Текст книги "Неснятое кино"

– Кто? – не понял Деветьяров.

– Презентация. Ну, открытие конкурса этого долбаного. Тусовка с выпивкой. В общем, на́ пригласительный.

– Ого! – Деветьяров рассмотрел соблазнительное ню на обложке билета. – А ты?

– В гробу я их всех видал, – поеживаясь, ответил Шленский.

– Хорошо у тебя в гробу, – отреагировал Деветьяров, пряча пригласительный. – Поеду. Не пропадать же халяве. Еще пряники есть?

– Хватит с тебя, халявщик! Иди, опоздаешь. Пряников ему.

– Ну, тогда чао-какао! – Деветьяров направился к двери.

– И чтоб в костюме был и при галстуке! – крикнул вслед Шленский. – Знаю я тебя… Шпана!

– Учи ученого! – донеслось с лестницы.

Шленский – в трусах, майке и тапочках – вернулся в комнату. Секунду постоял, решая, ложиться снова или нет. Потом тоскливо, с долгим дверным скрипом потянулся и, подойдя к окну, торжественным рывком распахнул занавески.

За стеклом, в ремонтной люльке, прямо напротив него стояла девушка с малярной кистью – и с интересом смотрела на открывшееся зрелище.

Из театральной библиотеки Шленский вышел, груженный книгами и фотоальбомами. Мартовское солнце сверкало в лужах и мелькало в окнах троллейбусов. Шленский остановился, поставил сумку на лестницу у входа и, стащив с себя куртку, перекинул через свободное плечо. Он двинулся наверх, к метро – и уличный фотограф, поймав в объектив его улыбающуюся физиономию, на ходу вручил талончик.

У редакции «Московских новостей» Шленский через спины и головы изучил газету на стенде. Едва отойдя от него, нос к носу столкнулся с приятелем – судя по виду, такой же богемой, как и он. Они чесали языками, салютуя проходящим мимо общим знакомым…

Потом троллейбус повез его вдоль Тверского бульвара – и через девять минут Шленский просовывал голову в окошечко кассы в одном из арбатских переулков. Получив свои аспирантские рубли, Шленский изловил такси и как белый человек поехал домой.

Вечер застал его в развале книг и альбомов, за долитым по третьему разу чаем. Ожесточенно скребя ногтями немытую шевелюру, Шленский кропал сценарий…

В программе «Время», с выключенным звуком, мелькавшей в телевизоре, рядом с Нинель Шаховой появился Роман Юрьевич. Его лицо сменилось панорамой выставочного зала. Там, среди роскошных девушек и сытых мужчин, с бокалом в руках, блаженно улыбаясь, в богемном шарфике через шею, стоял Деветьяров.

Первое, что увидел Шленский, выскочивший утром из подъезда, была стоящая посреди грязного двора огромная «вольво».

– Здравствуйте, Леня, – сказала со скамейки соседка.

– Доброе утро, – на ходу ответил Шленский.

– Вас ждут, – сообщила другая, дежурившая рядом.

– Да-да, спасибо.

– Не за что, – сказала соседка, поедая глазами «вольво». Задняя дверца открылась. Шленский поставил внутрь сумку и сел.

– Доброе утро.

– Доброе утро, – ответил Аслан, сидевший за рулем. – Поехали?

– Поехали, – ответил Шленский. – Только надо заехать еще за одним. Это недалеко, я покажу…

Аслан затрясся от смеха.

– Зае-ехать… – раздался с переднего сиденья голос Деветьярова, и из-за высокой спинки показалась его довольная физиономия. – К окулисту заезжай, Товстоногов!

Из тронувшейся машины раздался дикий хохот. Старуха у подъезда плюнула вслед.

Пробравшись сквозь грязь и нищету бескудниковских пятиэтажек, покружив на московских улочках, «вольво» наконец разогналась на шоссе и, оставив позади дымящиеся заводские окраины, въехала в Подмосковье.

Еще через полчаса, проехав вдоль глухого зеленого забора, машина притормозила у высоких металлических ворот. Дежурный, выйдя из стеклянного КПП, заглянул в предъявленный Асланом документ. Ворота открылись, и через минуту «вольво» плавно остановилась у главного корпуса.

Шленский и Деветьяров вышли из машины и переглянулись. Вокруг, сколько хватало взгляда, не было ни души, но были простор, пение птиц, запах трав… Выметенные, без единой выбоины асфальтовые дорожки вели к пустым теннисным кортам, к бассейну, в пронизанную весенним светом рощицу.

