Текст книги "Повелители сумерек (сборник)"
Автор книги: Виктор Точинов
Жанр: Книги про вампиров, Фэнтези
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
В один из бесконечных однообразных дней она не смогла заставить себя слезть с дивана и сходила под себя. Было очень стыдно, тем более что Леонид не проснулся и продолжал тихо спать рядом. Большое мокрое пятно расползалось по простыне все шире, так что, когда наступил вечер и Лёня открыл наконец глаза, весь диван уже пропитался мочой. Подушка тоже была мокрой – от слез, – и тогда он взял Жанну на руки, отнес в ванну, налил горячей воды, взбил пахнущую какими-то цветами пену и осторожно опустил Жанну в облако сверкающих пузырьков. Там она и заснула – прямо в воде, а когда проснулась, поняла, что лежит не на диване, а на жесткой и довольно узкой кровати, Леонида рядом нет, а в воздухе витает смутно знакомый запах лекарств.
Мысли ее путались, она не могла точно определить, что ее окружает – явь или сон. «Я заболела, – подумала Жанна и неожиданно обрадовалась такому простому объяснению. – Я заболела, а Лёня меня лечит…» Она позвала: «Лёня», но из горла вырвался только слабый жалобный стон. Тогда Жанна снова закрыла глаза и попыталась заплакать. Слез не было.
Лёня разбудил ее, проведя ладонью по ее волосам. Она замерла от счастья, глядя в его сияющие, искрящиеся жизнью глаза. «Ты красивый, – хотела сказать ему Жанна. – Я люблю тебя». Но голос по-прежнему не слушался ее. Она шевельнула губами, и Леонид тут же поднес к ее рту дымящуюся кружку с травяным настоем.
– Я не хочу пить, – попыталась сказать Жанна, но он не услышал.
Она сделала несколько глотков, чувствуя, как горячая жидкость прожигает ее истончившееся тело насквозь. Потом закашлялась, и Лёня заботливо вытер ей губы пахнущим валерьянкой платком.
Когда стало ясно, что больше она пить не станет, Леонид бережно взял ее на руки и поднял с кровати. Жанна вздрогнула, ощутив прикосновение холодного металла к своим теплым ягодицам. Ее шатнуло, но Лёня сильной рукой придержал ее за плечи.
– Пс-с, – произнес он, смешно выпячивая пухлые губы, – пс-с…
«Это судно, – догадалась Жанна. – Я сижу на горшке… позор какой…» В следующую секунду она почувствовала, как горячая струйка со звоном ударила о металлическое дно судна, и ей сразу стало легче. Леонид снова перенес ее на кровать, уложил, затем взял горшок и вышел. Жанна испугалась, что он не вернется, но он вернулся, постоял немного, глядя на нее сверху вниз, наклонился, обхватив ее голову ладонями, зарылся лицом в волосы и безошибочно нашел губами то самое место на темечке.
Над миром, сузившимся до размеров полутемной, пропахшей лекарствами комнаты, поднялась сияющая всеми цветами радуги волна.
Опрокинулась и гремящей лавиной обрушилась вниз, поглотив плавающую в океане блаженства Жанну.
11
Голоса доносились откуда-то издалека, с трудом пробиваясь через вязкий, глушивший звуки туман.
Жанна открыла глаза – это движение почти обессилило ее. Но с открытыми глазами она почему-то слышала лучше.
– …полгода у вас жила… – Высокий женский голос, почему-то смутно знакомый. – И теперь вы не знаете, где она?..
– …уверяю вас… – Мужской голос, тихий, но внятный, его она тоже знала когда-то. Вспомнить, кому он принадлежал, казалось непосильной задачей. – …Давно ничего не знаю…
Жанна вздохнула – глубоко, в легких, что-то засвистело, в горле неприятно булькнуло. Пересохшие губы трескались от горячего дыхания.
