Текст книги "Город мясников"

8
ЖДАТЬ И УЧИТЬСЯ

Великие лишения воспитывают в человеке тирана.

Ф. Ницше

Я совершенно точно был уверен, что не падал со стула. Но словно выпал куда-то и летел вверх ногами. Руки вспотели, во рту стало кисло от крови; оказалось, что немного прикусил язык…

Оберст смотрел на нас, как на дохлых мух.

– Гитлер не планировал воевать против русского народа. Он был вынужден начать войну, чтобы спасти Россию от ига жидовских комиссаров. Немцы всегда дружили со славянами; два народа белой расы, Два сильных, гордых народа не могли не дружить. Но комиссары во главе с Лениным, а он-то всяко русским не был, они повели Россию к гибели. Сталин не сумел победить космополитов, а после него в Кремль пришли воры. Но таких воров, как последние двадцать лет, в России еще не было. Они просрали республики, раздали земли, потом раздали олигархам нашу с вами нефть и газ.

«Но Путин – русский…»

– Но Путин ведь русский… – пискнул Роммель.

– Ну и что? – горестно переспросил Оберст. – Он делает то, что ему велят на Западе и что велят богачи.

– Так он же против богачей! – проявил вдруг эрудицию Лось. – Вон, этого… Ходорковского посадил, и вообще… Он сказал же, что всех тряханет. Всех, млин, пересажает, кто нечестно приватизировал…

– Это он тебе лично позвонил и доложился? – спросил Мюллер.

Я незаметно покачал головой. Сперва из стороны в сторону, потом взад-вперед. Плохо дело. Наверное, из-за того удара ботинком, млин. Я представил себе, что придется переться в больницу, а там к башке приделают железяки и начнут задавать тупые вопросы. А вдруг еще найдут опухоль, как у двоюродной сестры отца? Если у меня найдут опухоль, я порежу вены или брошусь с моста. Это я решил твердо. С предками базарить бесполезно, отец скажет, что мне лишь бы колледж прогуливать, а сам я якобы здоров как бык…

– Можно посадить еще сто человек, но русским людям от этого легче жить не станет, – нахмурился Оберст. – Президент наезжает на тех, кто на власть бочку катит или кто деньгами буржуйским партиям помогает. Вот отняли у ЮКОСа деньги, и что? Кому из вас легче стало жить? Вот так вот! Запомните, парни! Даже если всех богатых пересажать, нам с вами ни хрена не достанется. Потому что не для своих власть, а для Запада. Вот сейчас в торговую организацию войдем, ВТО. Жопа такая начнется, хоть вешайся. Все подорожает вслед за бензином; американцы прикажут нашим цены втрое поднять, те и рады стараться…

– А на хрена нам туда, если втрое дороже? – удивился Лось. – В эту торговую, эту, как ее?..

– Ты прав, парень, нам с тобой, да и всем порядочным людям, там ловить нечего. Зато есть богатые ублюдки, которым не терпится продать Америке по дешевке металлопрокат, нефть и прочие общие наши богатства. Люди в провинции скоро одуванчики с голодухи жрать начнут; вон, показывали – суп из крапивы варят. Боевые офицеры кормят семьи охотой и рыбалкой. Зато вступим, япона мать, в ВТО. Несколько заводов начнут гнать сталь на Запад, а про лес и нефть вообще молчу. Еще десяток вилл себе на Лазурном Берегу отгрохают. Да вы хоть представляете, где Лазурный Берег находится?

Я признался, что понятия не имею, где такие берега. Но Оберст не стал подкалывать или заставлять, типа, выучить про Лазурный Берег к следующему уроку.

– Смотрите, парни, что творят мерзавцы с нашей родиной. Какой бы ни был президент крутой, он не может поступать иначе, он слушает олигархов и Америку. Не будет слушаться – не проживет и месяца…

– Это – без базара! – Фельдфебель открыл форточку и закурил. – Моментом свои же замочат!

Оберст толкал речь, а я смотрел на Фельдфебеля. У него были классные кованые ботинки и мозоли на кулаках. Чем дольше я смотрел, тем меньше наш будущий командир мне нравился. У него глаза были, млин, как у соседского бультерьера. Прозрачные такие, заглянуть страшно. Еще хреновее мне стало, когда Оберст сказал, что Фельдфебеля надо слушаться, как отца родного. Но выбора не оставалось.

