как бог черепашек. Так что ты рассуди, не пора ли нам сваливать отсюда. А то можно капитана грохнуть с лысым...

– Слушай, тебе неинтересно, куда идем-то?

– А... Мы, Валер, расходный материал. Идут Москаленко с лысым, а мы все так, временно. Даже старлей с врачом. А как придем куда надо, тут нас и пошлепают. Думаешь, зачем нас собирали по сусекам? Взяли бы человек десять из любого спецназа, и все игрушки. В парашу всю эту затею, вот что я тебе скажу, сержант. В парашу.

– Не скажи. Ты спецпроверку медицинскую проходил?

– Типа того. К машинке подключали, чего-то сканировали, засовывали в трубу – томография магнитная вроде называется...

– Ну вот. А ты говоришь – десять человек из любого спецназа. Не из любого, Костян. Вон убогого зачем взяли?

– А щас спросим, – сказал Костик. – Эй, Вась!

Хмуро бродивший и трещавший во тьме сучьями Васька отозвался.

– Иди сюда. Спросить чего хочу.

– Ну, чего?

– Где таких пидоров нашел, вот чего... Что за люди?

– А я знаю? Я при докторе был. Вызвали, сказали, будешь сопровождать. Я срочник, куда мне деваться...

– Эх, ты, чудила... Я-то думал, ты в курсе.

– Ага... – обиженно проворчал Васька. – Скажут они. А особист, жаба, чуть что – по морде...

– Где служил-то?

– А здесь и служил, в госпитале. Охрана медицинского городка. А чего к хохлам попал, и сам не знаю... Хотя городок там на нейтралке общий. И наши, и ихние стерегут.

– А тебя обследовали медицинским образом? – спросил я сурово.

– Чиво? – не понял Васюня.

– Ну, проводки присоединяли? Исследовали?

– А, это... Было. Я напугался еще, думал, током долбанет.

– Вот видишь, – жестко сказал я. – Еще один мученик в подтверждение моей версии. Ладно, Васюня, иди палки собирай, а то еще по морде получишь. Да не звони, о чем мы спрашивали.

– Вот еще, – еще больше обиделся Васька и ушел во мрак.

Развели костер, поужинали без особенных разговоров, выпили по чуть-чуть – больше Москаленко не позволил, мол, впереди долгий путь, – и легли спать. В охранение пошли я и Васька с его пулеметом, через четыре часа нас должны были сменить прапорщик и особист, из чего я сделал вывод, что Шевкун решил совместить приятное с полезным и поработать с бедным Колей. Хотя еще кто бедный... Коля еще тот мастер разговорного жанра, любого особиста заморит. Звездобол.

Я сел на поваленный ствол метрах в пятнадцати от костра, определив Васю с пулеметом на другую сторону лощины. А ведь прав Костик, всё тут очень подозрительно. Конечно, насобирали они людей хоть и случайных, а рисковых. Хотя медицинская эта фишка... Но чего во мне такого уникального? Человек как человек, мыслей не читаю, бензином не ссу, молнии из глаз не вылетают... Что они там такое нашли необычное? Или врут, суки? Рисковые люди, да: Костик – морпех, лагерник; лейтенант – малый не дурак и опять же с опытом; я, без лишней скромности скажем, вообще герой... Коля, правда, строитель, но уж больно мудрый тип, явно не без изюминки. А вот наши спутники... Васька – дурак, и уши холодные. Вот уж точно расходный материал – подай-принеси, вопросов лишних не задавай, ежели что – получи по рылу. Доктор есть доктор, без него нельзя, вдруг ранят кого или у господ офицеров понос приключится. А вот особист и Москаленко и есть в самом деле ядро группы. Они всё знают и не собираются вводить в курс дела остальных. И очень даже неизвестно, что они с этими остальными собираются сделать, когда надобность в них отпадет.

Ну, уж я-то просто так не дамся.

Хотя медицинские эти штучки... Или в самом деле по ним всё просчитывали? Тогда куда ж мы идем? В какие гребеня? Мама моя родная...