– …с февраля в училище не была, – женщина почти кричала, – мне уж на работу педагоги обзвонились… Вот и Альмира подтвердит – после каникул ни разу ее не видела…
Альмира. Миллион лет назад Жанна слышала это имя. Кого же так звали? Она попыталась сосредоточиться – бесполезно. В голове была вата – много-много белой, пушистой и мягкой ваты. Очень хотелось спать. Спать и не слышать этого грубого, громкого, визгливого голоса, бесцеремонно врывающегося в ее покой. Как же громко они кричат! Что им здесь нужно? Почему он их не прогонит? Кто? Кто не прогонит? Жанна старалась вспомнить, имя ускользало, словно различимая лишь уголком глаза легкая тень…
– Ты, дядя, нас за лохушек-то не держи, – вмешался молодой, энергичный и наглый голос. – Ты думаешь, мне Жанна про тебя ничего не рассказывала? Вот пойдем сейчас в милицию и заяву на тебя накатаем – мол, педофил ты, дядя, заманиваешь молоденьких девочек к себе под видом бесплатной сдачи комнаты, а потом, может, на кусочки разделываешь и в унитаз спускаешь… Ой, извините, Ольга Сергеевна…
Ольга Сергеевна? Еще одно имя за завесой темноты… Жанна опустила веки – глаза почему-то стали влажными…
– Да где ж это вообще видано – бесплатно комнату сдавать! – взвизгнул первый голос. – Знаем мы, что за бесплатно бывает… А ну говори, что с моей доченькой сделал, гад! Куда мою Жанночку подевал?
– Если я не брал с Жанны денег, это еще не значит, что она жила здесь бесплатно, – спокойно возразил тихий голос. – Мы сразу договорились, что она будет помогать мне…
– В чем? – перебила молодая и наглая. – Постельку по ночам согревать?
– …ухаживать за моей больной матерью, – невозмутимо продолжал мужчина. – Это очень нелегкое занятие, уверяю вас, и оно, безусловно, стоит тех денег, которые я мог бы получить от сдачи внаем одной комнаты…
– Что ж она мне про твою мать ничего не рассказывала? – ехидно поинтересовалась молодая, – Всеми секретами делилась, а про то, как за больной ухаживает, – ни слова?
– Это входило в наш договор, – терпеливо объяснил тихий голос. – Жанна не должна была никого сюда приводить. Не должна была никому рассказывать о том, что здесь делает…
– Почему, интересно знать?
– А вам не кажется, что каждый человек имеет право на свою частную жизнь? Предположим, мне не хочется, чтобы окружающим было известно, в каком состоянии находится моя мать. Она действительно очень тяжело больна, и обслуживать ее тяжело. Скажу откровенно: я думаю, Жанна уехала, потому что не выдержала свалившегося ей на плечи бремени. Мне она ничего не объяснила. Просто собрала вещи и уехала, пока я спал. Вы, разумеется, можете обратиться в милицию – я думаю, вы просто обязаны это сделать, хотя я надеюсь, что с вашей дочерью не случилось ничего страшного…
Голос вдруг растянулся, поплыл, слова стали слышны нечетко.
– Не выспался, дядя? – с угрозой спросила молодая и наглая. – Все зеваешь? В милицию мы и без твоих советов обратимся, а для начала покажи-ка ты нам квартирку – где тут Жанна жила, где матушка твоя немощная обитает…
– Постарайтесь обойтись без хамства, Альмира, – посоветовал мужчина. – Оно вам не к лицу… Что ж, не могу сказать, что мне это будет приятно, но, входя в ваше положение… Я покажу вам, где жила Жанна.
Голоса удалялись, затихали. Тишина снова обволакивала Жанну, затягивала в глубокие белые пустоты сна. Но заснуть не получалось – под веками копилась, набухала влага, непрошеная слеза выкатилась из-под ресниц и задрожала, словно приклеившись к горячей щеке…
Скрипнула дверь. Этот звук вырвал Жанну из забытья, в которое она все-таки провалилась. Сердце тяжело бухало в груди, как часто бывает при внезапных пробуждениях, безжалостно разрывающих радужную ткань сна. Что ей снилось? Какие-то обрывки – женщина с усталым лицом, склонившаяся над ее кроватью, пестрые куклы, пляшущие на тонких нитях над занесенной снегом деревянной эстрадой… высокий темноволосый мужчина, протянувший руки к багровой, похожей на недобрый глаз луне…
– Вы хотели видеть мою мать, – услышала Жанна. – Смотрите, только очень прошу вас, тихо. Она сейчас спит…
– А вот спросить бы у нее, – свистящий шепот, судя по интонации, принадлежал все той же молодой девушке, которую звали Альмира, – когда в последний раз она видела Жанну…
– Спросить вы, разумеется, можете, – мужчина был по-прежнему терпелив и вежлив, – но ответа никакого не получите. Моя мать, к сожалению, страдает очень тяжелой формой болезни Альцгеймера, в просторечии называемой склерозом… Кроме того, она уже давно ничего не говорит…
Кто-то подошел почти вплотную к кровати Жанны. Скрипнули половицы.