Точнее, я сам не хотел оставлять себе выбор. Роммель, Фриц и другие могли свалить, поплакаться в ментовке и забраться под юбки своим мамочкам, но меня эта шняга заколебала. Снова таскать долбаные учебники, снова корчить умную харю, бухать с гопниками вроде Шварца и лизать зад всяким задротам в учительской?!

Хватит, натрахался!

Лучше с Фельдфебелем, Рябовым и другими конкретными пацанами заняться конкретным делом. Оберст ни разу прямо не сказал, что же нам предстоит. Но, как пить дать, предстояло что-то офигительно интересное. А еще мне было в кайф, что можно было не задрачиваться насчет того, где пожрать, где взять бабло и чем заняться. Мне это обалденно нравилось, и я видел, что Лосю тоже в жилу. С Мюллером и Ильичом никогда так не было. По сравнению с Оберстом, наши, млин, центровые смотрелись как обдолбавшиеся бакланы. У Ильича никогда денег не водилось, и толком объяснить ни про Сталина, ни про Гитлера он не мог. Часто как случалось? Сидели толпой, как придурки, ждали с моря погоды и смолили одну на троих…

– А что мы будем делать? – провякал Фриц.

– Будем учиться.

– Учиться?! Ни хрена себе! Мне и в школе хватает…

Я хотел сунуть малолетке Фрицу в грызло, чтобы не гнал пургу, но Оберст вовсе не разозлился. Он снова был спокоен, как слон после ведра валерьянки.

«Будем учиться борьбе…»

– Будем учиться борьбе, – сказал наш вождь.

– Какой борьбе? – изобразил тупую улыбку Мюллер. – Карате или самбо?

– Я говорю о борьбе за власть, – Оберст словно не заметил насмешки. – Впрочем, крепкие парни нужны партии. Насчет боевой подготовки не волнуйтесь, все давно продумано.

Оберст был настоящий вождь. Он думал за всех. Я прикинул – а что если признаться Оберсту? С кем я еще могу поделиться этой шнягой? С кем я еще могу побазарить о своих дурацких снах, о том, что стал слышать всякую фигню, чертовски похожую на чужие мысли, о том, что Рябов болен, о том, что мне страшно…

Мне малехо страшно. Это полная фигня, но это правда.

Оберст сказал, что ночевать разрешит в кафе, а сам пока позвонит в ментовку, разведает обстановку, что и как. Если телки на нас телегу не накатали, то мы пойдем по домам, а дорогу сюда пока забудем. Всех разыщет Фельдфебель, а его, то есть Оберста, искать не нужно. Пожал нам руки и свалил. Всем пожал, даже Мюллеру и Фрицу.

Когда Фельдфебель вышел побазарить по трубе, Мюллер снова завелся, с понтом, крутой очень. Он сказал, что знает парней из «бригад», так вот в «бригадах» еще можно жить, а то, что этот Оберст предлагает, – называется «ни вздохнуть, ни пернуть», и на хрена такая радость?

Я сказал Мюллеру – не парься! Не хочешь с нами – катись, обойдемся. Лось гундел, что он так не согласен, что без бабла никакого понту прислуживаться, что лучше свалить на дачу к Ильичу, там спрятаться… Но я знал, что Лось пойдет за мной. Так и вышло. Лось пошел и Роммель, а Ильича мы после подтянули. Фриц так и не проканал, что лучше всем вместе, а про Мюллера я вообще молчу.

Он заяву такую кинул, типа, мы все предатели, раз прислуживаемся. Ну, шлакоблок, одним словом, иначе и не назовешь. Это надо еще посмотреть, кто больше предатель. Мюллер обиделся, а мне его обиды по фигу были. Уже позже к нам опять прибился Фриц и еще двоих пацанов привел.

Лось и Фриц спрашивали Фельдфебеля, как все будет и когда начнем заниматься рукопашной, но он только плевал сквозь зубы и заставлял читать. Три дня мы там проторчали, дурью маялись. Жрать нам давали, курево и пиво, Фельдфебель по триста рублей каждому выделил. Я ни о чем не спрашивал, я читал книжки и газеты, которые оставил Оберст. Лосю я сказал, чтобы тот фигней не маялся, как малолетка, а спокойно ждал.

