Текст книги "Матрос"

Виктор Улин
Матрос

«Введи также в ковчег из всех животных и от всякой плоти по паре, чтоб они остались с тобою в живых…»

(Бытие; 6:19)

1

Что-то влажное коснулось его лба, заставляя проснуться.

Это казалось знакомым, но он испытывал странные ощущения. Предчувствие какого-то открытия, которое должно было произойти вот-вот.

И неожиданно для себя он раскрыл глаза.

Он даже не понял, как это получилось; просто вдруг едва не оглох от хлынувшего отовсюду яркого света. Который пронизывая, отрывал от земли.

Он попытался снова зажмуриться, но едва открывшиеся веки его не слушались.

Вконец испугавшись, он разинул маленький ротик и жалобно запищал.

Мяукать он еще не умел.

* * *

Небольшая серая кошка обычной российской раскраски, пятнистая и с полосками на лбу, любовно облизывала своего прозревшего детеныша.

Она была очень молодой; ей не исполнилось даже года, поэтому в первом помете родился всего один серенький котенок, маленький и слабый. И всю проснувшуюся материнскую любовь она обрушила на сына. Истово облизывала каждую секунду, свободную от кормления и поисков еды. Опасаясь каких-то невнятных, но явно ощущающихся врагов, по несколько раз в день перетаскивала с места на место. Подвал, в котором она родила, был большим и довольно сухим, ведь стоял апрель и трубы центрального отопления вовсю источали жар. К тому же здесь не водилось крыс, которые могли съесть ее котенка. Но тем не менее она то прятала его в самый темный угол, за изгиб фундамента, то вытаскивала на светлый пятачок, куда почти полдня падало солнце, пробивающееся через оставленную сантехником дырку в запертой дверце.

У кошки не хватало молока; котенок ее, хилый от рождения, никак не мог набрать вес. Она знала, что ему нужно солнце, и собиралась, как только детеныш прозреет и перестанет пищать по любому поводу, вытащить его во двор, где уже пробилась зеленая травка. А пока старалась наесться сама, ведь собственная сытость прибавляла ей сил.

Вволю потаскав котенка с утра и надежно его спрятав, она выбиралась наружу и бежала на обход своей территории.

Заходила в шашлычную, где почти всегда получала пинок от охранника, но обычно успевала что-нибудь выпросить у раздобревших пьяных посетителей.

Заглядывала во все магазины.

В одном из них ей невероятно везло: почти у самого входа там стояла стойка с кошачьим кормом. Проскользнув между прилавком и стеклянной стеной – благо позволяли малые размеры – она хватала пакетик «Вискаса», стремглав вылетала на улицу и, забежав за угол магазина, тут же раздирала упаковку и съедала содержимое, пока кто-нибудь не отобрал. Ела, давясь и урча; потом страшно страдала от жажды и по дороге домой припадала к каждой из многочисленных луж. Возможно, разумнее было вспрыгнуть на прилавок и украсть прямо с весов кусок колбасы – но ее состояние не позволяло отважиться на такой бросок.

Потом продавщицы заметили воровство; поймать и побить ее не успели, но желанную стойку отодвинули подальше, а на дверь магазина приклеили строгую табличку:

«КОШКУ НЕ ПУСКАТЬ!!!»

Придя туда еще пару раз кошка поняла, что кормушка закрылась.

Еще у нее оставались помойки – точнее, бетонные пятачки у подъездов, где каждый день в ожидании мусоровоза стояли коробки с отбросами. Там можно было неплохо поживиться; правда, иногда приходилось драться с более крупными кошками, которые тоже знали все полезные места.

Да и сами дворы служила пищевым пространством: из окон квартир люди выбрасывали то шкурки от сарделек с остатками мяса, то рыбьи головы.

Так или иначе, она почти выкормила своего малыша, и наконец его можно было вытаскивать на воздух.

* * *

Серый песок.

Стены.

Жаркие трубы, тянущиеся наверху.

Пляшущие в тугом луче света огромные живые пылинки, которые никак не удавалось поймать.

Розовый, шершавый и ласковый язычок мамы-кошки.

