Текст книги "Агент из Версаля"

7

Кючук-Кайнарджийский трактат, заключенный в июле текущего, одна тысяча семьсот семьдесят четвертого года, положил конец военному противостоянию России и Османской империи, обозначил границы и условия международных отношений, но отнюдь не гарантировал дальнейшего покоя. Более того, составленный на трех языках: русском, турецком и итальянском, он у каждой стороны вызывал свое собственное истолкование, что приводило к спорам и путанице. Австрийский посланник Тугут считал даже, что благодаря уловкам в тексте русские одурачили Абдул-Гамида.

Надо полагать, австриец заблуждался. Турецкого султана совсем не интересовали стилистические тонкости текста. Он всячески оттягивал государственное признание соглашения с русской царицей, обязывающего выплатить огромную контрибуцию. Он правил Портой всего полгода, и то, что его приход к власти начался с поражения в войне, больно ранило самолюбие Абдул-Гамида. В минуты откровения он говорил единомышленникам, что с Россией заключен не мир, а всего лишь перемирие. И надо было всеми мерами готовиться к реваншу, к возврату черноморских крепостей и Крыма, к завоеванию Кубани и Кабарды. Для этого, прежде всего, требовался флот, восстановление которого займет несколько лет. Да и деморализованная его армия требовала обновления и перевооружения. Исход сражений решали пушки и огнестрельное оружие. В этом европейцы превосходили султана. А ближайшей целью Абдул-Гамид выбрал Кубань и Кабарду, чтобы военный пожар, зажженный горцами, не только ослабил Россию, но и перекинулся в Крым. Благо русско-турецкая граница шла по реке Кубань, и на левобережной стороне могли скрываться племена и отряды, враждебно настроенные против Екатерины. Поднял дух султана и приезд в Константинополь татарской делегации, обратившейся к нему с нижайшей просьбой вновь взять покровительство над Крымским ханством, простирая на народ его не только власть халифа всех магометан, но и государственную. Русский представитель при дворе султана, полковник Петерсон, требовал высылки мятежных татар, выполняя указания императрицы, но турецкие власти чего-то выжидали…

* * *

Евдоким Алексеевич Щербинин, получив обстоятельный ордер из Иностранной коллегии, отставил все дела вверенной ему Слободской губернии и выехал из Харькова в ногайские кочевья. Ранняя в этом году объявилась зимушка на юге! Высокие снега искрились по всей приазовской равнине. И хотя путь пролегал по наезженному тракту, охранение губернатора было усилено полусотней козаков. Ехал он не с пустыми руками, а с целым мешком денег. Рекрипт императрицы от 12 ноября повелевал начать действия по отделению Кубани от Крыма. Предполагалось создать Татарскую область, или Ногайское ханство. Это соединило бы все орды, переселившиеся из Бессарабии и отказавшиеся подчиняться крымскому хану. Но как их соединить, постоянно между собой враждующих, нарушающих договоры и присяги?

В Ейском укреплении Евдокима Алексеевича ждал подполковник, представитель России при ногайских ордах Стремоухов. Он уведомил о том, что Шагин-Гирей и Джан Мамбет-бей, как требовала депеша, предупреждены и явятся по первому требованию. Щербинину отвели натопленное помещение приставства, а его свита его и конвой расположились в караулках и палатках вместе с солдатами гарнизона.

Утром на переговоры прибыли правитель едисанцев и буджаков Джан-Мамбет-бей и новый ногайский сераскир Шагин-Гирей. В комнату высокого русского посланника, им хорошо знакомого, они вошли порознь. И это не осталось незамеченным Евдокимом Алексеевичем. Он переглянулся со своим секретарем и переводчиком Андреем Дементьевым. Стало ясно: разговор предстоит непростой!

– Я рад приветствовать ваше высокопревосходительство, – улыбаясь во все лицо, произнес Шагин-Гирей. – Вы многое сделали для моего народа, да не оставит вас милость Аллаха!

Шагин-Гирей, сполна вкусивший мед и яд власти, в двадцать лет назначенный дядей, Керим-Гиреем, ногайским сераскиром, ныне вновь занимал эту высшую военную должность. Но, судя по его усталому виду и холодному выражению глаз, проблем у ставленника русской императрицы снова было предостаточно.

А Джан-Мамбет, заметно одряхлевший и морщинистый, напротив, был разговорчив и спокоен. Только больше прежнего щурился, вероятно, слабели глаза. На нем щетинилась, во весь рост, просторная волчья шуба, скрывая ноги. И хотя в приставстве топили печь, ногаец не снял ни одежды, ни лисьего малахая.

