Текст книги "Янтарь (сборник)"

Виталий Ковалев
Янтарь
^{сборник рассказов}

© «Ліра-Плюс», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Янтарь

– Виталик! Вита-а-а-алик! Где же он? Мы идём проводить гостей и скоро вернёмся. В комнату не заходи, там сквозняк.

Хлопнула дверь, и я остался в доме один.

– Сквозняк,– подумал я. Кто это? Имя такое страшное! Я заглянул в комнату, но никого в ней не увидел. И под столом никого нет. Может, закрыть окно? А вдруг Сквозняк залезет в него!

На столе осталось много еды. Я съел кусочек колбасы, сыру, зачерпнул ложкой салат из блюда… И тут, словно впервые, увидел потолок. Он был белый, ровный, гладкий. Взгляду не на чем было остановиться, и у меня закружилась голова. Я смотрел на потолок и чувствовал, что меня начинает тошнить. И тогда, наколов на вилку кусок селёдки, я швырнул этот кусок в потолок. Мне стало легче. В потолок полетел ещё один кусок селёдки и ещё, ещё, ещё… Я, как зачарованный, смотрел на появляющиеся пятна… Из них получался красивый узор…

Открылась дверь, появился папа и увидел, что я делаю… Меня сейчас будут бить!.. Папа с ремнём в руке тащит меня в другую комнату.

Но меня вырывают из папиной руки, и я чувствую пухлую, тёплую бабушкину руку.

– Не смейте его бить, – кричит она, – этот ребёнок необыкновенный!

Бабушка моя! Это она специально так говорит, чтобы спасти меня. Я держу её за руку и иду с ней в её дом у моря. Время от времени я вытираю слёзы о её теплую руку.

– Ты зачем это сделал? – говорит она строго.

– Я не знаю.

– Ты должен понимать, что делаешь, скоро вон в школу пойдёшь…

– Бабушка, этот потолок меня испугал. Я не люблю, чтобы было совсем белое и ровное. Там должна быть хоть точечка.

– Этого я не понимаю, – ответила, вздохнув, бабушка. – Врачам, что ли, тебя показать?…

Мы шли по лесной дороге, я посмотрел вверх и между верхушками сосен увидел облако с рваным, сверкающим краем… И ещё увидел чайку… Она замерла в небе неподвижно. Из-за облака выглянуло солнышко, и я улыбнулся. Мне стало так хорошо, я прижал бабушкину руку к лицу и вытер об неё последнюю слезинку.

– Я куплю тебе большой альбом с белой бумагой, – сказала бабушка. – Там будет много белой бумаги. Вот и ставь на ней точечки, можешь на ней рисовать, можешь бросать в неё селёдку… Горе ты моё, горе! Никто тебя не поймёт! Что из тебя вырастет? Ну, а мой потолок тебе нравится?

– Да, бабушка, на нём трещинки.

– Слава Богу! Иди лучше на море, но далеко никуда не уходи. День-то какой хороший!..

Я сбежал по горячему песку с дюн. Передо мной шумело море, ветер был солёным и вкусным. Мне стало так легко, я подумал о чём-то очень хорошем, и сердце моё забилось! Как хорошо! Как хорошо!.. И вдруг всё прошло. Я стоял на продуваемом ветром пляже, один у шумящих волн, и мне стало так одиноко, так плохо, что выступили слёзы. Ведь только что было так радостно… О чём же я думал только что? Хочу вспомнить… хочу туда вернуться, но не могу. Всё куда-то ушло. Я посмотрел в небо и не увидел облака с рваным сверкающим краем… И чайку тоже я не увидел. Куда бы я ни смотрел, небо было чистым, голубым, ровным, гладким… И я не стал на него больше смотреть.

Палочкой я разгрёб ил у самой воды и… увидел – чудо! На тёмном иле лежал огромный янтарь. Я схватил его и прижал к себе, стал разглядывать, приблизив к лицу. Он был, как мёд, он был, как солнышко. А ещё он был тёплый. Я прижал его к щеке. Да, тёплый! Я спрятал его в карман шорт и стал искать ещё, продвигаясь вдоль моря, разгребая палочкой ил, и тут мою ногу пронзила боль.