Наши четыре часа прошли незаметно, я и задремать-то не сподобился, да и комары не давали, и, когда прапорщик Коля подошел меня сменить, я спросил:

– У тебя выпить не осталось?

– Плещется что-то во фляжке, – смутно ответил Коля.

– Дай-ка глотну. А то бессонница долбит...

Во фляжке плескалась примерно половина, и я сделал два больших глотка, прикинув, что Коле хватит. Прапорщик скаредно хмыкнул, но ничего не сказал.

Я лег у еле-еле мерцавшего во тьме костра и закрыл глаза. Спать не хотелось, хотелось жрать. Я сел, порылся в своем вещмешке, нашел сухарь и принялся грызть. И не заметил, как заснул прямо с недоеденным сухарем в руке – словно провалился.

В последнее время я видел в основном батальные сны, и сегодняшняя ночь не стала исключением. Разгром колонны на Военно-Грузинской дороге я помнил в деталях, и все эти детали продемонстрировал сейчас мой мозг.

Тогда мне повезло, как повезло и под Черниговом. Наш танк застрял между двумя подбитыми машинами и судорожно дергался взад-вперед, пытаясь выбраться. Наконец мы столкнули передний «Т-90» на обочину и стали потихоньку продвигаться вперед, и тут начали бомбить. Почему лейтенант с простой фамилией Иванов скомандовал покинуть машину, я уже не помню. То ли повредили нас, то ли просто зассали... Но только очнулся я метрах в сорока от танка, вжавшись в битый песчаник, а рядом валялась чья-то голова в танковом шлеме. Я не стал терять время на установление личности погибшего, пусть этим похоронная команда занимается, а взял ноги в руки и стал драпать вместе с отходящими остатками колонны. С километр я просто бежал, спотыкаясь об исковерканные железяки и трупы, падая, рожу в кровь разбил, а потом меня взял на броню БТР с номером 213. До смерти запомню номер, потому что два промахнули мимо, а этот остановился. Из люка торчал старший сержант со звездой Героя России и страшно матерился. Кричал, чтоб я быстро лез на броню, поминал маму, папу, всех родственников... Потом я узнал, что сержанта звали Володя Красинский и получил он Героя за какую-то очередную чеченскую кампанию, а погиб он чуть позже, поймали его каким-то образом в Панкисском ущелье и голову на хрен отрезали. Вроде прислали потом родителям с оказией, в засоленном виде.

А я с ним и поговорить-то не успел...

8

На исходе второго дня совместного пути нам встретился местный житель. Это был мужик неопределенного возраста – я бы сказал, где-то под шестьдесят, но хрен их знает при ихней жизни – в резиновых бахилах от костюма химзащиты, ватных штанах и грязном, рваном пиджаке на голое тело. На голове у мужика была армейская панама с украинским трезубцем, а на плече болтался автомат, старый «калашников» калибра 7,62 с деревянным прикладом. За плечами эта сука тащила тяжелый мешок.

Налетели на него мы с Костиком и особенно не церемонились. Автомат мужика полетел в одну сторону, сам он, сбитый ударом приклада, – в другую. Вояка был еще тот: мало что старый, так еще и здорово выпивши. Костик сильно разбил ему скулу, и теперь мужик сидел в папоротниках, утираясь и что-то сердито бормоча.

Особист обрадовался: какая-никакая, а добыча. Пока мы ковырялись в консервах, радуясь нежданному привалу, Шевкун колол мужика. Колоть его было и не надо, мужик сам обиженным тоном рассказывал всё, что знал и о чем догадывался. Шел он из Рожновки в некое Ивашино к троюродному брату, нес швейную машинку чинить. Машинка лежала тут же, в мешке. Подольская швейная машинка, у мамки такая была.

– А далеко до Рожновки? – спросил особист солидно.

– Каламетров восемь, – сказал мужик, сопя. – По тропе если.

– А до Ивашина?

– До Ивашина каламетров двенадцать еще, оно справа осталось.

– Ясно. В Рожновке народу много живет?

– Пять семей да бабок трое. А в Ивашине поболе, там семей двенадцать. Можеть, двадцать, примаки ищо... И трактор у них есть гусеничный. «ДТ».