Мама-кошка…

До сих пор она представлялась ему чем-то большим, теплым, мягким и пушистым, занимавшим все окружающее его пространство.

Теперь он наконец увидел ее серую в пятнышках шерстку и рыжеватое брюшко, и зеленые узкие глаза, которые даже в темноте светились любовью.

Ему стало уже не страшно, когда она хватала его за загривок и тащила невесть куда; теперь он уже все видел и поэтому не пищал. И не испугался, когда мама вместе с ним вспрыгнула куда-то высоко-высоко и вынесла его на совершенно новый простор.

Где со всех сторон обрушились незнакомые запахи и звуки, где сияло солнце и зеленела трава, и можно было бегать и прыгать на не вполне послушных лапах и бросаться на маму-кошку, и играть с ее хвостом до умопомрачения, пока мгновенная усталость не погружала в сон.

* * *

А кошка-мама ощущала растущее бремя забот.

Во дворе было хорошо, но тревожно. Там появлялись злобные собаки и люди, которые оказывались хуже самых худших собак. И детенышу угрожала вполне реальная опасность. А он рос, и для беготни требовалось все больше сил. Молока не хватало совершенно. Кошка исхудала до крайней степени, превратилась в скелет, обтянутый тусклой шерстью. И вынуждена была целыми днями рыскать в поисках пропитания.

Оставлять котенка во дворе одного было нельзя, но забираться в подвал он пока не мог. Поэтому она перенесла логово под бойлерную. Где было тесно, душно и сыро, зато лаз открывался от самой земли, и котенок быстро научился туда прятаться. И теперь она не боялась бегать за едой.

Так продолжалось некоторое время.

Пока однажды мама-кошка не вернулась к вечеру.

* * *

Котенок ждал ее во дворе до темноты. Ему нестерпимо хотелось есть и было очень страшно.

Потом, поняв, что ждать во дворе еще страшнее, полез в подвал. Прижался к толстой трубе, как к привычному боку мамы-кошки, и заснул.

Труба была теплой, но жесткой и неласковой.

Ночью котенок несколько раз пищал и плакал, зовя маму.

* * *

Но больше она в этот двор не вернулась.

Наверное, ее сбила машина, когда она перебегала дорогу к очередному магазину. Или задавила собака. Или прибили бессердечные подростки. Или она просто умерла сама – прямо на бегу, преждевременной смертью от истощения и усталости.

Так или иначе, котенок остался сиротой.

* * *

Он голодал еще целый день, пока не осознал, что маминого молока больше не будет. И стал обследовать двор, а потом жадно грызть все– от куриных костей до банановой кожуры.

Эта еда не насыщала, а лишь забивала желудок комком. Но все-таки котенок цеплялся за жизнь, стремясь во что бы то ни стало вырасти.

Совсем маленький, он вел себя, как взрослый. Даже не играл, подобно сверстникам, шуршащими на ветру целлофановыми обертками от сигаретных пачек. Котенку было не до игр, он боролся за жизнь

2

По двору постоянно проходили разные люди. Котенок никому не доверял и прятался при малейшей опасности.

Но однажды попался. Было тепло и, разморенный весенним солнышком, он уснул прямо в мягкой, почти по-летнему густой траве. И во сне почувствовал, поднимается в воздух. Когда-то давно, в прежней жизни его носила мама-кошка, ласково взяв зубами за загривок. Сейчас его схватили снизу поперек живота, очень жестко и неосторожно.

Он мгновенно проснулся и запищал, суча маленькими лапками, и даже попытался царапаться тоненькими, как иголочки, коготками, потому что ему не понравилось вторжение в свою жизнь.

На это не обратили внимания.

Просто затолкали в какое-то темное качающееся пространство.

* * *

– Ну зачем он тебе? – увещевала бабушка маленькую внучку. – Ты же все равно поиграешь и бросишь. Как черепаху…

Девочка, надув губки, упрямо пихала царапающегося котенка в корзинку.

– Или замучишь, как хомяка… Или перекормишь до смерти, как того воробья с больным крылышком… Спал он на травке и пусть бы спал. К нему мама скоро должна прийти. Молочком кормить. Увидит – нет сыночка, расстроится, будет искать его везде… ну сама подумай, разве это хорошо?