– Ну? – спросил Шленский.

– Аск, – ответил Деветьяров.

– Ребята, – окликнул Аслан. – Пошли, на обед опоздаем.

В холле росли пальмы, журчал фонтанчик.

– Так, – сказал Деветьяров, осматриваясь, пока Аслан брал у горничной ключи. – А из фонтана бьет шампанское… Ленчик!

– А!

– Ленчик, ты, случайно, не член ЦК КПСС?

– Нет, – ответил Шленский, разглядывая на столиках у пальм огромные, в полметра, шахматные фигуры.

– Ну и зря, – сказал Деветьяров.

После двух перемен закусок и рассольника подали антрекот, и он был немедленно съеден.

– Мальчики, – сказала подавальщица, провозя мимо тележку, – еще второго хотите?

– Мы? – спросил Шленский.

– Вы, вы, – улыбнулась подавальщица.

– Хотим, – сказал Деветьяров.

Женщина, убрав грязную посуду, сняла с тележки две полные тарелки и поставила их перед друзьями, ловко сменила приборы.

– Захотите еще – скажите, – попросила она и покатила тележку дальше.

Шленский огляделся. В огромном зале за накрытыми по высшему разряду столами сидели, кроме них, всего несколько человек.

– Сумасшедший дом, – сказал Шленский.

– А мне нравится, – заметил Деветьяров, поедая второй антрекот. – Я всегда говорил, что народ и партия едины. Интересно, что здесь на десерт?

– И сколько порций? – закончил Шленский.

Они переглянулись и прыснули.

– У-лю-лю! – пропел Деветьяров. – Слава КПСС!

– Тише ты, – давясь смехом, прошипел Шленский, глядя ему за спину.

По проходу шла Ева Сергеевна.

– Что, еще по антрекоту несут? – спросил Деветьяров.

– Приятного аппетита, – подойдя, сладко произнесла Ева Сергеевна. – Все в порядке? Устроились?

– Все замечательно! – ответил Шленский. – Познакомьтесь. Это Андрей Деветьяров…

– Да-да. Ведь мы уже знакомы, не так ли?

И Ева Сергеевна положила ладонь на плечо Деветьярова.

– О, конечно, – светло улыбнулся тот и изысканно чмокнул ручку с фиолетовыми ногтями.

– Сегодня отдыхайте, – вернув ладонь на деветьяровское плечо, сказала Ева Сергеевна, – а завтра начнете работать.

– Начнем сегодня, – ответил Шленский.

– О-о, – засмеялась Ева Сергеевна, – я вижу, вам не терпится… Хорошо. Тогда в четыре часа, в кинозале. Я предупрежу девочек. Я живу в триста седьмом, – сообщила она (не ясно, кому именно), – после обеда позвоните, я все уточню у Романа Юрьевича. Ну, не буду мешать.

И, озарив обоих улыбкой, Ева Сергеевна пошла обратно по проходу.

– Кто это? – глядя ей вслед, спросил Деветьяров.

Стоя посреди своего просторного двухкомнатного номера, Шленский пытался что-то сделать с торчащими в разные стороны вихрами. Глянул на часы, бросил расческу на подзеркальник, схватил ключ, пошел к двери, вернулся к зеркалу, поправил пуловер. Наконец-то выйдя из номера, хлопнул дверью. И обнаружил, что все-таки оставил ключи внутри.

– А, черт возьми!

В досаде мотнув головой, Шленский, озираясь, пошел по коридорам. Никого из обслуги не было. В холле, сидя у телефона, набирала номер девчонка в стираных джинсиках и свитерке.

– Простите, – обратился к ней режиссер будущего шоу, – вы не знаете, где тут комната горничной?

Глянув на него как на неодушевленный предмет, девчонка опустила голову и продолжила набор номера. Ошарашенный Шленский так и остался стоять, где был, а девчонка тем временем дозвонилась.

– Алло! Алло, маман, это я. Не. Не, ну все классно. Михал Николаич звонил?

Шленский вышел из столбняка и двинулся искать горничную, а в коридоре появился Деветьяров. Он захлопнул дверь своего номера, толкнулся к Шленскому и пошел к лифту. Он был в малиновой «олимпийке» с надписью «СССР», кроссовках и шинели, наброшенной на плечи. Волосы на затылке собраны в хвост, в руке магнитола.

– Все хай класс, маман! – кричала девчонка в трубку. – Да, ну точно – финал семнадцатого мая!

– Ма шер, – остановившись, обратился к ней постановщик пластики, – где тут у нас кинозал?

