Текст книги "Гипноз. Истории болезни моих пациентов"

Можно ли, однако, говорить о вечной жизни, если наша планета имеет, в конце концов, ограниченное существование, хотя бы от медленного, но постоянного охлаждения солнца? Но если заходить так далеко, то надо признать, что так как границ совершенствования человеческой личности не существует, то вполне допустимо в будущем общение человечества с другими планетными мирами Вселенной, тем более что задача о межпланетном общении поставлена уже ныне некоторыми из астрономов.

А что жизнь существует не на одной Земле, а и на других планетах, где имеются условия, приблизительно сходные с земными, можно ли в том сомневаться? Ведь мировые законы одни и те же как для Земли, так и для других планет, и если на Земле в отдаленное от нас время возникла жизнь в силу общих мировых законов, то она также должна была возникнуть и на других, сходных по внешним условиям планетах. С другой стороны, так как силы природы безграничны, а силы человеческого ума, являющегося отражением мировой энергии, неиссякаемы, то и надо признать, что задача межпланетных сигнализаций между существами, их населяющими, не может быть признана неразрешимой в течение грядущих веков. А вместе с этим устранится и ограничение будущей жизни человечества условиями существования земной планеты – этой песчинки, кружащейся вокруг своего Солнца, ибо тогда будет установлена преемственность духовной культуры живых существ, населяющих различные планеты беспредельного мирового пространства.

С понятием о вечной жизни человеческой личности в духовной жизни всего человечества необходимо связывается, как мы видели, и вопрос о нравственной ответственности отдельной личности, о чем была речь уже выше, но вопрос сам по себе так важен, что мы считаем необходимым к нему вернуться вновь.

В самом деле, представим себе, что человек умирает, причем вместе со смертью утрачивается и духовная его сторона вполне и навсегда. Представим себе, что мы имеем при этом дело с атеистом, который совершенно исключает веру в загробную жизнь в смысле христианского учения. На что он может опираться в своих действиях и поступках, что он может мыслить о себе, о своем существовании, о смысле жизни? Чем будет оправдываться добродетель, чувство долга, подвиг? На чем будет основываться человеческая совесть, и, наконец, возможна ли при таких условиях даже общечеловеческая духовная культура, ибо она предполагает духовный прогресс или совершенствование духовной личности человечества, а как оно возможно при полной духовной смерти отдельных личностей?

Если «я» не существую после себя, если меня нет в будущем, как нет и в прошлом, что же тогда мной будет руководить? Какие идеалы возымеют перевес – личные или общечеловеческие, и что может меня соблазнять в пользу общечеловеческих идеалов? Благодарная память потомства? Но ведь она недолговечна. О доисторической жизни народов мы уже мало что знаем. Да и память в потомстве суживается с течением времени до личностей наиболее сильных, гениальных, оставивших особенно крупный по себе след. А много ли таких, которые не только могут считаться гениями, но хотя бы уподоблялись им, и что остается мыслить остальным, которые относят себя к категории обыкновенных смертных? Такие лица или вовсе не мирятся с жизнью и тогда прекращают свою жизнь самоубийством, или же, не осмысливая цели жизни, мирятся с идеей бренности своего существования, бессмысленности общечеловеческих идеалов, бесцельности труда на общую пользу и успокаиваются на мысли «живи, пока живется», а как – в свою ли утробу или на пользу других – для них этого вопроса даже не существует.

Между тем развиваемая выше точка зрения исключает подобную доктрину, выдвигая и вопрос о моральной ответственности каждой отдельной личности перед потомством, точнее говоря, перед всем человечеством.

Ответственность за свои поступки и действия является совершенно естественной, если каждый поступок, каждый шаг, каждое слово, каждый жест, каждое мимическое движение и даже каждый произнесенный человеком звук не остаются бесследными, а так или иначе отражаются в других, претворяясь здесь в новые формы воздействия на внешний мир и передаваясь путем социальной преемственности будущим поколениям человечества.