– Автомат где взял? – задал банальный вопрос особист.

Мужик пожал плечами:

– Да тут валяется по лесам... В Монастырском на танке пашут, из болота вынули и пашут... – Мужик согнал крупного комара, лепившегося на свежую кровь. – Автоматов ентих в свое время собирали мешками. Только они без надобности, автоматы. Сеялку ба...

– Ясно, – повторил Шевкун. – Ладно. Сеялку вам...

Он сверился по карте, убрал ее в сумку и деловито, без лишних движений застрелил мужика из своего пистолета. Мужик упал на бок в папоротники, не издав ни звука. На него сразу накинулись муравьи – крупные, с ноготь, коричневые, я таких раньше не видел. Мутанты, что ли?

Я отвернулся, не стал глядеть, как муравьи грызут дохлого мужика.

– Может, можно было... – начал было доктор, но Шевкун застегнул кобуру и покачал головой:

– Установка – никаких свидетелей. Нельзя было.

– А выстрел-то могли и слышать, – сухо заметил наш лейтенант словно в пространство. – Восемь километров...

– Думаешь, мало тут по лесам стреляют? – спросил Шевкун. – Мешками автоматы собирали.

Как выяснилось, лейтенант был прав на все сто. Выстрел, конечно же, услышали. Взяли нас ночью, подобравшись совсем незаметно, начав с часовых. Меня долбанули по голове чем-то деревянным, от чего я вырубился и очухался только валяясь связанным по рукам и ногам на какой-то вонючей соломе. В темноте поодаль отчетливо хрюкала свинья.

– Живой кто есть? – спросил я, сплюнув накопившуюся в горле соленую засохшую дрянь.

– Есть, – отозвался прапорщик. – Все живые, только побитые. Ты как там, Валерьян?

– Хреновато. Башка болит, окостенел весь... Кто ж это нас?

– Полагаю, местные жители. Ивашино либо Рожновка... Волокли далеко, так что, наверное, Ивашино. И трактор вроде тарахтел с час назад.

– Вот мужик нам боком и вышел, – добавил невидимый Костик. – Твари, два зуба выбили. И руку вывихнули, кажется...

– А что это господа офицеры молчат? – осведомился я.

– Все в говне свином, вот и молчат, – это ответил Шевкун. Судя по невнятной речи, он то ли прикусил язык, то ли ему челюсть свернули. Так ему и надо, падле.

– Что делать будем? – поинтересовался я.

– Валяться, – буркнул Костик. – Повязанные все, как гуси, что нам делать еще-то...

– Валяться, – передразнил прапорщик. – Удавят за милую душу эти селяне хреновы... Надо развязываться как-то. Ну-ка посмотрите, у кого там руки послабже связаны? Столько народу, явно кого-нибудь связали плохо.

Все начали кряхтеть и ворочаться, проверяя свои путы. Наконец, доктор сказал удивленно:

– А знаете, получается. У меня как-то слабо... понапутано тут... Намотано...

– Дергай тогда сильней, только не затяни, – рыкнул Москаленко.

Доктор повозился минут пять, потом радостно пискнул и сообщил:

– Готово. Нет, в самом деле готово!

– Так не сиди, нас развязывай, – велел Москаленко.

Доктор подобрался к нему, и через некоторое время все мы сидели и растирали запястья. Костик плевался кровью и пристраивал на перевязь из куска тряпки свою вывихнутую руку, которую доктор быстренько вправил.

– Ну, пидоры! Ну... – рычал Костик, пока Шевкун его не успокоил:

– Хорош матюкаться. Думать надо, что дальше делать.

– Хули думать, прыгать надо... – мрачно процитировал Костик старый анекдот про прапорщика, но замолчал.

Москаленко, шелестя соломой, полез осматривать бревенчатые стены сарая, вернулся недовольный.

– Никаких тебе дырок.

– А вот сейчас придут за нами, мы им зубы и посчитаем, – сказал наш боевой прапорщик, но доктор возразил:

– А если у них автоматы? Положат всех в хлеву...