Девчонка подняла глаза и увидела Деветьярова.

– Маман, – сказала она. – Прости, мне пора!

– Добрый день, – сказал Шленский. Девушки тремя островками сидели в кинозале. – Будем знакомиться. Прошу на сцену. Стоп! – заорал он вдруг. – А теперь то же самое, но без грохота.

Девушки хихикнули и попробовали без грохота.

– Стоп!

Девушки замерли в испуге.

– А если совсем без звуков? – мягко предложил Шленский.

Восемь пар глаз смотрели на него со сцены. Он помнил обладательниц этих глаз, загадочных и неотразимых на фотопортретах – сейчас это были просто восемь девчонок, с интересом разглядывавших его и сидевшего сзади Деветьярова.

– Давайте знакомиться, – предложил Шленский. – Имя, фамилия, откуда приехали… Ну, давайте с вас.

– Наташа Веснина, – сказала стоявшая первой слева совсем молоденькая девчонка.

– И откуда приехали, – напомнил Шленский.

– Барнаул, – сказала Веснина и почему-то покраснела.

– Ирина Черышева, Саратов! – с вызовом произнесла видная брюнетка с бюстом.

– Лена Кузнецова, Нижнеудинск, – еле слышно прошептала третья.

– Громче, – попросил Шленский.

Девушка опять пролепетала что-то.

– Кранты, Мейерхольд, – шепнул Деветьяров. – Сливай воду.

– Ну! – прикрикнул Шленский.

– Я не могу громче, – сказала девушка.

– Что? – Шленский безжалостно приложил ладонь к уху.

– Не могу громче! – крикнула Лена Кузнецова.

Длинная рыжая девица, стоявшая в конце шеренги, заржала. Все, кроме Кузнецовой, рассмеялись.

– Оказывается, есть голос, – удивился Шленский. И обернулся к рыжей: – А вы, простите…

– Стеценко Екатерина! – протрубила рыжая.

– А вот это тебе, Андрюша, – не поворачивая головы, сообщил Деветьярову Шленский. – Дарю. Откуда?

– Советский Союз! – отчеканила Стеценко.

– Это видно, что Советский Союз, – парировал Шленский. – Дальше.

– Даля Кричулите, Каунас.

– Ольга Шефер, Павлодар. – Блондинка, похожая на худенькую Мэрилин Монро, сделала шутливый книксен.

– Андрюша, – бросил через губу Шленский, – держись.

– Держусь. Из последних сил, – ответил Деветьяров.

– Александра Жукова, Москва, – бесстрастно произнесла та, что в упор не увидела Шленского.

– Очень приятно, – сказал он.

– Мне тоже, – ответила Жукова.

– Анна Лаврушина, – завершила церемонию знакомства по виду самая старшая из девушек. – Петербург.

– Ну что же. Леонид Михайлович Шленский. – Леня раскланялся, Веснина из Барнаула зааплодировала и сама же прыснула со смеху. – Андрей Николаевич Деветьяров. Тоже Советский Союз. Будем ставить с вами финальное шоу. Андрей Николаевич, вы готовы?

– Всегда готов! – ответил Деветьяров.

Шленский сидел в номере, закрыв лицо руками.

– Я – Ирина Черышева, – говорил женский голос. – Я приехала из Саратова. Учусь в текстильном институте на вечернем отделении. Очень люблю Виктора Цоя и группу «Кино», сама тоже сочиняю песни и пою их.

Шленский открыл глаза и с ненавистью посмотрел на экран монитора.

– Снимаюсь уже два года, – кокетливо сообщила оттуда Черышева. – Я считаю, что женская красота…

Шленский нажал на паузу, лицо говорившей застыло в неестественной улыбке. Шленский включил обратную перемотку и, убрав звук, запустил пленку с начала. Черышева, сидя на фоне собственных фотопортретов, что-то говорила. В отдельности от текста она уже не казалась безнадежно глупой. Поймав живой момент, Шленский снова остановил пленку и принялся изучать лицо на экране.

– Ну, начали, – сказал Деветьяров и пальцем босой ноги включил магнитолу.

Он стоял напротив восьмерки девушек посреди спортзала.

– Поехали, вместе со мной.

Деветьяров начал разминку.

– Меня зовут Даля Кричулите, я из Каунаса. Мне двадцать лет, работаю продавцом в художественном салоне, люблю живопись, особенно импрессионистов. В детстве занималась танцами…

Шленский курил, слушая и одновременно рассматривая фотопортреты литовки, разложенные на диване.

