Текст книги "Ангола – СССР: дружба и забвение"

Воины-интернационалисты

Первых советских военных советников численностью в сорок человек СССР направил в Анголу в 1975 году. Правительство СССР положительно отреагировало на просьбу Агостиньо Нето, лидера МПЛА, об оказании военной поддержки его партии. После получения независимости от Португалии марксистская партия МПЛА являлась самой влиятельной политической силой в стране. Под ее контролем находились одиннадцать из пятнадцати столиц провинций. Но даже такое превосходство над другими партиями не обеспечивало ей внутри ангольского общества ни абсолютной власти, ни гарантии сохранения последней в будущем.

Институт власти в африканском государстве находился на начальной стадии зарождения, а междоусобные войны среди враждующих национальных политических группировок не позволяли провести свободные демократические выборы в бывшей португальской колонии, только что ставшей независимой. Оставалась только одна возможность, ведущая к политической победе, – одолеть своих противников не на избирательных участках, а на полях сражений.

МПЛА раньше других партий успела закрепиться в ангольской столице – Луанде – и после этого начала проявлять интерес и к остальным территориям страны, что, конечно, не понравилось ее политическим конкурентам, не устроило их.

Национальный фронт освобождения Анголы (ФНЛА) и Национальный союз за полную независимость Анголы (УНИТА) развязали широкомасштабные военные действия против марксистской партии. В этой борьбе им помогали два южноафриканских государства, ЮАР и Заир, которым Ангола была интересна с экономической точки зрения. На территории Анголы находились богатые запасы нефти, бриллиантов и других природных ископаемых, также эта страна располагала обширными плодородными землями.

ФНЛА под предводительством Холдена Роберто и УНИТА с его лидером Жонашом Савимби при поддержке войск Заира и ЮАР, а также прибывших из Европы наемников, хорошо зарабатывающих на войне, двинулись с юга и севера страны в направлении ангольской столицы с целью изгнать из нее политического и военного конкурента – партию МПЛА.

Угроза потери власти для марксистской партии стала более чем очевидной. Однако своевременно оказанная военная помощь со стороны СССР и Кубы не позволила оппозиционным силам развить первоначальный успех. СССР помог ангольскому правительству вооружением и техникой, а также направил своих советников и специалистов в южноафриканское государство, а Куба – добровольческие военные отряды, которые стали непреодолимым щитом на пути движения неприятеля к сердцу нации.

В битве при Кифангондо и на реке Кеве войска Заира и ЮАР вместе с наемниками и частями вооруженной оппозиции ФНЛА и УНИТА были остановлены и потерпели поражение. После этого власть МПЛА в стране еще больше укрепилась. Но не настолько, чтобы отбить у ее политических оппонентов желание отыграться. Даже наоборот: потерпев первые неудачи, оппозиционные движения начали менять тактику и методы борьбы. Именно после разгрома при Кифангондо партия УНИТА перешла к повсеместному ведению партизанских войн и благодаря этому успешно сражалась против правительственных войск почти тридцать лет, отказавшись от вооруженной борьбы лишь после гибели своего лидера Жонаша Савимби.

Конечно, такой серьезный военно-политический конфликт на африканском континенте не мог остаться вне поля зрения двух мировых империй, которые ревностно следили друг за другом и всегда соперничали за сферы влияния среди развивающихся государств.

Страны третьего мира в то время были основным объектом их интересов. Для этих двух мировых держав экономические выгоды, извлеченные из сотрудничества с Анголой, не исключались, но приоритетным все-таки оставался вопрос идеологический: пойдет Ангола по пути социалистического или капиталистического развития. Из стратегических целей формировалась вся внешняя политика двух сверхдержав в этом регионе. Не оставался в стороне и социалистический Китай, набиравший в то время экономическую мощь и оказывающий военную и финансовую помощь группировке УНИТА.

Отцы-командиры

О своих командирах, с которыми меня свела судьба в далекой стране Анголе, я пишу из уважения к ним, а может быть, уже в память о них, ведь прошло так много времени после тех далеких событий конца прошлого столетия. Сейчас я нахожусь в том возрасте, в котором были они много лет назад, и наверняка никто из них не помолодел за прошедшие годы. Хотя мне трудно представить, что внешне они могли измениться. Кажется, что живут они и сегодня где-то в своих советских квартирах, еще полученных во времена могучего СССР, и выглядят так, как раньше, и я прежний, без «полян» в поседевшей шевелюре.

