Текст книги "Опять бомжара…"

Виктор Пронин
Опять бомжара…

Все началось, как и всегда это бывает, на ровном месте, из ничего или, точнее сказать, с сущего пустяка. Евгений Леонидович Тихонов вернулся домой чуть позже обычного, позже ровно на одну кружку пива, которую он выпил по пороге с приятелем, присев у какого-то столика в каком-то сквере. Пиво оказалось достаточно острым, достаточно холодным и на вкус не слишком уж отвратным. Нормальное пиво. Выпили с пакетиком соленых сухариков, молча выпили, не о чем было говорить. Работал Тихонов на автобазе механиком, его приятель тоже работал на этой же автобазе и тоже механиком.

Рабочий день закончился, солнце садилось между домами, прохожие неслись куда-то по дурацким своим делам, и оба механика молча и бездумно потягивали пиво, время от времени бросая в рот брусочки соленых сухариков.

– А ничего пиво, – сказал Тихонов.

– Вполне, – ответил приятель.

– Сейчас домой?

– А куда же еще…

– Я тоже.

Такой вот разговор, если его можно назвать разговором. Правда, промелькнули все-таки слова, в которых при желании можно было услышать какой-то смысл, хиленький такой смысл, но все-таки хоть что-то…

– Может, на рыбалку в выходной?

– Можно.

– В Михайловку?

– Сговоримся, время есть.

Тут даже неважно, кто из приятелей какие слова произнес. Каждый из них мог произнести любые из этих слов. И на рыбалку они могли поехать, а могли и не поехать – их уговор, если это можно было назвать уговором, тоже не имел никакого значения. Жизнь у обоих протекала однообразная, скудная, унылая, и ничего в ней, в этой жизни, особенно не затрагивало ни одного, ни другого. И эта вот кружка пива после работы по дороге домой была для каждого в общем-то самым ярким впечатлением дня.

– Может, еще по одной? – предложил Тихонов.

– Да нет, не хочется, – отказался приятель.

Посидев еще некоторое время перед пустыми кружками, они как-то одновременно почувствовали момент, когда можно подняться и уйти. Так они и сделали. Выйдя из сквера на асфальтированную дорожку, они оба одновременно и молча махнули друг другу руками и разошлись в разные стороны. До утра, когда они снова увидят друг друга в проржавевшей мастерской, забитой забарахлившими машинами.

Открыв входную дверь квартиры, Тихонов шагнул в темную прихожую и тут же, споткнувшись обо что-то, почти грохнулся на пол, но успел, расставив руки в стороны, ухватиться за куртки, висящие на вешалке. Он чертыхнулся, оглянулся и увидел, что споткнулся о ящик из-под посылки – младший сын играл с этим ящиком, воображая его машиной, каретой, клеткой для кота и вообще всем, чем только угодно. В сердцах Тихонов поддал этот ящик, выбросив его на середину комнаты.

Средний сын, сидя на диване и положив на колени гладильную доску, делал уроки, старшая дочь пристроилась у подоконника – с чем-то она там возилась: может, уроки делала, может, записки кому-то писала. Да, она была в том возрасте, когда юные девушки уже начинают писать тайные свои записки.

– Так, – сказал Тихонов и прошел на кухню.

Жена Зинаида смотрела телевизор. Молча, неотрывно, с совершенно пустыми глазами, поскольку ничего она в эти минуты на экране не видела, а там неимоверной красоты женщина показывала блестящие, струящиеся свои волосы, лодыжки, коленки, подмышки и все остальные потрясающей красоты выпуклости и впадины, которые, собственно, и создавали впечатление жизни достойной, прекрасной и совершенно недоступной.

– А ящик в чем виноват? – спросила Зинаида, не отрывая взгляда от экрана.

– А ни в чем, – ответил Тихонов.

– Ну и нечего, – равнодушно произнесла жена. – Тоже еще…

Когда-то, лет пятнадцать назад, Зинаида имела соблазнительный носик, который вполне можно было назвать вздернутым, в моде были такие носики, им обладали знаменитые актрисы, певицы и даже победители конкурсов красоты. Но сейчас на Тихонова смотрели с лица жены только две круглые дырки – все, что осталось от вздернутости.