– Эй, вы меня слышите? Слышите меня, а?
– Да не лезь ты к больному человеку, – сказала женщина, стоявшая, судя по всему, у самой двери. – Видишь же – спит она… Ох, старенькая она совсем у вас, седая совсем… Сколько же ей лет?
– Меньше, чем кажется, – сухо ответил мужчина. – Ну, ваше любопытство удовлетворено наконец? Вы убедились, что никакой Жанны здесь нет?
Он снова зевнул. «Бедный, – подумала Жанна, – ему, наверное, также до смерти хочется спать, а эти женщины прицепились к нему с какой-то Жанной… Жанной… Это же меня звали Жанна – когда-то давным давно, когда я жила совсем в другом месте, где было светло и красиво и всегда пахло цветами и свежестью… и я любила кого-то… Почему же я ничего не помню?»
– Пойдем, Альмира, – сказала женщина у двери. Голос ее погас, стал бесцветным и тихим, словно из него ушла вся жизнь. – Пойдем, не тревожь больного человека…
Жанна открыла глаза. Ярко горела лампочка под потолком, и в ее безжалостном свете она увидела девушку со смутно знакомым скуластым лицом, сидевшую на корточках напротив кровати, высокого мужчину, стоявшего у нее за спиной, и худую сутуловатую женщину с измученными, больными глазами. Все трое смотрели на нее, словно чего-то ожидая.
– Проснулась, – громко прошипела скуластая, обернувшись к остальным, и снова повернулась к Жанне. – Здравствуйте, меня зовут Альмира, я подруга Жанны. Вы помните Жанну?
Жанна медленно опустила ресницы. Почему эта девушка задает ей такие глупые вопросы? Ей показалось, что какие-то смутные воспоминания понемногу проступают сквозь пелену белого забвения. Вот та женщина с усталым и несчастным лицом… сколько раз она склонялась над кроваткой маленькой Жанны?..
– Мама, – прошептала она, чувствуя, как из глаз начинают литься крупные неудержимые слезы, – мама…
– Ничего она нам не скажет. – Женщина отвернулась. – Пойдем, Альмира, только время зря тратим…
– Неужели не помните? – не сдавалась скуластая Альмира. – Такая красивая, с пушистыми белыми волосами, классная такая девочка?
– Это я. – Жанна постаралась произнести это как можно более отчетливо, но получился неразборчивый шепот. – Это я – Жанна…
– Ну, извините, – с сожалением сказала Альмира, выпрямляясь во весь рост и зачем-то отряхивая колени. – Да, не хотелось бы мне заболеть склерозом…
– В милицию мы все равно обратимся, имейте в виду, – повернулась она к мужчине. – Так что для вас это так просто не закончится, не надейтесь…
– Не буду вам препятствовать, – ответил мужчина и снова зевнул. – Но на сегодня, надеюсь, у вас все?
– До свидания. – Альмира вдруг вновь наклонилась и заглянула Жанне прямо в глаза. – Не сердитесь на нас, хорошо?
Скрипнули половицы, щелкнул выключатель – свет погас. Мама, Альмира и зевающий мужчина исчезли из мира Жанны.
Где-то невообразимо далеко стукнула, закрываясь, тяжелая дверь. На мгновение Жанну посетило странное, пугающее видение – оскаленные волчьи морды, ухмыляющиеся в спину незваным гостям. «Заснуть, – подумала она, – скорее заснуть и убежать от этого тягостного, непонятного бреда в покой, тишину и пустоту…»
Видимо, ей это удалось, потому что, когда Жанна вынырнула из забытья в следующий раз, во рту у нее было сухо и мерзко, как случается после долгого сна. Жанну разбудили странные звуки – кто-то, сидевший у нее в ногах, всхлипывал, закрыв лицо руками. Сначала она не могла разобрать ни слова, но временами прерывистое бормотание становилось понятнее, и тогда ей казалось, что она различает целые фразы.