– Я прибыл к вам, достопочтенные ногайские вожди, по поручению всемилостивейшей государыни Екатерины Алексеевны. Новые обстоятельства… – Щербинин умолк и проговорил внушительней: – Новые обстоятельства, открывшиеся нам в последнее время, связаны с будущностью дружественных нам орд и всей державы нашей. Мы знакомы давно, многажды встречались, и я надеюсь, снова найдем взаимопонимание.

Джан-Мамбет слушал не шевелясь, как истукан. А сераскир перебирал в руках черные агатовые четки и время от времени поправлял воротник своего верблюжьего кафтана. Он старался выглядеть приветливым, но внутренняя тревога не покидала его.

– Господа! Прежде всего, я хотел бы выслушать вас, – доверительно произнес Щербинин, поворачиваясь к правителю ногайцев и отдавая ему дань уважения как старшему по возрасту. Шагин возмущенно вскинул глаза, ухмыльнулся. Кровь бросилась ему в лицо. Наследственный хан посчитал себя уязвленным!

– Передай, Евдоким-эфенди, царице, что совсем плохо стало жить ногайцам, – выслушивая сбивчивую речь бея, подбирал слова переводчик. – Снега очень много, а корма для скота очень мало. Едисанцы и буджуки обеднели и испытывают голод. Нет ни хлеба, ни проса. От хворей много помирает детей и стариков. Мы не можем находиться в степи. Мы хотим переселиться к горам, где для укрытия есть леса. Часть едисанцев ушла за Кубань. На той, турецкой стороне, зимуют и другие орды. Турки им дают деньги и привозят продукты. Этого и мы просим у царицы Екатерины. Многие мурзы ропщут и предлагают вернуться в Бессарабию или в Крым. Они считают себя подданными хана и отказываются подчиняться русским.

– В приграничные крепости, откуда ведется торговля с ордами, уже отправлено четыре тысячи четвертей хлеба и круп. Это не меньше, чем в тот год, когда я впервые приезжал сюда… Глубокоуважаемый бей! Нужды едисанцев и буджуков, степных кочевников, нам известны. Вы вольны расселяться по всей территории Правокубанья, от Азова до Еи и далее, на юг. Однако есть одно условие. Вдоль берега Кубани находятся наши пограничные посты и заставы, и скопление людей там недопустимо, – твердо заключил Щербинин, встречая колючий взгляд ногайца. – Новые селения необходимо обустраивать на наших землях. Хотя бы временные – на зимние месяцы. Не стану перечислять все выгоды для ваших людей. Мы не намерены диктовать им образ жизни, уважаем вашу волю и выбор. С этой целью и задумала императрица Екатерина Алекесеевна создать Татарскую область, населенную ногайцами и иными племенами. Возглавить ее должен выборный правитель, пользующийся уважением.

– Идея хороша, но препятствий чрезвычайно много, – рассудил Шагин-Гирей. – В прежние годы и ногайские орды, и татары мирно уживались в одном ханстве. Как сераскир должен признать, что в данный момент нет между ордами согласия.

Джан-Мамбет вспыхнул, возвысил свой дребезжащий голосок:

– Достославный Шагин из рода Гиреев! Аллах – свидетель, что ратовал я перед мурзами и царицей русской Екатериной, чтобы стал ты сераскиром…Ты говоришь пустые слова! Ногайцы должны образовать свое ханство! Мы хотим навечно иметь землю, собственную страну, своего хана. Мы заслуживаем этого так же, как и вы, достославные татары.

– Мы кровью и мечом завоевали свою землю и по сей день отстаиваем ее! – с неожиданным гневом выкрикнул сераскир, бледнея, отчего его миндалевидные глаза кофейного оттенка стали еще крупней. – А у ногайских орд, вверенных мне, приверженность к интригам и распрям. Мне силой вооруженных отрядов приходится пресекать попытки иных лукавых мурз переметнуться к османам, чинить русским и своим же сородичам козни… Ваше высокопревосходительство, с помощью Аллаха мне удалось наладить отношения с правителями всех орд, кроме едичкульцев.