– А-а-а! – вскрикнул я и запрыгал на одной ноге.

– Мальчик, что с тобой? – услышал я голос и увидел девочку, сидящую на голубой лавке у самой воды. Волны разбивались о берег, пена доходила до самых ног девочки.

– Я наступил на казарагу! – морщась от боли, ответил я и допрыгал на одной ноге до лавки.

– Тебе очень больно? – спросила девочка.

– Щипит!

– Мальчик, а ты не можешь… когда у тебя пройдёт нога, найти мне красивые ракушки, а то я нашла некрасивые.

Она протянула мне свою тонкую руку и показала браслетик из ракушек на нитке. Да, ракушки были тёмные, облупленные, некрасивые.

– А ты сама не можешь найти?

– Я ничего не вижу!

– Совсем ничего не видишь?

– Совсем ничего.

– И никогда ничего не видела?

– Конечно, видела. Всё видела, это у меня с прошлого лета… я тогда заболела… и всё стало чёрным. И, чуть подумав, девочка спросила: – А какой ты?

– У меня тёмные волосы.

– А ещё?

– Не знаю. Больше ничего. Только тёмные волосы.

– Можно я их потрогаю? – попросила она и протянула руку.

Она коснулась моих волос, моего уха, и мне стало щекотно.

– А как тебя звать? – спросила вдруг она.

– Виталик.

– А я Алина. Пойдём купаться? Я только маме крикну.

И Алина крикнула и помахала руками, повернувшись в сторону пляжа.

Мы лежали с Алиной на мелководье, повернувшись друг к другу. По лицу Алины бегали солнечные зайчики, вода искрилась на солнце. Волны с шипением перекатывались через нас, а некоторые из них накрывали нас с головой. А когда волны стихали, я видел, как у дна проплывали стайки быстрых мальков. Алина смеялась и смотрела на меня, но не совсем на меня, а чуть в сторону. Я протянул руку, взял её за подбородок и повернул лицо к себе.

А потом мы с ней побежали за дюны, в ивовые заросли.

– Виталик, тут должно быть синее покрывало.

– Вон синее.

Алина встала на покрывало и сняла трусики.

– Почему ты такая? – спросил я, глядя на неё.

– Какая?

– Вот здесь, – и я коснулся её.

– Отстань, щекотно! У всех девочек так. А как у тебя? Покажи.

Я спустил трусики.

– Я не вижу. Можно я потрогаю? – спросила она.

– Потрогай…

– Ты там такой смешной, – рассмеялась она.

– У всех мальчиков так.

– Смешной, – улыбалась она, и вдруг спросила: – А ты любишь клубнику с сахаром? У меня есть целая банка. Ты можешь съесть клубнику, а мне оставь сок. Я очень люблю сок.

Щурясь от солнца, я большой ложкой ел клубнику, а потом Алина выпила сок и облизнулась. В уголке её губ осталась капелька клубничного сока. Мне почему-то хотелось его слизнуть.

– Давай ляжем и будем смотреть в небо, – предложил я.

– Давай, – ответила Алина. – Ты мне расскажешь, какое сегодня небо.

Мы лежали на спинах, над нами было ровное-ровное голубое небо. А иногда казалось, что это голубая бездонная пропасть, и мы летим над этой пропастью…

– Какое оно? – прошептала Алина, – расскажи. Я так давно не видела небо.

– Оно голубое. И… оно чистое-чистое, гладкое, ровное…

– Это так красиво, правда? – сказала она.

Я посмотрел на небо, такое голубое, бездонное, и почувствовал, как красиво ровное, чистое, гладкое небо.

И тут я услышал, что Алина плачет.

– Что ты плачешь? – спросил я её.

– Я… я плачу… потому что мы с тобой умрём!

– Как? – прошептал я, потрясённый. – Разве мы умрём?

– Да. И нас не будет никогда-никогда. Все умирают.

– А, может, мы с тобой не умрём? Может, умирают только другие?

Она покачала головой. Мы лежали на спинах и плакали. Слёзы заливали наши лица, стекали к шее, ушам, капали на синюю подстилку. А мы всё плакали и плакали, нам было так плохо! Как ужасно, что мы умрём!..