– И ладно, и черт с ними, – не унимался прапорщик. – В хлеву так в хлеву. Не хватало еще колхозников этих немытых бояться...

– Тихо. Идет кто-то, – предостерег лейтенант, карауливший у дверей. Все разлеглись, где были, завернув руки за спины.

Залязгали железяки, со скрипом отворилась большая дверь, и в хлев вошел мужик с автоматом. За ним – второй, стал на самом пороге, чтобы держать всё помещение под контролем. Колхозники-то колхозники, но борьба за выживание, знать, научила...

– Лежите? – спросил первый мужик, толстый, с выпяченными губами. К нижней прилипла потухшая самокрутка.

– Лежим, – отозвался Москаленко.

– А зачем Мишаню убили, братана моего?

– Неудачно попался. Мы люди военные, ты уж не обессудь, – сказал Москаленко.

– Не обоссуть... – Мужик сплюнул самокрутку, растер сапогом. – И не обосруть... Будем мы вас, робяты, кончать. Не нужны вы нам такие крученые.

– А может, добром разойдемся? – спросил Москаленко.

– А што с вас добром взять? И так всё взяли, хе-хе... Разве отодрать вас, да баб у нас еще мало-мало осталось, да и противно...

– Ну и соси ты хер, как мишка лапу. Давай, лейтенант, – сказал будничным тоном Москаленко, и лейтенант грохнул сапогом в дверь.

Тяжелая воротина ударила не ожидающего подвоха второго мужика и выпихнула его на улицу, а Москаленко и я одновременно бросились на толстого. Несколько секунд мы выкручивали автомат из его рук, потом еще несколько секунд вырывали друг у друга, пока Москаленко, наконец, не рявкнул:

– Сержант!

Я опомнился, выпустил автомат и, чтобы сорвать зло, пнул упавшего на колени толстяка. Тот что-то забормотал и повалился на бок.

Второй мужик как раз отворил дверь и сунулся внутрь, посему получил пулю. Упавший автомат подхватил лейтенант.

– Так их! – завопил Костик. – Бей пидарню!

Выстрелы, конечно же, слышали, и вся деревня сбегалась сейчас к нашему хлеву. Выбор был невелик: сидеть тут и ждать, пока хлев подпалят, либо прорываться. С двумя автоматами это было вполне возможно. Наскоро пристрелив толстого, хватавшего нас руками за ноги и оравшего в голос что-то про деток, мы выскочили наружу. Лейтенант и Москаленко тут же усмирили короткими очередями сбегавшихся селян, попрятавшихся за заборами и за углами хат, и все, не сговариваясь, побежали к большому беленому дому, возле которого стоял допотопный оранжевый трактор «ДТ». Это, видимо, был сельсовет, или как там он могу них теперь называться.

Рассудили мы верно: всю нашу амуницию стащили сюда и заперли в кладовке. Это разъяснил нам взятый в плен мужичонка с одной ногой.

– Я ж свой, – бормотал он, шаря в столе связку ключей. – Я ж в связи служил... Ефрейтор...

Заслуженного ефрейтора связи мы трогать не стали, просто заперли в той же кладовке. С улицы кто-то пальнул по окнам, но это нам были семечки. Теперь оружия хватало. Жратву, правда, растащили, но не собирать же ее теперь по домам... И гранатомет неизвестно где – нету гранатомета в кладовке. А без него плохо. Пока они, положим, перепугались, а ну как местный Рэмбо додумается, что нас не так уж много и мы в хате сидим? У них небось и ручные гранаты есть, кроме нашего-то гранатомета...

Распахнув ударом ноги входную дверь, Москаленко крикнул:

– Эй, уроды, слышите меня? Если будете стрелять, устроим вам козу на возу: трактор взорвем к чертям свинячьим и народу положим немерено! Уяснили? Как будете без трактора? На бабах пахать?

– На жабах, – хмыкнул Костик.

Некоторое время снаружи напряженно молчали, потом густой бас отозвался:

– А чего надо, командир?

