Текст книги "Пушкин: однажды и навсегда. 10 лекций для проекта Магистерия"

Но все это впереди – пока еще Пушкин очень близок к декабристам, он общается с ними в Кишиневе и в своих поездках в Каменку и Киев. Поэт дружит с Раевским, общается с Пестелем. Он все еще молодой вольнодумец, ему все еще кажется, что та революция, которая впереди, – это благо.

Однажды за столом у Инзова он рассказывает разницу между прошлым временем и текущим. «В прошлом времени, – говорит он, – народы воевали друг с другом. В нашем веке все иначе, теперь народы воюют не друг с другом, а со своими правительствами, с монархией, и в этом благо». Но Инзов быстро переводит разговор на другие темы. Тут важно понять, что Пушкин еще не самостоятелен в своих взглядах. Все его приоритеты, так скажем, западные. Он будет следить за революциями на юге Европы: в Греции, Италии, Испании. Он всюду на стороне народов, против правительств. Он сильно упрощает историю.

Тени в волшебном фонаре

И в этом нет ничего удивительного. Не говоря уже о том, что ему мало противостояния по отношению к общему мнению, он еще и ведет разгульную жизнь. Бесконечные романы и бесконечные ернические стихи – все это известно, и все это тоже Пушкин, и не надо это замалчивать. В частности, он пишет знаменитую поэму «Гавриилиада», которая, конечно же, далеко не только за пределами приличий, но и нецензурна. Он стесняется потом этой поэмы, в конце 20-х годов он пытается собрать все разошедшиеся рукописные экземпляры и сжечь их. Когда один из приятелей хвалит «Гавриилиаду», Пушкин одергивает его и говорит: я стыжусь этой вещи, а ты думаешь, что ты, мой друг, меня хвалишь. Наоборот, если бы ты ругал «Гавриилиаду», я бы понимал тебя лучше и больше. Но это был уже другой этап его жизни.

Тем не менее, если отвлечься от наполнения поэмы конкретными мыслями и картинами, то это замечательные стихи (в чисто стихотворческом плане), там много любопытного. В частности, в первых же ее строках приводится один образ: архангел исчезает из взора героини и автора, подобно тени в волшебном фонаре. Это очень важная вещь из пушкинского предметного мира. Оказывается, в мире Пушкина – и в детстве, и потом – очень большую роль играл волшебный фонарь. Эти туманные живописные картины, которые проецировались на экран, – далекий прообраз кинематографа и слайдов. Пушкин обретает зримый образ всего мира, потому что сегодня волшебный фонарь показывает виды Парижа, завтра – виноградники Италии, послезавтра – норвежские фьорды, выход монарха из церкви и так далее. Любимое зрелище поэта и его современников, где, может быть, впервые люди сталкиваются с какой-то более или менее виртуальной реальностью, – это тени волшебного фонаря.

Английский и молдавский

Пушкин очень быстро шагает вперед в своем понимании мира, в становлении системы ценностей. В частности, он совершенно заворожен Байроном, произведения которого всегда у него под рукой. Он учит не только английский язык, но и молдавский, что тоже очень характерно, потому что Пушкину нужна свобода общения с местными жителями. Так что складывается разносторонняя картина его жизни.

С другой стороны, нетрудно понять, что когда путешествие приводит Онегина на юг, то он ведет там тот образ жизни, какой вел и сам Пушкин. Их миры в наибольшей степени пересекаются в Одессе, но и южный период в целом оказал влияние на содержание «Онегина», как, впрочем, и на другие произведения, написанные в ссылке.

Вот простой пример: в Кишиневе Пушкин пишет довольно свободное восьмистишие, посвященное М. Е. Эйхфельдт. Эта дама – одна из его кишиневских пассий:

 
Ни блеск ума, ни стройность платья
Не могут вас обворожить;
Одни двоюродные братья
Узнали тайну вас пленить!
Лишили вы меня покоя,
Но вы не любите меня.
Одна моя надежда – Зоя:
Женюсь, и буду вам родня.
 

