Текст книги "Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы"

Глава четырнадцатая. Право и правда

Той же порой, когда Михаил Александрович силой утвердился в Твери, состоялось венчание в Серпухове Владимира и тверской княжны Марии. Молодых венчал местный иерей, еле стоящий на ногах от дряхлости. Сей обряд происходил в ветхой деревянной церквушке, приткнувшейся на взгорье близ бревенчатого княжеского терема, обнесенного тыном. Серпухов и городом-то было сложно назвать, с виду это была просто большая деревня, раскинувшаяся на Красной горке над сонной рекой Нарой при впадении в нее журчащей речки Серпейки.

Улочки Серпухова напоминали извилистые тропы, где с трудом могли разъехаться двое саней. Добротных домов в Серпухове было совсем мало, поскольку богатых бояр здесь не было, а купцы тут не селились из-за близости беспокойного Окского порубежья.

Спустя несколько дней после венчания Владимир уехал в Москву, куда его вызвал князь Дмитрий. Владимиру непременно надо было присутствовать на встрече его двоюродного брата с честолюбивым Михаилом Александровичем. Вместе с Владимиром отправилась в Москву и Мария Александровна, на которую возлагались немалые надежды в деле замирения ее беспокойного брата с московским князем.

Встреча Михаила Александровича и тверских бояр с юным Дмитрием и его приближенными состоялась на подворье Чудова монастыря, заново отстроенного после недавнего пожара и пахнущего свежеотесанными сосновыми бревнами. Две княжеские свиты расселись на скамьях вдоль стен напротив друг друга в просторной монастырской трапезной. Дмитрий и Михаил Александрович уселись на стулья с высокими спинками, между ними расположился в кресле с подлокотниками митрополит Алексей, одетый в длинную темную ризу, с высокой митрой на голове из черного бархата. Поверх ризы на груди митрополита висел большой серебряный крест. Правая рука седобородого Алексея сжимала посох с медным навершием в виде полумесяца, уложенного рогами вниз.

Михаил Александрович был облачен в длинное платно из фиолетовой узорной ткани. Это княжеское одеяние имело узкие рукава, благодаря клиньям, вшитым в боковые швы, платно заметно расширялось книзу. По краю подола и по вороту платно было отделано багряной каймой. Широкий пояс на тверском князе сверкал золотом и драгоценными каменьями, на груди у него лежала золотая цепь. На ногах были красные сапоги с загнутыми носками и с тисненым передом.

Мужественное красивое лицо тверского князя носило печать надменной задумчивости, его длинные волосы были тщательно расчесаны на прямой пробор, усы и короткая борода были аккуратно подстрижены. Взгляд его пронзительных темно-синих глаз то окидывал убранство скромно обставленной трапезной, то пробегал по лицам московских бояр, которые не смели встречаться взглядом с этим гордым и решительным человеком.

Рядом с могучим и широкоплечим Михаилом Александровичем юный московский князь смотрелся как-то невзрачно и совсем не мужественно. Да и одет был князь Дмитрий в обычное корзно, под которым виднелись белая льняная рубаха с узорным поясом и льняные порты, заправленные в желтые яловые сапоги. Ни драгоценного ожерелья, ни золотой диадемы, ни дорогих перстней на Дмитрии не было.

Среди приближенных князя Дмитрия находилась и Мария Александровна, сестра тверского князя. Она сидела на отдельной скамье рядом с Владимиром и Остеем. На этой же скамье сидел и отец Остея, литовский князь Федор Ольгердович.

Дмитрию хотелось, чтобы Михаил Александрович непременно обратил внимание на Федора Ольгердовича. Дмитрий знал, что тверской князь ищет подмоги против Москвы у Ольгерда. Так пусть он видит, что и на стороне московского князя тоже есть литовские князья!

Это заседание открыл митрополит Алексей, произнесший длинную речь, в которой он призвал Дмитрия и Михаила Александровича, позабыв обиды, сплотить свои силы для противодействия Орде, которая слабеет год от года. Со слов митрополита выходило, что русским князьям нужно воспользоваться ордынской «замятней» и, не тратя сил на междоусобицы, постараться сбросить ненавистное татарское иго.

Поддерживая митрополита, Дмитрий тоже высказался за то, чтобы прекратить всяческие усобицы, поскольку рознь между русскими князьями на руку литовцам и Орде.

