Текст книги "Мир, где приносят в жертву планеты"

3

Абсорберы – одни из новых людей со сверхспособностями. Первые из них родились спустя год после устроенной учеными экологической катастрофы. Одни называли новых детей мутантами, изменившимися так же, как некоторые виды рыб и животных. Другие говорили, что здесь не обошлось без эксперимента атараксиков, построивших сначала свои накрытые куполами времени города, а затем запустивших руки в генетический фонд человечества. А третьи, как и много веков назад, снова вспомнили о вахах и заявляли, что виной всему их подземные коммуникации – дети, экологические катастрофы, экономический кризис. Что самое странное, последняя идея многим пришлась по душе, особенно то, что вахи хотят таким образом выселить человечество с планеты и взять Землю под полный контроль.

– Возможно, – говорили сторонники теории заговоров, – вахи и атараксики как-то связаны. Ведь именно технологии атараксиков и вахов подтолкнули ученых к открытиям, за которыми последовала катастрофа…

Но все эти разговоры появились лишь после того, как общественности стало известно о новых детях, выросших, скрывая способности. Большинство из них отличалось высоким интеллектом, но были и другие, особенные. Именно их и назвали впоследствии абсорберами, и благодаря их способностям любители сенсаций связали их появление с атараксиками и изучением природы человеческих эмоций, которых природа давно лишила пришельцев.

Абидеми Бэрнар. Он родился на африканском континенте, процветавшем после того, как северные территории Европы превратились в непригодный для жизни ледник. Климат изменился повсюду, и там, где раньше господствовали жара и засухи, теперь колосились поля и лили дожди. Семья Абидеми так и не смогла приспособиться к новому образу жизни, особенно когда страну заполонили миллиарды беженцев. С одной стороны, чужаки принесли свои сбережения – и это было хорошо, с другой, континент вспыхнул россыпью обычаев и мировоззрений – вот к этому привыкнуть было крайне сложно. Поэтому отец семейства Бэрнар собрал вещи и перевез жену и детей в более спокойное место, куда еще не добралось население замерзших стран.

Абидеми почти не помнил те годы. Особенно отца и мать, работавших так много, что иногда детям начинало казаться, что их родители – это старшая сестра, остававшаяся в доме за главную. Именно сестра и узнала первой о сверхспособности Абидеми. Узнала, но не смогла это запомнить, потому что младший брат забрал у нее эти воспоминания, вместе с обещанием наказать его за разбитую вазу. Ваза была случайностью, впрочем, как и стертые воспоминания сестры. Никто так и не узнал, что виновником был Абидеми. Воспоминания остались только в его голове – свои воспоминания плюс воспоминания сестры, которые он забрал у нее. Воспоминания, смешавшиеся у него с его собственными так сильно, что он не мог отличить их. Он украл у сестры час жизни, ее чувства, мысли. Он знал, о чем она думала, когда смотрела на него. Больше того, он видел это так, как если бы сам смотрел на себя ее глазами. Он был сестрой, которая зла на младшего брата. Вначале маленький Абидеми решил, что сошел с ума или стал жертвой какого-нибудь демона. Он не мог есть, не мог спать, не мог думать – боялся.

– Прости меня, – сказал он сестре на третий день своей кражи, решив, что раскаяние сможет избавить его от проклятия.

– Простить за что? – растерялась она.

– Я украл твои воспоминания.

– Украл мои воспоминания? – сестра думала о его словах почти минуту, затем громко рассмеялась, заставив маленького Абидеми вздрогнуть. – Ты что, снова начитался своих дурацких сказок? – спросила она, а затем пообещала рассказать его братьям об этой выходке. – Вот будет смеху! – говорила сестра. – Вот будет смеху…

Она еще улыбалась, но память о том, что ее развеселило, уже стерлась.

– Что случилось? – спросила сестра, видя, как тело Абидеми бьет мелкая дрожь.