А если это так, то для всякой человеческой личности возникает и необходимость нравственного совершенствования в течение жизни. Необходимо, чтоб каждая личность, благодаря тому запасу энергии, который она приобретает как со своим рождением, так и в течение своей жизни путем трансформирования энергий окружающей природы, возможно полнее участвовала в общей созидательной работе над развитием духовной культуры человечества и вносила бы всю силу своей творческой деятельности в окружающий мир. Это есть моральная обязанность каждой вообще личности, вытекающая из всего строя посылок, который был передан нами в предыдущем изложении.

Жизнь, как и весь мир, не есть покой, а беспрерывное движение и деятельность.

Труд, связанный с затратой энергии, есть физиологическая необходимость для человека. Но труд сам по себе, как всякая деятельность, встречающая на пути своем те или другие препятствия, приводит человека к совершенствованию, которое продолжается от самого младенчества до прекращения человеческой жизни, если в нем не будет преждевременно убита склонность к труду, а следовательно, и к совершенствованию, тем или другим болезненным недугом. Нельзя забывать, что противодействия, встречаемые на пути той или иной деятельности, не препятствуют вполне совершенствованию, они только его задерживают на то или другое время, но в то же время усиливают энергию к преодолению препятствий.

Однако взаимное соперничество не может быть ни целью жизни, ни даже одним только средством совершенствования, ибо уже и в биологии наряду с естественным отбором, основанным на борьбе, действует везде и всюду, как я доказываю, так называемый социальный отбор, причем если первый, то есть естественный отбор лежит в основе биологического прогресса, то второй, то есть социальный отбор, основанный на сотрудничестве и разделе труда, лежит главнейшим образом в основе социального прогресса²⁷.

Из предыдущего ясно, что человек не только способен к совершенствованию, но он и не может не совершенствоваться, находясь в условиях окружающей его среды, и потому совершенствование его идет то скорее, то медленнее, но безостановочно всю жизнь до ее предела. Каждый миг его жизни есть только ступень для поднятия вверх к высшим формам проявления индивидуальности – вот основной закон нормального развития человеческой жизни. Но человек в то же время существо социальное, и без социальности нельзя представить себе совершенствующейся человеческой личности. Вот почему совершенствование одного не только не должно мешать совершенствованию других, а даже содействовать тому, иначе и собственное совершенствование оказывалось бы социальным ущербом, а не совершенствованием.

Таким образом, мы можем сказать, что жизнь, согласованная с социальностью, есть совершенствование, а следовательно, и добро.

Но жизнь есть неизбежное и неустранимое явление в мировом процессе, являющееся результатом определенного сочетания энергий. При этом никакие вообще планетные катаклизмы не могут прекратить окончательно жизни в мировом пространстве, ибо, исчезнув на одной планете, она воскресает на другой планете при соответствующих условиях и опять развивается по установленным законам естественного и социального отбора²⁸, приводя к физическому и моральному совершенствованию живых существ. Отсюда должно быть ясно, что стремление к добру существует вечно, как вечна и сама жизнь.

И прав поэт К. Р., воспев любовь как вечное животворящее начало:

 
Пусть говорят, как все в творенье,
С тобой умрет твоя любовь, —
Не верь во лживое ученье:
Истлеет плоть, остынет кровь,
Угаснут в срок определенный
Наш мир, а с ним и тьмы миров,
Но пламень тот, Творцом возженный,
Пребудет в вечности веков.
 

В заключение заметим, что закон эволюции заставляет нас искать первоначальные корни современной человеческой жизни не только в доисторической эпохе, относящейся к первоначальному периоду существования человека, но в период первоначального развития органической жизни на Земле, в первом зачатке появившейся на земном шаре живой материи. Так как, с другой стороны, последняя является сложным продуктом энергии, то начало человеческой жизни, а следовательно, и духа должно искать в той самой мировой энергии, которая служит началом всего видимого и невидимого мира.

Эту истину инстинктивно признавали уже древние народы, поклоняясь солнцу и свету, то есть той энергии, которая является живительным началом для нашей планеты. Современная научная мысль идет в том же направлении, но она устремляет свой взор дальше воззрений мудрецов древности, видя не в солнце только, этом живительном светиле нашей планеты, начало всех начал, а в той мировой энергии, которая служит основой мироздания и началом всего сущего, в том числе и самого солнца.