Выслушав владыку Алексея и князя Дмитрия, Михаил Александрович заметил, мол, он вообще-то приехал в Москву, чтобы урядиться миром со своими родичами, кои не желают видеть его на тверском столе.

– Кабы не помощь из Москвы, – молвил Михаил Александрович, – то родичи мои не осмелились бы подняться на меня и моих сторонников, не вынудили бы меня уехать за подмогой в Литву.

Здесь же, на совете, присутствовал и Еремей Константинович, который вскочил со своего места, не дав договорить Михаилу Александровичу.

– Ты первым начал точить нож на дядю своего Василия Михайловича, злыдень! – выкрикнул князь Еремей. – Твои люди укрепили валами и стенами городок Старицу на волжском плесе вблизи от Твери. Понятно, с какой целью сие было сделано! Ты собирался из Старицы внезапно нагрянуть в Тверь, дабы изгнать оттуда своего дядю. И Вертязин ты тоже прибрал к рукам, негодяй!..

– Вертязин мне достался по завещанию твоего брата, – вскипел Михаил Александрович, обратив свой рассерженный взор на Еремея Константиновича. – Когда ты оспорил завещание своего покойного брата, то нас с тобой рассудил тверской епископ, отдавший мне право на владение Вертязином. Праведный суд епископа не устроил ни тебя, ни нашего дядю, поэтому вы оба помчались в Москву, где неправедным судом митрополита сумели добиться права на Вертязинский удел. – Михаил Александрович криво усмехнулся. – Хорошо творить неправедные дела, сидя на митрополичьей кафедре. Хорошо обвинять и судить всех неугодных князей, занимая великокняжеский владимирский стол.

Сказанное Михаилом Александровичем было встречено одобрительным гулом его боярской свиты. Сюда приехали те из тверских бояр, которые особенно сильно пострадали от бесчинств людей Василия Михайловича и Еремея Константиновича. Они обвиняли в алчности и различных злодеяниях не столько родичей Михаила Александровича, сколько их московских покровителей.

«Московский князь желает видеть Тверь слабой и покорной, поэтому он и сталкивает лбами наших князей! – возмущались тверские вельможи. – А митрополит помогает в этом князю Дмитрию, вмешиваясь во внутренние дела тверичей. Очевидно, что князь Дмитрий хочет подмять под себя всю Русь! Дмитрию мало того, что вся ордынская дань оседает у него в казне, ему нужна также безусловная покорность всех соседних великих и удельных князей!»

Не молчали и московские бояре, заявлявшие, что Михаил Александрович захватил тверской стол самоуправно, а не по отчине и не по дедине. По старинному родовому укладу преимущественное право владеть Тверью остается у Василия Михайловича, родного дяди Михаила Александровича. Если уж говорить о справедливости, то пусть Михаил Александрович владеет Вертязином, но уступит Тверь своему дяде.

Не соглашаясь с этими доводами московских вельмож, Михаил Александрович сказал им, что ныне мало кто соблюдает старинный родовой уклад, по которому брат наследует брату и у дяди есть преимущество перед племянником. В Смоленске, Рязани, Пронске и в других уделах княжеские столы передаются не от брата к брату, а от отца к сыну. Это же случилось и в Москве, ведь князь Дмитрий унаследовал трон от своего родителя Ивана Красного.

Московские бояре чуть ли не хором стали возражать Михаилу Александровичу, говоря ему, что по роковому стечению обстоятельств родные братья Ивана Красного умерли от чумы еще задолго до кончины его самого. Потому-то сын Ивана Красного и сел на московский стол, так как за ним осталось старшинство в роду Ивана Калиты.

– А каково тверским князьям мириться с тем, что Калитин род взял главенство над Русью не по родовому старшинству, но по милости ордынских ханов? – задал вопрос Михаил Александрович. – Что на это скажете, умники московские?

Это был самый больной вопрос и самая неразрешимая проблема во взаимоотношениях между Москвой и Тверью.

Поскольку ни Дмитрий, ни его советники не смогли сразу и внятно дать ответ Михаилу Александровичу, слово опять взял митрополит Алексей.