Да, ребята, да! Тихоновы жили в однокомнатной квартире. Комната около восемнадцати метров, кухня – меньше пяти, туалет и ванная совмещены, балкон не достигал и двух квадратных метров, а остальное нетрудно себе вообразить. В таких случаях, как известно, жизнь определяет не характер жильцов, не их воспитание или образование, жизнь определяет количество квадратных метров, именно вокруг этого вертятся все разговоры, мечты и надежды, и даже исчезнувшую вздернутость носика Зинаиды тоже можно отнести на счет этих злосчастных метров.

Бывает, что делать, что делать…

– Как прошел день? – спросила Зинаида, глядя на радужные рекламные картинки на экране.

– Нормально. – Тихонов присел на табуретку, с трудом втиснувшись между столиком и холодильником.

– Случилось что-нибудь радостное?

– Пиво с Колей выпил по дороге.

– Хорошее пиво?

– Среднее.

– Принес бы бутылочку.

– А мы разливное пили.

– Ну что ж… Главное – было бы что ответить. Родня звонила. Приветы тебе.

– Чья родня? – Тихонов тоже включился в телевизионную рекламу. Яркие картинки и разноцветные блики проносились по лицам супругов одновременно, делая их неразличимо похожими друг на друга. Конечно, Зинаида дерзила в разговоре, конечно, давала понять, что Тихонов что-то там не сделал, в чем-то провинился, в чем-то перед ней если и не виноват, то укорить его все равно есть за что.

– Нe мoя же! – дернула плечом Зинаида и уселась поудобнее на кухонной табуретке с подкашивающейся ножкой.

– И что?

– Интересовались.

– Чем?

– Нашей с тобой жизнью.

– И что ты сказала?

– Я спросила, долго ли они еще собираются жить на этом свете.

– А они?

– Говорят, пока не торопимся. Послушай, Женя… Два старика живут в трехкомнатной квартире. А ты, их ближайший родственник с семьей из пяти человек, в однокомнатной. Не кажется ли тебе, Женя, что они могли бы предложить нам поменяться квартирами?

– Так не делается.

– Почему? Женя, почему?

– Потому.

– Когда им что-то нужно, ты ведь несешься.

– Не так-то я уж и несусь.

– А Катя замуж собралась.

– Надо же!

– Но жить им негде. И так будет всегда. И мужики наши подрастают. И мы с тобой стареем. А спать нам с тoбoй негде.

– Спим же…

– Так муж с женой не спят. Муж с женой спят совсем иначе. Я уже забыла, какой ты. А ты забыл, какая я. – Зинаида все так же неотрывно смотрела в экран телевизора, и разноцветные блики все так же проносились по ее лицу, создавая игру бликов радостную, почти карнавальную.

– Ты права, Зина.

– А ты не прав. Так нельзя.

– А как можно?

– Как угодно. – Последние слова Зинаида произнесла совершенно без всякого выражения. – Как угодно, – повторила она. – Здесь не может быть никаких сомнений, колебаний, раздумий и прочего дерьма. На кону жизнь твоих детей, Женя. Они уже сейчас убогие какие-то. К ним никто не может прийти. Поэтому и они ни к кому не ходят. Они никогда не поднимутся. У них характер людей, выросших в однокомнатной квартире с совмещенным санузлом.

– Сейчас многие ломают перегородки между туалетом и ванной, на Западе вообще этих перегородок не делают, – усмехнулся Тихонов. – Появляется больше места.

– Подумай, Женя, о том, что я сказала. Это не настроение сегодняшнего дня… Это настроение последних десяти лет.

– Мы с Колей на рыбалку собрались.

– Значит, будем с рыбой.

– В эти выходные и поедем.

– Возьми пацанов с собой.

– Возьму.

– Мы с Катей хоть дух переведем.

– Переведите. – Тихонов встал, подошел к газовой плите, открыл крышку кастрюли – на него дохнуло запахом тушеной картошки. – О! – обрадовался он. – Что же ты молчишь?!

* * *

Следователь Зайцев еще раз обошел всю квартиру, заглянул в ванную, в туалет, внимательно осмотрел все три комнаты и с тяжким вздохом опустился на старенький продавленный диван. Перед ним почти у его ног лежали два трупа – старика и старухи. Старику выстрелили в затылок, и выходное отверстие полностью обезобразило лицо. Старуха получила свою пулю в спину. Было это немного странно, но не настолько, чтобы сразу можно было понять – что же здесь, в конце концов, произошло.