Но и в видимом нами мире, доступном нашему уму, нет ничего абсолютного, ибо существа мира мы не знаем, а постигаем только отношения в нем и разные их формы. Энергии, какие мы знаем, также не представляют сами по себе чего-нибудь абсолютного, форма энергии – это принятие, выражающее количественное отношение видимых и осязаемых вещей, но существа самой энергии мы все же не знаем. Оно для нас непостижимо. Тем не менее мы знаем, что мировая энергия в конце концов дает начало высоким моральным достижениям человеческой личности. Когда вся она отдается на бескорыстное служение другим и в особенности всему человечеству до самозабвения, до уничтожения своих личных интересов, мы признаем ее достойной обожествления ввиду приближения ее к высшему моральному идеалу, именуемому Богом.

Наивное религиозное воззрение непременно представляет себе Бога в человеческом образе. Но ведь это есть антропоморфизм, недопустимый с логической точки зрения. Какое основание именно представлять Бога в человеческом образе? Не только не необходимо, чтобы Бог – духовное начало – уподоблялся физическому образу человека, каковым его рисует человеческое воображение, но и должно быть логически исключаемо.

Правда, человек, согласно религиозному воззрению, создан «по образу и подобию» божества, и это не противоречит научному воззрению, ибо иначе не было бы никакого соотношения между человеком и высшим добром или богом, и человек перестал бы искать Бога. Но соотношение здесь предполагается духовное, то есть которое в человеке может быть признано проявлением высшего духовного начала, идущего в соответствии с социальностью. А если это так, то ни о каком совпадении внешних форм человека и божества не может быть и речи. В конце концов и христианское учение, олицетворяя в образе Христа Богочеловека, признает в нем божественной не физическую природу, а его духовную сторону, иначе говоря, его учение, полное высших и недосягаемых моральных ценностей, и его деятельность как действенное их осуществление и лучшее отражение мировой энергии.

С совершенствованием человеческой личности связан и тот божественный принцип, который обеспечивает существование добра на земле, проникающего жизнь в различных ее проявлениях и являющегося в высших своих формах венцом мирового прогресса. Вот почему можно не только верить и питать надежду, но и высказать убеждение, что мировой процесс, двигаясь по тому же пути, приведет в конце концов путем прогенерации человеческого рода к созданию того высшего в нравственном смысле человеческого существа – назовем его прогенеративом, – которое осуществит на земле царство любви и добра. Это случится через много веков, но случится непременно, ибо законы, управляющие жизнью вообще и жизнью человека в частности, столь же непреложны, как и законы, управляющие движением небесных светил.

А так как идеалы всегда предвосхищают будущее, то мы, руководясь этими идеалами и сами являясь носителями мировой энергии, будем стремиться к тому, чтобы все в нашей жизни было проникнуто божественным духом, следовательно, все общечеловеческое, гуманное и жертвенное нашло возможно полное отражение в нашем собственном существе и тем самым служило бы созданию лучшего человека в будущем. К созданию этого лучшего, то есть морально более высокого человека – будущего человеческого прогенератива и должны быть направлены все наши усилия, сущность которых должна заключаться в непрерывном совершенствовании своей собственной личности в соответствии с интересами общечеловеческого коллектива и одновременно в совершенствовании общественных форм человеческой жизни.

1918

Внушение и его роль в общественной жизни

Предисловие

Термин «внушение», заимствованный из обыденной жизни и введенный первоначально в круг врачебной специальности под видом гипнотического или послегипнотического внушения, в настоящее время вместе с более близким изучением предмета получил более широкое значение. Дело в том, что действие внушения ничуть не связывается обязательным образом с особым состоянием душевной деятельности, известным под названием гипноза, как то доказывают случаи осуществления внушения, производимого в бодрственном состоянии. Более того – внушение, понимаемое в широком смысле слова, является одним из способов воздействия одного лица на другое даже при обыденных условиях жизни.