Но зашумели на ветру заросли ивняка, за которыми мы лежали. И мы снова услышали голоса людей, крик чаек, шум моря. Солнце быстро высушило наши слёзы.

– Пойдём собирать тебе ракушки, – предложил я, вытирая глаза.

– А здесь бывает янтарь?

– Иногда бывает.

– Я бы хотела найти янтарь.

– Это трудно. Но я могу тебе помочь. Ты будешь разгребать ил, а я буду смотреть. Ещё ты можешь щупать ил руками. Почувствуешь твёрденькое – это янтарь.

Алина разгребала ил, а я искал янтарь, мне очень хотелось найти его для неё. И вдруг она с криком вскочила.

– Нашла! Нашла! – смеялась она, подпрыгивая.

Я поднялся и увидел, что в руке она держит кусочек чёрного каменного угля. Девочка была такой счастливой, так радовалась!..

Я посмотрел на её лицо и впервые заметил маленькие серёжки в её ушах. Они были в виде цветочков. Лепесток на одном цветке был сломан. Я увидел выпавшую ресничку на её щеке, и в уголке рта засохшую капельку клубничного сока и… две сахаринки. И ещё я увидел её браслетик с почерневшими ракушками.

Пенистая волна с шипением разлилась за ней по песку, и я подумал, что могу спокойно протянуть руку и толкнуть её в эту воду… Она упадёт… Она даже не увидит, что я протянул руку. И я протянул руку и… выбил уголь из её руки.

– Это простой уголь, – сказал я. – Давай искать.

– Я не найду, – сказала она, прикусив губу, слёзы выступили на её глазах, – я никогда не найду, потому что я слепая!

– Я помогу тебе, вот садись, трогай травку рукой, ищи…

Алина вдруг посмотрела на меня. Вернее, она посмотрела не на меня, а куда-то влево за моё плечо. Я взял её лицо и развернул к себе. Теперь она смотрела в мои глаза.

– Я тебя вижу! – прошептала Алина.

– Ты выздоровела?! Ты стала видеть?

– Нет, всё чёрное, но я вижу тебя!

– Какой я?

– У тебя тёмные волосы… И ещё… ты такой хороший! – сказала вдруг она, улыбнувшись, – да, ты очень хороший!.. И ещё… ты такой смешной!

– Дай руку, – сказал я ей, – мы будем искать вместе. Щупай травку.

– Я никогда не найду!

– Найдёшь, – ответил я и вытащил из кармана шорт мой большой, драгоценный янтарь.

Я смотрел на янтарь… он был такой красивый… такой красивый!.. А потом посмотрел на Алину, на её странные серые глаза, на сломанную серёжку, на капельку сока у её губ и… положил янтарь на ил. Он был такой большой и красивый. Я никогда ещё не находил такого…

– Дай руку, – сказал я Алине, – сейчас ты найдёшь янтарь.

– Найду?

– Да, я тебе помогу. Щупай ил, давай ищи чуть дальше, ещё немного… Сейчас ты найдёшь… Он такой красивый!.. Он как солнце! Ещё чуть-чуть, вот… ты уже почти его нашла… Алина, бери его…

Отец уходит

С сильным порывом ветра, по лесу прошла волна соснового шума и стихла. Папа идёт со мной по лесной дороге, под ногами я вижу шишки, серые бугры корней, а сбоку дороги, под еловыми ветвями, замечаю жёлтую сыроежку. После утреннего дождя, в её загнутой кверху шляпке собралась вода, и плавает в ней жёлтый берёзовый листок.

Солнце садится, а оранжевые пятна света, наоборот, поднимаются по сосновым стволам, чтобы добравшись до самых вершин, погаснуть.

Взяв папу за руку, я посмотрел на него снизу вверх и увидел, что он о чём-то думает.

Я прижался щекой к его руке и вспомнил, как весной, умерла тётя Катя. Я сидел тогда на кухне и прислушивался к тому, что происходит за закрытой дверью, где лежала тётя, и услышал, вдруг, мамин крик. Мне тогда показалось, что в той комнате появилось что-то ужасное и, увидев это, мама закричала: «Нет-нет-нет!»