Дама отвергает его ухаживание, и он, кажется, готов жениться на ее сестре, чтобы быть ей родней, чтоб быть ей ближе. А ведь это история Дантеса, которая возникает в сознании Пушкина еще за десятилетия до приезда француза. Быть может, когда он выдвигает свои претензии Дантесу, он вспоминает и эту историю. В пушкинском мире все связано: все не обрывается на каком-то событии, а продолжается – и в творчестве, и в биографии.

Список литературы к главам 1 и 2

1. Анненков П. В. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху. 1799–1826. – СПб., 1874.

2. Гиллельсон М. И. От арзамасского братства к пушкинскому кругу писателей. – Л.: Наука, 1977.

3. Двойченко-Маркова Е. М. Пушкин в Молдавии и Валахии. – М.: Наука, 1979.

4. Иезуитова Р. В., Левкович Я. Л. Пушкин в Петербурге. – Л.: Лениздат, 1991.

5. Кушниренко В. Ф. «В стране сей отдаленной». Летопись жизни А. С. Пушкина в Бессарабии./…/ С 20 сентября 1820 г. по 16 июля 1824 г. – Кишинёв: Лит. Артистикэ, 1990.

6. Легенды и мифы о Пушкине. Сб. статей. Под редакцией М. Н. Виролайнен. ИРЛИ РАН. – СПб.: Академический проект, 1994.

7. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. 1799–1826 / Сост. М. А. Цявловский. – Л., 1991.

8. Листов В. С. Новое о Пушкине. – М.: Стройиздат, 2000.

9. Манн Ю. В. Русская литература ХIХ века. Эпоха романтизма. – М.: Аспект-Пресс, 2001.

10. Михайлова Н. И. Психея, задумавшаяся над цветком. О Пушкине. – М.: ЛУЧ, 2015.

11. Новиков И. А. Пушкин в Михайловском. – М.: Художественная литература, 1974.

12. Путеводитель по Пушкину. – СПб.: Академический проект, 1997.

13. Руденская М. П., Руденский С. Д. С лицейского порога. Выпускники Лицея. 1811–1917. – Л.: Лениздат, 1984.

14. Смирнов А. А. Романтическая лирика А. С. Пушкина как художественная целостность. – М.: Наука, 2007.

3. История Петра I и развязка трагедии

Пушкин ищет ссоры

Примерно за год до смерти Пушкин очень удивлял своих друзей. Внешне, со стороны, его положение было прекрасно, даже блистательно.

Он пользовался вниманием государя и выполнял его задание написать историю Петра Великого, носил придворное звание, был мужем красавицы-жены. Чего же боле?

А между тем все отмечали какие-то странности в его поведении. Он был нервен, раздражителен, все было не по нему, он со всеми ссорился. Например, зимою и весною 1836 года он посылал бессмысленные вызовы на дуэль людям, которые вряд ли были перед ним виноваты – дипломату Семену Хлюстину, члену государственного совета Николаю Репнину, чиновнику Сологубу, к которым он, так скажем, придирался. Они не хотели его обидеть и не обижали, но, тем не менее, он требовал от них извинений и объяснений, грозился вызовом на дуэль. И все три дуэли были, слава богу, предотвращены. Друзья Пушкина примирили противников и, собственно говоря, дуэлей не было.

Но вообразим себе странную картину: допустим, что какая-то из этих дуэлей состоялась. Страшно сказать и трудно представить, но, предположим, Пушкин был убит на дуэли одной из этих трех персон. Если бы это случилось, то сегодня кто-нибудь вспомнил бы о романе кавалергарда Дантеса со светской дамой Натальей Николаевной Пушкиной? Быть может, это свидетельствует о том, что сам смысл дуэли был далеко за пределами этой пошлой любовной истории, происшедшей в светском обществе. Тем более что зимой 1836 года этот роман еще и не начался. Все произошло позже – летом, не говоря уже о том, что зимой Наталья Николаевна была довольно глубоко беременная, ей было не до романов. Дуэльная картина под влиянием всех этих фактов очевидным образом рушится.