– Прости, прости меня… я не хотел этого… не хотел… все получилось совсем не так… я не смог остановиться… Почему, ну почему ты разрешила мне войти?..
Он хныкал, подвывая, словно обиженный ребенок, и Жанне вдруг стало смешно. Когда-то, миллион лет назад, совсем маленькой девочкой она играла во дворе с соседским мальчишкой в снежки и случайно засветила ему твердым белым шариком в глаз. Мальчишка заплакал, поскуливая, словно щенок, прижав обледеневшую варежку к пострадавшему глазу, и, глядя на него, Жанна не смогла удержаться от смеха. Почему она вспомнила об этом сейчас?
– Мне казалось, что, если я люблю тебя, тебе ничего не грозит… С другими было не так, они всегда оставались просто едой… а ты… ты была такой чистой, такой светлой… Я боялся за тебя… не хотел заходить на твою территорию… берег… Я берег тебя! – с обидой воскликнул он. – Охотился по ночам, ел только на стороне… А ты… ты сама, своими руками… – Он снова всхлипнул.
«Уходи, – сказала ему Жанна. – Я не люблю плачущих мужчин».
Она произнесла это мысленно – язык не слушался ее, из горла вырывалось только прерывистое горячее дыхание. Но он каким-то образом услышал – прекратил рыдать, выпрямился и быстрым, плавным движением переместился поближе к ней. Теперь она видела его лицо. Красивое, бледное лицо, обрамленное длинными черными кудрями. Огромные, широко распахнутые глаза.
– Жанна, – сказал он очень ласково. – Жанна, девочка моя…
Ледяная ладонь легла ей на обтянутый пергаментной кожей лоб, взъерошила высохшие, словно солома, седые волосы. Рука чуть заметно вздрагивала, и это было неприятно Жанне.
– Прости меня, моя любимая. Как жаль, что источник почти иссяк…
Он наклонился и легко коснулся губами ее морщинистой кожи.
– Сейчас ты заснешь, девочка. Заснешь и увидишь очень хороший сон. Ты будешь спать долго… и увидишь себя самой красивой, самой счастливой и любимой девушкой на Земле… Спи, моя хорошая… Я буду с тобой… я буду с тобой всегда…
И она послушно закрыла глаза.
12
«ПРИГЛАШАЮ сиделку для ухода за тяжелой больной. Требования: МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА, медицинское образование желательно, возможна подмосковная прописка или регистрация. Звонить ПОСЛЕ 19.00. Спросить Леонида».
ВЛАДИМИР АРЕНЕВ
«Мечтают – и не только об электроовцах…»
([д]озорное)
– Впусти меня, – попросила она, и он, конечно, впустил, не мог не впустить.
Эта игра началась еще на концерте «Грязных удальцов», еще там он заприметил ее, да и она, она тоже выделила его из толпы: высокий, пышущий здоровьем мужчина, такие чаще встречаются на обложках модных журналов, чем в жизни. Последовал обмен взглядами: сперва оценивающими, потом будоражащими кровь, слишком откровенными. Он сделал вид, что смутился, и ушел, не дожидаясь, пока закончится концерт, но прежде еще раз посмотрел на нее.
Она поняла. Она не устояла. Она – здесь.
– Входи. – Дверь нараспашку, в мягко освещенном коридоре его силуэт. – Входи, входи!
Она перешагивает через порог – невысокая, в маняще декольтированном платье, с легкой улыбкой на губах. Многие бы отдали жизнь за эту улыбку.
Дверь захлопнулась с легким щелчком.
– Как зовут тебя, красавица?
– Зачем звать? Я прихожу сама. – Ее изящные тонкие пальчики скользят по его запястьям и выше, ласкают напрягшиеся стальные бицепсы. – «Что в имени тебе моем? Ведь роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет».
Объятия становятся всё сильнее, касания – откровеннее, ее губы и язычок пахнут ванилью и на вкус чуть горьковаты.
