Текст книги "Память"

– Постойте-ка! Именно в этом году курултай подтвердил свое решение о походе на Русь? Значит, судьба государства чжурчжэней второй раз сомкнулась, оказалась непосредственно связанной с последующими событиями в средневековой Руси?

– Конечно. Руки на востоке были развязаны, освободился от работы главный исполнитель экспансионистских замыслов паразитической степной верхушки, объединения политиканов и милитаристов-феодалов, хорошо приспособившихся таскать каштаны из огня чужими руками. К тому времени Субудай накопил колоссальный опыт организации степного войска, использования пленников в военных целях, приобрел ничем не заменимые навыки ближней и дальней разведки, охраны ставки, штурма городов. Обладал он, конечно, и личным мужеством, природной хитростью и закаленной, сильной волей, а также благоприобретенной верноподданнической психологией. Не исключено также, что он вынужден был служить Чингису и чингизидам, подчиняясь жестким и жестоким нормам, регламентирующим порядки в монгольской феодальной империи.

– Его фигура постепенно вырисовывается как своеобразный символ тех далеких и тяжких времен, вобравший в себя черты века; это был, так сказать, типичный монгол.

– Субудай не был монголом, то есть представителем той народности, этническую основу которой составили северокеруленские племена «мэнгу», «мэн-ва», роды борджигин, тайчжиут и другие.

Взгляните на физическую карту Евразии. В самом центре Великой Степи расположена алтайско-саянская горная система. Мне посчастливилось побывать во многих ее районах – в Туве и Горно-Алтайской автономной области, в Хакасии и Горной Шории, на юге Красноярского края и в Иркутии, на хребтах Иолго, Хамар-Дабан и Абаканском, на Телецком озере и в Казырской долине, на шорской речке Мрас-су и саянской Тубе. Можно сказать, что и родился-то я здесь, на самом северном отроге Алатау: в районе Мариинска – Тайги кончается всхолмленная местность, к северу идут уже низины, переходящие в нарымско-васюганские хляби, и наши места стокилометровой полосой соединяют алтайскую черновую тайгу с дурманной томской. От самого Урала станция Тайга имеет на Транссибе высочайшую для Западной Сибири отметку, и в наших лесах те же кедры, кандыки, сарана и марьин корень, что на Алтае или в Саяне. Леса этой горной страны – богатейшие во всей Сибири, в них водится ценный пушной и снедный зверь, включая благородного оленя с его чудодейственными пантами, кедровники дают орех, подлесок – ягоды, реки – рассыпное золото и рыбу, травостои – мед, лекарства и корм скоту, недра – руды, которые еще в глубокой древности обращались в железо, бронзу, серебряные изделия.

В алтайско-саянских горах с доисторических времен жили люди, а бурная история Великой Степи издревле перемешивала ее народности и этнические группы. Тысячелетиями сюда стекалась степная вольница, угонщики табунов, искатели приключений, батыры, поссорившиеся с родичами, оскорбленные тиранством беглецы. В борьбе за существование, в опасных переправах через бурные реки и высокие горные перевалы, в охоте на медведей и козерогов формировался особый тип азиатского горца – это были смелые до отчаянности люди, физически крепкие, выносливые, умеющие владеть оружием и легко переносящие жару и холод. И в самом центре этой страны из разноплеменных элементов сложились с незапамятных времен не слишком многочисленные, но стойкие и сильные племена, называвшие себя «туба», по китайским источникам – «дубо», по Рашид ад-Дину – «урянхи», по востоковедческой терминологии – «дуболары»…

На географической карте имя этого тюркоязычного народа отразилось в названии правого енисейского притока Тубы, образующейся от слияния саянских рек Казыра и Кизира. В наши дни далекие потомки горно-лесных жителей Южной Сибири именуются тофаларами – эта немногочисленная народность прирожденных охотников и оленеводов до революции прозывалась «карагасами» и тувинцами, что по старой русской этнографической терминологии значились «урянхайцами».