Меня никогда не покидало ощущение того, что моя африканская командировка закончилась совсем недавно. Может быть, вчера. От осознания этого мне становится радостно, я забываю в такие моменты о том, что годы властны над человеком, а не человек над ними, что наша жизнь – это даже не день, а всего лишь миг, пучок света на фоне бесконечной Вселенной.

Но радуюсь я всегда недолго. Мой разум, бесчувственная и невидимая часть моего тела, очень часто, когда я счастлив или чем-то доволен, находит способ лишить меня этого наслаждения. Сейчас неподвластное мне сознание смеется надо мной и заявляет: «Да не будь ты идиотом, посмотри на себя в зеркало и перестань фантазировать: твое вчера – это дела давно минувших лет». – «Да, это так, – соглашаюсь я с ним, – прошло, безусловно, много времени. Но моя память о них жива настолько, что я отказываюсь тебя слушать и принципиально не буду смотреться в зеркало. Эти черно-белые фотографии, где все мы одеты в камуфляжную форму, и есть, конечно, не сегодня, но уж точно – вчера! И говорить обо всем я буду так, как будто от тех памятных дней меня отделяет всего лишь одна ночь. Твоя ирония, – отвечаю я своему умному сознанию, – здесь неуместна. В человеческой жизни иногда имеют место незабываемые моменты, которые всегда пребывают в настоящем, вне зависимости от срока их давности. Моя Ангола – одно из них! Пожалуйста, не мешай мне рассказывать», – прошу я моего интеллектуального оппонента.

Моим первым командиром в Анголе был полковник Владимир Николаевич Уделов, советник начальника военного училища им. Н. Г. Спенсера. Все мы, советские военнослужащие этого учебного подразделения, находились у него в подчинении. Он был чересчур требовательным командиром, если сказать мягко, а если серьезно, с нижестоящими по должности офицерами был строг и до мелочей придирчив. Не терпел опозданий, нарушений формы одежды и требовал от всех нас беспрекословного выполнения своих указаний. К нарушителям дисциплины был особенно безжалостен, а к засветившимся в этом деле сослуживцам беспощаден.

Ни у кого из офицеров не появлялось соблазна поступать опрометчиво или невнимательно в отношении его приказов – все знали характер командира. Хотя, надо признать, отдельные смельчаки среди нас все-таки были. Мой сосед по комнате, переводчик, даже находясь под особым контролем командира за то, что однажды самовольно покинул миссию, все равно продолжал тайно убегать по ночам. Он покидал территорию миссии и в мои дежурства по караулу. Правда, его смелость частично можно было объяснить тем, что до конца службы ему оставался всего один месяц. Он был выпускником гражданского московского вуза (МИМО) и больше служить в вооруженных силах не собирался. Причина уходить в самоволку по ночам, как выяснилось позже, у него была серьезная.

Когда срок командировки соседа закончился, он уехал в Москву. Через пару недель после его отъезда к нам в миссию заявилась местная анголка и попросила меня, я был в тот день дежурным переводчиком, позвать соседа по комнате. Узнав, что он улетел в СССР, женщина расплакалась. Сказала мне, что он обещал жениться на ней и забрать с собой, а сам, как оказалось, подло от нее сбежал. Утешить ее я не мог. Понимал, что она стала жертвой моего коллеги по переводческому ремеслу. Он заставил ее поверить в сказку, которую сочинил специально для нее. Помню, как медленно и со слезами на глазах она прошла мимо часовых, которые, став свидетелями нашего разговора, понимающе и хитро улыбались.

Несмотря на то, что уже прошло много лет, я помню имя этого переводчика, того, с кем делил комнату очень недолгое время. Перед отъездом в СССР он оставил мне свой большой португальско-русский словарь, который очень пригодился впоследствии. В то время всеобщего дефицита в СССР раздобыть любые серьезные издания даже в Москве было нелегко. Я же приехал в Анголу вообще с карманным словарем, этого, безусловно, для моей работы было недостаточно. Спасибо ему за тот подарок, он стал для меня хорошим помощником на протяжении моей зарубежной командировки.

Полковник Уделов всегда был строг и держался с подчиненными на дистанции, почти ни с кем не вступал в дружеско-товарищеские отношения. Ни на службе, ни после нее. Хотя большинство из его подчиненных офицеров имели одинаковое с ним звание полковника и после командировки увольнялись в запас по возрасту. Праздники наш командир отмечал только со своим заместителем, советником начальника штаба. Они вроде бы дружили семьями.