– Ох, как бьется твое сердце! – Она просовывает правую ладошку под одежду, поближе к его разгоряченному телу, а губы скользят ниже, зубы легонько покусывают за шею, – ах, остренькие какие! – проступает кровь. «Прости, дорогой». – Еще укус, теперь уже точно в цель, кровь брызжет, заливает ей лицо, она кричит, и сердце бьется, бьется!.. – не сердце, кол осиновый, который пробил его рубашку, ее правую ладошку, пиджак, ночное платье, вошел наконец в ее тело и уже (он чувствует это пальцами) вышел с той стороны, между лопатками.
– Ты?!. – удивленно-растерянное, обиженное; последнее, что она говорит.
– Я.
Он отстегивает специальный «нашейник», из которого уже вытекла вся свиная кровь. Касается пальцами того места, где ее острые зубки поцарапали сталь; в мастерскую идти не придется, но вот на досуге самому надо будет подлатать.
Костюм, разумеется, безнадежно испорчен, но это обычное дело, по-другому не бывает.
Он бережно снимает с кола ее ставшее вдруг очень легким тело, отвинчивает кол; дверца на груди с легким клацаньем становится на место. Теперь – прибраться в комнате и отправить отчет об еще одной обезвреженной охотнице.
И до завтра можно отдыхать: подзарядиться, сходить в мойку, устроить себе плановое «сон»-отключение. А потом – снова на работу, снова выслеживать и обезвреживать.
При этой мысли он испытывает некое непонятное чувство, похожее на то, которое возникает при резких перепадах напряжения в сети. Человек бы сказал: «Я волнуюсь, предвкушая», – но он ведь не человек.
* * *
– Отстреливать таких надо! – горячился хозяин автозаправочной станции.
Двое полицейских зевали и с недоумением осматривали испорченные машины. Густой рассветный туман клубился над заправкой, казалось, в нем скрывается нечто… нечто опасное.
– Вы уверены, что это не обыкновенное хулиганство? – спросил старший патруля.
– Уверен ли я?! А вы почитайте доклады ваших коллег, я же не в первый раз заявление делаю! Каждый месяц по десятку машин…
– Сливают бензин? – предположил младший.
– Но зачем так?! И главное – это же какая наглость должна быть! Пока клиент отошел на минутку, а машина заправляется… – Хозяин только рукой махнул.
Старший патруля присел на корточки и коснулся пальцем двух круглых отверстий в бензобаке.
– Вот и он, как вы, приседал.
– Что? Вы видели преступника?!
– Говорю же, почитайте доклады. Один раз видел, случайно. Высокий мужчина, как только углядел меня, дал деру. А сперва, когда я его заметил, он как раз присел и… хм…
– Что?
– А-а, ладно. Все равно смеяться будете. – Хозяин перехватил хмурый взгляд полицейского и решился-таки: – Ну, этот хмырь, он будто лизал машину. И бормотал что-то вроде «овечка ты моя, овечка». Бывают же такие психи! Так вы его поймаете, сержант?
– Обязательно поймаем! – бодро солгал старший. – Куда он денется!
НИКОЛАЙ КАЛИНИЧЕНКО
Дождь над Ельцом
Эта история случилась со мной давно, еще при Советах. Я учился тогда во втором классе, а точнее, готовился перейти в третий. Летние каникулы мне довелось провести в старинном городе Ельце – бабушка хотела показать внука родне.
Скорый поезд отправился из Москвы в полночь, чтобы достичь ранним утром пустынного елецкого перрона. Мы неторопливо спустились на платформу, распрощавшись с веселым пожилым проводником. Тот отвернулся было к другим пассажирам, но вдруг схватил меня за плечо.
– Ну-ка, держи, – и сунул мне в ладошку надорванный оранжевый билет.
– Это зачем? – удивился я.
– На счастье, – подмигнул проводник. – Храни его и не выбрасывай, пока не сядешь в обратный поезд.