Все у нас будет, я даже не сомневался. Надо уметь ждать. Леопард умеет выжидать, и сова умеет, и змея. Если мы – хищники, мы должны вырабатывать терпение. Если мы овцы – мы ищем только вкусную травку и куда положить разжиревшее брюхо.

Мы – львы.

Мы – спасение белого человека. Если мы ошибемся, то будем надолго отброшены назад.

Мы не можем позволить себе ошибку.

На четвертый день Фельдфебель приехал рано утром, пяти не было, приказал моментом собраться. С ним был Рябов и еще пятеро пацанов. Я с ходу врубился, что предстоит акция. Фельдфебель сообщил, что Оберсту наше дело удалось замять; он разыскал папашу того баклана, которого чуть не пришили Шварц с братом, дал ему денег и заставил забрать заяву. А телки вообще не заявляли. Короче, все проканало. По харе Роммеля я уже засек, что удоду не терпится домой, но под юбку к бабушке его никто отпускать не собирался.

– Куда в такую рань, офигели? – замельтешил спросонья Фриц, отвернулся к стенке и укрылся с головой курткой.

Лось и Фил тоже разнылись, чтобы им дали поспать. Эти дурики накануне в карты до часу дулись, на сигареты, хотя я им трижды говорил, что могут поднять рано; Фельдфебель накануне предупреждал.

«К мамочке захотели?..»

– К мамочке захотели? – оскалился Фельдфебель.

Он махнул пацанам, те, такие, живо стянули Фрица на пол, а Фила облили водой. Тот подскочил, млин, хотел на кого-то прыгнуть, да быстро потух. Пятерых, млин, в кованых мартенсах увидал и слегка обосрался. Пока Фил матерился, Лось прочухал, кто в доме хозяин, и сам вскочил. Я уже давно оделся и ждал команды. Рябов выложил на стол обрезки труб, замотанные тряпками. У меня что-то сладко заныло в спине. Так бывало перед хорошим махачем, когда шли со всякими шлакоблоками стенка на стенку. Но сегодня предстояло кое-что повеселее обыкновенной драки. Это Фриц у нас специалист по железякам, а так мы стараемся заранее их не брать; с железом можно загреметь на всю катушку. С железом менты загребут – все свежачки за год на тебя повесят…

Фельдфебель приказал, чтобы мы сразу взяли железяки. Лось, такой, взвесил на ладони трубу и присвистнул. Ильич тоже лыбился. Эти бакланы ни фига не врубались, а до меня в момент докатило. Оберст отмазал нас, чтобы приклеить к себе намертво. Если бы я захотел, мог бы пацанов остановить, но я промолчал. Я первый взял трубу. Фельдфебель ухмыльнулся мне, показав вставные зубы.

– Экзамен, девочки, – прогудел он. – Постарайтесь не описаться!

ЗАПАХ КРОВИ

…За линией сигнальных маячков, у самого края бетонной полосы, окружавшей громаду комбината, нам встретился оранжевый бульдозер. Не какой-то там скромный рыхлитель асфальта, а один из тех могучих монстров, что используют строители при расчистке площадей под новые космодромы. Его кабина футов на десять возвышалась над нами; на фоне этой оранжевой махины наши шагатели казались козявками. Очевидно, бульдозер давно выполнил свою функцию здесь и спокойно спал в одном из подземных ангаров, на консервации. Но недавно его потревожили…

Бульдозерист загнал машину левой гусеницей за край ограничительной канавки, но тело города не выдержало. Гусеница провалилась в трещину, несколько ближайших к канавке красновато-ржавых пилонов рухнули, засыпав бульдозер обломками. Наверное, бульдозерист пытался выбраться, но этим только усугубил свое тяжелое положение. Машина накренилась, готовясь совсем скатиться в нижние каверны города. Любая тяжелая техника проваливается в глубины города, в подземные темные ярусы, откуда ее очень сложно извлекать…

– Эй, наверху! Ты живой там?