Из фундаментального труда Г. Е. Грумм-Гржимайло «Внутренняя Монголия и Урянхайский край» мы узнаем, «…что Чингисхан набирал из них свои отборные дружины, что они же входили в состав его гвардии». (Курсив мой. – В.Ч.). В том же труде со ссылкой на различные источники указывается, что свою славу отменных воинов урянхайцы пронесли через века, принимая участие во многих азиатских войнах. Известный граф Рагузинский, занимавшийся в XVIII веке установлением сибирских границ, например, уточнял в своих «Записках» южносибирские военные и политические обстоятельства: «…наилучшие войска мунгальские и называются урянхи», а один монгольский полководец нового времени для тяжелейшего военного похода сквозь Тибет в 1717 году «…составил свой 6-тысячный корпус главным образом из урянхайцев» – это уже из французского исторического труда. Через сто лет после этого похода остроту урянхайских сабель испытали на себе, кажется, и сами французы: «…Среди волжских калмыков имеется поколение уранхус, которое в Отечественную войну, а именно под Лейпцигом, отличилось чрезвычайной храбростью».

Так вот, Субудай так же, как и Чжельме, другой «пес» Чингиса, некогда спасший ему жизнь, были урянхайцами. Добавлю, что громкие победы Хубилая и Манке в Китае также нельзя приписывать только этим потомкам Чингиса. Нет, Субудай к тому времени уже, наверное, вышел, как говорится, в отставку или же умер, но его сменил другой урянхаец, который даже в имени своем, быть может, даже кличке-псевдониме, сохранил название родного народа. Ссылаясь на Рапид ад-Дина, почти современника и, бесспорно, лучшего знатока событий, Г. Е. Грумм-Гржимайло пишет: «Знаменитые монгольские полководцы Субудай, сподвижник Чингисхана, и Урянктай, сподвижник Монке и Хубилая, были родом урянхайцы». Субудай, как мы уже знаем, был не только сподвижником Чингисхана, но и наставником его сына Толуя, однако на этом его исключительная роль в войнах XIII века не завершилась. Что же касается Урянктая, то я приведу о нем сведения из древних китайских летописей, не отвечая за их достоверность: «Урянгдай… ходил с Гуюком в 1245 году против чжурчжэней». «…А еще с князем Баду на кипчаков, русских, оболеров и других»… «В 1246 году он снова ходил в карательную экспедицию против Бо-леров и Не-ми-сы». Позже, при завоевании Южного Китая, он стал главным полководцем орды. Добавлю, что Урянктай приходился Субудаю родным сыном…

* * *

Монгольская «Юань-чао би-ши» («Сокровенное сказание»): «Огодай (Угедей)… отправил в поход Бату, Бури, Монке и многих других царевичей на помощь (курсив мой. – В.Ч.). Субеетаю, так как Субеетай-Баатур встречал сильное сопротивление тех народов и городов, завоевание которых ему было поручено еще при Чингисхане… за многоводными реками Адил и Даях (Адил – Итиль, Волга; Даях – Яик, Урал, – В.Ч.). Старший брат Чаадай (Чагатай) сообщал мне (Угедею): царевича Бури должно поставить во главе отрядов из старших сыновей, посылаемых в помощь Субеетаю (курсив мой. – В.Ч.). По отправке в поход старших сыновей получится изрядное войско. Когда же войско будет многочисленно, все воспрянут и будут ходить с высоко поднятой головой. Вражеских же стран так много, и народ там свирепый. (Перевод С. Козина; 1941 год. В переводе архимандрита Палладия; середина прошлого века: «Слышно, там неприятели чрезвычайно круты». – В.Ч.) Это такие люди, которые в ярости принимают смерть, бросаясь на собственные мечи. Мечи же у них, сказывают, остры».

Курултаи назначил старшим в походе внука Чингисхана Батыя, но для фактического руководства войском ему был придан Субудай, который долго и тщательно готовил набег.

Орда двигалась на запад, вбирая по пути отряды воинов со всей Великой Степи, формируя из родов и племен конные десятки и сотни, как это делали полководцы бывшего народа джурдже – так именовали чжурчжэней средневековые восточные летописцы. И вот перед сверлящим глазом Субудая выстраивается очередная тысяча, готовая по указке его кнута броситься вперед и заполнить пространство пылью, топотом копыт и ржанием коней, древним боевым кличем «У-р-ра-а-гх!». На этот раз Субудай предусмотрит все и не позволит ни башгирдам, ни болгарам, ни кипчакам, ни урусам оказать более или менее дружное сопротивление.

Персидский «Сборник летописей» Рашид ад-Дина: «Они дошли до города (Булгара) Великого и до других областей его, разбили тамошнее войско и заставили их покориться. Пришли тамошние вожди Баян и Джику, изъявили царевичам покорность, были (щедро) одарены и вернулись обратно (но потом) опять возмутились. Вторично послали (туда) Субэдай-бахадура, пока он не захватил их».