За дверью послышалась возня, а мне снова показалось, что мама изо всех сил держат тётю Катю, чтобы не отдать её тому, что появилось в комнате… Но у неё не хватило сил.

Мама вышла заплаканная и оставила дверь открытой. В проёме двери я увидел в окне комнаты, облако с ослепительно горящим на солнце краем…

На ветке дерева я увидел белку, и хотел было показать её папе, но он вдруг остановился, отпустил мою руку и сказал:

– Я что-то устал. Ты пойди и сам поищи янтарь.

– Папа, я хотел с тобой.

– Я устал. Мы уже долго идём. Давай я возьму корзинку и пойду домой. А ты иди дальше сам.

Папа пошёл назад, а я один побрёл к морю, которое шумело за деревьями.

Оглянувшись, я увидел, как он уходит от меня. Я остановился и стал смотреть папе вслед, ожидая, что он оглянется, но он, то попадая в полосу света, то заходя в густую, зелёную тень, уходил всё дальше и дальше, и, вскоре, скрылся за поворотом. Он так и не оглянулся.

Я остался на дороге один, и не мог понять, почему же папа так устал? Вот я ведь не устал ни капельки. И, словно желая доказать себе это, быстро взбежал на крутой гребень дюны, и там, с высоты, вдохнул всей грудью аромат шумящего моря. Радость охватила меня. Я не мог понять, что же такое случилось, от чего мне стало так хорошо. И вдруг понял – сегодня был тот редкий день, когда море пахнет арбузом. Движутся по морю волны с белыми гребнями, веет душистой прохладой, и кажется мне, что передо мной совсем не море, а раскинувшийся во весь горизонт, прохладный, свежеразрезанный арбуз…

Хорошая ночь для полёта

Летняя ночь. Мне семь лет. Я лежу в постели на втором этаже нашего дома и прислушиваюсь к ровному шуму моря. Сегодня хорошая ночь для полёта.

Я закрываю глаза, и вижу себя выходящим в наш двор, окружённый соснами, иду босиком по росистой траве, и поворачиваюсь лицом к своему дому. Так я стою несколько мгновений, но вдруг чувствую, что пора и развожу руки в стороны. На моей спине появляется невидимое мне, странное снаряжение для полёта, которое подчиняется моей мысли, а на руках я вижу подобие крыльев. Я начинаю подниматься в ночное небо. Подъём медленный и это для меня важно, так как я должен увидеть сверху крышу нашего дома и должен увидеть море, но не для того, чтобы проститься с ними. Нет… Они нужны мне, как ориентир, к которому я поворачиваюсь спиной и смотрю теперь во тьму. Смотрю строго на юг, в сторону цели…

Я сжимаю кулаки и, почувствовав мощный рывок, тут же набираю чудовищную скорость. Ревущая тьма необозримых пространств несётся подо мной и вокруг меня, и вдруг удар в грудь тёплой воздушной волны, и я останавливаюсь высоко в небе. Я вижу теперь ясно свою цель. Я вижу Чёрное море. Оно, как и моё море, тоже блестит в лунном свете, качается подо мной, вздымается, дышит…

Я медленно опускаюсь на мелкие камешки берега, всё ещё хранящие тепло солнца. Бьют в берег волны, темнеет на фоне звёзд гора, мерцают звёзды…

Сегодня, спустя много лет, я вспоминаю свои ночные полёты детства. Вспоминается мне и то, что я никогда не возвращался назад домой. Это был всегда путь в один конец. Полёты эти для меня и сейчас тайна, и они вовсе не кажутся мне пустяком. Как много в них непонятного!.. Ведь воображение беспредельно, в мире фантазии всё возможно. Так почему же я чувствовал на себе тяжесть снаряжения для полёта, тяжесть, которая исчезала только при бешеной скорости? Зачем это было мне нужно?..

И ещё тайна – почему я, живя у самого моря, видя его каждый день, в ночных полётах избирал своей целью всегда одно и то же – другое далёкое море? Что я хотел там найти?