Владимир Николаевич был настолько дотошным службистом, что у него иногда возникали серьезные конфликты с нижестоящими по должности коллегами. Два раза к нам прилетал главный военный советник генерал Гусев, чтобы погасить «пожар» между тремя офицерами: нашим командиром и двумя его полковниками.

При Уделове никому в голову не могла прийти шальная мысль попробовать отпроситься у него со службы для решения личных вопросов. Заранее было известно – разрешения не будет. Нас, переводчиков, он вообще не считал военными, хотя среди нас были выпускники московского военного института (ВИМО). На торжественных мероприятиях или коллективных собраниях полковник Уделов всегда начинал свою речь со слов: «Товарищи офицеры и переводчики!» И все мы вставали. С офицерскими женами он тоже был неласков. Разговаривал с ними в той самой привычной для него командирской манере: исключений он не делал ни для кого.

С таким строгим командиром я служил довольно долго, он остался для меня одним из самых уважаемых мной офицеров, под чьим командованием мне повезло быть на службе. Он был строг, но имел представление о чести, чего как раз недоставало отдельным другим моим начальникам, с которыми мне пришлось продолжать службу или работать уже на гражданке. Кое-кто из последних, будучи внешне очень вежливым и нарочито сострадательным, на самом деле являл собой настоящего чеховского хамелеона. Могу предположить, что отдельным из них чувство благородства было неведомо от рождения, хотя такой подход противоречит современной диалектике развития личности; другие же с порядочностью расстались в самом раннем детстве, когда познакомились с понятиями вещи и собственности.

Уделов всегда играл открыто, без закулисных пакостей, что характеризовало его с хорошей стороны. Он был советским офицером с грубостью и принципами, присущими многим из этой категории людей. В его поведении улавливались нотки маленького диктатора, но кто из нас, прошедших советскую школу воспитания, не являлся в той или иной степени тираном? Встретить руководителя-недиктатора в СССР было большой редкостью.

Злостные сталинисты встречались повсюду, вплоть до кастелянш в студенческих общежитиях. Мы, отпрыски и наследники на самом деле великого народа, выросшие в тоталитарных семьях, являлись продуктом грубой и невежественной системы и представляли собой больших или меньших тиранов.

С учетом последнего я всегда оцениваю людей по очень простой схеме: подлый человек или нет. Другие отрицательные характеристики личности имеют значение, но все они вместе взятые не могут превзойти низости человека подлого.

В этой моей системе оценки личности Уделов был хорошим человеком. У него имелись свои принципы, многим из нас не нравившиеся, пусть где-то даже абсурдные, но они относились в равной степени ко всем подчиненным, без исключений, и никакой личной выгоды ему не приносили. Кроме того, он был профессионалом самого высокого уровня и любил то, чем занимался. Поэтому чувствовалась его неприязнь к любой фальши в службе своих коллег.

Вспоминаю, как грамотно он вел совещание по тактике организации взаимодействий войск в одной из конкретных учебно-подготовительных операций. Сначала он выслушивал предложения своих полковников и лишь потом отмечал слабые стороны их тактических решений, в результате все соглашались с его рекомендациями. Не от страха. Военные специалисты понимали, что он прав. Я давно пришел к заключению: среди профессионалов, хорошо разбирающихся в нюансах своей профессии и любящих свое дело, подлых людей гораздо меньше, чем среди ленивых и слабо понимающих то, чем они вынуждены заниматься.

Полковника Уделова после отъезда в СССР по окончании командировки сменил бывший командир полка, имевший опыт боевых действий в Афганистане. Он был абсолютно другим: дружелюбным с каждым подчиненным, его не опасались нагружать личными проблемами. Всем, кто к нему обращался, он разрешал уезжать на рынок или в любое другое место, оставаться дома в случае необходимости. Был, как Уделов, совсем не придирчив к своим подчиненным в период их учебных занятий с ангольскими курсантами. Наконец-то, казалось бы, советские советники училища им. Н. Г. Спенсера освободились от постоянного всевидящего и контролирующего ока своего бывшего командира и теперь могли заслуженно расслабиться. Кое-кто именно так и сделал – расслабился, а отдельные лица даже очень.

Но после месяца нахождения в нашем подразделении новый командир созвал всех на совещание. На собрании он припомнил все: кто, сколько раз и куда отпрашивался, чем офицеры занимались на кафедрах, кто в служебное время находился у себя дома.