Внучка молчала, шагая впереди.

– Ну ладно, – вздохнула бабушка. – Все равно в сад едем, возьмем с собой. Пусть там живет.

* * *

Котенок сидел ни жив и не мертв, и слушал незнакомую речь людей. Его куда-то несли, переговариваясь на ходу. Потом раздалось множество голосов, и корзинка с резким стуком остановилась. Но продолжала качаться.

Отовсюду пахло железом, краской, машинным маслом и еще чем-то непонятным.

И вдруг раздался страшный вой, потом еще более жуткий грохот, скрежет, откуда-то повеяло едким дымом, и все вокруг, закачавшись еще сильнее, стало разворачиваться.

* * *

Дачный паром, стуча старым дизелем и растягивая низко над водой широкую дымную ленту светло-синего цвета, не спеша утюжил речную стремнину.

Примостив боком рюкзак с рассадой, бабушка, сидела на серой скамейке– рундуке. Внучка стояла рядом. По дороге к переправе ей удалось поймать вялую весеннюю бабочку. Сейчас, стиснув добычу в кулаке, девочка расправляла дрожащие крылья, желая увидеть их цвет. Бабочка сопротивлялась, предчувствуя близкую кончину. Наконец девочке удалось перебороть маленькое упрямое создание, и лимонное крылышко сверкнуло под солнцем. И тут же, оторванное, осталось в пальцах. Потеряв интерес, девочка бросила свою жертву за борт.

Жалостливым взглядом бабушка проводила мучительный полет изуродованного насекомого – хлопая тремя оставшимися крыльями, переворачиваясь и не имея сил набрать высоту, бабочка упала в воду. И еще некоторое время судорожным желтым огоньком трепетала на поверхности, пытаясь продлить свою жизнь. Потом ее захлестнуло волной.

Внучка брезгливо махала рукой, стряхивая прилипшее мертвое крылышко.

Корзинка, где вместе с куклами и тряпками сидел полуживой от страха котенок, стояла на палубе. Воровато оглянувшись, бабушка медленно наклонилась, не сводя глаз с внучки ощупью схватила теплое дрожащее тельце. Вытащила котенка и быстро сунула его подальше.

Котенок мгновенно сориентировался и метнулся прочь на разъезжающихся лапках. Обежал скамью и, найдя какое-то отверстие в перегородке, юркнул туда.

Внучка ничего не заметила. Бабушка решила, что потом скажет, будто бы котенок сам сбежал в суматохе.

Паром быстро пересек неширокую реку и с хрустом причалил к пологому глинистому берегу. Шумя и стуча пожитками, садоводы поспешили на выход.

Девочка подняла корзинку и пошла вперед всех. О котенке она даже не вспомнила.

* * *

До самого вечера он просидел внутри дощатого рундука, страшно скрипящего под грузом пассажиров. Временами природное кошачье любопытство пересиливало страх, он осторожно подбирался к дырке, высовывал мордочку наружу и озирался черными круглыми глазками.

Кругом было шумно и суетливо. Постоянно топтались огромные ноги, громоздились сумки, корзины и какие-то доски, временами раздавался вой сирены, грохотал дизель, страшно стреляя сизым дымом.

И котенок прятался обратно, решив что новый мир пока еще не для него.

* * *

Когда весеннее солнце, нехотя краснея, начала склоняться к горизонту, паром высадил последних пассажиров. Еще раз дал сирену, потом повернул против течения и, с усилием преодолевая сопротивление быстрой реки, медленно пополз к небольшой речной гавани.

Паромщик, то есть капитан – он же рулевой, штурман, моторист и так далее – весело напевал песню про то, как летели в реку самураи под напором стали и огня. Единственный член команды – толстая-претолстая кондукторша – уже подсчитала выручку и оформила ведомость. Теперь, чтоб не терять времени по прибытии, она зачерпнула воды из-за борта и, вооружившись флотской веревочной шваброй, принялась мыть палубу.

Умиротворенно стучал старый дизель, дым тонким шлейфом ложился на вечерний фарватер, провожая паром на ночлег.