Ипатьевская летопись: «В лето 6745. Приидоша безбожные Измаильтяне, прежде бившиеся с князьями Русскими на Калке. Бысть первый приход их на землю Рязанскую».

Китайская «Юань-ши»: «Когда дошли до города Е-ли-цзань (Рязань. – В.Ч.), то был большой бой, и город взяли только через семь дней».

Несколько слов о тактике предводителей орды. Суть ее русский народ окрестил пословицей: «Молодец против овец, а против молодца – сам овца». Если орда видела, что противник сильнее, она рассыпалась во все стороны по степи и вскоре исчезала за горизонтом. Быстроногие, выносливейшие степные кони были способны скакать по сотне верст подряд, от зари до зари, и неожиданно появляться перед очередной жертвой, не готовой к отпору. Блестяще организованная армия профессиональных воинов внезапно нападала на противника, во много раз превосходя его численностью, боевым опытом, легким совершенным оружием. Нужно также учесть, что орда умела получать о будущих жертвах достаточно нужных сведений военно-стратегического характера через степных осведомителей, служащих далеко на западе, вездесущих купцов, зорких воинов-соглядатаев, высылаемых вперед загодя, а непосредственно, перед сражениями – с помощью опытных так называемых «послов», чьи главные обязанности были вовсе не дипломатическими.

И вот переправа через широкую холодную Итиль, последние костры из мордовских и буртасских жилищ, грабежи и насилия. Земли урусов лежали за густыми лесами, не замерзшими еще реками, болотами, и надо было нагрянуть туда вместе с первыми снегами и морозами. Города и села Урусов, разобщенные распутицей, были столь беззащитны перед стремительно приближавшейся ордой, что Субудай, уже нисколько не сомневаясь в успехе набега, отпустил Монке и Бучека, сыновей своего выученика Толуя, на юг – против половцев и ясов, не ждущих такого врага с севера.

Неожиданность набега – вот главный козырь Субудая. Стояла обычная затяжная русская осень, первые белые мухи уже полетели, стали короткими сумеречные дни, когда так дремотно тянется долгая ночь у теплой печи, и какая тебе тут война, если от веку степняки нападали ранней весной, по свежей траве, либо сразу после уборки урожая. А со стороны степи так долго было все спокойно…

Субудай, набирая скорость, обошел с юга, лесостепью, заболоченные мещерские дебри и устремился к Рязани, свалившись воистину как снег на голову, а точнее, как ночной тать из лесу. «Послы» орды предъявили рязанцам наглый ультиматум: «От всего, иж имате в земли вашей, от человек, скотов и товаров десятое»… Рязанский князь Юрий Ингоревич собрал «братию» и всех своих вассальных князей на совет, который «много гадав, положиша, лучше всем помрети, нежели сором на ся прияти». И вот те, кого лишь очень условно можно назвать послами, услышали: «Отцы и деды наши испоконь дани никому не вдаваша, а за свою землю и честь головы складаша. То же и мы… И одарив послы тии, отпустиша» (курсив мой. – В.Ч.).

Согласно летописям и В. Н. Татищеву, совет рязанских князей сообщил Батыю: «Шлем послы наши со дары».

Время сохранило до наших дней прекрасное произведение русской средневековой литературы «Повесть о разорении Рязани Батыем», в которой утверждается, что великий князь нарядил посольство во главе со своим любимым сыном Федором, со многими богатыми дарами, дабы попытаться отвратить беду от земли Рязанской, Покойный советский писатель В. Ян в своей исторической трилогии описывает этот факт, как бесспорно правдивый, числя среди послов пронского и ижеславльского князей, а также нескольких знатных бояр. Батый принял подарки, но, исключая всякую возможность благополучного исхода мирных переговоров, поставил неслыханное условие – отдать пришельцам в наложницы сестер и дочерей рязанских князей. Однако этого ему показалось мало – узнав, что княгиня Евпраксия, супруга главы посольства, происходящая из царского византийского рода, славится необыкновенной красотой, сказал князю Федору: «Дай мне, князь, познать жены твоя красоту». Тот засмеялся и ответил: «Не прилично нам, христианам, тебе нечестивому царю водить жен своих на блуд. Если нас одолеешь, то и женами нашими будешь владеть». Взбешенный хан повелел убить всех русских послов.