После выступления советника начальника училища в зале стояла мертвая тишина, а те офицеры, чьи фамилии озвучил командир, смотрели только вниз, в пол, им, похоже, было нехорошо. Я тогда подумал, что новый командир, пожалуй, будет похлеще Уделова. Тот был всегда понятен и открыт, хотя и очень строг, а новый руководитель сначала позволил подчиненным оголить свою тайную суть и только после этого продемонстрировал себя истинного. Очень хитрая тактика управления воинским коллективом.

Третьим моим командиром в Анголе был бывший заместитель начальника одного из военных авиационных училищ по кличке Батя. Внешне он представлял собой очень спокойного и доброго человека. О его внутреннем стержне и твердом характере я узнал позже. В начале моей службы в вертолетной учебной части я даже позволил себе не подчиниться ему, правда, по инициативе коллег. Как-то весь наш коллектив советников уезжал в соседний город на закупку овощей. Попросился и я. На что Батя ответил: «Нет. Мне нужен в подразделении хоть один переводчик. Ты поедешь в следующий раз». Я, естественно, сказал: «Есть». Другие офицеры, услышав наш разговор, тихо мне сказали: «Зайди в автобус и заляжь между сиденьями. Никакой переводчик здесь не нужен. Мы скоро вернемся». – «А как же Батя?» – растерянно спросил я. «Все будет нормально. Не переживай!» – последовал ответ. Я уехал.

В другом городе Батя сразу меня вычислил, он не был простачком. Но вместо того, чтобы отругать или наказать, лишь помахал мне пальцем. После чего я мог уже спокойно покупать на рынке продукты и товары, прятаться больше не требовалось. «Да, – подумал я, приехав обратно, – наш командир – настоящий гражданский батя».

Позже я узнал, что наш добрый Батя награжден орденом. Один из немногих советских советников. Оказывается, что однажды, когда он пролетал над территорией, контролируемой унитовцами, его обстреляли. В вертолете образовалось несколько пробоин, что очень сильно разозлило нашего Батю. Он развернул машину и во время следующего захода пустил все имеющиеся ракеты по позициям боевиков.

На следующий день наша разведка перехватила приказ Ж. Савимби расстрелять часового, открывшего огонь по вертолету. Получилось так, что в то время, когда наш Батя пролетал над подразделениями противников, у тех проходили какие-то командные совещания, и от его ракет погибли важные унитовские военные. Их часовой обязан был никак себя не объявлять в данной ситуации, не говоря уже об открытии огня. Ошибка солдата стоила ему жизни, а храбрость нашего Бати была высоко оценена командованием.

Вспоминаю об этом случае еще потому, что за время моего нахождения в вертолетной учебной части то же самое произошло с майором. Его так же обстреляли, сделали пробоины в корпусе боевой машины, но вертолет он не развернул и удачно ушел от противника. У нас в части, думаю, в шутку, отдельные офицеры начали убеждать майора в том, что его ждет если не орден, то медаль уж точно. Во что он, кажется, сам поверил и очень этого ждал. В разговорах о своем будущем награждении он только по-дружески сообщал: «Пока не вызывали». Каждый раз, когда он возвращался из Центральной военной миссии, его обязательно кто-нибудь спрашивал: «Ну как, еще нет?» И все понимали, о чем идет речь.

Замечу, награждать летчиков за то, что кто-то из них попадал под обстрел, было бы несерьезным актом со стороны командования, это обесценивало бы всю государственную наградную систему. В стране, где идет война, стреляют всегда, и нашим вертолетчикам не раз приходилось уводить свои машины от вражеских пуль. Пробоины железные птицы нашего подразделения получали нечасто лишь потому, что летали они низко над землей, а точнее, над африканской саванной, и неприятель заранее не мог определить их точное местонахождение: шум от работы винтов вертолета распространялся на большое расстояние, и внизу, на земле, установить, где в данный момент находится летящий объект, было почти невозможно. Если бы вертолет совершал полет на высоте, то неприятель смог бы его легко сбить. Я очень хорошо запомнил растерянные лица унитовских солдат, когда мы на вертолете неожиданно появлялись над их головами и уже через секунды улетали дальше, оставляя солдат, приходящих в себя от испуга, далеко позади.

Прослужив в вертолетной учебной части почти до развала СССР, я узнал Батю достаточно хорошо и понял, что такие люди, как он, внешне спокойные и непубличные, обладают геройским характером и очень самостоятельны. А неподчинение порой в мелочах – частое явление в авиационных частях (что было свойственно и мне в начале службы). В авиации служат в основном офицеры, солдат там почти нет, и отношения между служащими обычно не такие, как скажем, в других родах войск, они более панибратские и часто без фамильярностей.