Ввиду этого внушение служит важным фактором нашей общественной жизни и должно быть предметом изучения не одних только врачей, но и всех вообще лиц, изучающих условия общественной жизни и законы ее проявления. Здесь во всяком случае открывается одна из важных страниц общественной психологии, которая представляет собою обширное и мало еще разработанное поле научных исследований.

Настоящее сочинение в первом своем издании представляло собою речь, произнесенную в актовом собрании Военно-медицинской академии в декабре 1897 года, и потому было ограничено определенными размерами. Но интерес и важность затронутой темы побудили автора существенно расширить рамки своего труда, вследствие чего это второе издание выходит значительно пополненным против первого и уже не в форме речи.

Не претендуя и в настоящем издании на желательную полноту изложения затрагиваемого предмета, автор полагает, что уже правильное его освещение может быть небесполезным для лиц, интересующихся ролью внушения в общественной жизни.

В. Бехтерев

Различные взгляды на природу внушения

В настоящую пору так много вообще говорят о физической заразе при посредстве «живого контагия» (contagium vivum) или так называемых микробов, что, на мой взгляд, нелишне вспомнить и о «психическом контагии» (contagium psychicum), приводящем к психической заразе, микробы которой хотя и не видимы под микроскопом, но тем не менее подобно настоящим физическим микробам действуют везде и всюду и передаются чрез слова, жесты и движения окружающих лиц, чрез книги, газеты и пр., словом, где бы мы ни находились, в окружающем нас обществе мы подвергаемся уже действию психических микробов и, следовательно, находимся в опасности быть психически зараженными.

Вот почему мне представляется не только своевременным, но и небезынтересным остановиться на внушении как факторе, играющем видную роль в нашей общественной жизни, факторе, полном глубокого значения, как в повседневной жизни отдельных лиц, так и в социальной жизни народов.

Правда, этот вопрос еще не в достаточной мере освещен наукой, и потому я не могу скрыть опасения, что в кратком изложении вряд ли мне удастся дать полное представление о затрагиваемом здесь предмете; но такова уж природа человеческой мысли: пока вопрос недостаточно изучен, он представляет живой интерес для всех и каждого, но как только тот же самый вопрос рассмотрен всесторонне в науке и сделался достоянием обширного круга лиц, он уже значительно утрачивает долю своего интереса. Руководясь этим, я полагаю, что не заслужу со стороны читателя большого упрека, если я остановлю его внимание на вопросе о так называемом внушении и психической заразе.

Прежде всего мы должны выяснить, что такое само по себе внушение?

Вопрос о природе внушения есть один из важнейших вопросов психологии, получивший в последнее время огромное практическое значение, благодаря в особенности изучению гипнотизма, хотя теперь твердо установлено, что внушение вообще является актом гораздо более широким, нежели собственно гипнотическое внушение, так как оно проявляется и в бодрственном состоянии и притом в жизни наблюдается везде и всюду, то есть при весьма различных условиях.

Несмотря, однако, на огромную практическую важность внушения, его психологическая природа до сих пор представляется еще крайне мало изученной.

Еще недавно этот термин не имел особого научного значения и употреблялся лишь в просторечии главным образом для обозначения наущений, с той или другой целью производимых одними лицами другим. Лишь в новейшее время этот термин получил совершенно научное значение вместе с расширением наших знаний о психическом влиянии одних лиц на других. Но этим термином стали уже злоупотреблять, прилагая его к тем явлениям, к которым он не относится, и нередко прикрывая им факты, остающиеся еще недостаточно выясненными.

Несомненно, что от такого злоупотребления научным термином происходит немало путаницы в освещении тех психологических явлений, которые относятся к области внушения, а потому прежде всего мы должны подумать об определении и точном ограничении этого термина.

Нужно заметить, что уже многие авторы давали этому термину то или другое определение. Если мы обратимся к литературе предмета, то мы встретимся с самыми разнообразными определениями внушения.

По определению д-ра Лефевра, явления внушения и самовнушения состоят в ассимиляции мыслей превращении в движения, в ощущения или в акты задержки²⁹.

Льебо под внушением признает вызывание словом или жестами в гипнотике представления, следствием которого возникает то или иное физическое или психическое явление.