– Вроде свет в кабине…

С гусениц и нижней части корпуса стекала густая блестящая жидкость. Два нижних прожектора были разбиты. Сумасшедший, который сидел в кабинке бульдозера, изнутри разбил ворота комбината. Видимо, он разогнался и пошел на таран. Ударил раз, два и бил до тех пор, пока створка не соскочила с направляющей. А когда вырвался наружу, не успел затормозить на узком бетонном кольце.

Парень соскочил с катушек. Либо ворота были обесточены, и он не нашел другого способа их открыть. А пешком он боялся идти, в герметичной кабине ему казалось безопаснее. За гусеницами бульдозера тянулся заметный липкий след. Черная, тускло блестевшая масса, не желавшая растворяться даже под струями дождя.

– Командир, похоже на трансмиссионную смазку.

– Нет, скорее, это связано с бурением.

– Неважно, все равно масло. Кажется, он проутюжил цистерну с маслом…

– Тихо все. Мокрик, доберешься до дверцы?

Декурион дал команду рассредоточиться, мы обошли махину с двух сторон, миновали задранный вверх ковш. Позади кабины к небу вздымались рыхлитель и отбойный молот, словно бульдозер собрался молиться.

– Мокрик, там есть кто-нибудь?

– Он внутри, забился в камбуз, – левой ходулей Мокрик влез на гусеницу, одним манипулятором взялся за ковш, а другим попытался сковырнуть крышку люка. – Командир, он точно там. Заперто изнутри, и свет горит. Он прячется. Ломать?

– Подожди, там устойчиво?

– Терпимо. Если что, я успею спрыгнуть… О, командир, он вылез!

Через процессор Мокрика я моментально увидел внутренности кабины. Внутри к окошку прилип взъерошенный небритый человечек. Его белый комбинезон был перепачкан чем-то синим, в кудрявых жидких волосах застряли ошметки горелой бумаги, заплаканную физиономию покрывали полосы засохшей грязи.

– Командир, он машет мне руками, но открывать не желает!

Мне эти игры начали надоедать.

– Может, этот кретин не верит, что встретил людей?

Мы здорово рисковали, но позарез нуждались в информации. Первый живой человек, один из поселенцев. Судя по белой форме – сотрудник научного центра. Я постарался настроиться на волну этого перепуганного парня, но ничего не получилось. Иногда мои способности начисто отказывают. А может, просто дело в том, что недолюбливаю я этих ученых шишек? Когда человек тебе неприятен, если не сказать хуже, тяжело к нему подстроиться…

Мокрик выбрался из седла, перепрыгнул на лесенку, ведущую к кабине бульдозера. Лохматый человечек внутри замахал руками. Раздался пронзительный скрип. Туша бульдозера еще больше накренилась. Придурок в белом комбинезоне взялся за шлем оператора, висевший до того на ручке кресла. Кажется, он вспомнил о существовании радио. Мокрик обошел кабину бульдозера по узкому металлическому балкончику и прилип к иллюминатору. Снизу он казался серебряным муравьем на вершине оранжевой горы.

– Командир, он пишет на стекле.

– Что он пишет? Отодвинь голову, я сам посмотрю.

Кудрявый грязнуля написал не так уж много. Он макал палец в банку с пряным травяным соусом, ухмылялся и путал буквы, забывая, что мы читаем их наоборот. Накарябав две строки, он стер их рукавом, еще больше испачкав свой костюм, и принялся за следующий опус. Потом отшвырнул банку, откинулся в кресле и показал нам всем язык. Точнее – Мокрику, прилипшему снаружи к толстому стеклу. Если не обращать внимания на грамматические ошибки, вышло примерно следующее:

«Бомбите. На комбинате живых нет. Лаборатория нукле-синтеза! Взорвать! Бомбите все. Рождают уродов. Уходите. Берегитесь голых девушек. Новый тип глюка. Женщины рожают взрослых. Бомбите!!!…»

– Что там еще?

«…не входите в лаборатории! Эпицентр. Бомбите. Сожгите карлика. Сожгите голых женщин…»

9
МЫ – НЕ РАБЫ

Нужно гордо поклоняться, если не можешь быть идолом.

Ф. Ницше

На пятой по счету акции я впервые замочил чела. В смысле – носорога.