– В работе фотомодели привлекает возможность выразить себя.

Шленский перемотал пленку и пустил ее снова.

– Меня зовут Даля Кричулите…

– Даля! Спинку держать! – Положив руки на грудь и лопатки, Деветьяров нежно поправил девушке осанку.

– Ножку выше! Потерпи, потерпи… – поглаживая бедро Лаврухиной, уговаривал он.

– Прогиб больше! – требовал он, приобняв Кузнецову.

– Андрей Николаевич! – позвала Жукова. – Подстрахуйте и меня!

– Непременно, – пообещал Деветьяров.

– Ольга Шефер, город Павлодар. Мне девятнадцать лет, учусь в техникуме. Люблю кино, особенно американское, с Чаком Норрисом. Мечтаю стать кинозвездой!

И любительница Чака Норриса сделала глазки.

Шленский хохотнул и быстро перемотал на фразу назад.

– Мечтаю стать кинозвездой! – повторила свой номер Шефер.

– Ой, – сказал Шленский и перемотал снова.

Ольга Шефер сидела на полу спортзала и вместе с другими, открыв рот, смотрела на Деветьярова, выделывавшего коленца уже чистым соло. Он танцевал, кувыркался и стоял на ушах под визги и аплодисменты восторженных девушек.

– Ну, как? – спросил Шленский.

– Замечательно!

Деветьяров сидел в его номере, вытянув ноги.

– То есть? – не понял Шленский.

– Малинник, – пояснил Деветьяров.

– А по делу? – раздраженно уточнил Шленский.

Деветьяров вздохнул:

– До дела еще не дошло.

– Кончай ты ваньку валять! – прикрикнул Шленский.

– Ты что, сам не видишь? – спокойно поинтересовался Деветьяров.

– Не слепой, – ответил Шленский. Он лежал на диванчике, обложенный грудой книг и бумаг. – Не Бродвей.

Деветьяров развязал узелок на шнуре, стягивавшем волосы, и конкретизировал:

– Клуб «Красная макаронина»!..

– Сочувствую. – Шленский быстро дописал что-то в тетрадку и сел. – Слушай, я все придумал! Это история Золушки! Понимаешь? Они все – Золушки! А принц – один!

– Опять я? – печально догадался Деветьяров.

– Ну конечно! – подтвердил Шленский. – Конкурс – это бал во дворце! Наутро одна уйдет с бала принцессой, а остальные… Понимаешь? – Шленский был на подъеме. – Нужно будет сделать с ними пять-шесть пластических номеров о любви, раскрутить на рассказы о себе…

– Еще раз, – попросил Деветьяров.

– Что «еще раз»? – не понял Шленский.

– Ну, вот это: «Нужно будет…» – что?

– Сделать пять-шесть пластических номеров, – медленно повторил Шленский.

– С кем? – спросил Деветьяров.

– С ними.

– А чего так мало? – спросил Деветьяров. – Давай шестнадцать.

– Хватит шести, – мрачнея, сказал Шленский.

– Слушай, Гайдай, ты что, серьезно? – осведомился Девятьяров.

– Ну, – сказал Шленский. – Ну говори, говори…

– Ленчик, – Деветьяров стал серьезен, – я тебя умоляю. Я сам все станцую.

– На фиг ты мне сдался! – взвился Шленский. – Мне они нужны! Они!

– Ленечка… – Деветьяров заговорил мягко, как с больным. – Давай по порядку. Жукова: реакции нет. Рыжая, халда, руками до полу не достает. Беленькая – ну сексапильная такая… – из нее в детстве мозжечок выпал, она в пространстве не ориентируется. Кузнецова заторможенная. В музыку из всех попадает одна литовка. Но только в медленную. Кто там еще, на твоем Бродвее? С грудью? Это, Ленечка, девушка твоей мечты, но ты извини: она в полном зажиме. И еще маленькая, шпана, и эта… ленинградка без темперамента. Все, Дягилев. Они ходить не умеют, а ты – «шоу»!..

– Научи, – сказал Шленский. – Ты для того и зван.

Деветьяров взвился:

– Из общества инвалидов позови!

– Знаешь что? – тоже взвился Шленский. – Кто меня уговаривал сюда ехать? Горбачев? Приехал – работай!

– Aгa! – закричал Деветьяров. – Сейчас! Сейчас папа бросит все дела и пойдет чинить самолетики!

Он встал и вышел из номера, с размаху хлопнув дверью. Шленский, уже набравший полную грудь воздуха для ответа, пыхтя от возмущения, забегал по номеру.