Зайцев еще раз окинул взглядом комнату. Тела были распростерты на полу, скатерть со стола тоже была сдернута на пол, вокруг лежали тарелки, блюдца, недопитая бутылка водки, из которой, кажется, даже сейчас продолжала вытекать прозрачная жидкость, из стенки были выдернуты все ящики, их содержимое было разбросано по полу – видимо, убийца что-то искал, что-то его интересовало в этих ящиках. А что можно искать в квартире двух стариков? Зайцев похлопал по дивану ладошкой, ощупал выпирающие пружины и беспомощно вздохнул.

– Ни фига не понимаю, – сказал он. – Как говорил какой-то классик, ум меркнет.

– Разберемся, – ответил эксперт с фотоаппаратом. Он уже отщелкал, наверно, целую пленку, заходя с разных сторон к распростертым телам хозяев.

– Что отпечатки? – спросил Зайцев.

– Есть отпечатки, капитан. Есть.

– Хорошие?

– Разные.

– Это как понимать?

– Смазанных много. Как говорят ученые люди – не поддающиеся идентификации.

– А так бывает? – вежливо поинтересовался Зaйцев – пустоватый разговор был ему неинтересен.

– Все бывает, капитан, все бывает. – Эксперт тоже разговаривал как-то механически, слова произносил первые, какие только подворачивались. – Отпечатки есть, но бесформенные. Убийца был в перчатках.

– Значит, не бытовуха, – пробормотал Зайцев.

– Какая бытовуха, если в затылок стреляют! – хмыкнул эксперт. – При бытовухах ножом полосуют, топором, вилкой… А тут все грамотно, продуманно, можно cказать.

– А почему в затылок? – уныло спросил Зайцев.

– Есть только один человек, который ответит тебе на этот вопрос. – Эксперт оторвался наконец от видоискателя фотоаппарата. – Помнишь, ты как-то общался с одним бомжарой? Удивительной проницательности человек… Помнишь? Бывший звездочет или что-то в этом роде.

– Да какой бомжара, господи! – простонал Зайцев. – Только бомжары здесь и не хватало. Тогда все происходило у него на глазах, много ума не надо.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением проговорил эксперт, сворачивая свою аппаратуру. – Но вспомнился мне тот мужичок, вспомнился. А, капитан? – Эксперт, полноватый парень в очках, весело выглянул уже из коридора. – Ты помнишь двор, в котором бомжара обитает?

– Помню, – хмуро ответил Зайцев. – Соседи ничего не видели, не слышали, отпечатки смазаны, а те, что остались, наверняка принадлежат хозяевам.

– Конечно! – откликнулся эксперт.

– Когда все это произошло, тоже можно только догадываться, только предполагать, – продолжал причитать Зайцев. – Что искали, что нашли, зачем было убивать… A ты говоришь – бомжара… Какой бомжара! – ворчал Зайцев, наблюдая, как санитары выносят трупы несчастных стариков.

На этот раз бомжа Ваню Зайцев нашел в подвале дома, возле которого когда-то произошло убийство предпринимателя. Ваня лежал на задрипанной кушетке, подобранной, скорее всего, на соседней свалке. Закинув руки за голову, он бездумно смотрел в бетонный потолок. Сквозь зарешеченное окно в подвал проникал слабый свет, но Зайцев, уже успев привыкнуть к полумраку, сразу увидел Ваню и, подойдя, присел на перевернутый деревянный ящик.

– Здравствуй, Ваня, – сказал он громко и внятно.

Бомж чуть вздрогнул от неожиданности, повернул голову, долго всматривался в капитана и наконец узнал.

– А! – сказал он даже с некоторым облегчением. – Явился – не запылился… Давно я тебя не видел, заглянул бы как-нибудь.

– Вот и заглянул.

– Это хорошо… Как там, в большом мире?

– Все по-прежнему.

– Убивают?

– Еще больше, чем раньше.

– А что на кону? Деньги? Женщины? Карьера?

– Всего понемножку.

– Значит, ничего не меняется, – вздохнул Ваня и снова оборотил свой взор на потолок. – Закурить дашь?

– Дам.

– Может, и портвейну принес?

– Не сообразил.