Разговор с Вульфом осенью 1827 года

Для того чтобы понять, что произошло на самом деле, придется отступить лет на десять назад и мысленно перенестись в осень 1827 года, в село Михайловское, где Пушкин живет уже после ссылки, свободным. К нему приезжает близкий приятель, Алексей Николаевич Вульф, студент Дерптского университета. Во время обеда и после – за игрой на бильярде – происходит дружеская беседа, которая оказывается судьбоносной. Почему-то она посвящена Карамзину, покойному историографу, ушедшему из жизни недавно, в прошлом году. Пушкин, среди других соображений о Карамзине, говорит: Как же так? Карамзин такой замечательный писатель, почему так сухо написал первые века русской истории?

И в этой беседе возникает мотив соперничества с Карамзиным. Пушкин рассказывает Вульфу, что он собирается написать русскую историю XVIII века, от Петра и его преемников до Александра, или, может быть, даже до нынешнего царствования, царствования Николая I. Это ближайшие творческие планы. В частности, он говорит о том, что в его задачу входит собственное сочинение об истории Петра. «Я непременно напишу историю Петра», – вот что сообщает Пушкин Вульфу. Запомним это его желание и пойдем дальше.

Заговор друзей

Проходит четыре года, Пушкин женат, живет в Царском Селе с молодой супругой, пишет сказки и испытывает очень редкое в его жизни состояние полного счастья. Фон этой истории, конечно, весьма сложный, потому что развивается сначала восстание в Париже 1830 года, потом польское восстание. Все это не способствует хорошему настроению. Но Пушкин как будто ничего не замечает, он счастлив.

Однако же как настоящий дворянин он испытывает некий вызов судьбы. Положение в мире неспокойное: государю приходится бороться и с холерной эпидемией, и с польской революцией, и с еще очень многими обстоятельствами. А он, дворянин Пушкин, не служит. Это не в традициях дворянства, не в традициях семьи, которая в течение многих лет служила государям в битве и совете.

И вот кружок его друзей при дворе, в который, конечно, входит фрейлина Александра Россет, Василий Андреевич Жуковский и еще некоторые персоны, полагает, что нужно Пушкина ввести в службу. Но это не так-то просто сделать, потому что если государь вызовет Пушкина в свой кабинет и предложит ему службу, то тот не сможет отказаться, так как просьба государя – это всегда приказ. И поэтому был разработан очень странный план.

«Что пишешь, Пушкин?»

Однажды утром, в летний день 1831 года, в аллее Царскосельского парка встретились две прогуливающихся пары, Александр Сергеевич Пушкин, отставной чиновник, с женой Натальей Николаевной, и государь император Николай Павлович со своей супругой, императрицей Александрой Федоровной. Пока дамы щебечут о своем, отступив на несколько шагов, государь беседует с Пушкиным. Он задает невозможный вопрос, который нельзя задавать писателям: «Что пишешь, Пушкин?». Но Пушкин доверчиво рассказывает о том, что пишет он сказки, а вообще все хорошо: женат, счастлив, живет в Царском Селе, прячась от петербургской холеры.

Почему-то разговор переходит на Петра Великого, и государь говорит Пушкину, что он собирается получить в Голландии домик Петра Великого и перевезти его в Петербург.

– О, – говорит Пушкин, – тогда, Ваше Величество, назначьте меня дворником в этом доме, – показывая, что Петр Великий для него такой же кумир, как и для императора.

Государь смеется и говорит:

– Хорошо, но пока что напиши историю Петра, назначаю тебя историографом и допускаю в секретные архивы. Служи.

Пушкин не оценил того, что произошло. Он сначала на вершине счастья: государь лично поручает ему очень престижную работу и назначает на место самого Карамзина. А ведь Царское Село очень хорошо помнит: еще несколько лет назад, когда на престоле сидел Александр I, Карамзин тоже жил в Царском Селе. Весь городок знал – царь начинает свой день с того, что подходит к домику Карамзина, стучится в окно, и господа выходят на прогулку. О чем говорит Карамзин с Александром – никто не знает, но все смертно завидуют Карамзину из-за этой беседы, с которой царь начинает свой день. Никто не подвергает сомнению право Карамзина на такое положение, оно завоевано «Историей государства Российского», историческими трудами. И вот Пушкин видит себя новым Карамзиным, который царю наперсник, а не раб, и это положение ему кажется крайне престижным.