Правда, узнал я об этом гораздо позже, из новостей. Зашибись, хотя вначале муторно было, словно тухлятину проглотил. А потом Фельдфебель руку пожал, обнял при всех, бабла сунул, три штуки, и мне малость полегчало. То есть не из-за денег, деньги дали всем, но Фельдфебель похвалил Оберста, меня и Лося.

Полный абзац, короче! Хотя Лось талдычил, что зверюгу завалил вовсе не я, а Фриц, но фигли там, в толпе, никто толком не видел! Я Лосю сказал, чтобы он спросил у Фрица, хочет тот по мокрухе загреметь или нет? Если хочет, я ему, млин, с великой радостью первенство уступлю.

Фриц, дурило, сказал, что ему по фиг.

Этот крендель не просек, что случилось. Нас замазали, и замазали конкретно, всех шестерых. Я просек, но я как раз этого хотел. Хотел убить сомнения, растереть и выплюнуть к ядрене матери, чтобы скинуть цепи, перестать быть рабом. Перестать трястись за каждый шаг, стать таким, как Оберст.

Потому что мы не рабы.

Мы – львы, для которых нет невозможного.

Самая первая акция прошла клево.

Под бодрым командованием Фельдфебеля мы ездили в общагу к китаезам. Китаезы водят к себе наших баб, и надо было их припугнуть. Припугнули, двоим как следует нахерачили, еще и шмоток у них забрали, которые для торговли. Тюки со шмотками, млин, потом посреди улицы разорвали и все раскидали. Забойно было, весело! Ночь уже, никого нет, а мы платьев и джинсов целый проспект насеяли. Пускай люди утром выйдут и порадуются!

У меня даже башка слегка отпустила. Не то чтоб совсем, но полегчало.

Потом у нас офигительная экскурсия получилась. Далеко в область мотались, я ни хрена не запомнил название станции. К фермеру ездили, короче. Я сперва, млин, прибалдел, не поверил Фельдфебелю, когда он про фермеров сказал. Чечены реальные, млин, гадом буду!

Короче, чуваки знакомые Оберсту настучали, что, мол, в деревне чечены скот разводят. Переселились сюда звери, дома охренительные построили, поля лучших совхозов захватили, а местные жители на них, млин, батрачат. Как они сумели прописку забацать, паспорта беженцев сделать, землю подмять? Да просто все, как два пальца! Оказывается, в той деревне еще раньше участковыми два чечена служили. Это полный был абзац; что хотели, то и делали, звери. Бабки из народа вытрясали, могли задержать и отмудохать любого, на дискотеках пацанов дубинками херачили, бабло с киосков стригли. Потом их сняли, нашлись патриоты в ментовке, ясен хрен. Но две семейки чехов они в районе пристроить сумели. А гондоны эти, они же, млин, как саранча, верно Оберст их обозвал. Одного пусти, глядь – уже стая целая челюстями хрустит. Работать ни фига не любят, твари, целыми днями на корточках сидят, а бабы русские за них с коровами дрочатся!

У Оберста, я фигею, как информация поставлена. Обо всем знает, силовиков знакомых до хрена! Мы прикатили вчетвером, а Рябов с пацанами – отдельно, на месте встретились, в лесу почти что. Фельдфебель сказал – заходим в дом, снаружи не отсвечивать. В доме у зверей может быть оружие, нельзя им позволить до пушек добраться…

Короче, млин, залезли мы во двор через забор, двери в доме открыты. Бабка толстая и двое мужиков, типа, отец и сын. Отмудохали мы тех двоих, раскатали, никто и вякнуть не успел. Сильно не били, Фельдфебель сказал положить зверей на пол и следить, чтобы ножи не достали. Старуха, та орать пыталась, но быстро заткнулась, когда Фельдфебель ствол вытащил. Лось, такой, локтем меня пихает, мол, ни фига себе, у чуваков стволы реальные! И у Фельдфебеля, и у Рябова. Мы так даже мечтать не могли, стремно все-таки.

– Руки за голову! – приказал Фельдфебель.

Чехи послушались не сразу, забубнили, млин. Молодой пообещал, что всех нас, собак, перережут. Тогда Фельдфебель кивнул Рябову. Тот вытащил бутылку с бензином и стал поливать комнату, а Фельдфебель чиркнул зажигалкой. Бабка заорала, дура, а мужик черный, хозяин, заорал на нее и сказал родаку, чтобы лег мордой вниз и руки сложил, как велено.