– Об этом мы поговорим отдельно, – остановил сераскира Щербинин, давая ему понять, что затребованные деньги для подкупа едичкульской орды привезены. – Важным вопросом, всемилостивые господа, остается подданство. По словам подполковника Стремоухова, большинство мурз готово стать под скипетр Ее Императорского Величества. Что же до границ будущего ханства, то они будут установлены в пределах нынешних ногайских кочевий и далее, до земель войска Донского. Но сие станет возможным лишь после присягания орд на вхождение в состав Российской империи.

– Я подтверждаю все клятвенные обещания русской царице в дружественном отношении и почту за счастье стать ее подданным, – заговорил старый бей, сдернув с головы малахай. – Но как убедить в этом мулл и владельцев, принадлежащих не мне, а Аллаху?

– Мы гарантируем свободу вероисповедания и поддержку магометанскому духовенству, – заверил русский генерал. – В империи живут тысячи приверженцев ислама. Я приехал со свежим известием из Моздока. Переговоры астраханского губернатора Кречетникова с осетинской депутацией завершились соглашением о принятии осетинцами российского подданства и добровольном переселении желающих на равнинные земли. Ранее такое же решение приняли карабулаки и ингуши, достойнейшие горские народы.

– Ногайцы привыкли к полной независимости, – возразил Шагин-Гирей, кладя четки на стол. – Россия и Порта дали Крыму самостоятельность. И если орды войдут в империю Екатерины, это будет нарушением прежних договоренностей.

– Ее Императорское Величество надеется, что ногайцы примут подданство без нашего участия, – откровенно сказал Щербинин, начиная раздражаться от излишней затянутости переговоров. Пора было метать козырь!

– Мы надеемся, что при вашей мудрой поддержке, Джан-Мамбет-бей, титул хана ногайского народа будет предложен единственно достойному, который пользуется среди орд признанием. И это – вы, досточтимый Шагин-Гирей!

Сераскир, внешне оставаясь невозмутимым, встал и поклонился русскому посланнику. А Щербинин не спускал глаз с предводителя едисанцев и буджаков.

– Да свершится так по воле Аллаха! – не сразу воскликнул призадумавшийся бей и провел ладонями по лицу, и следом за ним этот молитвенный жест повторил Шагин-Гирей.

– Ежель ногайцы станут детьми Ее Императорского Величества, мы значительно увеличим помощь. Прежде всего провиантом и прочими товарами. Жизнь вашего народа изменится и станет надежней, – твердил Щербинин, точно на губернаторском совете. – Но и от вас, глубокоуважаемые господа, мы ожидаем верного служения Российской империи!

Затем Щербинин по просьбе ослабевшего и, вероятно, больного бея уделил ему еще час для личной аудиенции, во время которой предводитель и получил в подарок увесистый мешочек с золотом. А Шагин-Гирею царский посланник передал тридцать пять тысяч целковых для воинственных едичкульцев, запросивших именно такую сумму.

Наедине с хорошо знакомым русским сановником ханский дофин был сговорчивей. Он, не жалея слов, клеймил орды за невежество, алчность, готовность переметнуться к прежним врагам… И несколько раз повторил, что только военная сила и золото способны удерживать кочевья мурз в покорности.

Евдоким Алексеевич, выслушав сераскира, убедился в его боевом настрое и непомерном самолюбии. Изо всех предводителей и государственных лиц, с кем ему приходилось встречаться в Крыму и в кочевьях, этот родовитый татарин, бесспорно, был наиболее образованным и трезвомыслящим. Как бы там ни было, но в дальнейших планах императрица склонна делать ставку именно на него…

Вояж Щербинина в ногайские кочевья был недолог. Бывший измайловец и боевой офицер, глава Слободской губернии, он привык действовать энергично и безотлагательно. Тройка лошадей мчала его на север, а курьеры с подробным отчетом о встречах с заинтересованными персонами еще шибче гнали подседланных скакунов в Санкт-Петербург. Там с нетерпением ждал вестей Панин, сторонник создания Ногайского ханства. Отделение Кубани, как полагал он, ослабит крымского хана и усилит позиции империи в Кабарде. Впрочем, эта многообещающая и заманчивая идея объединения ногайских орд и создания их области не предусматривала строгих сроков реализации. Сие не зависело ни от него самого, ни от императрицы. Международная обстановка осложнялась. Франция, Швеция и Австро-Венгрия мирный трактат с османами восприняли как сигнал к общим решительным действиям против Российской империи. В их сторону поглядывала и Пруссия…

Никита Иванович Панин любил сравнивать европейский миропорядок с аптекарскими весами. Равный груз на обеих чашах, кажется, незыблемо удерживает их в статическом положении. Но достаточно лишь мизерной гирьки, чтоб это равновесие нарушить…