Новый историограф

С января 1832 года Пушкин начинает работать в архивах, получать жалование, и таким образом жизнь его определяется. Теперь он – историограф. Эта новость чрезвычайно удивляет светское общество и в Петербурге, и в Москве.

– Пушкин на месте Карамзина? Невозможно! Кто такой Пушкин? Он ведь поэт, он ведь кумир легкомысленных барышень и ветреных молодых людей. И вот он будет писать историю самого Петра Великого, который, так скажем, образец для государя. Вот это доверяют Пушкину?

И основной отклик света: «Не справится! Он не Карамзин, он не способен к такой повседневной исторической работе в архивах, к сопоставлению источников. Господь с вами! Не получится». Один из чиновников даже говорит: Пушкин в архивах? Это просто пустили козла в огород. Так невозможно.

С этого момента написание истории Петра для Пушкина становится вопросом престижа, вопросом чести. Он забрасывает все на свете. Каждый день он ходит работать в разные архивы. Это отдельный рассказ – о том, как Пушкин трудится над историей Петра. И когда проходит год с начала этой работы, а потом и второй год, Пушкин начинает понимать, что он взялся за дело, которое ему не под силу. Талант Карамзина – отрешиться от всего мира, забраться в келью исторического летописца, сличать источники – это свойство не его, Пушкина, таланта. Он скорее живет в мире своего воображения, художественного мышления, а труд историка – это все-таки не совсем его задача.

«Безумец бедный»

В 1833 году Пушкин отпрашивается в отпуск. Причиной служит то, что ему нечем дышать в Петербурге. Исторический труд и общественное неприятие его очень угнетают и, хуже того, ознакомившись с материалами по истории Петра в архивах, узнав, что о нем писали современники-иностранцы, печатавшие свои труды в свободной Европе, Пушкин начинает догадываться, что его вчерашний кумир – гораздо более сложная личность, чем ему, Пушкину, казалось.

Оказывается, что у Петра совсем не такая блистательная, скажем аккуратно, роль в деле царевича Алексея, в деле камергера Монса, в деле его первой супруги, царицы Евдокии, – то есть это совсем иной человек. Пьянство при дворе превосходит всякие пределы. Один из дипломатов пишет, что он ни разу в жизни не видел Петра трезвым, и нет повода ему не верить.

Пушкину страшно становится: за что он взялся? Потому что с него-то требуют, от него-то ждут апологетическую историю Петра, а ее можно написать, только покривив душой, только отрешившись от фактов. И под гнетом этого груза он отпрашивается в отпуск и уезжает в Поволжье, на Урал. Он еще не знает, что из этого получится: то ли история Петра, то ли история Пугачева, а может быть, и роман о Пугачевском восстании, будущая «Капитанская дочка», которая еще так не называется. Во всяком случае, Пушкин уезжает на несколько месяцев на Волгу и на Урал.

Но ему нет покоя. И нетрудно себе представить долгие осенние ночи в Болдине, куда он заезжает на обратном пути, где он не может отрешиться от мысли об этом ужасном Петербурге и той работе, которая его там ждет. И, может быть, именно там, во всяком случае, где-то близко к этому времени, рождается «Медный всадник» с его великим эпизодом о том, как бедного чиновника Евгения преследует этот медный всадник. И вот на бумагу ложатся великие строки:

 
И во всю ночь безумец бедный
Куда б стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал…
 

Это о ком? Только ли о чиновнике Евгении, близком по духу самому Пушкину? Может, это автобиографические строки? Может быть, это и о себе?

Попутно Пушкин сочиняет историю Пугачева. Это отдельная большая тема, но, во всяком случае, Пушкин доказывает если не свету, если не государю, то самому себе, что он способен писать исторический труд. Весь вопрос только в том, в каком отношении этот труд с его совестью. Сочиняя книгу о Пугачеве, он не грешит перед своей совестью. Эта книга – предупреждение своему сословию: вот что будет, если вы не будете относиться к крепостным мужикам как к людям. И это как раз то, что для него актуально, близко и живо, а вот история Петра оказывается мертвым, очень трудным сочинением.