Фельдфебель позвонил кому-то. Сидим, короче, как мудаки, и ждем. Недолго ждали, приехала тачка, в ней Оберст и еще мужик незнакомый, в очках и светлом плаще. Этот мужик потом нам бабла дать хотел, но Оберст страшную рожу скорчил, и мы отказались.

Потому что мы – гвардия, а не наемники. Мы – борцы.

– Такие делишки, Леча, – миролюбиво произнес мужик в плаще, присаживаясь на табурет. Его остроносые ботинки остановились как раз возле головы хозяина дома. Хозяин лежал ничком, руки на затылке, как приказал Фельдфебель. – Тебя дважды просили завязать, Леча. Больше просить не будем.

«Я клянусь…»

– Я клянусь… – начал чех.

– Не клянись, – перебил очкарик. – Твое слово дешевле плечевой путаны. Обещал в делишки с оружием нос не совать, и что в остатке?

– Не я это, клянусь…

– Не ты, так братки твои. Нам какая разница? – Очкарик красивым движением достал сигарету, прикурил. Зажигалочка у него была клевая, золотая с серебряным орлом. – Тебе промышлять разрешили, Леча, поверили, а ты как поступил?

Его не убьют. Я уже знал, что его не прикончат.

Чечен намеревался ответить, но очкарик внезапно опустился на корточки и рывком приподнял его за подбородок.

– Как вам, уродам, верить, ты мне скажи, а?! – закричал в ухо пленному очкарик. – Кто на прошлой неделе насчет патронов в Грозный звонил, а? Тебе дать послушать, а?!

Мы с пацанами конкретно поразевали рты. Вот так фермер, полный абзац! А бабка даже скулить перестала.

– Тебе внятно сказано было – сиди тихо в районе, дурью можешь заниматься, а к железу чтобы близко не подходил! – Очкарик поднялся, запахнул плащ и сильно затянулся.

Мы все ждали, как гвоздями прибитые, что будет дальше. Фельдфебель по-прежнему держал лежащих на прицеле.

– Послушай, давай как люди поговорим, – загнусил с пола черномазый. – Ты скажи конкретно, от кого пришел, сколько надо. Меля давно знают, разве нельзя пригласить по-человечески, можем же без свидетелей вопросы решить…

– А вопросы, Леча, уже решены, не волнуйся. Твою долю в порошке Назар заберет, помнишь такого?

– Не знаю никаких Назаров! Ты мне телефон дай, тогда нормально поговорим, клянусь! Никто обижен не будет…

– Дома купишь телефон, Леча. Здесь тебе он больше ни к чему. Поедешь к себе в Аргун, там барашков будешь пасти и патроны продавать. Если доедешь, конечно…

– Слушай, ты кто такой, чтобы меня пугать? – без особого напора заговорил чечен. – Мне ехать некуда. Тут дети мои, бизнес тут, я в него столько крови и денег вбил…

– Был у тебя бизнес, был когда-то. Если бы с дури на боеприпасы не соскочил, то и дальше бы коровам хвосты крутил. А теперь шабаш, Назар сутки тебе дарит, – очкарик затушил хабец в цветке, кивнул Фельдфебелю и уехал.

А Фельдфебель кивнул нам.

Дальше, млин, все скучно. Побили мы, что нашли, на первом и на втором этаже. Зеркала, посуду, вазы всякие. Баба хозяйская скулила, когда Фриц и Роммель, бакланы, топорами по шкафам фигачить стали, ни одного окна целого не оставили, матрасы, млин, вспороли.

Потом Фельдфебель сказал во дворе сено поджечь и сараи. А хозяин хаты завыл и стал мордой об пол биться и орать на своем ублюдочном языке. Хрен его знает, что он орал. Угрожал, наверное, срань такая.