По Бернхейму, внушение есть такое воздействие, при посредстве которого вводится в мозг представление, которое им и принимается.

Лоуэнфельд под внушением понимает представление психического или психофизического характера, которое своим осуществлением проявляет необыкновенное действие, вообще каких-либо идей, допущенных им без мотива и случайно и в их быстром вследствие ограничения или прекращения ассоциационной деятельности³⁰.

Тот же автор в своей книге приводит и целый ряд определений внушения, сделанных другими авторами. Из этих определений мы приведем лишь наиболее существенные.

Форел под внушением понимает вызывание такого динамического изменения нервной системы, когда возникает представление, что это изменение наступило, наступает или наступит.

Молл дает сходственное этому определение: по нему, внушением называется тот случай, когда результат обусловливается тем, что вызывают представление о его наступлении.

По Вундту, внушение есть ассоциация с сопутствующим ей сужением сознания по отношению к представлениям, которые, возникая, не дают проявиться противоположным ассоциациям.

По Шренк-Нотцингу, внушение выражается ограничением ассоциаций в отношении определенного содержания сознания.

Винсент говорит, что «под внушением мы понимаем обыкновенно совет или приказание; в состоянии же гипноза внушение есть произведенное на психику впечатление, которое вызывает за собою непосредственное приспособление мозга и всего, от него зависящего».

По Хиршлаффу, под внушением следует понимать со стороны гипнотизирующего утверждение, не мотивированное и не соответствующее действительности, со стороны же гипнотизируемого – реализацию этого утверждения³¹.

Если предыдущие определения представляются более или менее односторонними, противоречивыми и неточными, то последнее определение представляется крайне узким. Лоуэнфельд справедливо восстает против него, так как согласно этому определению пришлось бы исключить не только все терапевтические внушения, которые по Хиршлаффу должны быть рассматриваемы не как внушения, а как советы, надежды и пр., но также должен быть исключен из области внушения и целый разряд явлений, известный под названием противовнушений, так как они стоят в соответствии с действительностью. Да и сколько неопределенного в самом понятии «несоответствующий действительности». Например, дается спящему внушение: проснувшись, взять со стола папироску и закурить, и он беспрекословно выполняет это внушение. Спрашивается, много ли тут несоответствующего действительности? А между тем бесспорно, что мы здесь также имеем дело с внушением, как и в других случаях.

Приведение других определений здесь излишне и бесполезно, так как и вышеизложенного вполне достаточно, чтобы видеть, как много путаницы, неясного и неопределенного вводится в понятие о внушении.

Очень характеристично по этому поводу начинает свою книгу Б. Сидис³². «Психологи употребляют термин „внушение“ так беспорядочно, что читатель часто не уясняет себе его настоящего значения. Иногда этим названием пользуются для означения тех случаев, когда одна идея ведет за собою другую, и таким образом отождествляют внушение с ассоциацией. Некоторые настолько расширяют область внушения, что включают в нее всякое влияние человека на своих собратий. Другие суживают внушение и внушаемость до простых симптомов истерического невроза. Так поступают сторонники Сальпетриерской школы. Нансийская же школа называет внушением причину, вызывающую то особое состояние духа, при котором явление внушаемости чрезвычайно выступает вперед».

Само собою разумеется, что столь неясное положение вопроса о внушении приводит, по Б. Сидису, к большой путанице в психологических исследованиях, относящихся до внушения, о чем мы уже и говорили выше. Сам Б. Сидис, поясняя внушение на нескольких примерах, останавливается между прочим на определении Больдвина, по которому «под внушением понимается большой класс явлений, типическим представителем которых служит внезапное вторжение в сознание извне идеи или образа, становящихся частью потока мысли и стремящихся вызвать мышечные и волевые усилия – свои обычные последствия». Б. Сидис считает, однако, его недостаточным; он находит во внушении еще другие важные черты, которые состоят в том, что внушение воспринимается субъектом без критики и выполняется им почти автоматически.