Народная память бывает цепче, а народные знания глубже, чем знания и память отдельного человека, особенно келейного писца, его редакторов и цензоров, далеких от событий. Надо также учесть, что средневековая русская нежитийная литература, свободная в интерпретации подробностей, не знала, как считает современное литературоведение, вымышленных сюжетов.

Сказание о рязанской княгине Евпраксии написано просто и драматично, великолепным старым русским языком. Невестка великого князя, узнав о гибели в степной ставке Батыя своего мужа Федора, решается разом оборвать муки неизбывного горя. «Стояще в превысоком тереме своем и держа любезное чадо свое князя Ивана Федоровича, и услыша таковые смертоносные глаголы, и горести исполнися, абце (тотчас) ринуся из превысокого храма своего с сыном своим Иваном на среду земли и заразися до смерти (разбилась насмерть)». Возвратившиеся на руины рязанцы принесли останки Евпраксии и ее сына в храм Николы Корсунского, почему храм этот и стал называться «Николой Заразским»…

Мы с детства восхищаемся великими поступками древних, чаще всего греческих да римских мужей и жен, а чем, скажите, уступает любому легендарному деянию чужеземки поступок Евпраксии – этот лебединый порыв навстречу смерти, крайнее доказательство супружеской любви и верности?

Правда, нас сызмальства учат, что убийство Федора и всего посольства, поступок Евпраксии, партизанский рейд Евпатия Коловрата, возвращение князя Ингоря Ингоревича на пепелище Рязани, захоронение Евпраксии с сыном в храме – легенды. Но почему такая череда легенд, исполненных достовернейших подробностей, вдруг возникла в одном месте Руси и в одно время?

Косвенное подтверждение легенды о Евпраксии, например, есть в былине о Даниле Ловчанине, в воинской повести о Евпатии Коловрате, в новом названии храма Николы Заразского. В летописях же, на которые издавна опирается наука, и в самом деле нет никаких сведений как об этой трагедии, так и том, в частности, что рязанцы возвратились в свою разоренную столицу. Однако новейшие археологические данные свидетельствуют – возвращение такое состоялось. Ведь летописцы и хроникеры фиксировали далеко не все! Вот несколько примеров. В скандинавских хрониках нет ни малейшего намека на разгром Александром Ярославичем шведского войска на Неве в 1240 году! Археологи раскопали вблизи современного Житомира целый город, полностью уничтоженный ордой в 1240 году, но названия его никто не знает – летописи о нем молчат. А много лет назад меня на всю жизнь поразило краткое сообщение Ипатьевской летописи, которой историки доверяют больше, чем другим: «В лето 6750 не бысть ничтоже», то есть не было ничего. А ведь «лето 6750» – это 1242 год, в который произошло одно из важнейших исторических событий средневековья – Александр Невский разбивает на Чудском озере немецких захватчиков!..

Что же касается так называемых легендарных рязанских событий 1237 года, то и летописное подтверждение им все же есть! Сравнительно недавно вышел тридцать первый том «Полного собрания русских летописей», в котором напечатан так называемый «Мазуринский летописец», где со многими подробностями излагается нашествие орды на Рязанскую землю. Когда я прочел, например, как «приидоша погании ко граду, онии с огнии, а инии с пороха», то понял, что это было не что иное, как чжурчжэньский огонь. О достоверности летописного текста говорит, в частности, и то, что Евпатий Коловрат здесь назван по имени-отечеству, чего нет в повести. Подробно рассказывается в этой летописи и о гибели посольства князя Федора, и о смерти Евпраксии вместе с младенцем Иваном Постником, родившимся, очевидно, во время великого поста, то есть весной того года.

Правда, «Мазуринский летописец» датируется XVII веком, и в основе его вроде бы разные источника – Лаврентьевская и Никоновская летописи, святцы, Четьи-Минеи, грамоты, хроники, хронографы, однако редакционная коллегия тома поясняет: «Вполне возможно, что все эти источники использованы составителем не непосредственно, а путем использования какого-то раннего источника». А великий знаток русских летописей академик М. Н. Тихомиров, изучавший в свое время «Мазуринский летописец» по оригиналу, считал, что часть сведении его, касающихся XIII века, заслуживает внимания.