– Я… Я просто… – он хотел развернуться и убежать. Но бежать было некуда. – Я просто увидел паука.

– Трусишка, – сказала сестра, но тут же нахмурилась, пытаясь вспомнить, о каком пауке говорит брат.

– Он уже убежал, – снова соврал ей Абидеми.

Сестра кивнула, но еще долго приглядывалась к нему, напуганная потерей пары минут своей жизни. Был напуган и Абидеми. Напуган своей способностью. Но на этот раз он подготовился к чужим воспоминаниям. Не нужно бояться их или бороться с ними. Пусть они станут частью тебя, как что-то плохое, о чем ты знаешь, но не думаешь, понимая, что ничего уже не изменить. Главное – не забирать из чужой головы ничего серьезного, важного для бывшего владельца. Потому что в подобном случае не думать об этом будет крайне сложно. Чужие чувства захватят тебя, подчинят. Тяжелые чувства.

Абидеми узнал это на собственном горьком опыте, когда попытался сделать так, чтобы мать после очередной ссоры с отцом перестала плакать. Что мог знать ребенок о взаимоотношениях взрослых? Абидеми казалось, что стоит забрать у матери из головы память о самой перепалке с отцом, и все наладится, слезы высохнут, но все было намного глубже. Особенно для ребенка. Это была не река чувств. Настоящее море. Абидеми тонул в этих чувствах – ярких, сильных. Его спасла лишь любовь матери, которую он увидел и ухватился за нее, как за спасательный круг. О любви отца Абидеми боялся даже думать. О любви к нему, к матери, к другим женщинам и другим детям – именно такие воспоминания украл у матери Абидеми. Украл крохотную часть, но этого хватило, чтобы никогда больше не питать к отцу теплых чувств.

«Никогда больше не буду пользоваться этой способностью», – зарекся в тот день Абидеми. Он держал это слово почти три года, чувствуя, как странная способность развивается, растет вместе с его телом.

Школа. Абидеми нравился коллектив, нравилась шумиха – среди гомона голосов он не чувствовал себя особенным. Его способность дремала. Но стоило остаться с кем-то наедине – чужие мысли и чувства словно сами просились к нему в голову. Особенно когда учителя оставляли его после уроков, а иногда звонили отцу и жаловались на плохую успеваемость его сына. После таких звонков отец всегда порол Абидеми. Отец, который сам умел лишь читать да считать полученные за работу деньги, но каждый раз, берясь за ремень, говорил сыну, что тот позорит его. Мать не вмешивалась.

Ремень у отца был старым и широким. Когда Абидеми был ребенком, он прятал его, надеясь, что это поможет избежать наказания. Сейчас он знал, что у этой проблемы есть более простое решение – учителя. Нужно лишь забрать у них воспоминания о своей плохой оценке. Абидеми сожалел лишь о том, что не может внушить им мысль о своей успеваемости. После того, как он заберет у них часть воспоминаний, нужно будет подумать о том, как подменить свою провальную работу.

Абидеми не боялся, что его поймают, – если что-то пойдет не так, то он заставит забыть учителя, который схватит его за руку. Проблемой было написать работу без ошибок. Даже со шпаргалкой. Нельзя быть отличником. Необходимо научиться делать ошибки, чтобы оценка была средней. И не злоупотреблять подобным. Иначе о сверхспособности станет известно и он уже не сможет спастись от отцовского ремня – не удастся забрать воспоминания всего класса, а если и удастся, то мозг не выдержит и лопнет.

Больше всего Абидеми боялся огласки и что его станут считать уродом, мутантом. Он превратится в изгоя. Над ним будут ставить опыты, увезут во льды и закроют в клетке. Абидеми не думал, что есть и другие, не верил в такую удачу. Но потом телевидение показало щуплого азиатского подростка, обладавшего такой же способностью, как и Абидеми. Первые интервью и устроенное из способности азиата шоу вызвало настоящий бум. Желающих избавиться от негативных воспоминаний было столько, что редакция телеканала не успевала прочитать их заявления.