8

Исстари велся на Дону козаками промысел, который был не только забавой, но и поучительным испытанием и проверкой готовности к службе. В зимние месяцы сбивались станичники в гурты по нескольку десятков человек и отправлялись в дальние урочища, на Терек и Медведицу, а то на Куму-речку полевать зверя, на гульбу, как по-донскому называли охоту. Брали с собой ружья и пистолеты, запас пороха и свинца, чеканы, ладные топорики на длинных ручках, нагайки-волкобойки и легкие укороченные пики, именуемые дротиками. Охотники, или гулебщики, добывали зверье с коней, арканили тарпанов, сайгаков и косуль. Если пойманного дикого коника удавалось объездить, то желанней боевого гривастого «дружка» для козака и быть не могло! Приземистая, выносливая, буйнонравная, эта лошадка смело бросалась вдогонку за волком, встречь вепрю, а ударами задних ног, случалось, валила наземь медведицу.

Но с петровской поры, когда государство взяло донцов в узду, козачьи коши уже гораздо реже отправлялись на вольную потеху. Теперь охоту затевали они неподалеку от куреней и войскового начальства. Сверх того, сами атаманы, приурочив ее к одному из праздников, скликали козаков на Большую охоту. Намечал было войсковой атаман Сулин устроить всеобщую облаву накануне Николы зимнего, но стужа и метели порушили планы. Зато после праздничка погода держалась маломорозная, солнечная, безветренная.

Леонтий, встав затемно, протопил в курене печь, порубил тушку дрофы, подстреленной на прошлой охоте с Касьяном, и поставил варить. Марфушу, досматривавшую свои девичьи сны, будить не стал. А поднявшейся вместе с ним матери напомнил, что на весь день уезжает на атаманскую охоту и попросил положить в суму кругликов и вяленую сулу[9]9
  Цугикать (донск.) – играть.


[Закрыть]. Затем вышел на баз, напоил своего Айдана и насыпал в ясли овса. Сарай-денник, крытый камышовой двускатной крышей, был припорошен ночным снегом. Свежая пелена его похрустывала под валеными сапогами. Это был добрый знак. Верней охотиться по свежему следу!

С зарей к курганам Двух братьев, что в видимости с крайней улицы, съехалось не менее трех сотен козаков. Примерно столько же подтянулось пеших. Оживленные разговоры, гвалт, хохот будоражили рассветную степь. Однополчане радовались друг другу, перебрасывались шутками да прибаутками. Леонтий разговаривал то с Мишкой Шелеховым, то с Акимовым, то с богатырем Белощекиным. Они не виделись, почитай, с того дня, когда полк прибыл на родину. Но вскоре беседа пресеклась. Распорядитель дал пешим команду выдвинуться на высотки займища, а доброконным рассредоточиться вдоль Дона, чтобы отрезать отход зверья в камыши и заросли тальника. Ружейники же и нагаечники должны были дать по балкам кругаля и замкнуть сторону степи.

Ремезов с Белощекиным и Касьяном Нартовым пустили лошадей к донскому берегу. К ним присоединилось еще человек тридцать полевщиков с заткнутыми за пояс, скрученными до времен волкобойками. Сполох копыт гулко отдался в неподвижном морозном воздухе.

Многолюдство, запахи лошадиного пота и навоза, отрывистые голоса козаков, бряцание оружия – все это живо напомнило Леонтию полк, недавние походы и сражения. И щемяще дрогнула душа от присутствия скачущих рядом козаков, от возрастающего азарта и предвкушения охоты! Эти ощущения напоминали те, которые испытывал на службе. Главное отличие состояло в том, что сейчас не давил страх опасности, неизбежного риска. Хотя схватка с хищником непроста и непримирима. Зверь не способен на подлость, он обладает наитием, силен отвагой и хитростью. И это звериное рыцарство козаками даже почиталось.

Кош гулебщиков, в котором был и Леонтий, растянулся в горловине займища. Атаман Сулин и полковники наблюдали за перемещением сил с кургана. Когда займище было окружено, троекратный ружейный залп возвестил о начале гона!

Первой двинулась цепь верхоконных со стороны степи. Снег доставал лошадям до колен, не давая разогнаться. Одновременно пешехожие, сужая пространство, спустились с холмов. По низкому небу кочевали гривастые тучи, подстегиваемые ветром. Тень и пятна света бежали по снежному морю. Временами яркие звездочки вспыхивали на серебряных кольцах сбруи. Стоголосый рев охотников возрастал по мере приближения к займищу.