Седобородый владыка заговорил о том, что как бы ни был плох для тверичан Иван Калита, однако при нем Русь почти тридцать лет наслаждалась покоем. Татарские баскаки не тревожили русские земли своими набегами. При Симеоне Гордом тверичане были избавлены от уплаты ордынской дани. Симеон Гордый выговорил в Орде такое послабление для Твери, взяв в жены тверскую княжну Марию Александровну. Иван Красный сильно враждовал с Рязанью. Он мог бы разорить Рязанское княжество дотла, но не опустился до низкой и безжалостной мести, понимая, что Рязань есть щит от степных набегов для всей Руси.

– Такие благотворные плоды приносит решительность, согласуемая с трезвой умеренностью и милосердием; все это просматривается в делах и поступках московских князей, начиная с Ивана Калиты, – молвил митрополит Алексей, обращаясь к тверскому князю и его боярам. – Великому князю нельзя в своих действиях опираться токмо на старинный родовой обычай. Одной рукой ему приходится держать древнее родовое право, а другой рукой – правду, суть которой заключается в силе, потесняющей, когда надо, и закон. – Помолчав и задумчиво пошевелив лохматыми бровями, владыка Алексей назидательно добавил: – Все Мономашичи одинаково знатны: хоть тверские, хоть суздальские, хоть московские. Все они ростки одного славного рода, начало которому положил Всеволод Большое Гнездо.

Глава пятнадцатая. Разлад

Переговоры с тверским посольством длились не один день, все это время спорам и взаимным обвинениям не виделось конца. Московские и тверские бояре, в запале теряя чувство меры, порой начинали сыпать оскорблениями и вставать на дыбы друг перед другом. Тяжких обид у тверичей было гораздо больше, чем у московлян. Спор о выморочном Вертязинском уделе и о правах на тверской стол как-то незаметно перетекал в свирепую перебранку между тверичами и московлянами, которые под спудом гнева и раздражения начинали ворошить далекое прошлое, извлекая на свет неприглядные делишки давно умерших князей. В конце концов все зашло в неразрешимый тупик. Ни одна из сторон ни в чем не хотела уступать.

И тогда тысяцкий Василий Вельяминов предложил князю Дмитрию пленить Михаила Александровича и всю его свиту. «Дело сие, конечно, подлое, – признал тысяцкий, – зато весьма полезное для Москвы. В Твери опять вокняжится дружественный нам Василий Михайлович. Ольгерд же лишится ценного союзника».

Многие из советников Дмитрия согласились с Василием Вельяминовым. На этом фоне голоса тех бояр, кто выступил против подлого замысла тысяцкого, прозвучали разрозненно и несмело.

Дмитрий взял время на раздумье. Ему хотелось услышать мнение своих друзей. С некоторых пор Дмитрий стал совещаться по разным важным вопросам не только с боярской думой, но и со своими друзьями, называя их «младшим советом» или «молодшей дружиной».

В тот декабрьский вечер друзья Дмитрия, как обычно, собрались в его любимой светлице за длинным столом, застеленным белой скатертью. Никто из них, кроме Владимира и Остея, не имел доступа на заседания в Чудовом монастыре. Обо всем происходящем на переговорах с тверским посольством сверстники Дмитрия узнавали от него самого.

На этот раз Дмитрий опять не сообщил ничего нового и обнадеживающего, договориться с Михаилом Александровичем никак не удавалось, ибо его требования раз от раза все возрастали.

– Михаил Александрович не желает смириться с тем, что Тверь уже далеко не ровня Москве, – молвил Дмитрий, сидя во главе стола. – Наши уступки он одобряет, но сам ни в чем уступать не хочет. В общем, переговоры с тверским посольством завязли намертво, как телега в осенней грязи. – Дмитрий сделал долгую паузу, окинув взглядом лица друзей, устремленные на него. Затем он негромко произнес: – Сегодня Василий Вельяминов дал мне совет, как вернее покончить со всем этим. И не просто покончить, но и извлечь выгоду из этого.

Сидевшие по краям стола подростки насторожились. По глазам Дмитрия они поняли, что сейчас услышат нечто очень важное и секретное.

– Ну-ну? – заерзал на стуле нетерпеливый Федька Беклемиш. – Что там измыслил наш тысяцкий?

– Наверняка что-нибудь коварное, – усмехнулся румяный Федька Свибл, переглянувшись с Остеем.

– Не томи, брат, – сказал Владимир. – Чую, неспроста ты собрал нас здесь!