Отдраив все, кондукторша зачерпнула еще одно ведро и окатила палубу по-морскому. Широкие струи хлынули вдоль бортов, затекая в отверстия под рундуками – вероятно, предусмотренные как раз для стока воды.

И вдруг откуда-то, шипя, трясясь и пища вылетел взъерошенный серый котенок. Кондукторша охнула от неожиданности и выпустила ведро, покатившееся с веселым грохотом. Котенок метнулся вдоль бортов, к ведущим на бак ступенькам – они были слишком высоки, чтобы он смог на них вспрыгнуть – и поскакал дальше.

– Стой!!! – закричала кондукторша ему вслед. – Свалишься сейчас!

Увидев просвет между бортами, котенок побежал туда и едва успел уцепиться за перекладины железных сходен: прямо навстречу, покачиваясь и волнуясь, неслась быстрая черная вода.

Он снова кинулся к рундуку, собираясь нырнуть обратно в убежище – но дорогу преградили лужи. В полном отчаянии он потряс по очереди всеми четырьмя лапками, сел на сухое место – вытянув за собой коротенький хвостик, потому что загибать его вокруг себя по-взрослому еще не умел – и, взглянув снизу вверх, жалобно сказал:

– Мяу.

– Валер, а Валер! – закричала кондукторша. – Ты, случаем, котенка на корабль не приносил?

– Котенка?! – капитан перестал напевать и высунулся наружу в отдраенное окно ходовой рубки. – Где бы я его взял… А что?

– Да вон, бегает тут… Видно, кто-то из садоводов подкинул.

Она склонилась к серому пассажиру:

– Маленький совсем, наверное, месяца еще нету… Кис-кис-кис…

Барсик, или как тебя там – ты откуда взялся?

Котенок не ответил. Испугавшись нависшей над ним огромной тетки, он все-таки перебежал через лужу и юркнул под рундук. Где было хоть и сыро, зато безопасно.

– Не трогай его, Рая! – крикнул капитан. – Он, наверное, дикий совсем… Оставь, пусть сидит где хочет. Какой от него вред… Ночью выберется и убежит.

* * *

Котенок слышал, как умолк дизель, как простучали по железной палубе шаги людей. Корабль слегка покачивался, тихо терлись друг о друга бортами катера и паромы, ошвартованные у того же причала. Больше ничто не угрожало и можно было спать.

В корабельном рундуке стало холодно от речной сырости. Котенок свернулся клубком, запрятал в шерсть свой черненький носик и укрылся хвостом – но ночной туман, вкрадчиво окутывая засыпающую реку, пробирался к нему. Тем более, он с утра ничего не ел.

Тогда, отважившись, котенок вылез наружу. Скользкая палуба казалась ледяной. Дрожа всей шкуркой, он принялся обследовать углы.

Около ступенек, ведущих наверх, он нашел неплотно прикрытый люк-иллюминатор. Протиснувшись в щель, котенок спрыгнул на кучу тряпок и сразу почувствовал, как тут хорошо. Правда, страшно воняло остывшим дымом и еще какой-то дрянью. Но зато тепло, струящееся, как казалось, отовсюду, сразу окутало его маленькое тельце.

Осмотревшись, он понял, что приятный жар идет от занимающего почти все помещение дизеля. Который уже давно не работал, но остывал медленно, отдавая тепло. Осторожно ступая по покачивающемуся полу, чтоб не попасть в черные лужицы масла, котенок пробрался поближе и наконец улегся. Машина оказалась лучше, чем трубы в бойлерной: она была сухой и грела, как настоящая мама-кошка. Или даже еще сильнее.

* * *

Утром ярко светило солнце. Паром, отдраенный с вечера, а сейчас будто еще и умытый светом, сиял, точно настоящий боевой корабль.

Капитан Валера, в щегольской мичманке, бодро взбежал в ходовую рубку.

Внизу ожил дизель. Сначала проскрежетал возмущенно, не желая заводиться и нагнав облако черной гари. Потом застучал спокойно, и дым просветлел. Уютно забулькала под бортами вода, прогоняемая через систему охлаждения.