– Это плохо, – без сожаления сказал Ваня. – Значит, чуть позже принесешь… Принесешь?

– Принесу.

– Это хорошо. Так чего там у тебя случилось?

– С чего ты взял?

– Если б не случилось, не пришел бы. Верно говорю?

– Верно, – помолчав, ответил Зайцев. – Как цефеиды? Снятся?

– Не надо, – строго сказал бомж. – Это не тема.

– Извини.

– Дa ладно… Ты когда шел сюда, котенка не встретил? Черно-белый такой, пестренький… Не попался под ноги?

– Вроде нет…

– Котенок пропал… как в детских стишках… У старика и старухи был котеночек черноухий, черноухий и белобокий, чернобрюхий… И еще там какой-то. Забыл. Жалко, мы с ним хорошо поладили…

– Кстати… – Зайцев помолчал, колеблясь, правильно ли он поступает, но решил все-таки произнести слова, которые вертелись у него на языке: – Обоих убили. И старика, и старуху.

– Насмерть? – поинтересовался бомж.

– Да.

– Это плохо.

– Ему в затылок выстрелили, а ей в спину. Хорошо так выстрелил кто-то, в сердце попал. Они не мучились, даже, наверное, не поняли, что произошло. Были – и нету.

– На улице, в лесу? На даче?

– В собственной квартире.

– Хорошая квартира? – безразличным тоном спросил бомжара.

– Ничего квартирка… Занюханная немного, но место хорошее, тихое, от центра недалеко. И наследников нету.

– Так не бывает, – обронил бомж. – Найдутся.

– Я искал.

– В паспортном столе? В адресных книгах? Через милицию?

– Да, – растерянно проговорил Зайцев. – А где же еще?

– Ты их почту посмотри, поздравительные открытки… С Новым годом, с Восьмым марта, с Днем Красной Армии… Там наследников искать надо.

– А знаешь, мысль неплохая, – с надеждой проговорил Зайцев.

– А плохих мыслей и не бывает. Бывает мысль, а бывает ее отсутствие.

Зайцев помолчал, окинул взглядом помещение, неплохое, в общем, помещение, и сухое, и тихое, сумрачное, правда, но, видимо, к этому можно привыкнуть.

– Ваня, у тебя как со временем сейчас?

Бомжара замер на какое-то время, потом как-то резковато приподнялся, сел, сбросив ноги на пол, и уставился на Зайцева с неподдельным изумлением.

– Как у меня со временем? – переспросил он. – Ну знаешь, капитан, более глупого вопроса я в своей жизни, и в той, что раньше была, и в этой… не слышал. Тебя что, вот так прижало, что ты уже можешь такие вопросы задавать?!

– Мы недавно неплохо сработали с тобой вместе, – примирительно сказал Зайцев. – Я подумал, может быть, стоит повторить, а?

– Повторить? – опять переспросил бомжара. – Наливай.

– За этим дело не станет. – Зайцев опять помолчал, не зная, как произнести решающие слова. – Может быть, проедем сейчас на ту квартиру?

– На какую?

– Ну… Где убили старика со стаpухой.

– Они до сих пор там лежат?

– Да нет… Трупы вывезли. Но все остальное в неприкосновенности.

– Послушай, капитан… – Теперь уже в некотором затруднении замолчал бомж. – Ты ведь не видел меня при ярком солнечном свете… Мы не пара с тобой, ох не пара. Ты вон какой нарядный – при белой рубашке, при глаженых штанишках…

– Я стерплю, – сказал Зайцев.

– А от меня запах, – с некоторой капризностью в голосе сказал бомж.

– Знаешь, Ваня, после того запаха, которого я нанюхался в той квартире, твой запах – это «Шанель» номер пять.

– Ты когда-нибудь нюхал «Шанель» номер пять? – спросил бомж.

– Нет, – признался Зайцев.

– А я женщинам дарил. – Бомж застыл, уставившись в зарешеченное окно, будто видел там картины прошлой своей жизни, когда он дарил красавицам французские духи, а они весело смеялись, целовали его, прижимались к нему, полные восторга и любви. – Не часто, нет. «Шанель» часто дарить – это дурной тон, да и денег никаких не хватит… Но было, капитан, было.