Выпустив пар, он забрался на диван и попробовал продолжить работу, но за окном начался методичный стук теннисного мяча о стенку. Шленский обхватил голову руками, потом соскочил с дивана и, нашарив ногами тапки, вышел на лоджию.

Мячом о стенку на площадке под окнами колотил Деветьяров.

Шленский вернулся в комнату и стоически вернулся к работе, но характер звуков сменился, и он снова вышел на лоджию. Деветьяров гонял мяч уже не один, а в паре с Асланом. При этом у него появилась болельщица – маленькая Шефер.

– Убивать надо! Всех, – убежденно сказал сам себе Шленский и вернулся в номер. Но когда к звукам теннисного поединка прибавилось женское хоровое скандирование: «Андрю-ша! Андрю-ша!» – Шленский не выдержал. Запустив кассетой в кресло, где раньше сидел Деветьяров, он схватил ключ и пулей вылетел из номера.

И столкнулся с Евой Сергеевной, ожидавшей лифта. Она многозначительно улыбнулась:

– О! Как кстати. Есть разговор…

На столе стояли стаканы с коньяком, полупустая бутылка и раскромсанный кусок халвы на блюдечке.

– Чем вы расстроены? – поинтересовалась Ева Сергеевна.

– Девочками, – ответил Шленский. – Они, конечно…

– Да-да, – понимающе кивнула Е.С. – Но все-таки есть две-три довольно перспективных, правда?

– Кто? – поднял голову Шленский.

– Жукова, – мгновенно ответила Ева Сергеевна и, как если бы Шленский недослышал, повторила: – Жукова.

Не зная, что ответить, Шленский молчал.

– Вам же надо будет на ком-то строить шоу, не говоря уже о церемонии награждения… – продолжила Е.С. свою мысль.

– А что, уже известно…

– Ленечка, – ответила Ева Сергеевна, – ничего не известно. Просто я очень вам симпатизирую и иногда могу, скажем так, проговариваться. А ваше профессиональное мнение может помочь членам жюри сориентироваться…

– Ясно, – сказал Шленский, которому ничего ясно не было.

– Это очень хорошо, если ясно, – заметила Ева Сергеевна. – И еще. Ведь у нас с вами могут быть свои маленькие секреты?

– Могут, – неуверенно согласился Шленский.

– Роман Юрьевич – он славный, но очень мнительный…

– Понимаю.

– Вы профессионал и взрослый человек, и я могу быть с вами совершенно откровенна: мужские привязанности очень понятны, я вовсе не ханжа, но это иногда мешает объективному восприятию. У Романа Юрьевича есть свои симпатии среди девочек. Кто же против, но это не должно вредить делу, не так ли? – Она уже не улыбалась.

– Не должно, – согласился Шленский.

В дверь постучали.

– Да! – резко крикнула Ева Сергеевна.

В проеме дверей появилась голова Кузнецовой.

– Ева Сергеевна, я позвонить.

– Сейчас нельзя, – ответила та.

– Но вы сказали – в семь часов.

– Сейчас – нельзя, – раздельно повторила Ева Сергеевна.

– Но там уже ночь… – умоляюще произнесла девушка.

– Закройте дверь! – вдруг заорала Ева Сергеевна. – Как я устала от них от всех, – поделилась она со Шленским, когда дверь закрылась. – Давайте еще выпьем.

Не дожидаясь согласия, Ева Сергеевна сама налила в стаканы.

– Ну, за нашу долгую дружбу, Ленечка! Ведь этот конкурс – не последний, у нас с вами большое будущее…

Ева Сергеевна отпила из стакана, Шленский пригубил.

– А вы, я вижу, почти не пьете, – заметила она.

– Почти, – улыбнулся Шленский.

– Молодой, талантливый, непьющий… – Ева Сергеевна внимательно рассматривала его. – Просто клад!

– Поэтому так глубоко и закопали, – отшутился Шленский. Он отставил стакан и пояснил: – Да нет, просто мне сегодня еще работать.

– А вы не напрягайтесь, – посоветовала Ева Сергеевна. – Вы же молодой мужчина и имеете право на отдых; здесь для этого все условия… Кстати, у девушек режим, и я строго за этим слежу. Но боюсь, на вас моего внимания может не хватить…

Шленский закаменел. Ева Сергеевна рассмеялась и коснулась его руки фиолетовым коготком:

– Ну что вы? Мы же с вами друзья…

Дверь распахнулась, и в номер оргкомитета стремительно вошел Роман Юрьевич, а за ним телохранитель Степан и еще какой-то одутловатый человек.