Камер-юнкер

Вернувшись из Болдина, Пушкин опять окунается в светскую жизнь и по приезде сразу же получает удар. Государь присваивает ему звание камер-юнкера. Пушкин глубоко и серьёзно обижен этим назначением. Он всем говорит, что для него это стыдно, потому что такое звание присваивают молодым людям, а он – отец семейства, ему далеко за 30, и это не его место, не его должность. Но Пушкин лукавит. Он хорошо знает, что в звании камер-юнкера доживали седовласые старцы, маститые чиновники, и что в этом ничего неподобающего возрасту и стыдного нет. Он обижен другим. Государь показал, что место придворного историографа вовсе не так престижно, как во времена Александра, то есть, грубо говоря, он показал свету, что Пушкин – не Карамзин, что он вовсе не тот, за кого себя выдает: царю наперсник, а не раб. Нет, это не сбылось.

И свет злорадно сообразил: «Ага, мы же говорили, он не Карамзин, он этого не может, он не справится». Этот удар был для Пушкина чрезвычайно чувствительным, и очень скоро он подает в отставку. Но царь ее не принимает. Император говорит, что если Пушкин уйдет в отставку, то он лишит его звания придворного историографа, не разрешит доступ в архив и отнимет его задание написать историю Петра. То есть отношения царя с Пушкиным были бы прекращены, и потому Александру Сергеевичу приходится извиниться и забрать свое прошение об отставке.

После этого Пушкин с грустью понимает, что ему нечего делать при дворе. Если раньше он охотно бывал на придворных собраниях, на царских выходах, то теперь он начинает избегать государя. Ему страшно, потому что он получил задание написать историю Петра в 1831 году, а сейчас уже 1835, потом даже 1836 год.

Ведь и Пушкин, и государь знают, как работал Карамзин. Он писал главу «Истории государства Российского» и всеподданнейше предоставлял царю на прочтение. А Пушкин? Проходит пять лет – и ни строчки. И сплетни ходят, неудачный историограф становится, так сказать, притчей во языцех.

Уже возникает литератор Николай Полевой, который хочет написать историю Петра вместо Пушкина. А царь ему говорит: нет. Это задание дано Пушкину, и пусть он пишет. Пушкин прижат к стене, ему невозможно существовать, он просто прячется от государя, чтобы не попасться ему на глаза.

Убийственная работа

А между тем материалы, компрометирующие Петра Великого, в архиве Пушкина накапливаются. Он уже очень много знает, и его воротит от эпизодов, где Петр I разбивает зубы на допросах, где он присутствует при казнях, где он пьянствует, где он участвует в деле царевича Алексея, то есть катастрофа осознания Пушкиным личности Петра совершенно очевидна. И вот он приезжает в Москву якобы для работы в архивах, хотя в архивах он так и не работает. Он просто приезжает попрощаться со старой столицей, потому что чувствует, что та жизнь, которую он ведет, дальше продолжаться не может. И своему приятелю, актеру Щепкину, он говорит о том, что историю Петра написать нельзя: «Я не смогу ее представить государю, потому что мои знания о Петре не совместимы с моими понятиями о чести».

Несколько позже, к концу 1836 или к началу 1837 года, другому своему собеседнику на обычный вопрос, скоро ли они будут иметь счастье читать его историю Петра, Пушкин говорит: «Историю Петра написать нельзя, это убийственная работа». Он как бы проклинает день и час, в который взялся за это дело.

И вот наступает осень 1836 года. Примерно год тому назад Пушкин завершил конспектирование основной работы по истории Петра. Это известное в России сочинение Голикова «Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России». Конспект закончен, лежит на столе, но это еще далеко не книга. Пушкин вообще не понимает, что он сотворил, потому что Николай I прекрасно знает это основное сочинение Голикова, местами почти даже наизусть, и преподает наследнику-цесаревичу историю Петра как раз по многотомному Голикову. И Пушкин не собирается, конечно, повергать к стопам императора свой конспект, но дальше он двинуться не может.

Первый вызов

В последний год он пишет потрясающе важные вещи: выходит «Современник» со всеми его публикациями, выходит «Капитанская дочка», написано стихотворение «Памятник». Пушкин в расцвете своих сил, все получается, все идет. Не идет только история Петра.