Мои предки по матери и отцу происходят с Рязанщины, из-под Пронска, – они жили там с незапамятных времен, и я допускаю, что далекие их, а значит, и мои пращуры встретили там самый страшный год в истории этого края, расположенного на границе со степью. Из всех русских земель удельное Пронское княжество и его население стали первой жертвой орды перед самой зимой 1237 года.

Героически-отчаянное, но недолгое сопротивление в поле рязанских, пронских, муромских, ижеславльских дружин. И вот как пишется в той же «Повести о разорении Рязани Батыем»: лежат они «на земле пусте, на траве-ковыле, снегом и ледом померзоша, никем не брегоми, и от зверей телеса их снедаеми, и от множества птиц разтерзаеми. Все бо лежаша купно, едину чашу пиша смертную». «А татарове, – повествует В. Н. Татищев, – видевше многих своих избиенных, разсвирепенга зело, начаша всюду воевати, грады разоряя и пожигая, люд избивая и пленя с великою яростию». Это краткое обобщенное описание рязанских событий 1237 года лишено подробностей, которые сберегла народная память и тогдашняя литература.

«Великую княжну Агрипену, матерь великого князя, з снохами и с прочими княгинеми мечи иссекоша, а епископа и священнический чин огню предаша, во святой церкве пожегоша, а иней многи от оружия подоша, а во граде многих людей, и жены, и дети мечи иссекоша, и иных в реце потопиша; иереи, черноризца до останка иссекоша, и весь град пожгоша, и все узорочие нарочитое, богатство рязанское и сродник их, киевское и черниговское, поимаша, а храмы божия разориша, и во святых олтарех много крови пролияша». Горькие эти строки замалчивают то, что легко вообразить. Во время сражения воин орды под страхом немедленной смертной казни не мог хватать добычу, мародерствовать и насильничать, но после победоносного боя захваченный город на три дня поступал в полное распоряжение этих самых рядовых воинов. Уничтожив всех способных к сопротивлению, озверевшая орда не только грабила «узорочие нарочитое», она живьем сжигала десятки девушек вместе с каким-нибудь убитым нойоном, бросала детей в пламя горящих изб. Прошу прощения у читателя и за такую правду – после тысячеверстного мужского поста орда набрасывалась на женщин, девушек и девочек, которых, конечно, не хватало на всех, и мало кто без содрогания может представить себе, что происходило из-за этой нехватки на пылающих улицах городов и сел рязанских. Средневековая наша словесность с деликатностью, присущей всей русской литературе, молчит об этом, а история при описании бесчинств орды на Рязанской земле ограничилась одной краткой и строгой формулой: «много ругание творяще…»

Н. К. Гудзий, как мне помнится со студенческих лет, считал средневековую рязанскую литературу, в частности, повести о разорении Рязани ордой, по их идейно-художественной значимости выдающимся, вторым после «Слова о полку Игореве» явлением нашей старой словесности… Завидую тем, кто еще не читал рассказ-старину об Авдотье-рязаночке – впереди у них радость встречи с романтической, умной и красивой притчей, пленительным образом русской женщины-патриотки. Действие условно перенесено на туретчину. Некий царь Бахмет разорил Русь, убил всех князей и бояр, увел большой полон. И вот, проделав долгий, полный опасности путь, молодая женка Авдотья-рязаночка является к царю Бахмету выручать брата, мужа и свекра. Он предлагает ей выбрать одного из родных и за неправильный выбор пригрозил отсечением головы. Авдотья выбирает брата, потому что муж и свекор у нее еще могут быть, а брата никогда: «Не видать мне буде единыя головушки, – мне милого братца родимого, да не видать век да и по веку». Бахмет, у которого во время набега русские убили брата, заплакал, одобрил выбор и за речи разумные и слова хорошие вернул Авдотье-рязаночке весь полон, который она привела в родные места и расселила по-старому…

Есть в средневековой рязанской литературе сложная по сюжету, интересная по разработке характеров «Повесть о Петре и Февронии», в центре которой снова женщина – разумная и справедливая, умелая и терпеливая Феврония, отстаивающая свое право любить избранника; есть более позднее «Сказание об явлении Унженского креста» – трагедия двух любящих друг друга сестер, разлученных на всю жизнь; есть прекрасное биографическое повествование о муромчанке Юлиании Лазеревской, посвятившей себя обездоленным и несчастным людям… Известный дореволюционный литературовед В. А. Келгуяла, по учебникам которого гимназисты, студенты и курсистки вникала в нашу литературную старину, писал: «Почему муромо-рязанское творчество обнаруживало особый интерес к женщине, остается неизвестным». Н. К. Гудзий, насколько я помню его книги, лекции и семинары, такого вопроса вообще не ставил, хотя ответ на него, мне кажется, очевиден.