– А, совращаешь молодежь? – весело поинтересовался Роман Юрьевич у Евы Сергеевны. В глазах у него блестели злобные огоньки. – Дело!

– Уже совратила, – светло улыбнулась Ева Сергеевна и поприветствовала одутловатого: – Привет, Олежек!

– Он не Олежек! – закричал Роман Юрьевич. – Секунду! – бросил он Шленскому и, развернув кресло на колесиках, уселся напротив одутловатого, оставшегося стоять у входа в комнату. – Он не Олежек! – повторил Роман Юрьевич, наставив палец. – Он никто и звать его никак!

– Рома… – начал было одутловатый, но Роман Юрьевич поднятием пальца остановил его речь.

– Не надо мне ничего объяснять, – тихо попросил он. – Я не мент. – Он повернулся к Еве Сергеевне: – Весь город оклеен календарями с Черышевой. Пленки на комбинат отдал ты. Нет?

– Не надо так, Рома… – ответил Олег.

– Пошел вон, – сказал Роман Юрьевич.

– Роман, – заговорил снова одутловатый, – я хотел с тобой согласовать…

– Вон пошел, – повторил Роман Юрьевич и развернул кресло к Шленскому: – Извините, Леня. Слушаю вас.

– Меня? – удивился Шленский.

За спиной Романа Юрьевича телохранитель Степан в буквальном смысле выставил за дверь Олега.

– Какие проблемы?

– Да, в общем, никаких, – ответил Шленский.

– А чё пришел? – весело спросил Роман Юрьевич. – Шутка, – сказал он, не переставая улыбаться.

Шленский машинально посмотрел на Еву Сергеевну.

– А-а, – понимающе протянул Роман Юрьевич. – Ну-ну. Как девочки? – как ни в чем не бывало продолжил он разговор.

– С девочками, конечно, сложно… – завел свою волынку Шленский.

– Получишь премию, – оборвал его Роман Юрьевич. – Еще вопросы?

– Сценарий…

– Со сценарием решай сам, делай с этой хератенью что хочешь, я в тебя верю!

И, завершая аудиенцию, Роман Юрьевич ощутимо хлопнул Шленского по плечу:

– Давай гуляй. На ужин пора.

– До свиданья, – сказал Шленский.

Он только закрывал дверь с табличкой «Оргкомитет», а там уже началось.

– Ты, сука, у меня доиграешься! Я тебе, блядь, покажу сепаратные переговоры! Тебя тут завтра не будет!

Шленский отошел в сторону и закурил. Из темного холла за его спиной раздался всхлип. Шленский обернулся. В холле, забившись за кадку с пальмой, беззвучно плакала Кузнецова. Шленский помедлил – и все-таки подошел к ней:

– Лена!

Услышав за спиной голос, Кузнецова еще больше сжалась и, как ребенок, отвернулась носом к стене.

– Лена, вы что? – Шленский осторожно дотронулся до ее плеча. – Не надо плакать.

Кузнецова еще раз шмыгнула носом.

– Господи! – ужаснулся Шленский. – Да что ж такое! Ну к черту! – с нарочитой веселостью заявил он. – Сейчас организуем вам звонок! Пять минут дел! Вам в какой город?

– В Нижнеудинск, – не оборачиваясь, сказала Кузнецова.

– Ну да, – сказал Шленский. – Конечно, Нижнеудинск. Никогда не был, – пожаловался он.

– И не надо, – обернувшись, сказала Кузнецова.

– Теперь не надо, – улыбнулся Шленский. – Ну, идем звонить. Только приведите себя в порядок.

Они вызвали лифт.

– Спасибо вам, – сказала Кузнецова.

Дверь лифта открылась, обнаружив внутри Черышеву, Жукову и Стеценко, возвращавшихся с тенниса.

– Здравствуйте, – войдя в лифт вслед за Кузнецовой, сказал Шленский.

– Здравствуйте-здравствуйте, – ответила Жукова.

– Вы на какой? – спросил Шленский.

– Мы? Мы на седьмой, – ответила Жукова.

Девушки с нескрываемым интересом разглядывали зареванное лицо Кузнецовой и красное от смущения – Шленского.

– Ага, – сказал он и нажал кнопку. – До свиданья, – сказал Шленский, выходя на шестом вслед за Леной.

– Всего доброго, – ответствовала рыжая Стеценко.

Двери закрылись, и из поехавшего вверх лифта раздалось многозначительное «о-о…».