– По местам стоять, с якоря сниматься!!! – оглушительно, по-флотски гаркнул капитан, отдраив окно ходовой рубки.

Усмехнувшись, толстая Раиса полезла на причал сматывать швартовы.

Она прекрасно знала причину капитанского веселья: бодрый вид и флотские команды означали, что жена Валеры, работающая оператором в бойлерной, сегодня уходит в ночную смену. И прямо с работы он отправится к друзьям пить пиво, и сможет предаваться этому замечательному занятию бесконтрольно хоть до самого утра.

Отвалив задним ходом, паром лихо развернулся и полетел вниз по течению.

На палубу выбрался котенок: пуск дизеля застал его сонным, и в густом дыму он не сразу нашел дорогу к иллюминатору. Несколько раз чихнув и потряся ушками, он принялся спокойно умываться, как это делают с утра все приличные взрослые кошки.

– Боже ж ты мой! – всплеснула руками Раиса. – Ты только посмотри, Валер! Котик-то у нас остался – спал где-то, а теперь сидит и гостей намывает! Что же нам с ним делать, а?

– А пусть его живет! – утреннее благодушие капитана не имело границ.

– Будет у нас корабельный кот. Вреда от него никакого, зато мыши не заведутся. Ты только к туалету его приучи, надо коробку какую-нибудь за рубкой пристроить.

– Приучу, он маленький… А вообще… – кондукторша смущенно улыбнулась. – Я думала, он убежит, но молочка ему из дома захватила…

Вытащив из сумки баночку, она вылила ее в низкую коробочку из-под сметаны, пристроила в уголок около рундука и позвала котенка.

Он подошел, недоверчиво и осторожно. Но потянулся, понюхал – тут же принялся лакать. Давясь и захлебываясь, с таким усердием, что трясся его маленький серый хвостик, торчащий кверху, как морковка. Казалось, он совершает неимоверно тяжелую работу. А живот под серой шерсткой надувался на глазах.

Вылакав все до дна, котенок блаженно отвалился. Он был настолько одурманен сытостью, что позволил кондукторше себя взять. Раиса почувствовала, как в ее ладони бьется горячее, торопливое сердечко.

А паром уже подваливал к переправе. Там гомонила толпа собравшихся садоводов. Началась погрузка. Несмотря на толчею и шум, котенок уснул прямо на палубе. Забраться в надежный рундук у него не осталось сил.

* * *

Так он прижился на пароме.

Раиса приносила молоко и всякие домашние объедки, которых ему хватало сполна.

Первые дни котенок прятался, потом осмелел и выбрался на палубу.

Здесь в общем не было ничего страшного.

Опасался он только собак. Мама-кошка не успела его ничему научить, но он генетически знал, кто его самый главный враг. Первый раз увидев собаку – безобидного щенка, чуть более взрослого, чем он сам – котенок зашипел, выгнул дугой серую спинку и молниеносно скрылся в рундуке. И не высовывался достаточно долго.

Позже он понял, что собаки бывают тут от берега до берега, и покидал убежище сразу, как только паром причаливал.

Впрочем, собакам было не до котенка. Все они: страшные овчарки, и слюнявые мерзкие доги, и пакостные пудели и даже веселые дворняжки – тряслись от страха и поджимали хвосты, едва раздавался грохот дизеля.

В отличие от них, котенок машины не боялся. Наоборот, словно понимал своим крошечным умишком, что днем она не причинит вреда, а ночью согреет его маленькое тельце почти как мама-кошка…

Да, старый корабельный дизель заменил ему маму – и его ли было бояться?

Встречались среди пассажиров и субъекты кошачьего происхождения. Они обычно были затолканы в тесные решетчатые корзины или сумки, откуда торчали только головы с напряженно дрожащими ушами. Эти несчастные кошки тоже боялись переправы– орали дикими голосами и царапали хозяев.

Поначалу котенок искоса посматривал на них, надеясь, что кто-нибудь рано или поздно принесет маму. Потом надеяться перестал. Да и сама она, честно говоря, почти стерлась из его коротенькой памяти.