Я сунул билет в карман шортиков и поспешил навстречу бабушке, которая с недовольным видом шла ко мне по платформе. Ребенком я был тих и мечтателен, постоянно витал в облаках и часто терялся, за что был неоднократно наказан старшими. В этот раз тоже не обошлось без нравоучений. Я был схвачен за руку и препровожден в здание вокзала. Посреди гулкой мраморной залы нас ожидала тетя Клава. Маленькая, плотненькая, облаченная в строгое черное платье и белую сорочку, она походила на престарелую школьницу. Из скромного туалета выделялась только массивная брошь, скрепляющая ворот теткиной рубашки. В оправе потемневшего серебра покоился крупный овальный камень цвета грозового неба, рассеченный сверху вниз ослепительно-белой прожилкой, ветвящейся у основания, точно самая настоящая молния.
Лицо Клавдии напоминало плакат «дары пекарни»: между сдобными булочками щек прикорнул маленький калачик носа, поляницу большого лба венчала короткая шевелюра седых волос, торчащих как попало, точно рожь после дождя, – и все это было обильно посыпано толстым слоем пудры. Из центра хлебного великолепия доброжелательно поблескивали глазурованные конфетки блекловатых голубых глаз. Губы тетка все время держала поджатыми, и это сильно портило ее образ, внося фальшивую нотку в положительный экстерьер.
Родственницы обнялись и расцеловались. После этого Клавдия переключилась на меня и, так как от лобзаний я категорически отказался, сразу принялась охать и ахать: «Как подрос! Как подрос! И глаза мамины, а нос-то, Люба, нос-то твой!» Как видно, ритуал встречи был отработан годами и жестко протоколирован, потому что, обсудив с поддакивающей в нужных местах бабушкой мой внешний вид, Клава совершенно успокоилась, «выключила» улыбку и вполне будничным, даже суховатым тоном пригласила нас в машину.
Обшарпанная желтая «Волга» стояла на парковочном пятачке прямо перед зданием вокзала. Смуглый водитель в темно-коричневых брюках и светлой клетчатой рубашке с коротким рукавом стоял, прислонившись к капоту, и обстругивал перочинным ножом деревянную дощечку. Его глаза скрывались за стрекозиными окулярами старомодных темных очков. Большая клетчатая кепка бросала тень на прямой нос и пухлые губы. Завидев нас, он с недовольством отбросил палочку и открыл дверь машины.
– Доброе утро, прошу.
Его голос был тихим и странно воркующим, без громких московских гласных или нарочитого вологодского оканья, словно каждое слово завернули в мягкую рогожу.
Тетя Клава с бабушкой забрались на заднее сиденье, а я, как большой, устроился впереди. Водитель опустился рядом. От него исходил резкий запах табака, смешанный с чем-то еще, едва уловимым и очень знакомым. Мужчина опустил правую руку на рычаг переключения передач, и тут я заметил, что на правой руке у него не хватает безымянного пальца.
– Можешь опустить стекло. А то у меня тут, как на складе, – милостиво разрешил он. – Крути эту ручку на себя. Сильнее! Вот молодец.
– До конца не открывай – простудишься, – всполошилась бабушка. Она, как видно, еще переживала, что не уследила за мной на перроне.
Мы тронулись неожиданно плавно и устремились по пустынной в этот час дороге в направлении города.
– Извините, пожалуйста… – обратился я к водителю, не решаясь сразу задать беспокоящий меня вопрос.
– Про палец спросить хочешь? – улыбнулся тот краешком рта и, не дожидаясь ответа, сунул мне под нос искалеченную руку. – Это фашист меня пометил.
– Вы воевали? – удивился я, пытаясь сопоставить бодрый вид водителя с отдаленными событиями Великой Отечественной.
– А то, – ухмыльнулся водитель. – Всю оккупацию в подвале с крысами провоевал. Да только любопытство замучило. Страсть как хотелось на немца живого поглядеть. Вот и поплатился. Схватили меня, значит, ладонь к столу прижали и палец – чик.
– Яша, – в голосе тети Клавы слышалась легкая укоризна, – ты зачем мальчика пугаешь? На заводе он руку повредил. Лет пять уже прошло.
* * *
За окнами машины тянулись однообразные панельные дома, точно такие же, как и на окраинах столицы. Я даже слегка заскучал. На заднем сиденье бабушка с теткой громко обсуждали последние новости – телевидение сблизило центр и провинцию.