Всмотревшись в лицо бомжа, Зайцев увидел вдруг, как две одинокие слезинки выкатились из его глаз, скользнули вниз по щекам и затерялись в седоватой немытой щетине.

– Слезливым стал, – проворчал, смутившись, бомж и поднялся со своей кушетки. – Пошли. Чего не бывает, может, слово какое дельное скажу. Ты же за этим меня зовешь?

– Пошли, Ваня. – Зайцев первым направился к выходу.

– Когда долго смотришь на звезды, лучше понимаешь людей, – проговорил за зайцевской спиной бомжара.

– Почему? – обернулся Зайцев.

– Они уже не кажутся тебе венцом природы. И слова их ты воспринимаешь только так, как они звучат. И никак иначе. Тебе нет надобности наделять людей своими собственными достоинствами и недостатками. Поскольку после общения со звездами не остается собственных достоинств и недостатков. Ты уже как бы и не совсем человек. Хотя и сохраняешь способность к деторождению, можешь подарить «Шанель»… Еще там кое-что осталось… Но немного, нет. Только самое главное, только самое главное, – повторил бомж, когда он с Зайцевым уже оказался на ярком солнечном свете. – Посидим, – попросил бомж и присел на разогретый солнцем бордюр. – А то после подвала я ничего не вижу.

– Посидим, – согласился Зайцев и присел рядом. Хотя раньше, совсем недавно он бы не согласился на подобное – стоял бы, маялся, но не присел бы рядом с бомжарой.

– Дверь не взломана? – как бы между прочим, как бы скучая, спросил бомж.

– В порядке дверь.

– А как узнали?

– Соседи позвонили. Дверь оказалась незапертой.

– Что-то ценное взяли?

– Не думаю, что у них могло быть что-то ценное… Сказал же – занюханная квартирка.

– А стреляли сзади?

– Старухе в спину, в сердце попал, старику в затылок.

– Ишь ты, – усмехнулся бомжара. – Совестливый какой. Ну пошли, капитан, я уже кое-что различаю в этом солнечном пространстве… Дома вижу, деревья, людей вот пока не вижу…

– А их и нету, – заметил Зайцев. – Мы одни с тобой сидим тут, калякаем.

– Тогда ладно… А то я уж испугался – неужели, думаю, людей перестал видеть.

– Не позволят, – сказал Зайцев.

– Кто?

– Люди.

– Тоже верно, – согласился бомж и поднялся. – Поехали, капитан, поехали.

Бомжара, поколебавшись, сел на заднее сиденье, постеснялся сесть рядом с капитаном. Позволил тому сделать вид, что он не просто едет с бомжом, нет, он как бы его доставляет в отделение, и потому самолюбие капитанское останется в целости и сохранности.

– Садись впереди, – сказал Зайцев, обернувшись.

– Ладно, капитан, ладно. – Бомжара привычно вжался в угол и как бы даже сделался невидимым в машине, во всяком случае, с улицы никто не смог бы его увидеть.

* * *

Квартира представляла собой точно такую же картину, какую оставил Зайцев несколько дней назад, закрывая и опечатывая дверь. Форточку он оставил распахнутой, и запах убийства постепенно выветрился. И трупов, конечно, уже не было, вывезли. Вместо них на полу остались лишь контуры тел, сделанные мелом. Контуры были грубы, условны, но общее положение тел все-таки передавали.

Заперев за собой дверь, Зайцев прошел в комнату, сел в угол у окна и закурил.

– Я уже здесь бывал не один раз, – сказал Зайцев. – Вряд ли увижу что-нибудь новенькое… А ты, Ваня, походи, посмотри… Чего не бывает, вдруг озарение посетит, вдруг просветление наступит.

– Наступит, посетит, – проворчал бомж и, вернувшись в коридор, внимательно осмотрел замок. Потом уже в комнате некоторое время стоял неподвижно, рассматривая меловые контуры тел. Потом, зайдя с другой стороны круглого стола, постоял у скатерти, залитой не то подливой, не то томатной пастой, шевельнул ногой бутылку, в которой еще оставалась водка, сдвинул перекошенным своим ботинком тарелку, исподлобья посмотрел на Зайцева. – Ни одного наследника?

– Ни единого.

– Послушай, капитан… Ты поищи здесь открытки поздравительные, телеграммы праздничные, письма… Поищи. Где-то в этих ящиках они должны быть, – бомж кивнул в сторону стенки. – А я выйду на площадку покурю.