Короче, пришлось еще уродов связывать, чтобы следом не увязались. Рябов с друганами их связали, мы бы сами ни фига не справились. И поехали, на обратном пути Фельдфебель денег дал, мы с Лосем и Роммелем пивка взяли и в кино пошли. Заспорили только, на наше идти или американское. Забойное кино оказалось, смешное…

Потом мы носорога того самого отфигачили, о котором Оберст раньше предупреждал. Кстати сказать, тогда Ильич нам первый раз по ушам ездить стал, что так не годится, что это заказное мочилово, что не фиг плясать под дудку Фельдфебеля, потому что он нашими руками гнобит тех черных, кого ему Оберст указал. Ильич нам всем, млин, плешь проел. Он, дурило, спелся с пацанами, что на Фельдфебеля работали, и те якобы пургу такую прогнали насчет торговых конкурентов Оберста. Мол, Оберст только тех зверей мочит, кто ему конкретно по бизнесу на хвост наступил. Мол, катались пацаны в порт, там отмудохали кого-то, думали, что за дело, а потом прочли в газете, что драка шла за передел влияния, типа, за перевозки какие-то…

Мы Ильича не слушали, кончилось его время.

Я ему конкретно заявил, что звери – всегда звери, и нам по фигу, кому они там конкуренты. Мы деремся не за драные гроши, которые подкидывает Фельдфебель, и не за торговые места. Нам насрать на это. Мы деремся за жизненное пространство для белой расы.

Короче, Оберст дал адрес носорога с двумя дочками.

Мы прорвались к этому кренделю в хату. Носорог, собака бешеная, жил кучеряво, две квартиры на одной клетке отхватил. Но попасть внутрь оказалось как два пальца, потому что мы дочку евонную прихватили. Фельдфебель под такое дело всем по штуке выдал и передал строгий приказ Оберста – как там себя вести. Зашибись, прямо как дети на новогодней елке. Дочурку прихватили, когда из института шла, жопой виляла. Фил еще во дворе ее догнал, финку показал, а потом и Роммель с Фрицем подтянулись. Сказали ей, чтобы не вякала, чтобы открыла дверь. Студентка носатая сперва пальцы гнуть начала, привыкла, видать, стерва, что папашка ее масть держит. Я как ее распальцовки услышал, млин, чуть сам суку не задушил.

– Ты, обезьяна, – внятно втолковал ей Лось. – Фули тебе в горах не сиделось? Фули ты сюда приперлась, дипломы покупать? Сейчас я тебе рожу на куски порежу, никто замуж не возьмет! Отыгрался твой папик, получит сейчас дочку без глазиков!

Смешно Лось сказал, мы заржали все.

Короче, через пять минут мы были в хате. Сигнализацию сама сняла; вначале застремалась, но Фриц ее за жопу взял, так быстро исправилась, манда. Пересрала дочка носатая, но ее никто резать не собирался. Мы ее, млин, в ванной заперли, а второй сестренки не было. Фельдфебель сказал, что надо со студенткой сделать, и чтобы без крови и синяков.

Мы так и сделали. Налили ей на бошку чернил, привязали за руки к трубе и костюм ей весь порвали. Носорогова дочка плакать стала, фиолетовая вся от чернил, белье наружу. Задрот Роммель хотел нас бортануть, ей за сиськи подержаться; он же малолетка, телку голую только в кино видал. Короче, отогнали мы Роммеля, придурка, заставили делом заниматься. Посуды там два шкафа было, все побили и шкафы опрокинули. Потом я зеркало в прихожей захерачил, вот звону было! Лось в комнате дочек носороговых потоптался, все их банки-склянки, млин, помады, духи и прочую срань по паркету размазал. Подушки, ясный перец, порезали, а в кухне Роммель насрал. А Фриц, собака бешеная, клевую тему отмочил. Он в ванной и в кухне стоки заткнул, млин, и воду врубил. Мы когда уходили, по всем комнатам плескалось. Лось в баре восемь бутылок нашел, все вино и все закрытое. Шесть побили, а две высосали на шару. Ржали так, что чуть от смеха не подохли, чуть не забыли написать носорогу то, что Фельдфебель просил передать.

Что двое суток ему даем из города убраться, иначе с обеими дочками вшестером познакомимся.

Обычно мы с пацанами расходились и все, но в команде Фельдфебеля все было иначе. Он хоть и шлакоблок, тупой в смысле, но лямку свою конкретно тянет, не обдуришь. Разборки устроил часа на два, по полной программе, млин, прямо как в футбольной команде. Типа, где кто стоял, кто куда бежал и кто куда бил. Полная шиза, короче! Получилось, что нас там на раз замочить могли или повязать, и делали мы все неправильно.