Наконец типовая застройка осталась позади, мы выбрались на открытое пространство. Впереди показалась акватория широкой спокойной реки. Ее блестящее зеленое тело было рассечено сразу двумя мостами. Дальний берег, высокий и обрывистый, пестрел разноцветными треугольниками двускатных крыш, над которыми царил белый утес большого собора. Пять глав, увенчанных куполами цвета январской ночи, четыре малые по краям и одна большая в центре представились мне неусыпной стражей, хранящей заповедную землю от посягательств внешнего мира.
– Сосна, – проворковала тетка.
Я принялся оглядываться в поисках упомянутого дерева.
– Река, – водитель закашлялся, – так называется.
«Волга» прибавила скорость и резво влетела на мост, стремительно пронеслась по нему, подпрыгивая на обитых металлом балочных швах, преодолела крутой подъем и ворвалась в город. Я прилип к окну, разглядывая старинные дома с высокими оштукатуренными цоколями и ветхими деревянными поверхами.
Время словно застыло здесь и даже как будто потекло вспять, медленно поглощая редкие современные постройки.
«Волга» миновала центральную площадь, окруженную приземистыми коробками общественных зданий с неизменным каменным Ильичом в центре. Дальше потянулись узкие проулки, угрюмые фасады за глухими заборами. Вскоре я уже не мог точно сказать, с какой стороны мы приехали. Наконец, сопровождаемые громогласными напутствиями братии цепных псов, мы покинули этот лабиринт и оказались на относительно широкой улице. Машина, скрипя подвеской, неловко подпрыгивала на неровной щебеночной дороге.
– Обещались положить асфальт еще весной, а воз и ныне там. Бесхозяйственность! Сталина на них нет! – пожаловалась тетка и тут же, почти без перехода: – Ну, вот и приехали. Слава богу!
Дом, в котором выросло не одно поколение моих предков, выглядел надежным и основательным, точно зажиточный пожилой крестьянин. Ровно оштукатуренные стены цвета яичного желтка были отделены от крыши узким резным карнизом. Единственный ряд окон располагался на высоте человеческого роста и был снабжен внушительными ставнями из толстых крашеных досок, укрепленных железными полосами. Ставни по большей части оказались открыты, за мутноватыми стеклами виднелись горшки с геранью. Исключение составляли только три окна небольшой ротонды, выступающей из плоскости фасада.
Неизгладимое впечатление произвели на меня ворота. Выкрашенные в темно-зеленый цвет еловой чащи глухие створки, слегка провисшие на массивных кирпичных столбах, имели не менее трех метров в высоту и создавали ощущение нерушимой твердыни. Калитка была под стать воротам. Поперечная щель почтового ящика наводила на мысль о крепостных бойницах.
Тетка извлекла из потрепанного ридикюля огромную связку ключей и принялась выискивать нужный. Наконец ключ от калитки был обнаружен.
– Вот, возьми открой. – Клава протянула связку бабушке. – Я пока с водителем закончу.
Старинный замок оказался механизмом своенравным. С характером. Прежде чем открыть путь в родовое гнездо, он заставил нас изрядно попотеть. Я пропустил бабушку вперед и оглянулся. В светлом прямоугольнике дверного проема были видны желтый багажник «Волги» и тетя Клава, стоящая перед долговязым шофером. Слов я расслышать не мог, но, похоже, тетка была чем-то недовольна и сейчас отчитывала водителя. Одной рукой она нервно теребила ворот рубашки, а другой беспрестанно жестикулировала, словно регулировщик на перекрестке. Мужчина стоял перед ней, ссутулившись и опустив голову. Смуглые руки безвольно висели вдоль тела. В дорожной пыли дымилась недокуренная папироса.
За воротами обнаружился просторный двор, выстланный квадратами сероватого песчаника. Щели между камнями давно заполнила трава. В местах, где редко бывало солнце, плиты покрывал изумрудный мох. Ступени крыльца также были сделаны из камня, будто я и в самом деле оказался в какой-нибудь старинной крепости. Напротив жилого дома возвышался мрачный овин. Почерневший от времени сруб густо зарос крапивой. Одной стеной сооружение упиралось в соседский забор, с другой стороны овин обнимала большая груша. Узловатые руки дерева-старожила были настолько велики и протяжны, что давно обломились бы под собственным весом, не поддерживай их упертые в землю рогатки.