Великий Саади: «После вторжения монголов мир пришел в беспорядок, как волосы эфиопа. Люди стали подобны волкам». Русская литература, всегда выражавшая нравственные народные идеалы, откликнулась на невиданное бесчеловечие и разоренье родной земли произведениями высокого гуманистического смысла. Муромо-рязанцы, испытавшие первый, самый страшный удар орды, создали галерею прекрасных женских образов, олицетворявших великие человеческие идеалы – любовь, верность, братство, сострадание, поведали о взаимопомощи и бесстрашии, об уме, гордости и самообладании русских людей; это было бесценным духовным оружием наших предков, попавших под иго завоевателей…

Нет, надо читать нашу средневековую литературу, включая летописи, их своды и переложения; в них столько воистину бессмертных, художественно совершенных страниц, столько возвышенных, хватающих за душу строк, столько непреходящего, такого, что нам нужно сегодня!

Субудай, в сущности, ничем не рисковал, напав поздней осенью 1237 года на северо-восточную Русь. Он понимал – лишь объединенные силы всех русских земель смогут не только противостоять воинству, но и уничтожить его, однако точно знал, что не встретит их, а разгромит княжества поодиночке. И дело было не только в феодальной раздробленности тогдашней Руси или же соперничестве, местничестве, политическом эгоизме русских князей, что издавна принято за главную причину побед орды. Это верно, что Михаил черниговский в той конкретной военно-стратегической ситуации не помог своими войсками Юрию рязанскому, но мог ли он это сделать, если бы даже очень захотел?

Вспомним, что великий князь рязанский Юрий Ингоревич, узнав о появлении на русских рубежах орды, послал гонца в Чернигов. Летописи и народная память не сохранили имя этого посланца, который, в полной мере осознавая смертельную опасность, грянувшую над Русью, загнал, наверное, не одну лошадь. Прошу представить тысячу, если считать взгорки да петлястую кривизну, средневековых, не спрямленных верст по осенней распутице, под дождем и снегом, сквозь густо облесенные долы, переправы через глубокие реки, броды, ночевки у костра». С какой скоростью гонец мог передвигаться? Для сравнения приведу сведения об одном рекордном конном переходе нового времени. В 1935 году группа спортсменов-конников прошла на чистокровных ахалтекинских скакунах из Ашхабада в Москву. Причем двигалась она в лучшее время года, поровну и посуху, налегке и с хорошим отдыхом после каждого дневного броска… В первые три дня спортсмены делали по сто двадцать километров за сутки, а последующие – в среднем менее пятидесяти, преодолев путь в четыре тысячи триста километров за восемьдесят четыре дня. Еще раз представьте себе, дорогой читатель, условия перехода рязанского гонца в ноябре – декабре 1237 года. Если он делал в день даже по сорок с лишним километров, то и в этом случае должен был добираться до Чернигова не менее трех недель.

И вот вообразим этого гонца в богатой, многолюдной, колокольной столице Северской земли, где, согласно различным источникам, находился в это время рязанский воевода Евпатий Коловрат. Если моему любознательному читателю хочется узнать, что там произошло, я могу на несколько минут свести его с самим Евпатием Коловратом. Эту воображаемую беседу лучше провести у лесного костра, когда воевода возвращался из Чернигова…

Морозная лунная полночь, снег на деревах синеет под синими звездами, кони вокруг жуют в торбах овес, воины кашляют у костров, ворочаются от холода, подступившего из лесу, что-то бессвязное бормочут сквозь тяжелый сон. Их всего триста человек с ним, отборных дружинников князя черниговского Михаила Всеволодовича…

Евпатий Коловрат бдит у тлеющего костра на конском потнике, грудью широк, лицом темен, плечами грузен, очами беспокоен и блескуч, будто жжет его изнутри огонь. Спросим его для начала разговора:

– Труден был нынешний переход?