К существованию людей он уже привык, хотя и не давался в руки. Пассажиров он не любил: как положено садоводам, большинство из них были грязные и вонючие, дымили дешевыми папиросами и швыряли куда ни попадя сумки, набитые всякой дрянью. Некоторые могли поддать по ребрам. А их крикливые дети пытались его поймать и затискать.

Доверял он лишь Раисе, которая его кормила, да капитану Валере. Подобно большинству мужчин, он был в общем равнодушен к кошкам, но в обеденный перерыв иногда играл с корабельным котом. Кондукторшу котенок просто обожал – ходил по пятам, когда она собирала мелочь за проезд, радовался веселому звону монет и, боком, вытянув лапку, бесконечно гонялся за оброненными билетиками.

Паром ходил по реке, которая отделяла город от сельской местности, кругом занятой садовыми участками: перевозил садоводов туда и обратно. Городской берег назывался «этим», загородный – «тем». С этого берега люди отправлялись, нагруженные рассадой и всяким подсобным хламом, который, вероятно, собирали на помойках. Оттуда возвращались сгоревшие на солнце, еще более грязные и усталые до посинения, с какими-нибудь заплесневелыми банками из погребов.

Несмотря на таких пассажиров, судно казалось замечательным.

По сути, оно не походило на паром в привычном смысле слова – плавучую платформу, огороженную парапетом, с утлой будкой в одном из углов.

Это был, вероятно, старый десантный корабль, списанный из военного флота и бог знает какими путями попавший в материковый город к простым речникам, никогда не видевшим моря.

Военную сущность парома выдавала его форма: он напоминал большой катер, приспособленный для маневренного хода. И идущие вдоль бортов шарового цвета рундуки вместо обычных скамеек. И то, что все, включая палубу, было железным, и везде торчали крышки старых трюмных люков, наглухо задраенные и завинченные гайками размером с голову котенка.

Но главную особенность представляла система погрузки-выгрузки. Здесь не имелось перекидных сходен, обычных на гражданском судне. К носу палуба поднималась, а высокие стальные борта размыкались. И прямо по курсу торчала низко нависшая аппарель – чтобы десантники, не теряя времени, бросались в мелкую воду. Вероятно, корабль годился даже для перевозки бронетранспортера: вдоль бортов, по ширине колеи, были равномерно наварены поперечные ребра-зацепы, чтоб колеса не буксовали на мокрой стали.

Об эти ребра, чертыхаясь, спотыкались садоводы, вываливающиеся на берег жалкой пародией десанта. Котенку же они помогали бегать без опасения поскользнуться и упасть в реку.

Как ни странно, воды он совершенно не боялся. Теперь он весело прыгал по опустевшей палубе, когда кондукторша Раиса ее мыла вечером, и даже играл, цепляясь за мокрые веревки швабры.

А больше всего котенок любил зрелище движущейся, набегающей вроде бы прямо на него, но в последний момент все-таки уходящей вниз черной речной воды. Когда паром отправлялся в путь, он частенько выбегал на край аппарели и завороженно смотрел вперед. Вызывая всеобщий ужас своей неустойчивой позицией.

Оставаясь маленьким, котенок умнел. И скоро научился сопоставлять звуки последующим событиям.

В счастливые дни, ночной смены, услышав капитанский приказ стоять по местам, он бежал на нос корабля, зная, что это предшествует отходу.

Пассажиры смеялись – маленький серый котик как будто исполнял флотскую команду.

Вот только оставался пока безымянным.

* * *

Садов на том берегу имелось огромное множество, но все-таки основная масса людей примелькалась; имелись и своего рода завсегдатаи.

Одним из таких был Николай – одинокий худой мужик, всегда пьяноватый, но довольно грустный. Чем он занимался, оставалось неизвестным, поскольку переправлялся он и в выходные, и в будние дни. Причем и туда и обратно всегда вез какие-то доски и фанерки, и непонятной казалась сама цель, с которой он ездит в свой сад.

Как-то раз он заметил котенка, бодро поскакавшего на свое место, едва паром начал разворачиваться к реке.

– Эй, Валерыч! – задрав голову, крикнул мужик. – У тебя что, матрос в команде появился?

Пассажиры засмеялись.