Сине-зеленая тень древесной кроны бесплотным фронтиром отделяла внутренний двор от освещенного солнцем участка земли в глубине теткиных владений. Там, нежась в лучах летнего солнца, топорщились зеленым холмом листы какого-то бахчевого растения, не то тыквы, не то кабачка. В огородное царство от дома вела прямая стежка, выложенная блестящим булыжником. На границе тьмы и света, устроившись прямо на дорожке, невозмутимо вылизывал промежность толстый белый кот.
– Какой пушистый! – восхитился я.
– Это не мой – соседский. – Тетя Клава наконец присоединилась к нам. – Я животину не держу. Хлопотно.
* * *
И тяжкие «крепостные» ворота, и мшистый каменный двор, и черный овин, несмотря на свою внешнюю чуждость, оказались всего лишь привратниками на пороге иной реальности. Переступив избитый ногами порог старого дома, пройдя темные сени, загроможденные садовым инвентарем, ветхими плащами и обувью, я оказался в мире удивительных вещей и запахов. Ничего из привычных моему обонянию ароматов не было здесь и в помине. Все иное, все незнакомое и какое-то пугающе самобытное. А что за архитектура? Что за странная неравномерность размеров и форм, где каждый угол на особицу, каждая половица со своим неповторимым скрипом? Музей? Кунсткамера, где собраны ветхие химеры прошлого? Нет, это было что-то другое. Все еще живое, дышащее. Городское дитя, я оробел, впервые встретившись с домом предков. Медленно, будто погруженный в странную грезу, ходил я по комнатам, едва прикасаясь к пыльным предметам, назначение которых мне было известно лишь отчасти. И они отвечали мне: может, бранились на чужака, а может, пытались подбодрить. Но, увы, я не знал их наречия. Ведь на выщербленных пыльных боках не было заводских пометок и оттиснутых ценников.
Дом имел форму буквы «Г». В районе крыльца располагались несколько подсобных помещений и большая темноватая кухня, посреди которой возвышалась железная колонна АГВ. Сейчас этот алтарь огня мирно спал, но когда нужно было принимать душ или мыть посуду, в глубине его с ревом поднималась волна синего пламени. Направо от кухни располагалась продолговатая трапезная с длинным массивным столом, накрытым ослепительно-белой скатертью: на тонкой, полупрозрачной основе были вышиты небывалые цветы и райские птицы. Из столовой я попал в большую пустоватую комнату. Из мебели здесь имелись две старинные кровати с мощными металлическими спинками, темный от времени стул и небольшой комод. На стенах не было ни картин, ни фотографий. Сквозь открытые окна лился солнечный свет. А вот и горшки с геранью! Значит, за стеклом улица! Я подошел поближе. Действительно. Вот кусты сирени у ворот, а вот грунтовая дорога – еще дымится Яшина папироса.
– Спать будете здесь, в горнице. Светло, просторно, очень хорошо, – безапелляционно заявила тетя Клава. – Горница, столовая, кухня. В другие комнаты ходить не надо. Там не прибрано.
В большую комнату выходила еще одна дверь. Она была плотно закрыта. И конечно же, я не утерпел, ведь ключ торчал в замке. За дверью клубилась темнота, из которой медленно, словно нехотя, выступали контуры предметов. Вот письменный стол, чернильница, стул с высокой спинкой. Поблескивают стеклами огромные шкафы.
Когда я перешагнул порог, то почувствовал странное сопротивление. Словно кто-то незримый мягко, но настойчиво выталкивал меня из темной комнаты.
Рядом со столом располагался старинный секретер, на обитой зеленым сукном столешнице полукругом стояли забавные резные фигурки. Я подошел, чтобы рассмотреть их поближе.
– Что ты здесь делаешь? – Я вздрогнул. На пороге, поджав губы и уперев руки в бока, стояла рассерженная тетя Клава. – Я же сказала не ходить в другие комнаты! Здесь пыльно, не прибрано, еще, чего доброго, подхватишь какую-нибудь инфекцию.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