– Кури здесь… Хозяева не возражают.

– Возражают. – Бомж исподлобья глянул на капитана. – Я чую. Угости сигареткой.

Взяв у Зайцева сигаретку, бомж заглянул на кухню, потоптался там, нашел спички и вышел на площадку. Он спустился на один пролет лестницы, сел на корточки в угол, усвоив где-то эту зэковскую привычку, и замер там с видом равнодушным и даже, кажется, сонным.

С каким-то металлическим грохотом лифт остановился на той же площадке, на которой расположился бомж. Из лифта вышел плотный мужичок с хозяйственной сумкой. Впрочем, не только сумка была у него хозяйственной, у него и взгляд, и поведение тоже были какими-то хозяйскими. Увидев бомжа, мужичок остановился, некоторое время молча его разглядывал, осуждающе разглядывал: дескать, мало того, что по двору шастают, уже в дом начали проникать.

– Ну и что? – спросил мужичок напористо. – Как дальше жить будем?

– Даже не представляю, – честно ответил бомж.

– Переживаешь, значит?

– Переживаю.

– Грустишь? – уже с явным раздражением продолжал настырничать мужик.

– Грущу, – кивнул бомж. – Обоих вот убили… обоих.

– Это что же, близкие твои?

– Близкие.

– А я что-то тебя у них не встречал?

– Почти не виделись, – вздохнул бомж непритворно.

И надо же, с мужичком вдруг произошла резкая перемена – он отставил свою сумку в сторону и присел на ступеньку напротив бомжа, достал сигареты, закурил, предложил бомжу. Тот не отказался, поскольку от зайцевской сигареты остался лишь коротенький бычок.

– Ты что, войти не можешь? – спросил мужичок голосом, в котором уже не было ни настырности, ни осуждения.

– Следователь там.

– Что-то он зачастил…

– Работа такая, – чуть передернул плечами бомж.

– Жалко стариков… Мы ведь лет двадцать с ними в этом доме живем… Ни к чему не могу придраться, ни одного нарекания – представляешь?

– Представляю.

– А я ведь видел старика в день убийства, – вдруг оживился мужичок. – Да-да, видел. Он забегал ко мне на минутку. Водки просил.

– Пил?

– Да нет, гостя хотел приветить… А у него ни капли не оказалось.

– И дал ты ему водки?

– Дал… Я ему говорю: дескать, неловко, початая бутылка, как такой бутылкой можно кого-то привечать? А он говорит – неважно, сойдет. Схватил и тут же убежал. И все. Больше я его живым не видел. В затылок подонок и выстрелил. Навылет. Пуля все лицо разворотила, смотреть страшно.

– Это плохо, – сказал бомж и поднялся. – Подожди меня здесь, – сказал он мужичку. – Я быстро. Не уходи.

Бомжара с необычной для него сноровкой поднялся на лестничный пролет, вошел в квартиру, не обращая внимания на Зайцева, осторожно взял с пола бутылку с остатками водки, за самый кончик горлышка взял, чтобы не стереть отпечатков пальцев, если они там сохранились, и снова вышел на площадку.

– Твоя бутылка? – спросил он у мужичка.

Тот поднялся по лестнице, посмотрел, не касаясь бутылки, поднял глаза на бомжа.

– Моя.

– Точно твоя?

– Я же ее откупоривал.

– Старик взял ее у тебя и с ней убежал к себе?

– К себе. А что?

– Ты где живешь?

– Вот здесь, напротив старика.

– Следователь у тебя был?

– Нет, но обещал. Грозился, можно сказать.

– Будет, – ответил бомж и вернулся в квартиру к Зайцеву.

Разложив на столе обнаруженные поздравительные открытки, письма и телеграммы, Зайцев внимательно вчитывался в обратные адреса и раскладывал бумажки по стопкам. Он даже не заметил возвращения бомжа, не заметил, как тот, взяв бутылку за горлышко, куда-то с ней отлучился, а через несколько минут вернулся, положил бутылку точно на то же самое место, где она и лежала.

– Есть улов? – спросил бомж.

– А знаешь, Ваня, есть! – охотно ответил Зайцев.

– Это хорошо. – И бомж замолчал, пристроившись в уголке дивана.