Пытаясь найти ответ, я снова вспоминаю стремительный полёт, и потом себя, сидящего ночью, в одиночестве, на берегу моря. Почему мне хотелось быть там ночью? Что я чувствовал при этом? Может, счастье? Или радость, восторг?.. Нет, я не чувствовал ни счастья, ни радости, ни восторга. Никто меня здесь не ждал, и я тоже никого не ожидал здесь встретить. Да и не думал я тогда ни о каком счастье, потому что к счастью может стремиться только тот, кто несчастлив, а детство у меня было счастливым.

Дети не задумываются над своими действиями, они всё ещё близки к животным, а вернее – близки к природе, они живут глубинными импульсами, и я, будучи ребёнком, не давая себе в этом отчёта, подобно птице в долгом перелёте к родному гнезду, следовал безошибочному внутреннему навигатору, подчинялся единому со всем живым Закону и точно шёл к цели.

И я снова вспоминаю, как сидел в ночи у Чёрного моря, видел волны, звёзды, горы, но не видел больше себя самого. На этом берегу я уже не имел значения. Я растворился в мире, и значение отныне имел только весь мир.

На этом ночном, безлюдном берегу я находил покой и чувство слияния, прозревая, что путь будет огромен, пролегать будет во тьме, и промелькнёт, как один миг.

Искатели

Летним жарким утром, с миской в руках я подошёл к клубничной грядке и тут только заметил соседскую девочку Иру. Она стояла под вишнёвым деревом за забором и громко плакала.

– Ты чего, Ирка? – спросил я.

– Меня сегодня заставляют собирать вишни для варенья, – всхлипнула она. – А я… Я… почему-то не хочу работать…

И она залилась горькими слезами.

Две косички, вздёрнутый носик, испачканный чем-то жёлтым, видать нюхала какой-то цветок, и голубые, как небо, глаза.

Сорвав большую клубничину, я отправил её в рот, а потом стал собирать ягоды в миску…

– Не плачь, Ирка, – сказал я. – Пойдёшь сегодня за рыбой? Давай пойдём вместе?

– Я у мамы спрошу, – ответила она, шмыгая носом и, протянув руку вперёд, выстрелила в меня вишнёвой косточкой.

На кухне бабушка жарила оладьи. Я поставил миску с клубникой возле неё и сел за стол перед стопкой оладий, на широкой тарелке. Отпивая кофе с молоком, я поверх кружки посмотрел на фотографию на стене. На снимке папа и мама, были совсем молодые. Папа в офицерском кителе с погонами, мама в шляпке и чёрном каракулевом пальто.

– Бабушка, а я тогда ещё не родился? – спросил я, показывая на снимок.

– Нет. Это сорок четвёртый год, в Краснодаре. Вася тогда после ранения приехал, ответила бабушка. – Мы с Валей как увидели его, так аж испугалась. Худой стал и страшный, как немец… Пять операций перенёс. Осень уже была, а он в одном кителе, так я ему тужурку из ваты пошила. Я тогда в больнице работала. Три дня он пробыл и уехал. Было у него предписание двигаться в сторону Риги. Её тогда как раз брать начали…

Я, слушал бабушку и думал о том, что если бы папу на войне убили, то меня бы не было. Самым обидным мне показалось то, что никто бы даже и не знал, что меня нет.

После завтрака мы с Ирой пошли за рыбой. Я нёс обе наши сумки, а Ира, цепляя на кончик хворостины шишки, пуляла ими в соседские дворы.

– Подожди меня тут, – сказал я Ире, оставив её с сумками на дороге, и вошёл во двор Карла Фрицевича.

Из-за невероятно широких плеч, мы звали его – Человек-Шкаф. Карл Фрицевич был другом моего папы, он научил меня привязывать к леске крючок, научил ловить донкой линей и часто брал с собой на ночные рыбалки. Папа мне рассказал, что в войну Карл Фрицевич служил в войсках СС. Его призвали в шестнадцать лет, когда наши войска подошли к Риге. А потом он семнадцать лет был в лагерях в Сибири.

– Карл Фрицевич, а вы уже сделали мне лук? – спросил я, подходя к нему под навес сарая, где он сколачивал козлы, для пилки дров.

– Он посмотрел на меня и шлёпнул огромной ладонью себя по лбу.