Но независимо от того, по Б. Сидису, во внушении имеется еще элемент, без которого определение является неполным. «Этот элемент или фактор составляет преодоление, или обход противодействия субъекта. Внушенная идея насильно вводится в поток сознания, она нечто чуждое, нежеланный гость, паразит, от которого сознание субъекта стремится избавиться. Поток сознания индивидуума борется с внушаемыми идеями, как организм с бактериями, стремящимися разрушить устойчивость равновесия. Этот элемент противодействия имеет в виду д-р И. Гроссман, определяя внушение как „процесс, в котором какое-нибудь представление пытается навязаться мозгу“».

В конце концов Б. Сидис останавливается на таком определении внушения: «Под внушением понимается вторжение в ум какой-либо идеи; встреченная большим или меньшим сопротивлением личности, она наконец принимается без критики и выполняется без осуждения, почти автоматично»³³.

Определение это, выраженное в такой форме, стоит довольно близко к сделанному мною ранее определению внушения, еще в первом издании настоящей брошюры, но все же, благодаря некоторым вводным указаниям, оно не может быть признано вполне достаточным³⁴. Прежде всего далеко не всегда внушение встречается тем или другим сопротивлением со стороны личности внушаемого лица. Это наблюдается чаще всего в тех гипнотических внушениях, которые касаются нравственной сферы внушаемого лица или же противоречат установившимся отношениям данного лица к тем явлениям, которые служат предметом внушения; в большинстве же других случаев внушение входит в психическую сферу без всякого сопротивления со стороны внушаемого лица, нередко оно проникает в его психическую сферу совершенно незаметно для него самого, не смотря даже на то, что действует в бодрственном состоянии.

Что это так, доказывает пример, заимствованный из книги Охоровича «О мысленном внушении», приводимый самим Б. Сидисом:

«Мой друг П., человек столь же рассеянный, сколь и остроумный, играл в шахматы в соседней комнате, а мы остальные разговаривали около двери. Я заметил, что мой друг, когда совсем погружался в игру, имел обыкновение насвистывать арию из „Madame Angot“. Я уже собрался ему в аккомпанемент отбивать ритм на столе; но в этот раз от стал насвистывать марш из „Пророка“.

Послушайте, сказал я товарищам, мы сделаем с П. штуку: мы прикажем ему (мысленно) перейти с „Пророка“ на „La fille de madame Angot“.

Сначала я стал отбивать марш, потом, воспользовавшись несколькими нотами, общими обеим пьесам, немедленно перешел на более быстрый темп любимой арии моего приятеля. П. со своей стороны внезапно переменил мотив и начал насвистывать „Madame Angot“. Все рассмеялись. Мой друг был слишком занят шахом королевы, чтобы заметить что-нибудь. Начнем опять, сказал я, и вернемся к „Пророку“. Немедленно мы опять услыхали замечательную фугу Мейербера. Все, что мой друг знал, было только то, что он что-то насвистывал».

Нет надобности пояснять, что здесь не было мысленного внушения, а было внушение слуховое, которое проникало в психическую сферу совершенно незаметно для внушаемого лица и без всякого с его стороны сопротивления.

То же самое мы имеем и в других случаях. Возьмем еще примеры из Б. Сидиса:

«У меня в руках газета, и я начинаю ее свертывать; вскоре я замечаю, что мой друг, сидящий против меня, свернул свою таким же образом. Мы говорим, что это случай внушения»³⁵.

Мы можем привести и много других аналогичных примеров, где внушение входит в психическую сферу незаметно для самого лица и без всякой борьбы и сопротивления с его стороны.

Вообще можно сказать, что внушение по крайней мере в бодрственном состоянии гораздо чаще проникает в психическую сферу именно таким незаметным образом и во всяком случае без особой борьбы и сопротивления со стороны внушаемого лица. В этом и заключается общественная сила внушения. Возьмем еще пример из того же Б. Сидиса:

«Среди улицы на площади, на тротуаре останавливается торговец и начинает изливать целые потоки болтовни, льстя публике и восхваляя свой товар. Любопытство прохожих возбуждено: они останавливаются. Скоро наш герой становится центром толпы, которая тупо глазеет на „чудесные“ предметы, выставленные ей на удивление. Еще несколько минут – и толпа начинает покупать вещи, про которые торговец внушает, что они „прекрасные, дешевые“».