– Истинный матрос! – продолжал Николай. – Матрос, иди сюда!

Как ни странно, котенок услышал сквозь шум дизеля и, прыгая на тоненьких лапках, кинулся к нему. Подбежав, ловко вскарабкался по брючине и устроился у Николая на коленях. Со стороны казалось, что он давно знает свое имя и теперь отозвался на него.

– Надо же… – растроганно всплеснула руками Раиса. – Он ведь никому не доверяет, а к тебе пошел. Значит, ты хороший человек, хоть и пьешь без меры и живешь бог знает как.

– Матрос, матрос… – повторял Николай, почесывая котенка за ушком.

– А ведь мы ему даже имени не придумали. Так, по-всякому звали…

– Значит, теперь будет Матросом, – подытожил мужик.

* * *

Котенок быстро привык к имени. Оно было не хуже других, принятых в людском обиходе. Тем более, он жил на корабле, а значит, в самом деле мог называться Матросом.

Время шло, и он взрослел, по-кошачьи быстро. Как-то незаметно превратился в котика-подростка. Пятнистым, подобно маме-кошке, он не сделался; остался гладким, почти дымчатым, только ушки слегка почернели. Правда, рос медленно: вероятно, рожденному маленьким не суждено было достигнуть размеров настоящего кота – но стал ловким и всему научился. И глаза его давно утратили младенческую глупую черноту, став зелеными.

Теперь он легко вспрыгивал на ступеньки и изучал кормовую часть корабля, потом наловчился по каким-то трубам карабкаться на крышу ходовой рубки, где весь день весело хлопал и шуршал сине-бело-красный флаг. И в погожие дни оставался там.

Нежился под солнышком, изредка чихая, если порыв ветра или сменившийся курс судна бросал на него дизельный дым. Спал, раскинув лапы на нагретом металле. И просыпался от качки, когда легкий паром переваливался с боку на бок, наискось пересекая чью-то попутную волну. Подбежав к краю крыши, он провожал глазами несущиеся мимо моторные лодки, солидно скользящие маршрутные теплоходы, неторопливые буксиры с груженными песком баржами. Пытался ловить слюдяных стрекоз, которые парили над рекой и изредка опускались отдохнуть, вздрагивая крылышками и раздувая членистое брюшко – правда, ни одной не поймал.

В дождь ему было скучно прятаться в рундуке. С молчаливого согласия Валеры он осторожно просачивался в ходовую рубку и мягко вспрыгивал на узенький столик. И сидел там, тихонько мурлыча, разглядывая сквозь наглухо задраенное окно мокрую толпу садоводов, сбившуюся между железных бортов. И лишь изредка, забывшись, взмахивал лапой, пытаясь поймать через стекло крошечную чайку, пролетавшую впереди.

Спал Матрос по-прежнему в машинном отделении, и даже по понедельникам, когда переправа не работала и паром весь день качался в гавани, не бегал на берег: Раиса с вечера оставляла ему еды.

* * *

– Какой ты маленький все-таки, – сокрушалась добрая кондукторша, глядя как жадно набрасывается кот на принесенные ею мясные объедки. – Тебе чего-то не хватает. Травки какой-нибудь кошачьей.

На следующий день она нарвала где-то травы и принесла Матросу. Тот подозрительно понюхал и отвернулся.

– В поле тебя надо, – сказала она. – Чтобы сам поискал, чего нужно.

В обеденный перерыв, как всегда, паром причалил вдали от переправы.

Валера развернул принесенные из дома припасы, а Раиса взяла кота и вместе с ним отправилась на землю.

К глинистому обрыву подступал огромный, волнующийся всеми оттенками зелени луг. Матрос сначала испугался, когда Раиса опустила его в траву – наверное, у него закружилась голова от запахов цветения, к которым он не привык. Но через минуту освоился и, найдя какое-то нужное растение, принялся боком, как все кошки, обгрызать его стебель.

* * *

А на следующий день, когда паром в очередной раз пристал к тому берегу, он неожиданно для себя спрыгнул на сушу и вперед всех поскакал вверх.

Пробежал по натоптанной садоводами дороге и свернул на луг.