Мы сидим, такие, с пацанами и удивляемся, типа, а как же правильно? Ни фига себе, говорит Фил, в школе достали, еще тут будут мордой тыкать?.. И понес, загундел. Фил вообще, млин, задротный чувак, не всегда с ним клево. А я послушал Фельдфебеля и понял, что он прав. Обалденно прав. Если что серьезное, то – кранты нам, это как два пальца.

Только, что серьезное намечается, Фельдфебель конкретно не сказал. Но пообещал четко, что будем долго и упорно заниматься. Прямо как в школе, млин…

А через несколько недель все и случилось.

ЗАПАХ КРОВИ

…Мы получили сумбурную команду, но это лучше, чем никаких команд. Несколько секунд сквозь тоскливое мяуканье и неровный гул прорывалась ругань, выкрики и шлепки выстрелов, затем город снова накинул на нас плотную завесу своих сумеречных фантазий. Сколько я ни долбил процессор, на всех диапазонах царил хаос. Вечный дождь, вечные лиловые тучи, опорожняющиеся над скошенными башнями, игольчатыми сферами и шестиугольными пирамидами.

– Ничего не вижу, слышите?

– Командир, видимость четыре ярда…

Взрослая улица-труба, ползущая параллельно шоссе, снаружи была похожа на сморщенную сосиску, которую сутки держали в жаровом шкафу. Прямо над нами, огибая силовое поле комбината, на разных уровнях повисли еще четыре красные кишки. Они переплетались между собой, в двух местах ближайшей, здоровой трубы появились глянцево блестящие бугры – зародыши новых переулков. Из лиловых туч мелко и скучно моросил дождь, вода грязными потоками скатывалась по матовому боку комбината. Позади нас, там, куда Гвоздь шарахнул из пушки, царил хаос. Израненный сектор разваливался, отторгая обломки. Тыквы и шпили оседали, превращались в багряную труху, в мягкую травянистую кашу, из которой уже завтра вырастут новые нелепые конструкции.

Хохот и плач. И упорно пробивающееся сквозь очистные фильтры тухлое зловоние.

Поэтому и назвали так – город Мясников. Запах тухлятины отсюда ничем не вымести, это навсегда. В жилых биокапсулах еще как-то добились свежести, а снаружи приходится пользоваться специальными носовыми фильтрами. Те, кто прожил тут больше двух месяцев, – привыкли. Это еще ерунда, по сравнению с той вонью, что стоит в городе Висельников. Когда мы штурмовали столицу Серебряной степи, то многих выворачивало от смрада разложения. Сладковатый такой запах паленой, подгнившей человечины. Впоследствии оказалось, что аромат исходит от колоний безобидных светляков, покрывающих по ночам башни и стены города. То есть виселицы там тоже имелись, гигантские сооружения из той же смеси паутины, органических клеток и железа, и культ Висельника присутствовал во всей красе, но воняли именно красивые светляки… – Бауэр, в трубе кто-то копошится.

– Командир, движение слева. Разреши атаковать?

– Стреляй, никого не подпускай! Всем включить дальний свет!

Пустое гулкое пространство, похожее на заброшенный собор. В темноте жужжали мухи и что-то похрустывало. Глядя на раскиданные по полу и висящие в невесомости части тел, я почему-то вспомнил крыс.

Но крысы тут не водились. Во всяком случае, пока не водились.

Кто-то из парней открыл огонь. Карман, это Карман! Несколько секунд он поливал зажигательными одну из примыкавших улиц, сполохи плясали на бугристых стенах. Затем все стихло. Мы ждали, пока огонь пожирал внутренности кишки. Потом раздался треск, и кишка отвалилась от тыквы, показав кусок мокрого неба.

– Кто там был? Снова глюк с хвостом?

– Нет… что-то вроде… Что-то вроде цапли.

– Цапля?!

– Да… Крупная птица, но у нее… Дьявол, у нее зубы, как у аллигатора! Она мне улыбается…

– Карман, птица не может улыбаться.

– Эта может…