Кстати, до Бати у меня совсем недолго был еще один военный начальник, перед самым отпуском. Он мне показался очень пассивным по отношению к службе и равнодушным к подчиненным. С ним служить было нетрудно, он ни во что не вникал и, следовательно, ничего не требовал, но и не помогал, когда в этом возникала необходимость. Поэтому я предпочитаю о нем ничего не говорить: ни хорошего, ни плохого.

Офицерские жены

Для советской девушки выйти замуж за военнослужащего считалось большой удачей. В огромной по размерам стране, территория которой всегда была лакомой и привлекательной для других государств, профессия военного являлась востребованной и пользовалась уважением не только среди народа, но и у власти.

У военных были хорошие оклады, длинные отпуска, также Министерство обороны решало жилищные проблемы гораздо быстрее других министерств. По окончании службы, если у военнослужащего еще не было своей жилплощади, он имел право на получение жилья по месту выхода на пенсию или призыва. Кроме того, только военные, не считая дипломатов, могли в то время выезжать за границу. Если, конечно, повезло с назначением. Для почти всех других категорий советских граждан заграница всегда находилась «на замке».

Коммунистическое государство, возникшее впервые в мире, было недоверчиво к другим странам и старалось не допускать свой народ ни к тлетворным западным соблазнам с их сервисом и шопингом, ни к контактам с простыми иностранцами. Советский народ был лишен всяческих связей с дальним зарубежьем, простой житель страны не всегда мог легко попасть даже в социалистические страны.

Военные же, уезжавшие служить в страны Варшавского договора или развивающиеся государства, часто могли брать с собой семьи, что в тех условиях социалистической действительности являлось для них благом как с финансовой точки зрения, так и с позиции удовлетворения познавательных интересов.

Но осознание того, что значит быть женой военнослужащего, появлялось у девушек сразу же после того, как они начинали путешествовать с мужьями. Высокий оклад мужа становился менее значимым, когда жена в условиях военных городков не могла найти себе работу. А дети, вынужденные постоянно менять школы и пропускать занятия из-за переездов, неизбежных для большинства семей военнослужащих, часто имели серьезные пробелы в знании школьного материала.

Почти всегда тяжелые испытания офицерских жен начинались с первых дней службы мужа. Воинский устав требовал от офицера полной отдачи своей профессии и, если было необходимо, без остатка. Семья для профессионального военного находилась на втором месте. К тому же условия проживания офицерских семей в военных городках были далеки от идеальных, а о хороших кинотеатрах, других местах развлечений и отдыха многие военнослужащие и члены их семей забывали часто надолго. Здесь играли роль воинская специальность либо профессиональное невезение, вынуждавшее мужа находиться в гарнизонах, отдаленных от центра.

Кроме того, в СССР представители многих родов войск каждый год проводили значительную часть времени в летних лагерях, а их жены в это время оставались дома одни. В общем, на долю почти каждой семьи военнослужащего выпадало немало испытаний, выдержать которые могли далеко не все женщины.

Служить родине – очень ответственная и почетная, но совсем не легкая обязанность. Причем как для мужчин, так и для их жен. Один только «тревожный чемоданчик», неотъемлемая часть жизни военного, как заведенный с вечера будильник, напоминал каждой офицерской семье о том, что приятный вечер еще не гарантирует им спокойного утра. В любой момент муж, профессией которого было защищать родину, мог покинуть свою семью, никто не знал, надолго ли и вернется ли он обратно живым.

К такой жизни приходилось приспосабливаться всем: мужу, жене, их детям. Красота армейских или морских эполетов, как и блеск офицерских звезд на погонах мужей, для жен теряла привлекательность с каждым последующим годом службы супруга. Даже деньги со всеми офицерскими пайками и длинным отпуском уже не казались для них особым благом.

Офицерские семьи постоянно проверялись на крепость, и выдерживали проверку далеко не все. Одни из прекрасной половины человечества начинали переживать за свою молодость, которая могла пройти в местах, малоприспособленных для нормальной жизни, и уезжали к родителям; другие с детьми поселялись в крупных городах и редко навещали своего любимого, проходившего службу в какой-нибудь советской глуши. Только самые преданные и очень любящие жены стойко разделяли выпавшую на их долю судьбу вместе с человеком, дорогим сердцу.