Он спешил, сам не зная, куда – и вдруг где-то далеко услышал знакомую сирену.

Поняв, что отстанет от корабля, Матрос побежал назад – путаясь в траве, перепрыгивая на небольших лапках. Но когда соскочил на глинистый спуск к переправе, то увидел паром уже далеко от берега.

Матрос остановился.

Кругом неспешно вились хрупкие стрекозы с ярко-голубыми тонкими тельцами, их наверняка можно было легко поймать. А на мелководье, прямо по дну, перед носом сновали тучи серебристых рыбьих мальков. Но Матроса не интересовали сейчас ни стрекозы, ни даже рыба. Он ждал своего парома.

* * *

– Кот-то наш убежал, – вздохнула Раиса, собрав деньги и поднявшись в ходовую рубку. – Я и не заметила.

– Вернется, – ответил ей Валера. – А если нет – значит пора ему в вольную жизнь.

Когда паром, нагрузившись очередной партией, развернулся, то уже с середины реки виднелась серенькая фигурка кота, сидящего у кромки воды.

Еще стальная аппарель не успела с хрустом врезаться в берег, как Матрос вспрыгнул на свое судно и помчался к привычному месту возле рундука, где ждала сметанная коробочка с остатками молока. Казалось, его не было не полчаса, а несколько дней.

* * *

Однако самостоятельная вылазка коту понравилась. И на следующий день он ее повторил.

Матрос вдруг понял, что паром уходит и приходит, и если не забегаться до вечера, то всегда можно вернуться.

Сады отделялись от реки широкой полосой диких лугов, перемежающихся редколесьем. Там лишь изредка встречались вскопанные огороды, но мусора не было, и казалось, что этот кусочек живой природы под окнами у города, нависшего на противоположном берегу, совершенно не тронут людьми.

Матрос, как дикий зверь, мог без конца бегать по лугу. Гонялся за бабочками, подолгу преследовал кузнечиков. Ловить стрекоз он так и не научился, да и чересчур осторожные птицы тоже остались недоступными; он ни разу не сумел схватить даже вылетавшую из-под носа перепелку. Зато ему ничего не стоило выследить лягушку.

Правда, кот чувствовал, что лягушек, холодных и наверняка невкусных, не едят – и наигравшись вдосталь, выпускал их на свободу.

Но однажды, совершенно случайно, ему удалось поймать маленького полевого мышонка, неосторожно перебегавшего открытое место. Эта добыча уже не казалась несерьезной. Урча и раздуваясь, как меховой шар, Матрос на месте съел пойманного зверька. Его никто не учил ловить мышей, но он, опять-таки генетически, знал, что это главное кошачье занятие, развлечение и пропитание – и подошел к делу всерьез. Мышиных нор на лугу оказалось много; кошек здесь никогда не было, и мыши Матроса не боялись– очень быстро он стал добывать их в таком количестве, что наедался до отвала.

И когда, набегавшись, он возвращался на паром, его уже не очень тянуло доедать пищу, принесенную Раисой.

* * *

Как-то вечером, когда речной плес на своей середине приобрел уже цвет смородинного киселя, а паром делал последний переход с того берега на этот перед тем, как повернуть на ночевку, он вез только Николая. Ожидая у переправы и отметив, как долго стоит пустой паром на жилом берегу по причине отсутствия пассажиров, мужик уже думал, что судно, на заходя сюда, отправится на стоянку. Но Валера видел его и совершил еще один рейс.

Сейчас Николай по обыкновению нетрезвый, сидел на теплом рундуке, бросив под ноги связку реек, и на коленях у него привычно мурлыкал Матрос, одним глазом поглядывая вокруг: кот чувствовал себя хозяином судна и обязан был постоянно следить за порядком.

В густом воздухе прожужжал какой-то жук. Вероятно, он вылетел через реку и не рассчитал расстояния, или его просто снесло ветром; и сейчас, совершенно обессиленный, он плюхнулся на палубу.

Толстая Раиса подошла к насекомому и спокойно раздавила его ногой.

– Ты зачем это сделала? – вдруг спросил Николай, пристально взглянув на нее.