Азиат работал как машина. Десятки людей, находившихся на грани нервного срыва, ежедневно покидали студию, сияя широкой улыбкой. Но потом другой телеканал нашел еще одного подростка со сверхспособностями. А через месяц они стали появляться как грибы после дождя. И так было по всему миру. Шоу утратили свою актуальность, а вскоре и вовсе забылись. Остались лишь абсорберы – так окрестила подростков со сверхспособностями пресса – да люди, желавшие избавиться от своих негативных воспоминаний. Они искали подростков, умоляли их забрать часть воспоминаний.

Не прошло и года, как один психотерапевт-недоучка организовал первую клинику, где работала девушка-абсорбер. Спустя два месяца клинику закрыли, но пример был подан. Все новые и новые психотерапевты связывались с абсорберами и давали объявления о возможности чудесного избавления от негативных воспоминаний. Суды не успевали выписывать запреты, а потом… Потом появился первый прецедент – крупная компания, не то ради забавы, не то желая прибрать к рукам новый бизнес, наняла целую команду юристов, которые, устроив открытое судебное заседание, добились отмены запрета, не позволявшего их клинике использовать абсорберов при лечении пациентов. Это был единичный случай, но снежный ком сорвался с горы и вскоре превратился в несущего смерть монстра, способного смести всех, кто встанет у него на пути.

Когда Абидеми исполнилось двадцать пять лет, абсорберы работали уже по всему миру. Работали легально, получая благодаря своим талантам хорошие деньги. И Абидеми решил, что лучше работать в одной из таких клиник, чем стать таким, как его отец.

4

Абидеми получил официальное удостоверение абсорбера в год, когда его жена, Нкиру, родила ему дочь. Чернокожая девушка, с глазами, темными, как ночное небо, где сияют серебром россыпи звезд.

– Думаешь, у нее будут твои способности? – спрашивала иногда Нкиру своего мужа.

Абидеми молчал. Любил ли он свою дочь? Больше всего на свете. Хотел ли он, чтобы она была похожа на него? Нет. Больше всего на свете – нет.

Работа в клинике позволяла ему жить безбедно, обеспечивать жену и дочь, но работа сводила его с ума. Все эти воспоминания – чужие, ненужные, но ставшие частью его жизни, – они приходили ночами, меняли его. Десятки чужих жизней, теперь принадлежащих ему. Согласно договору с клиникой, Абидеми не мог отказаться от работы. Исключением были только клиенты женского пола. Для них в клинике работала девушка-абсорбер. Абидеми почти никогда не разговаривал с ней, но не потому, что она ему не нравилась, а потому, что им не нужны были слова. Они не могли видеть мысли друг друга, но им было ясно, что происходит в голове коллеги – ведь то же самое происходило в их собственной голове. Чужие воспоминания то угасали, то вспыхивали с небывалой силой.

Их клиника работала в основном с иностранцами. Большинство легальных клиник поступало именно так, чтобы обезопасить клиентов и абсорберов, – жить с чужими воспоминаниями, смешивающимися с твоими собственными, не так сложно, если ты не встречаешься с теми, кого знал один из твоих клиентов, не посещаешь его родные места, способные пробудить изъятые воспоминания. Если все правильно сделать, то рано или поздно эти воспоминания становятся сном – ты не можешь о нем забыть, но детали давно померкли.

Абидеми никогда не говорил молодой жене, что мечтает о том, что когда-нибудь настанет день, и ему не нужно будет забирать чужие воспоминания. Это была единственная достойная работа, которой он мог заниматься, но он ненавидел ее больше всего. Знал, что ничего не изменится, но продолжал надеяться. Иногда, особенно ночами, Абидеми вскакивал с кровати и начинал кричать. Он никогда не помнил, что ему снится, но это не были его воспоминания – он хотел верить, что не его. Так было проще забывать об этом. Так было проще привыкнуть. Привыкла и его жена, Нкиру.