– Мы тихо-мирно уходим, а вы нам не мешайте. Провожатого дайте, а то черт вас знает, куда нас затащили... Идет?

– Идет, – сказал бас без промедления. – Выходьте.

– Хитрый ты хрен, – заорал прапорщик. – Давай сперва провожатого! А то сейчас гранату в трактор кину, и капец!

Спустя минуту в сельсовет осторожно заглянул пацан лет двенадцати.

– Я вот он, дяденьки, – испуганно сказал он.

– Ты, что ли, провожатый? – спросил Костик.

– Я.

– Ладно.

Москаленко вывел пацана на крыльцо, сунув ему в спину ствол автомата, и громко сказал:

– Если пацана не жалко, можете стрелять.

– Идите уж, – сказал здоровый дядя в телогрейке, выходя из-за угла горелого сруба. В руке дядя держал наш гранатомет.

– Не надо было нас трогать, всё бы миром и кончилось, – наставительно сказал доктор.

– А Мишаню нашто убили? – спросил дядя.

– Попался не ко времени ваш Мишаня. Я лично против него ничего не имел.

– То-то и оно, – пригорюнился дядя. – Ну идите ж вы быстрей, пока кто глупостей не сотворил.

– Гранатомет отдай, – сказал прапорщик.

– Гранатомет не отдам, – покачал головой дядя. – Там граната одна всего осталась, вам ни к чему, а нам в дело.

– Откуда одна?! – возмутился прапорщик. – Много было!

– Слушай, мужик, что ж мне врать? – обиделся дядя. – Можеть, скрал кто из наших, но у меня вот одна. Не берите греха надушу, оставьте волыну.

– Волы-ыну... – пробурчал прапорщик. – Хер с тобой, будем теперь торговаться... Счастья вам, колхозники. Вы хоть этой гранатой звезданите куда надо.

К выходу из деревни мы шли настороже, но ничего не случилось. Пацана жалели, наверное. Да и при оружии мы теперь были, а кресты, похоже, в сравнении с нами всё же не бойцы.

– Звать тебя как, чучело? – спросил Костик.

– Толик, – сказал пацан.

Отойдя от деревни километра на два, мы сделали кратковременный привал, во время которого Москаленко набил морду Васюне, проспавшему на часах и фактически сдавшему нас селянам. Никто за Васюню не заступался, он и сам понимал вину и только покорно поднимался, вновь и вновь подставляя лицо зуботычинам. Москаленко бил умело, чтобы не повредить глаз и не сломать челюсть, но чтобы было больно.

Толик смотрел на происходящее с ужасом.

– Такая штука армия, Толик, – сказал лейтенант, натужно кашляя. – А ну как твои землячки нас бы сонными порешили? Хорошо еще, что просто связали... Чего с нами сделать хотели, а?

– Работать бы заставили... – пробормотал Толик.

– А убить обещали.

– Пугали, – уверенно сказал Толик. – На хрена вас убивать? Пользы-то нету никакой...

– Ты не бойся, пацан, – обратился к нему Москаленко. Капитан улыбался и был почти похож на человека. – Мы тебе ничего не сделаем, отпустим километров через двадцать, вернешься домой, и все дела.

Пацан, по-моему, не поверил, но мы его действительно отпустили, и даже не через двадцать километров, а гораздо раньше. Когда отряд вышел на широкую наезженную лесную дорогу, Москаленко довольно хекнул и велел Толику убираться. Тот пошел, оглядываясь, а метров через двадцать так рванул, что только пятки сверкали. Кто-то, кажется, прапорщик, залихватски свистнул ему вслед, но Шевкун невнятно заметил:

– Я те свистну!

Честно говоря, я думал, что Толика убьют, и был искренне рад, когда этого не случилось.

Потом не было ничего интересного. Шли, шли, шли, жевали сухари, завалявшиеся у доктора в сумке (его сумку с медикаментами мы спасли). Прапорщик взялся было рассказывать анекдоты, первый рассказал и впрямь смешной, а потом пошла всякая древняя муть, и Шевкун велел ему заткнуться. Прикушенный язык, кажется, сильно испортил ему настроение.