– Es aizmirsu!.. (Я забыл! – латыш. яз.) – воскликнул он. – Пойдём, срежем орешник. А ты почему по-латышски не говоришь?

Он взял с лавки большой нож, и мы вошли в заросли орешника за сараем. Лучи солнца пробивались сквозь светящиеся на солнце листья.

– Вот эта подойдёт, – показал он на гибкий побег молодого орешника. – Будет в самый раз.

Он присел, подрезая побег, пятна света скользили по его мощным рукам. Я коснулся его широкого плеча.

– Дядя Карл, а вы всегда были таким сильным? – спросил я.

Он чуть помолчал, а потом ответил:

– Нет. Сначала был такой, как ты. Работай больше и будешь сильный. Чтобы был не Арбат, – кивнул он головой на поджидавшую меня на дороге Иру, – а Arbeit… Ну-ка, покажи свои мускулы…

Он взял мою руку, согнул её в локте и смерил бицепс, приложив к нему рукоятку ножа.

– Я запомнил, какой ты сейчас, а через месяц посмотрю снова. Дрова коли. Почему дрова не колешь? Ждёшь, когда папа сделает? Передай Василию привет!..

– Хорошо, дядя Карл, я передам. Uz redzešanos! (До свидания! латыш. яз.)

– Пойдём через лес, – предложила Ира, когда я вышел к ней на дорогу, – заодно в моховичник заглянем…

– Опоздаем за рыбой.

– Да, мы быстро. Посмотрим только, есть грибы или нет.

Мы вошли в лес. Высокие неподвижные папоротники доходили нам до пояса, а иногда и до плеч. В их густой зеленоватой тени мы заметили желтоватые шляпки грибов.

– Смотри, как много! – воскликнула Ира.

Мы присели и стали разглядывать грибы. Веер солнечных лучей рассекал гулкое пространство леса, озаряя шершавые стволы сосен. Золотая мошкара роилась в лучах света и исчезала, как только попадала в тень. Здесь было очень тихо, только далеко-далеко слышался голос кукушки.

– Давай считать, сколько лет мы проживём? – сказала Ира.

– Не надо, Ирка!.. Я не хочу это знать…

– А правда, здесь похоже на Рай? – прошептала она. – Мне мама про Рай рассказывала. Там было хорошо, и все звери жили дружно.

– Сказать тебе тайну? Только не говори никому. Я знаю, где Рай есть и сейчас.

– Где? – продышала тихо Ира.

– Рай прямо над нами. Он остался на верхушках деревьев. Изменилось всё только внизу, а там всё так же, как было тогда. Я однажды залез на дерево и почувствовал это. И птицы чувствуют это, потому они и любят вершины деревьев, и вьют там гнёзда.

– Жаль, что я не могу туда залезть, – грустно произнесла Ира. – Но я и отсюда его немножечко чувствую!..

Мы смотрели на верхушки сосен, качающиеся на ветру, и слушали шум леса.

– Мы опоздаем! – спохватилась Ира.

По тропинке среди папоротников мы добрались до опушки леса, и увидели море. Оно было желтовато-янтарным.

– Они уже здесь! – крикнула Ира, и, скинув платье на песок, побежала к воде. Я с сумкой побежал вслед за нею, но на берегу остановился. Ира заходила всё дальше и дальше в воду. Волны били в её колени, потом в живот, в грудь… Подняв высоко вверх свою сумку, она добралась до второй мели, за которой покачивались на волнах рыбацкие лодки. Прямо в воде люди покупали у рыбаков больших копчёных угрей, камбалу, жирную скумбрию, золотистую стремижку и свежего лосося.

Далеко в море я увидел волну и стал смотреть, как она движется ко мне. Ветер сбивал с её гребня белую пену, волна росла, с шумом катилась по морю, и казалось, что до берега ей ещё очень далеко, но прошло несколько мгновений, и волна выкатилась на берег к моим ногам. Глядя на лопающиеся пузырьки пены на песке, я ощутил свежий морской ветер, услышал крики чаек, шум волн и далёкий голос Иры, звавшей меня… И в этот миг, затаив дыхание, я что-то почувствовал.

И запомнил это на всю жизнь.