И вот осень 1836 года – роман Дантеса с Натальей Николаевной. Все досужие языки Петербурга это обсуждают, всем это безумно интересно: очаровательный роман в духе французских романических сочинений, замечательно. Апофеоз: Пушкин получает анонимное письмо с намеками на роман Натальи Николаевны то ли с Дантесом, то ли с самим государем.

Но в этом письме есть одна деталь, которая, кажется, даже важнее, чем роман Натальи Николаевны, независимо от того, был он или не был. Все это пошлая история, которая мало интересна, как я думаю, в разговоре о гибели Пушкина. Этим письмом анонимный автор или авторы жалуют Пушкина историографом ордена рогоносцев. Это гнуснейший намек не только на связь Натальи Николаевны и Дантеса, но еще, быть может, на роман Екатерины I, жены Петра, с камергером Монсом, за то Петром казненным. То есть Петр оказывается таким же рогоносцем, как и Пушкин. Пушкин пишет не историю Петра, а историю рогоносцев – вот смысл гнусного послания.

И, конечно, Пушкин пылает африканской страстью, он готов вызвать на дуэль весь петербургский свет и в итоге, естественно, вызывает Дантеса – так называемый «первый вызов». Не будем обращаться к подробностям этого вызова. Они более чем известны, и один умный исследователь даже сказал, что о дуэльной истории Пушкина мы знаем гораздо больше, чем знал сам Пушкин. Бог с ними, с этими подробностями. Для нас важно только то, что друзьям, прежде всего Жуковскому, удается предотвратить эту дуэль. Свидетельством того, что все в порядке, является то обстоятельство, что в 20-х числах ноября 1836 года государь дает Пушкину аудиенцию.

Высочайшая аудиенция

Собеседники не оставили воспоминаний об этом разговоре: ни Николай, ни Пушкин не рассказали, что произошло. Единственное, что известно – в дуэльной истории Николай встал на сторону Пушкина. Он понял всю гнусность поведения господ Геккернов и никак Пушкина за дуэльный вызов не наказал. И вот здесь, как говорил Тынянов, кончается документ. Мы больше ничего об этом не знаем.

Но что, если Пушкину пришлось разговаривать с государем о дуэльной истории, и где-нибудь в конце аудиенции государь сказал: «Да, кстати, Пушкин, а как наша история Петра?» Пушкину нечего было бы ответить. С момента поручения императора прошло более пяти лет, с лета 1831 года ни строки Пушкин еще не представил. Александр Сергеевич должен был выйти из кабинета царя окрыленным, ведь тот остался на его стороне: обласкал, облагодетельствовал. Пушкин выходит из кабинета мрачным, неразговорчивым, замкнутым в себе и в страшном нервном состоянии, в котором он проведет ноябрь, декабрь и январь 1837 года. Все его друзья говорят о той страшной депрессии, в которой он находится. Есть свидетельство, что когда у него за спиной падает книга, он взрывается и оборачивается, как от выстрела, – в таком он нервном напряжении.

Дуэль как спасительный выход

И вот тогда он опять возвращается к мысли о дуэли. Ведь государь, не отпустивший Пушкина в отставку, держит его на службе, а дуэль – спасительный выход, потому что далеко не все дуэли кончались смертельным исходом. Важно было не это. Важно было получить наказание за дуэль, а наказанием стандартно служила смертная казнь, отменяемая государем, после чего дуэлянта отправляли в имение, в отставку. В Михайловское? Какое счастье!

Я не берусь утверждать, что Пушкин погиб только из-за истории Петра. Обстоятельства сложились так, что это был туго завязанный узел, в котором нить истории Петра оказалась одной из самых суровых. Пушкин рассчитывал, что за дуэль получит отставку, ссылку, и вот там, в ссылке, будет совершенно свободен в смысле своего творчества, он не станет писать официальную культовую историю Петра, он будет писать все что угодно, вплоть до биографии Петра, но такой, какую он видит сам. Это была бы совершенно другая история Петра.

Завершая этот сюжет, я должен напомнить об одном документе, который кажется мне ключевым. После смерти Пушкина его бумаги были опечатаны, и по поручению государя и Бенкендорфа конспект многотомного Голикова – это самый длинный автограф Пушкина – был писарским почерком аккуратно скопирован и представлен государю как история Петра, написанная Пушкиным.