Леонтий с трудом удерживал Айдана, возбужденного шумом и близостью кобыл. На пару с Пантелеем Белощекиным они таились в засаде, на пологом склоне, скрытом кустами шиповника. Поверх колючих лоз открывалась вся ширь займища.

Великая козацкая потеха была в разгаре! Стадо зайцев металось между всадниками, которые нещадно засекали их нагайками. Вдоль низины, где желтели кулижки камыша и топорщились пониклые вербушки, конники гаяли лисиц и кабанов, петляющих туда-сюда, обходящих или тараном пробивающих препятствия. При виде этого у Леонтия неудержимо захватило дух!

– Изготовься! Зараз и нам будет развесело! – пробасил Белощекин, поигрывая своим мощным ременным волкобоем, увенчанным тяжелым шаром. Нагайка эта была недлинна, но в ручище Пантелея обретала сокрушительную силу. По всему Черкасску ведали, что лучше его никто не валит волков. С одного-двух ударов ломал он серому лопатки. И теперь, цепко вглядываясь в пространство между скатами, в расписанную следами зверей снежную гладь, богатырь ожидал появления стаи. Волков здесь видели дрововозы и осенью, и по первоснежью. Однако, опережая их, из-за крайних деревьев высокими прыжками вылетели косули, – и попали под дротики и нагайки охотников.

Всего минуту, охваченный азартом, наблюдал Леонтий и его напарник за действиями охотников. И этого оказалось вожаку достаточно, точно бы почуявшему, что внимание людей отвлечено. Машистым бегом, проломив тальники, он провел стаю мимо козаков. На треск сохлой полыни Пантелей обернулся и выдохнул:

– Эх, проворонили!

Но тотчас полохнул ружейный залп из кустарников, с наветренной стороны, где был следующий козачий секрет. Сизое облачко пороха повисло на ветках терновника. Запах дыма волнующе ощутили козаки. Похоже, волки дальше не ушли…

Между тем гайщики, сомкнув строй, завершали гон.

Леонтий, не выдержав, тронул коня, который почему-то стал непослушно и пугливо пятиться. Какой-то странный желтоватый узор мелькнул сквозь красноватые ветки молодого боярышника. «Никак, рысь?» – ожгла Леонтия догадка, и он, перехватив по-боевому дротик, выкрикнул:

– Рысь! Отбивай от леса!

Белощекин, оказавшись впереди, смахнул со склона. А Леонтий направил араба к распадку камней. Саженей двадцать оставалось до места, где мог быть зверь. И, храня молчание, они, опытные охотники, поняли друг друга, решили атаковать с ходу, чтобы зверина не ушла за деревья.

Заскочивший наперед Белощекин от изумления ахнул, когда его дончак осадисто замедлил бег, остановился и с громким ржанием взвился на дыбки. Непривычная растерянность омрачила лицо бородача. Он заткнул ручку нагайки за пояс, катнув свинцовый шар по земле, и выдернул из переметной сумы чекан. Леонтий, поравнявшись с ним, увидел между колючими зарослями терновника огромную пятнистую кошку. Размером она была с полугодовалого телка. По серебристой лоснящейся шерсти, точно медяки, были рассыпаны охристо-красноватые пятнышки. Бросилась в глаза большая головень этого невиданного прежде зверя, коричневые прижатые уши, широкий, такого же цвета, нос и светлая шея, по которой тянулись тонкие полоски.

– Барс, – только и выдохнул Пантелей и, судорожно глотая слюну, посмотрел на своего напарника. Отчаянный блеск в глазах богатыря ободрил Леонтия.

Могучий зверь, скалясь, присел на задние лапы. Позади него все ближе слышался шум гона, по-младенчески рыдающие голоса раненых зайцев. Барс вздрогнул всем телом, на миг скосил голову на густолесье. Отступать было некуда. Путь остался только вперед!