Не совсем обычный образ жизни бомжа выработал в нем странную способность как бы выключаться из общего потока времени. Вот пристроился он на диване, затиснулся в самый угол между подлокотником и спинкой и замер, кажется, навсегда. Не было ни в его позе, ни во взгляде, ни в выражении лица какой-то нетерпеливости, поспешности, желания куда-то идти и что-то делать. Его попросили прийти – он пришел, его попросили осмотреться – он осмотрелся. Ему не задают вопроса – и он не лезет ни к кому со своими соображениями. Спросят – ответит. Не спросят – промолчит.

– Совестливый очень, – наконец чуть слышно пробормотал бомж, похоже, для самого себя пробормотал. И только по этим двум словам можно было догадаться, что он не спит, не впал в забытье, что он о чем-то там думает. Впрочем, может быть, просто слова в его сознании, сделавшись как бы бесконтрольными, сами по себе выплывали наружу без всякой связи с происходящим. – Так не бывает, – опять выплыли из бомжа слова. – Этого никто не сможет.

– Чего не сможет? – Зайцев наконец что-то услышал и переспросил, подняв голову от писем и открыток.

– Чтобы все можно было предусмотреть. Комета в пустоте пролетит, и то след остается. Да и пустоты-то не бывает. Если пространство безвоздушное, значит, оно наполнено чем-то другим. Природа не терпит пустоты.

– Конечно-конечно, – кивнул Зайцев, не вдумываясь в то, что произносит бомж. – Я об этом слышал.

– Слышать мало. К этому надо прийти. Убийца здесь. Он не может покинуть эту квартиру. Он здесь.

– Будем брать? – весело спросил Зайцев, услышав знакомые внятные слова.

Бомж не ответил, уловив насмешку.

– Тяжело ему сейчас… Я ему не завидую…

– Кому? – опять поднял голову Зайцев.

– Убийце.

– Я не понял – тебе его жалко?

– Угу… Жалко.

– А старика со старухой?

– И старика со старухой.

– Ну ты даешь, Ваня!

– Стране угля, – непочтительно ответил бомж. – Ты это… Капитан, в отдельную стопку отложи открытки самые почтительные, самые регулярные.

– Это как?

– Знаешь, есть люди, которые поздравляют только с Новым годом, а остальные праздники для них вроде как вовсе и не праздники. А есть такие, что только с Восьмым марта или с днем рождения… А есть такие усердные поздравители, что не ленятся со всеми праздничками поздравить сердечно и любвеобильно. Вот именно такие, капитан, тебя должны заинтересовать больше всего.

– Почему?

– Потому что это ненормально.

– А как нормально? – удивился Зайцев.

– Просто позвонить. Но убийце нужны следы, доказательства его доброты и внимания.

Зайцев замолчал, уставившись в лежащую перед ним россыпь открыток и, похоже, совершенно их не видя. Потом некоторые он подвигал пальцами, некоторые переложил из одной стопки в другую, вернул обратно и наконец, круто развернувшись вместе со стулом, уставился требовательным взглядом на бомжа.

– Другими словами, ты хочешь сказать, что… – И Зайцев опять замолчал, тасуя в следовательских своих мозгах все обстоятельства этого кошмарного преступления, все, что ему стало известно к этому моменту. И еще до того, как вышел из этого своего состояния, бомж произнес одно коротенькое слово.

– Да, – сказал он.

– Ваня, ты можешь себе представить, чтобы старика и старуху поздравили не только родители, но и дети? Чтобы из одной семьи пришли три новогодние открытки? Это возможно?

– Это приятно, я бы не возражал, но поскольку я не получаю ни одной… Такой знак внимания растрогает кого угодно. Но это ненормально. Это плохо.

– Почему?

– Навязчиво.

– И это дает тебе право…

– Да, – сказал бомж.

– Тогда едем к Тихоновым.

– Они далеко?

– Семь часов поездом.

– Это хорошо.

– Почему? – опять спросил Зайцев.

– Хорошее расстояние, – произнес бомж странные слова. Но, видимо, он придавал им какое-то значение, поскольку не стал ни уточнять, ни разъяснять суть.

– Для кого это расстояние хорошее? – чуть раздраженно спросил Зайцев.

– Для тебя, капитан.

– А если бы к ним нужно было ехать полчаса?