Ни Бенкендорф, ни царь, по-видимому, не поняли, что это голиковский конспект, а государь, пролистав эту рукопись, начертал на первой странице свою резолюцию: «Сия рукопись быть опубликована не может, потому что в ней много неприличных выражений о Петре Великом». Там действительно были затронуты реально понимаемые Пушкиным темные стороны истории Петра, и Пушкина надо было бы наказать. Но он уже не был подсуден земному суду.

И вот документ, которым можно завершить этот сюжет – донесение вюртембергского посланника в Петербурге, Людвига фон Гогенлоэ, своему министерству иностранных дел, своему правительству: «Здесь много говорят о дуэли и смерти Пушкина, он погиб на дуэли, но реальная причина его смерти состояла в том, что царь обязал его исторической работой в архиве, которая должна была отвратить его от сочинений противоправительственных».

Список литературы

1. А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2-х тт. Вступ. статья В. Э. Вацуро. Пушкин в сознании современников. С. 5–39. Т.2. – М.: Художественная литература, 1974.

2. Абрамович С. Л. Пушкин в 1836 году (предыстория последней дуэли). – Л.: Наука, 1984.

3. Анекдоты из сочинения И. И. Голикова «Деяния Петра Великого…», отмеченные историографом А. С. Пушкиным. – М.: Планета, 2015.

4. Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина /…/ – СПб., 1856. (Факсимильное воспроизведение. – М., 1985).

5. Вершинина Н., Глувко О. Пушкин в движении культуры: проблемы поэтики и творческие параллели. Монография. – Саранск, 2013.

6. Герштейн Э. Г. К истории смертельной дуэли Пушкина (Критические заметки) // Лица. Биографический альманах. Т. 6. – М.; СПб., 1995. С. 168–169.

7. Левкович Я.Л. В.А. Жуковский и последняя дуэль Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XIII. – Л.: Наука, 1989, с.146–156.

8. Листов В. С. Клио против Эвтерпы // Листов В. С. Новое о Пушкине. История, литература, зодчество и другие искусства в творчестве поэта. – М.: Стройиздат, 2000. С. 391–432.

9. Листов В. С. Пушкин: судьба коренного поэта. Монография. Большое Болдино – Арзамас, 2012, АГПИ, 2012.

10. Лотман Ю. М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Пособие для учащихся. – Л.: Просвещение, 1982.

11. Оксман Ю. Пушкин в работе над «Историей Пугачева» // Литературное наследство, тт. 16–18. – М., 1934. С. 443–466 (Репринт. – М.: Наследие, 1999).

12. Попов П. Пушкин в работе над «Историей Петра». Там же, с. 467–512.

13. Последний год жизни Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники. Сост., вступ. очерки, и примеч. В. В. Кунина. – М.: Правда, 1988. 704 с.

14. Пушкин А. С. История Петра. – М.: Языки русской культуры, 2000.

15. Пушкин А. С. Медный всадник. Изд. подготовил Н. В. Измайлов. – Л.: Наука, 1978.

16. Пушкин в письмах Карамзиных. 1836–1837. – М.; Л., 1960.

17. Сидоров И. Вокруг «Современника». А. С. Пушкин, В. Ф. Одоевский и другие осенью 1836 года // Пушкинский сборник. Сост. И. Лощилов, И. Сурат. – М.: Три квадрата, 2005, с. 63–86.

18. Сурат И. З. Вчерашнее солнце. О Пушкине и пушкинистах. – М.: РГГУ, 2009.

19. Разговоры Пушкина. Собр. С. Гессен и Л. Модзалевский. М., «Федерация», 1929. Репринтное воспроизведение. – М.: Политиздат, 1991.

20. Тархова Н. А. Жизнь Александра Сергеевича Пушкина. Книга для чтения. – М.: Минувшее, 2009.

21. Фомичев С. А. Пушкинская перспектива. – М.: Знак, 2007.

22. Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Изд. 2-ое. – Л.: Наука, 1988.

23. Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. 4-е изд. – М.: Книга, 1987.