Леонтий обостренным зрением уловил вымах передних лап барса, его ощеренную клыкастую пасть и взметнувшийся длинный хвост с черными кольцами на кончике. Вероятно, хищник был молод, безогляден, и бросился напролом, чтобы отогнать коня или ранить. В тот же миг козаки рванули лошадей навстречу! Пантелей занес чекан, правя наперерез зверю. А Леонтий, подстегнутый тем бесстрашием, которое овладевает человеком в минуту крайней опасности, понял с ужасающей ясностью, что Белощекин не успевает ему помочь, если этот могучий кот сделает прыжок или ударит лапой. Окаменевшая рука срослась с дротиком, и лишь вскользь выхватывал взгляд, сосредоточенный на звере, острие его старинного оружия…

Перед атакой барс, пригнувшись к земле, метнулся влево, заставив Айдана шарахнуться и стать боком. Следующим движением он был готов сомкнуть зубы на шее лошади, если бы не разящий, как удар молнии, удар козачьего дротика. Он вошел зверю под грудину наискось и на мгновенье заставил отпрянуть. Белощекин в тот же миг изо всей силы опустил чекан на шею барса и вторым ударом заставил его издать рык и замереть. Леонтий выхватил из ножен шашку. Но она уже не понадобилась. Темная кровь ключом била из зияющей на шее раны. И этот царственный обитатель Кавказа, жалобно, точно прощаясь, простонав, лег наземь. Жажда жизни заставила его снова встать на лапы. Но тут же, содрогнувшись, он рухнул с торчащим в груди дротиком и остался недвижим…

На всеобщем пиру в атаманском правлении, куда прикатили бочку водки и снесли жареную дичину, войсковой атаман Сулин предложил выпить за лучшего гулебщика, сотника Ремезова. А Леонтий не мог отрешиться от неприятного холодка, сковавшего грудь. И только после третьей чарки, захмелев, обрел он привычное состояние. Но тоска по Мерджан, непреходящая боль утраты, отвлекали его, делали безразличными похвальные слова односумов. Закружило застолье, но не согрелась душа байками да водкой. Без любимой мир стал горестным и пустым.

Слава охотника-смельчака обернулась для сотника Ремезова новым испытанием. Хотя полк Платова, в котором он служил, готовился к походу в Пошехонский край, в Поволжье и на Вологодчину, где разбойничали шайки бунтовщика Васильчихина и недобитых пугачевцев, Леонтий был срочно вызван в войсковое правление с полусотней козаков, отобранных из разных частей. Это было непредвиденно, поскольку его полк уже собирался в поход.

Семен Никитич Сулин, разгладив окладистую бороду и приняв строгий вид, приказал писарю зачитать ордер, поступивший от главнокомандующего всеми иррегулярными войсками империи графа Потемкина. В нем повелевалось: «По получении сего имеет Войсковая канцелярия, набрав из самых лучших и способнейших в оборотах козацкой службы 65 человек, на легких, прочных лошадях, отправить в Москву, приказав явиться у меня, стараясь при том, чтобы оные к январю месяцу наступающего года прибыть туда могли. А как оные имеют быть употреблены, в знак ревности и усердия всего войска – при Высочайшем Ея Императорского Величестве Дворе, то и не сомневаюся я, что войско Донское избранием к тому из имянитых и лучших людей, соответствующих как знанием службы, так и поведением своим, оправдает то непрестанное мое у престола Ея ходатайство, которое я к благополучию его употребляю, а о доставлении им в пути продовольствия предложено от меня господину генерал-майору Потапову».

Собравшиеся слушали писаря, стоя навытяжку, постепенно понимая, что именно на них пал атаманский выбор. Подняв голову, войсковой атаман безо всяких обиняков объявил:

– По решению войскового Совета и моей волей, братцы-козаки, надлежит примерным поведением и рачительной службою прославить вольный Дон при Дворе Ее Императорского Величества. Казна каждому из вас выделит для покупки запасной лошади столько монет, сколько потребно. На сборы отвожу аккурат три дня. Командиром сего почетного сикурса, а лучще сказать – эскадрона, я назначаю всем известного полковника Орлова. От обер-коменданта крепости Святого Димитрия Потапова намедни я получил циркуляр о выделении провианта, фуража и прочего довольствия. Распоряжаться этим будет вверенный ему поручик Матзянин. Одним словом, братцы-донцы, с Богом!

Атаман повернулся к своему канцеляристу, сутулому парню из иногородних, и приказал огласить список, включающий офицеров, козаков и денщиков. Он составлен был согласно чинам, и среди офицеров пятой оказалась фамилия сотника Ремезова. Леонтий, намеривавшийся с теплом отправиться на поиски Мерджан в предкавказский край, с горечью понял, что план его рушился. Неведомо насколько отправляли донскую команду в Москву, неизвестно, в чем состояла там службица…