Возможно, так же, как Абидеми верил, что все эти ночные кошмары принадлежат кому-то другому, а не ему, и Нкиру верила, что это просто работа, которая ничем не хуже и не лучше других работ. Проще не думать об этом, воспринимать как запах завода или рыбы, преследующий других мужчин в зависимости от их работы.

Когда дочери Абидеми исполнилось пять лет, он начал делать записи, способные помочь ему отделить настоящие воспоминания от чужих. Никто не знал об этих записных книжках. Абидеми вел их, закрываясь каждый вечер на четверть часа в ванной. Он рассказывал себе самому о своей дочери, жене, работе, друзьях, чтобы помнить о тех, кто ему дорог. Но были и другие – из чужих воспоминаний. Мужчины, женщины, дети. Их любили те, у кого забрал воспоминания Абидеми. Забрал вместе с их болью и отчаянием. Умершие дети, друзья-предатели, ушедшие женщины. И боль эта иногда становилась невыносимой.

Отчаяние. Абидеми начал плакать, хотя не делал этого с раннего детства, но не сразу понял, что плачет. Чувств было так много, словно с его нервной системы сняли кожу. Чужая паранойя, чужая любовь, чужое отчаяние. И все это нужно игнорировать, улыбаться дочери, заниматься любовью с женой, доверять коллегам на работе, здороваться с соседями. И так много чувств! Главное – почаще заглядывать в свои записные книжки, знать, что реально, а что нет, но… Но быть черствым, игнорировать чувства, пусть и чужие, не так просто. Особенно если одновременно с этим нужно продолжать кого-то любить, кому-то доверять.

Девушка. Ее звали Субира. Абидеми посчитал это крайне странным, особенно если учитывать, что африканское имя носил человек с белоснежной кожей. Он встретил ее в закусочной, куда заезжал на обед почти каждый день. Она улыбалась, и Абидеми казалось, что он знает ее всю жизнь. Это была либо любовь с первого взгляда, либо очередная боль чужих воспоминаний. Но боль приятная, томительная, когда ждешь встречи, ищешь ее взглядом, думаешь о ней. И если она и принадлежала кому-то другому, то, скорее всего, была лишь случайной частью более тяжелых воспоминаний. Так, по крайней мере, думал вначале Абидеми, пока невинное увлечение белокожей девушкой не переросло в нездоровую одержимость.

Каждый день Абидеми ждал часа, когда отправится в кафе, где работала Субира, и если не встречал ее, то настроение портилось на весь день. Она была его светом, его глотком свежего воздуха в этом мире чужих страданий и многообразия, большая часть которых не принадлежала ему. Но Субира была частью его жизни: реальная, живая. Не тень и не всплеск отчаяния, приходившие дождливыми вечерами, в которые прежний хозяин этих чувств думал о самоубийстве или о бессмысленности своей жизни – Абидеми хотел верить, что все именно так.

Но чем ярче становились его чувства, тем больше появлялось сомнений. Откуда он знает, что эта любовь принадлежит ему? Он ведь никогда прежде не встречал тех, о ком забирал воспоминания у приходивших в клинику людей. Ведь были случаи, когда абсорберы словно сходили с ума, набрасываясь на людей, которые никогда прежде не встречались им в реальной жизни. Поэтому и появилось правило, установившее, что услугами абсорберов должны пользоваться люди предпочтительно из других стран. Ненависть? Любовь? Какая разница, если ты не знаешь, принадлежат эти чувства тебе на самом деле или нет?! Это все сидит в тебе, все твое. Можно убить человека или возжелать его до умопомрачения – в первом случае тебя отправят в тюрьму, во втором ты потеряешь семью. А свою семью Абидеми терять не хотел. Но и без Субиры он уже не представлял свою жизнь. Особенно после того, как они познакомились – настоящий ангел, по крайней мере, для него. Особенно глаза. Эти нежно-голубые доверчивые глаза.