Чувствуя все возрастающее внутреннее напряжение, Дмитрий слегка прокашлялся в кулак, потом вымолвил:

– Тысяцкий Вельяминов предлагает посадить Михаила Александровича в поруб и всех его людей тоже. В Твери сядет князем Василий Михайлович. А Еремей Константинович вернется в свой Вертязин. Таким образом, сия тяжба завершится в нашу пользу.

В светлице на несколько долгих мгновений водворилась томительная тишина, которая была нарушена Дмитрием.

– Что скажете, други? – спросил он. – Последовать мне совету тысяцкого или нет?

Первым высказался боярич Костя по прозвищу Шея. Он одобрил совет Василия Вельяминова, добавив от себя, что лучше всего лишить Михаила Александровича жизни.

– Незачем его в порубе томить! – сказал Костя, решительным жестом проведя ребром ладони по своей тонкой длинной шее.

– Убивать Михаила Александровича не следует, – проговорил Федька Свибл, – но взять его под стражу – это дело верное.

С Федькой Свиблом согласились Остей и Федька Беклемиш.

После некоторых колебаний их мнение поддержал боярич Иванко Хромец.

– А ты что скажешь, братец? – Дмитрий взглянул на хмурого Владимира.

– Я считаю, что тысяцкий толкает тебя на гнусное дело, – ответил Владимир, подняв глаза на Дмитрия. – Не уподобляйся Иуде, брат. Отпусти Михаила Александровича с миром, ведь ему была обещана неприкосновенность.

– Не мной была обещана, а митрополитом, – раздраженно бросил Дмитрий.

– Какая разница, брат! – промолвил Владимир, поднявшись со стула. – Всякий посол неприкосновенен, сие общеизвестно.

– Михаил Александрович – враг Москве! – Остей дернул Владимира за рукав атласной рубахи, вновь усадив его на стул. – Пусть он посидит какое-то время под замком, не мешая Дмитрию достраивать каменную стену. Порой и Иван Калита совершал клятвопреступления ради блага своего княжества.

– Неприглядные дела Ивана Калиты ныне отрыгаются Дмитрию в упреках тех же тверичей, – огрызнулся Владимир, бросив холодный взгляд на Остея. – Ежели Дмитрий желает сплотить все русские княжества вокруг Москвы, то ему для этого понадобится не токмо сильное войско и богатая казна, но и честное имя, не запятнанное гнусными поступками.

– Один недостойный поступок, полагаю, не повредит моему честному имени, – промолвил Дмитрий, по тону и лицу которого можно было понять, что в нем уже созрела решимость пленить Михаила Александровича. – Будем голосовать, други мои. Как вы проголосуете, так я и поступлю. Пусть те из вас, кто за то, чтобы посадить тверское посольство в застенок, поднимут руку.

Над столом поднялось пять рук. Не поднял руку лишь Владимир.

– Кто против этого? – опять спросил Дмитрий.

Поднялась всего одна рука. Это Владимир проголосовал не как большинство.

– Почто ты идешь мне наперекор, братец? – недобрым голосом обратился Дмитрий к Владимиру. – Иль ты забыл заключенный между нами договор? По этому договору ты обязан быть со мной заодно во всех делах!

– Во всех честных делах, брат, – сделал поправку Владимир. – Я христианские заповеди нарушать не собираюсь. В договоре сказано, что я обязуюсь держать под тобой княжение великое «честно и грозно». Мне жаль, брат, что ты решил последовать дурному совету.

– Ступай отсель! – ледяным голосом произнес Дмитрий, не глядя на Владимира. – Завтра поутру отправляйся обратно в Серпухов, и чтобы без моего ведома ни ногой оттуда!

Не проронив ни слова, Владимир вышел из-за стола и удалился из светлицы, провожаемый недоумевающими взглядами четверых бояричей и княжича Остея.

* * *

Приехав в Серпухов, Владимир без утайки поведал матери и своему наставнику Ларгию причину своей размолвки с князем Дмитрием, который в раздражении прогнал его с глаз долой. Мария Ивановна, выслушав сына, напомнила ему одну притчу, в которой говорится о том, как подружился мужик с медведем и что в конце концов из этой дружбы вышло.