– Подождите, я сейчас, – попросила Кузнецова, отпирая дверь.

Шленский покорно присел на диванчик напротив телевизора в холле. Потом поглядел на часы, покачал головой. Потом подошел к двери, намереваясь постучать, но из соседнего номера вышла косметолог Катя, и Шленский отпрянул от двери.

– На ужин не идете? – поинтересовалась Катя.

– Да я тут вот… – неопределенно ответил Шленский.

– Ну-ну, смотрите не опоздайте, – весело предупредила Катя.

Лена вышла из номера через двадцать минут – в вечернем платье, с макияжем. Вышла – и остановилась в дверях, глядя на Шленского.

– Так гораздо лучше, – сказал Шленский. – Но мы остались без ужина.

– Алло! – кричала в трубку Кузнецова.

Портье – женщина в белом халате – морщилась и затыкала уши.

– Алло! Мама! Это я, мамочка! Не волнуйся! У меня все хорошо!

Шленский, уходивший к лифту, обернулся, и она благодарно помахала ему рукой.

Шленский вошел в свой номер и зашарил рукой, ища выключатель.

– Не зажигайте свет, Штирлиц, – раздался из темноты голос Деветьярова. – Я выкрутил пробки. И продал.

– Так заикой оставить можно, – сказал Шленский и включил свет.

Деветьяров сидел в кресле. На сервированном столе стояли многочисленные тарелки, накрытые другими – чтобы не остывало.

– Ужин, сэ-эр…

Шленский молча сел за стол и начал быстро есть. Расправившись с салатом, молча взялся за горячее.

– Реже мечи, – посоветовал Деветьяров. – Дурачком станешь.

Шленский положил в рот огромный кусок мяса и принялся жевать.

– М-м, – мрачно с набитым ртом проговорил он наконец. – А как ты сюда попал?

– «Меня перенесла сюда любовь, – сообщил Деветьяров, – ее не останавливают стены…» Балкон закрывать надо, Станиславский! Ты когда-нибудь кончишь жрать?

– Ну, допустим. – Шленский отставил тарелку.

Деветьяров легко вскочил и, движением конферансье подняв руку вверх, заявил:

– Итак, к вопросу о Бродвее!..

– Ну-ну, – стараясь казаться недовольным, сказал Шленский. – Полегче.

– Обидеть художника может каждый… Рассказываю.

Пансионат «Роща» жил вечерней жизнью. Пройдя мимо углового номера, где Деветьяров показывал Шленскому свой «Бродвей», по лестнице на шестой этаж поднимался охранник Романа Юрьевича – Степан.

Поднявшись вслед за ним и обогнув угол здания, мы бы увидели сквозь оконное стекло Кузнецову. Сидя на подоконнике, она молча глядела в сумерки за окном. В открывшихся дверях позади нее показался Степан, и Кузнецова, кивнув, вышла за ним из номера.

В соседнем номере готовились к вечернему выходу Жукова и Стеценко: Жукова, в полной боевой раскраске, клала на лицо последние штрихи маленьким мизинчиком, а рыжая Стеценко еще стояла перед кроватью, оценивающе глядя то на одно, то на другое платье…

…а камера тем временем заглядывала в следующее окно, за которым Оленька Шефер внимательно разглядывала то себя в зеркале, то вырванный из журнала портрет Мэрилин Монро. Определив наконец основное различие между изображениями, Оля пальчиками оттопырила платье на груди, увеличив ее размера на три, и горестно вздохнула.

В просторном холле со сплошной зеркальной стеной тоненькая Даля мелом начертила по паркету длинную продольную линию и, встав у ее начала, пошла по ней – таз вперед, шаг по диагонали, – но подвернула ногу и присела, ойкнув. Помассировав сухожилие, литовка выпрямилась и снова пошла к началу меловой линии.

Обогнув холл и миновав темный номер, мы бы заглянули в комнату Черышевой. Xoзяйки в номере не было, но свет горел, выставляя напоказ распотрошенный чемодан и разбросанные по комнате детали туалета. Единственным более или менее живым существом в этом натюрморте был говорящий с экрана диктор Кириллов. Шла программа «Время».

Через стенку от Кириллова на кровати с книжкой в руках лежала Лаврушина, но она не читала. Маленькая Веснина тиранила ее фотографиями своего молодого человека в армейской форме. Наконец Веснина спрятала фотографии в конверт, и Лаврушина подняла было книжку с одеяла. Почитать ей опять не удалось. Веснина достала из сумочки новый конверт с фотками, и Лаврушина обреченно закрыла книжку.