«Уличный оратор взлезает на полено или на повозку и начинает разглагольствовать перед толпой. Грубейшим образом он прославляет великий ум и честность народа, доблесть граждан, ловко заявляя своим слушателям, что с такими дарованиями они должны ясно видеть, как зависит процветание страны от той политики, которую он одобряет, от той партии, доблестным поборником которой он состоит. Его доказательства нелепы, его мотивы презренны, и однако он обыкновенно увлекает за собой массу, если только не подвернется другой оратор и не увлечет в другом направлении. Речь Антония в „Юлии Цезаре“ представляет превосходный пример внушения».

Очевидно, что во всех этих случаях действие внушения не осуществилось бы, как скоро было бы замечено всеми, что торговец не в меру расхваливает свои товары, что уличный оратор преувеличивает значение своей партии, вздорным образом восхваляя ее заслуги. По крайней мере, все, для которых ясны вздорность и лживость уверений, в таких случаях тотчас же отходят в сторону от таких ораторов, вокруг которых остается только доверчивая толпа слушателей, мало понимающая в деле, не замечающая ни грубой лести, ни лживых заявлений и потому легко поддающаяся внушению.

Итак, в действии последнего, по крайней мере в приведенных случаях, нет ничего «насильственного», нет ничего такого, что должно быть «преодолеваемо», наконец, нет и ничего такого, от чего «сознание субъекта стремится избавиться».

Все происходит самым обычным, естественным порядком, и однако это есть настоящее внушение, которое вторгается в психическую сферу, как тать, и производит в ней роковые последствия.

Нет, конечно, надобности доказывать, что в отдельных случаях внушение действительно встречает сопротивление со стороны внушаемого лица, и тем не менее оно проникает в сознание, как паразит, после известной борьбы, почти насильственным способом.

Один из прекрасных поэтических примеров внушения, проникающего в сознание после известной борьбы, представляет внушение со стороны Яго, направленное на Отелло, который встречает это внушение первоначально некоторым сопротивлением, но затем постепенно поддается ему, когда «яд ревности» начинает совершать в душе Отелло свою губительную работу. Точно так же и некоторые из внушений, производимых в гипнозе, иногда встречаются известным противодействием со стороны внушаемого лица. Особенно часто это случается с лицами, которым внушают произвести поступок, противоречащий их наиболее сокровенным нравственным убеждениям. Как известно, некоторые из французских авторов по степени сопротивления лица, которому производятся внушения, противоречащие общепринятым нравственным понятиям, находили возможным даже определять нравственность данного субъекта.

Очевидно, что даже в гипнозе личность не вполне устраняется, она только потухает в известной мере и, встречая внушение, противное убеждению, противодействует ему в той или другой мере.

Тем не менее ничего обязательного и даже характерного для внушения в противодействии со стороны внушаемого лица мы не имеем, так как множество внушений вступает в психическую сферу без малейшего сопротивления со стороны внушаемого лица. Одному лицу, находящемуся в бодрственном состоянии, я говорю, что у него начинает стягивать руку в кулак, что всю его руку охватывает судорога и ее притягивает к плечу, и это внушение тотчас же осуществляется. Другому я говорю, что он не может брать рукой окружающих предметов, что она у него парализована, и оказывается, что с этих пор на самом деле он не употребляет руки, и все это продолжается впредь до того времени, пока я не скажу тому и другому лицу, что они вновь по-прежнему владеют своей рукой. Ни в том, ни в другом случае, как и во многих других, нет и тени сопротивления.

Поэтому мы не можем согласиться с Б. Сидисом, когда он говорит, что черта сопротивления есть основная часть внушения или что поток сознания индивидуума борется с внушаемыми идеями, как организм с бактериями, стремящимися разрушить устойчивость. В этой борьбе и в сопротивлении для внушения нет никакой необходимости, вследствие чего сопротивление личности не может и не должно входить в определение внушения. Нельзя также думать, что внушение не допускает критики.