– Это было бы хуже. Ему нужен повод отлучиться надолго. А такой повод найти непросто.

– Ну ладно, – прервал Зайцев разговор, в котором не мог ничего понять. – Едем?

– Я давно никуда не ездил.

– Значит, едем. – И он первым шагнул в прихожую.

Бомжара покорно поднялся, еще раз окинул комнату долгим и опять же каким-то сонным взглядом и, заворачивая носки ботинок внутрь, пошел следом за Зайцевым.

Машиной оказалось добираться быстрее и короче, поэтому уже через пять часов капитан Зайцев и бомж Ваня звонили в дверь квартиры Тихоновых.

Семья ужинала.

Родители расположились на кухне, дети использовали в качестве столового стола швейную машинку – в перевернутом состоянии она превращалась в небольшой столик.

– Здесь живут Тихоновы? – еще на площадке громко и внятно спросил Зайцев, когда на его звонок дверь открыла женщина.

– Если это можно назвать жизнью, – усмехнулась она.

– Позвольте войти?

– А вы по какому, простите, вопросу?

– По криминальному. У вас есть родственники по фамилии Акимовы? – все с той же четкостью спросил Зайцев.

– Акимовы? Понятия не имею. Женя! У нас есть родственники Акимовы? – прокричала женщина куда-то внутрь квартиры.

В дверях появился полноватый мужчина в майке с обтянутыми плечиками. Он, не торопясь, нащупал ногами шлепанцы, потоптавшись, надел их, поправил плащ на вешалке, сдвинул в сторону детскую обувь и наконец поднял глаза на людей, стоявших на площадке.

– Что случилось? – спросил он.

– Товарищи говорят, что у нас есть родственники Акимовы…

– Я не говорил, что у вас есть такие родственники, – перебил Зайцев. – Я спросил, есть ли среди вашей родни Акимовы?

– Акимовы? – теперь переспросил мужчина. – Не знаю… может быть, и есть… Вот так сразу и не сообразишь.

Зайцев молча вынул из кармана новогоднюю поздравительную открытку и протянул мужчине. На открытке были написаны не только приветственные слова, но четко, внятно указан адрес Тихоновых, вот этот самый, по которому Зайцев их и нашел.

– А, эти, – расплылся в улыбке мужчина. – Как же, как же… Не то чтобы родственники, но достаточно близкие люди… Я не исключаю, что какие-то отдаленные родственные узы действительно между нами могут быть. С ними что-нибудь случилось?

– Они убиты.

– Так, – крякнул мужчина. – Давно?

– Несколько дней назад.

– Это печально… Но при чем здесь мы?

– Надеюсь, ни при чем… Но поговорить надо. Может быть, мы зайдем в квартиру?

– Конечно, входите. – Мужчина отодвинулся в сторону, пропустил мимо себя Зайцева и бомжа, закрыл дверь и вслед за гостями прошел на кухню.

– Извините, в комнате детишки питаются… Если не возражаете, поговорим на кухне. Здесь, правда, тесновато, нo расположиться можно. Так вы нас по открытке нашли?

– Нашли, – ответил Зайцев немного не на вопрос, немного как бы в сторону. – Вы давно виделись с Акимовыми?

– С Акимовыми? – опять удивился хозяин. Зайцев заметил – каждый раз, когда он произносит эту фамилию, и хозяин, и его жена почему-то впадают в искреннее удивление, будто само предположение о том, что они могли видеться, уже их как-то задевает.

– Поскольку я прочитал сегодня немало ваших поздравительных открыток, отправленных Акимовым по самым разным поводам, то я уже знаю, что вас зовут Евгением, а ваша жена – Зинаида… Правильно? Я ничего не напутал?

– Все правильно, – кивнул Евгений. – Но что касается открыток, то должен сказать… – Он замолчал, поскольку сказать было совершенно нечего.

– Я слушаю вас, – подбодрил его Зайцев.

– Открытки еще ничего не значат, – сказал хозяин, и бомж в ответ на эти слова первый раз кивнул головой. Просто кивнул, словно убедился в чем-то. Он как бы и не считал себя вправе что-то здесь произносить.

– Если я правильно вас понял, – медленно подбирая слова, проговорил Зайцев, – вы не хотите, чтобы вас считали близкими друзьями или родственниками Акимовых?