– Так и тебе, сынок, не следует показывать свой неуступчивый норов, водя дружбу с московским князем, – сказала Мария Ивановна. – Ведь ты находишься в полной зависимости от своего могущественного двоюродного брата, который волен возвысить тебя и, наоборот, может смешать тебя с грязью. Впредь будь осмотрительнее и не выказывай неповиновения тому, кто наделил тебя уделом княжеским.

Послушник Ларгий отнесся к поступку Владимира с одобрением и пониманием. Он сказал ему, оставшись с ним наедине, что истинный друг не станет опускаться до подлости, желая угодить своему покровителю.

– Со временем Дмитрий поймет, что угождать всегда легче, чем сказать правду в глаза, – заметил Ларгий Владимиру. – Угодливых льстецов вокруг Дмитрия всегда будет много, но настоящих друзей среди них не будет ни одного. Не единожды угодив впросак, следуя дурным советам, Дмитрий лишь тогда поймет, в чем разница между истинной и показной дружбой. Не уразумев сию мудрость, Дмитрию не стать по-настоящему великим князем!

Часть вторая

Глава первая. «Что посеешь, то и пожнешь!»

Зиму и весну Владимир безвыездно прожил в Серпухове. В начале лета через Серпухов проезжали в сторону Тарусы Остей и его отец Федор Ольгердович. Они ехали на смотрины к тарусскому князю, у которого была дочь на выданье. Тарусскую княжну высватал для Остея тысяцкий Василий Вельяминов, выполняя поручение князя Дмитрия. Остей втихомолку поведал Владимиру, мол, ему совсем не в радость это сватовство, ибо, по слухам, тарусская невеста не блещет красотой. Однако идти против воли Дмитрия Остей не может, так как иначе ему не видать княжеского удела на Руси.

От Остея же Владимир узнал и все последние московские события, коих свершилось немало за прошедшие полгода.

Как выяснилось, жизнь плененного Михаила Александровича едва не оборвалась по совету того же Василия Вельяминова. От смерти его избавило внезапное появление в Москве ордынских послов, которые заступились за Михаила Александровича, потребовав его освобождения. Князю Дмитрию пришлось волей-неволей подчиниться татарским послам и даже одарить их богатыми дарами, дабы не навлечь на себя гнев Мамая.

Освобожденный из неволи Михаил Александрович вновь согнал с тверского стола своего дядю Василия Михайловича, опираясь на поддержку литовцев, засевших во Ржеве. От безысходной печали и перенесенных унижений Василий Михайлович разболелся и вскоре умер, сыновья погребли его в Кашине. Еремей Константинович в очередной раз лишился Вертязина и, гонимый Михаилом Александровичем, прибежал в Москву вместе с женой и детьми.

Едва отбыли восвояси ордынские послы, князь Дмитрий сразу же стал готовить войско к походу на Тверь. Благо теперь руки у Дмитрия были развязаны: строительство московской белокаменной стены было закончено. Дмитрий собирался привлечь в этот поход всех князей, союзных Москве, в том числе и тарусского князя. В былые времена расположенная на Оке Таруса тяготела к Рязани, но в правление Ивана Красного тарусские князья перешли под покровительство Москвы.

Федору Ольгердовичу и его сыну Остею предстояло после смотрин тарусской невесты поспешать в Калугу и Медынь, дабы передать тамошним князьям повеление московского князя собирать ратных людей для выступления на Тверь.

Еще Владимир узнал от Остея, что отношения между Дмитрием и его теткой Марией Александровной вконец испортились. Вдова Симеона Гордого была возмущена вероломством своего племянника, пленившего и едва не убившего ее родного брата. Мария Александровна разругалась с Дмитрием и с Василием Вельяминовым, удалилась в свое село Марьино и более не появлялась в Москве. Не стало прежней доверительности в общении у Дмитрия и с митрополитом Алексеем, который был неприятно поражен и раздосадован тем, как легко московский князь пошел на подлое дело. Из-за этого митрополит Алексей сам оказался в некрасивом положении, ведь Михаил Александрович пожаловал в Москву, приняв от него заверения в неприкосновенности. Таким образом, позор клятвопреступления лег и на владыку Алексея.

«Ну вот, брат Дмитрий, что посеешь, то и пожнешь! – с горечью подумал Владимир, узнав от Остея все новости. – Подлые поступки и помыслы до добра не доводят. Надеюсь, ныне ты осознал это и впредь не станешь следовать плохим советам!»