Никогда Абидеми не видел таких добрых глаз. Она была светом, жизнью. Он хотел ее и боялся ее. Он мечтал о ней и надеялся, что сможет забыть навсегда. Когда они были вместе, он думал о своей жене и дочери. Когда он был с женой и дочерью, думал о Субире. Снова и снова Абидеми убеждал себя, что обязан спросить девушку, откуда она, когда поселилась в этом городе и не знала ли кого-нибудь из его клиентов. Но снова и снова откладывал это.

Он не рассказал Субире о своих сверхспособностях, боясь, что она засомневается так же, как и он. Нет. Ее сомнений он бы не вынес. Пусть это будет только его груз, его ноша. Да и боялся Абидеми говорить возлюбленной о том, кто он на самом деле. Что если она посчитает его уродом, мутантом – многие называли абсорберов именно так. Нет, пока Субира не сказала это в лицо, он мог простить ей любые предубеждения. Даже если за разговором она нелицеприятно отзовется об абсорберах, это не будет ничего значить, потому что она не знает, кто он. Это будет просто разговор, просто болтовня. Но если она бросит его из-за того, кто он… Поэтому она не должна ничего знать: о нем, о его работе, о его семье – Абидеми предпочитал держать нити судьбы в своих руках. К тому же ничего страшного в этом не было – просто жизнь, просто причуды богов, которые рисуют своим подопечным дороги судьбы.

И так было до тех пор, пока в жизни Абидеми Бэрнар не появился Феликс Денсмор.

5

Фильм. Первый серьезный фильм молодого режиссера, с которого начнется его восхождение на олимп славы. Феликс понимал, что его работа должна быть на голову выше конкурентов, обязана дышать новизной, но не кричать безвкусной яркостью сюжета. Нельзя заявить о начитанности, процитировав на приеме всего «Макбета» или «Заратустру», пусть и на родном языке автора, – вас примут за идиота. Но и молчать нельзя. Всему свой час, свой день. Особенно в смутное время, когда перемены висят над головой лезвием гильотины, когда старые мастера прогнили циничностью и безнадежностью. Их уже не впечатлить. Хотя и со зрителями тоже не все так просто.

Великое переселение встряхнуло мир, но оно не происходило прямо сейчас. Постройка гигантских кораблей требовала терпения и самоотдачи всего человечества. Пусть вахи и помогли разработать для экономии топлива сверхпрочные лифты, способные поднимать необходимые для строительства материалы на орбиту, – это лишь сократило затраты, но не ускорило сроки. Пройдут десятилетия, прежде чем мир изменится. До тех пор жизнь будет продолжаться.

Когда Феликс был ребенком, мать часто говорила ему: «Делай все, что в твоих силах, остальное предоставь Богу». Феликс не верил в Бога, но слова матери запомнил на всю жизнь и использовал их мудрость довольно часто, особенно после того, как закончил обучение в школе кинематографа.

«Делай все, что в твоих силах, остальное предоставь Богу».

В день, когда Феликс получал диплом, у него уже был план, была идея фильма. Хорошая идея – так думал он. Конечно, никто не станет вкладывать в молодого режиссера большие деньги, пусть его родители и были известны в этом мире прожекторов, рамп и спецэффектов. Нужно снимать первый фильм в атмосфере сильной экономии. В титрах актеров не будет популярных имен. И уж конечно, критики сожрут тебя живьем, если попробуешь замахнуться на гениальность. Во всем должна быть золотая середина. Но если облажаться с первым фильмом, то мост, по которому ты идешь, пошатнется. Со вторым фильмом будет еще больше проблем. А третий уже, скорее всего, сорвется в бездну, и ты вместе с ним. Но у Феликса была идея и была решительность.