В баре, за угловым столиком, Роман Юрьевич, отечески улыбаясь, что-то объяснял Кузнецовой, которую привел Степан. Сам Степан у входа колотил по клавишам игрового автомата. Мимо него, выйдя из лифта, прошли Жукова и Стеценко.

Они миновали бар и вошли в бильярдную, где Деветьяров и Аслан учили играть Черышеву. Помогая девушке достать шар, Аслан прилег рядом. Деветьяров не отказал себе в удовольствии понаблюдать за этим сеансом сзади.

Степан, оторвавшись от игрового автомата, вразвалочку пошел следом за Жуковой и Стеценко.

Если бы, обогнув пустой тренажерный зал в торце здания, мы снова заглянули в бильярдную, то обнаружили бы там некоторые изменения. На одном бильярде играли Черышева с Асланом, на другом – охранник Степан и рыжая Стеценко.

Деветьяров и Жукова сидели в креслах поодаль. Ее рука уже была накрыта его ладонью.

В баре за угловым столиком, теперь одна, сидела Кузнецова. Рассчитавшись с барменом, от стойки отошла и прошла мимо нее с тарелкой пирожных косметолог Катя и, выйдя из бара, вызвала лифт.

Ева Сергеевна лежала на кровати с маской на лице. Дверь открылась, и косметолог, поставив на столик тарелку, присела к Еве Сергеевне и начала снимать маску.

Дверь следующего номера открылась, обнаружив в проеме силуэты Аслана и Черышевой.

Холл пятого этажа был пуст, лишь видна была площадка перед лифтом, на которой телохранитель Степан, держа дверь, что-то говорил стоящей в кабине Стеценко. Но двери лифта закрылись, и Степан, в досаде ударив по ним, исчез, и камера, обогнув угол здания, заглянула напоследок в открытое окно, перед которым стоял Деветьяров.

– Андрей! – раздался сзади голос Жуковой. Она стояла в одном полотенце, улыбаясь.

Деветьяров задернул шторы.

– Раз и! Два и! Три и! Четыре и! – командовал Деветьяров. – И пошли круги! Голова! Плечи! Грудь! Таз! Колени! Стопа! И побежали! Ножки выше! И поскакали обезьянками! Наташа, это не обезьянка, это дохлый бегемотик!

Дверь открылась. На пороге спортзала стояла Жукова.

– Андрей Николаевич! – не слишком пряча улыбку, сказала она. – Можно?

Деветьяров встал с четверенек.

– Можно – что? – спросил он.

– Войти, – сказала Жукова.

Деветьяров подошел к магнитоле и выключил музыку.

– Ну, попробуй, – сказал он.

Жукова вошла и закрыла дверь.

– Ну, вошла, – сказал Деветьяров. – И что?

Семеро девушек, прекратив работу, смотрели во все глаза.

– Я проспала, – улыбнулась Жукова.

– Много спать вредно, – холодно произнес Деветьяров. – От этого пухнут мозги и рождаются дети-дебилы.

Он включил магнитолу и, отвернувшись от Жуковой, обратился к семерке занимающихся:

– Поехали. Волна! И раз! И два!

– Сто-оп!

Шленский откусил от яблока и тихо сказал:

– Еще раз.

Все разошлись по кулисам, и снова по замысловатой траектории вышли к своим точкам, и снова остановились неодновременно.

– Еще раз! – потребовал Шленский.

После третьего раза Стеценко осталась стоять посреди сцены.

– Не понял, – сказал Шленский.

– Сколько можно ходить-то? – спросила Стеценко.

– Пока не научитесь, – ответил Шленский и снова откусил от яблока. – А что?

– Я больше не пойду, – заявила Стеценко. – Я не заводная.

– А я заводной! – заорал Шленский. – Я заводной и буду лечить ваш санаторий, пока не сдохну! Уйди с глаз, рыжая, пока я не убил тебя этим огрызком! Умения – как у морской свинки, а гонору – на Голливуд!

Стеценко фыркнула, но все-таки убралась за кулисы, из-за которых тут же высунулась Веснина.

– Леонид Михалыч, а что, опять с самого начала?

Шленский запустил в кулису огрызком.

– Псих, – заметила Лаврушина. – Но симпатичный.

– Начали!

– А-а-а! – заорал Деветьяров и, схватившись за голову, картинно рухнул на колени перед Весниной. – Наташенька! – взмолился Деветьяров. – Ну, давай еще раз. Последний китайский раз.