Устраивая вечеринку в честь окончания учебы, он уже видел свой фильм, слышал каждую реплику – Феликс написал сценарий еще на третьем курсе, а потом два года редактировал его, улучшал. Актеров Феликс планировал набрать со своего курса – они молоды, полны сил и согласны работать за бесценок. И многие из них, возможно, когда-нибудь станут звездами первой величины, а это значит, что уже сейчас в них скрыт талант, нужно лишь помочь ему выбраться из той ямы, где его держат внушенные в школе кинематографа догмы, как нужно играть, и неуверенность в своих силах.

Одной из таких восходящих звезд Феликс считал Джуд Левенталь – девушку, которую знал с детства; он никогда не сомневался, что из нее выйдет знаменитость. Другими были Мэри Свон и Алекс Донов. В этой троице Феликс был уверен. На них он и собирался сделать ставку в своем фильме, пригласив в свой загородный дом после выпуска. Сначала они повеселятся, а потом он «сделает им предложение, от которого они не смогут отказаться». Последнюю фразу Феликс так же нес по жизни, как и «делай все, что в твоих силах, остальное предоставь Богу».

Больше года он планировал привлечь в свой фильм друзей, подготавливая почву для предложения. Когда, например, Джуд заговаривала о мечтах попасть в кассовый фильм, пусть и актером третьего плана, Феликс пугал ее, что подобное амплуа может привязаться к ней на всю жизнь. Он называл десятки имен хороших актеров, которые так и не получили за свою жизнь ни одной стоящей роли, продолжая играть второстепенных героев.

Когда Мэри Свон получила предложение от небольшой частной кинокомпании сняться в короткометражном фильме, нацеленном на подростков, Феликс раскритиковал этот фильм так сильно и так профессионально, что слухи дошли до руководителей проекта, в съемках которого должна была принимать участие Мэри Свон, и они решили, что лучше будет не тратить деньги и не производить на свет очередную неудачу. Серьезных предложений не получал лишь Алекс Донов, но в его силах Феликс не сомневался. Больше. Феликс не видел свой фильм без Алекса. Фильм, о котором он собирался рассказать на посвященной окончанию учебы вечеринке, где помимо Алекса, Джуд и Мэри был почти весь оставшийся состав съемочной группы. Но незаменимой была только первая троица. Остальные расходный материал.

Больше всех Феликс сомневался в предполагаемом композиторе и звукорежиссере фильма. Не то чтобы Йона Келлер был плохим начинающим музыкантом, просто еще с детства Феликс понял, что контролировать его практически невозможно. Особенно если Келлер что-то вбил себе в голову. Нет гарантии, что, втянувшись в проект, он не бросит его на полдороги. Но и альтернативы Келлеру на тот момент у Феликса тоже не было. Приглашать старого музыканта было слишком дорого, а работать с третьесортным сбродом, брызжущим цинизмом и разочарованием жизнью, Феликс не хотел. Если актеры, музыканты или сценаристы шли ко дну, то не стоит брать их на борт – они потянут твой корабль за собой. Так на вечеринку получил приглашение третьесортный музыкант Йона Келлер, образование которого было самым сомнительным и непривлекательным из всех, кого Феликс планировал задействовать в своем фильме. Он уже видел, как критики под лупой изучают съемочную группу, пытаясь найти слабое звено. «Что ж, если музыка и звук в фильме будут не на высоте, то это меньшее зло из всех. Если суждено принести Келлера на заклание, то пусть будет так», – думал Феликс, лелея надежду заявить о себе предстоящим фильмом…

Но надежда рухнет, как только кто-то из приглашенных на вечеринку гостей включит телевизор. Позже Феликс убедит себя, что это был именно Йона Келлер. Слабое звено изменит его жизнь. Диктор будет говорить о Великом переселении и об умирающей планете, заставляя Феликса видеть, как корабль его фильма идет ко дну. И еще эти возмущенные вопли и проклятия, которыми сыпали друзья.

«И почему, черт возьми, все они сразу решили, что это устроенный мной розыгрыш? – думал Феликс, продолжая наблюдать краем глаза за диктором, вещавшим о конце света. – На кой черт мне снимать такое?»

Именно в тот момент Феликс и решил, что снять запланированный фильм не получится. Не то время, не те люди. Все изменилось за мгновение. Друзья все еще кричали на Феликса, обвиняя в фальсификации и требуя признать, что выпуск новостей, который они смотрят, его рук дело, а он уже думал о том, какой фильм ему снимать и нужен ли людям в этом перевернувшемся вдруг мире кинематограф вообще.

Воображение рисовало массовые бунты, крах экономики, военное положение, смерть. Особенно смерть. Она мелькала вспышками прожекторов. Разорванные тела, предсмертные крики людей, реки крови. И грохот военной техники, которая месит это болото остывающей жизни. Оружейные выстрелы. Голоса из громкоговорителя.

Мир сжался до размеров загородного дома, где сейчас находился Феликс и его друзья. Весь остальной мир стал слишком зыбок, ненадежен. И свет померк. Словно кто-то выключил освещение, оставив лишь небольшой пятак на сцене. И в этом пятаке Феликс видел лица друзей, как будто они выходят на бис, только вместо того, чтобы кланяться толпе, кричат что-то ему, обвиняют. Но Феликс уже не слышал их голосов. Они слились в один безумный гомон.

«Надо было учиться читать по губам», – отстраненно подумал Феликс. Тело его напряглось, на лбу выступили крупные капли пота. Он почему-то чувствовал, что обязан найти Джуд Левенталь – она его друг, они знакомы с детства, ей под силу спасти его, увести отсюда.

Феликс попытался вспомнить, где сейчас находится, но не смог. Были только крики и желание найти Джуд. Он увидел ее спину за мгновение до того, как она спрыгнула с подоконника на улицу, следуя за Йоной Келлером к озеру. Но для Феликса Джуд бросилась с небоскреба. Воображение нарисовало, как она падает в бездну. Ветер треплет ее волосы, срывает одежду. От напряжения тело Феликса начало дрожать, мышцы заныли. Последним, что он увидел, был удар воображаемой Джуд о воображаемую землю. Затем Феликс упал на пол и затрясся в эпилептическом припадке.

Это был первый приступ за последние десять лет, к которому Феликс не был готов и который изменил всю его жизнь. Последнее Феликс понял, когда очнулся. Все прошлые идеи показались глупыми и незначительными. Он словно умер и заново родился. Это чувство не оставляло Феликса весь день. Друзья, которых он пригласил, уехали, если не считать Джуд Левенталь и Иону Келлера, вернувшихся утром, проведя ночь на озере, но о них Феликс думал в последнюю очередь. Мир умирал, и он отчаянно хотел найти в нем свое место. Не было и ревности, хотя день назад он строил какие-то призрачные планы касательно Джуд. Теперь это была просто девушка, просто человек, один из миллиардов.

– Может, сделать тебе выпить? – неожиданно заботливо предложила Джуд, словно чувствуя вину за проведенную с Келлером ночь на озере.

– Не думаю, что мне сейчас это нужно, – сказал Феликс Денсмор. – Ни твои извинения, ни алкоголь, ни та дурь в спичечном коробке Келлера, которой он заманил тебя вчера на озеро.

Феликс спешно улыбнулся, чтобы никто не счел его слова обидой и ревностью. Он действительно сейчас хотел иметь трезвый разум. Чистый, не разбавленный. Сегодня, когда мир завис над пропастью. Завтра, когда официальные представители атараксиков лично заверят человечество, что не позволят ему погибнуть. И даже месяц спустя, когда ажиотаж начнет стихать. Феликс навсегда завяжет с алкоголем и наркотиками.