Евпатий Коловрат. Еще как труден-то, не приведи господь. Лихо над Русью… Снеги пали глубокие, коням тяжко. Видишь, при нас щиты, мечи, колья, кольчуги, шлемы – без сего зачем идти? Овес, мясное и рыбное копченье, хлеб и мед – без сего не дойти… Лихо, лихо над Русью грянуло! Тропы уже перемело, а реки не встали. Забереги-то прихватило, но стрежень струит живой. Спешим, а день-то короток… Кони обезножели частью, и мы их забили.

Любознательный Читатель. Ноги поломали в колдобинах под снегом или на поторчины напоролись?

– Не так. В реке на броду. Знать, это козляне от поля брод оборонили, а в Чернигов о сем не успели донесть.

– Как можно пустынный речной брод оборонить?

– Кованые железки с четырьмя шипами рассыпали по броду. И как она ни упади на дно – шип вверх смотрит… «Чеснок» называется. Степняки часто рады, если сменного коня теряют – свежатина, а русские поганое не едят. Коней забили, чтоб не мучились, обошли броды глубью да вплавь по стрежню, а забережный лед рубили мечами, вымокли до нитки, едва обсушились у огней; вон, слышь, кашляют витязи…

– Они пошли с вами по доброй воле?

– Подал я голос на черниговской площади: «Лихо над Русью, татары пришли, кто рязанцам поможет?» Дружина княжеская вся ко мне с криком подвинулась. Этих триста северских воев я сам выбрал.

– А почему только триста?

– Ежели больше – обоз нужен в такое время, а мы спешим налегке.

– Михаил Всеволодович Черниговский, выходит, не предал Рязанскую землю?

– Нет. Он, известно, рассуждателен больно, только предавать рязанцев он не предавал. Мы ночь рядили с его боярами и воеводами. Полную рать быстро скликать нельзя.

– Почему?

– Татарин знал, какое время выбрать. До залесного Дебрянска по нынешней дороге четыре-пять дней верховой езды да обратно столько же… Степные богатые города и веси ближе, но поля убраны, свадьбы сыграны, в погребах меды бродят, дожидаясь всех, кто мог бы мечи в руках держать.

– Где же они?

– По лесным раменам вот этакими лунными ночами лес валят, дома рубят к весеннему сплаву в Киевскую и Переяславскую земли, а больше всего народу в далеких лесах, на ловах – мясо турье морозят, вепрей бьют, соболя и белку в силки имают – душной товар по всем концам света в цене. Богатые-то ловы в лесах под Гомием и Дебрянском, куда с первым санным путем ушли северяне и должны вернуться только к рождеству Христову. И если б все были на месте, то и тогда нужно время, чтоб боевых и обозных коней снарядить, сбрую подновить, оружие подготовить, собраться всем в Чернигове да выступить через леса к Рязани с кормом для коней и съестным припасом для воинов. Санный путь тяжел, северская обозная рать втрое б отставала от верховой и совсем не могла бы переправляться через реки, пока льды не встанут… И ночевать у костров зимой не мед, заболеют люди горлом, головой, грудью – какие будут воины? Посекут их татары, как ту капусту… Лихо над Русью!.. И рассыпалась она по горошине! И каждая горошина в свою ямку запала да лежит-набухает. Наша Муромо-Рязанская земля отвалилась от Северской еще при Мономахе и сама поделилась на пять, потом на тринадцать уделов. А сколько ныне князей в Северской земле, и не скажу – козельские, трубчевские, сновские, рыльские, лопаснинские, курские, вщижские, новгород-северские, путивльские, стародубские, дебрянские, корачевские… И каждый под себя норовит соседскую землю подгресть, чтоб дружину поболе соседской содержать. Правду говорил Игорь Святославич черниговский, святую правду… И татар не угадаешь. Где они сейчас со всей своей силой? Не в Рязани ли уже? Их соглядатаи далеко впереди войска скачут. А может, обходя» снежной степью и готовятся ударить по северским городам, по Чернигову иль самому Киеву!

– А воевода куда спешит столь безрассудно? Не разумней ли с этими богатырями засесть в каком-нибудь городе да задержать войско орды, побить, сколько можно, татар со стен?

– Где мой князь, там и я буду. Иного ни Бог, ни русская земля не простят мне…

Рязань пала 21 декабря, в пересчете на новый стиль 28 декабря 1237 года – для XIII века эта календарная разница составляла семь суток. Первый русский партизан Евпатий Коловрат торопил двою дружину «скорей скорого».

 
И приехал в землю Рязанскую,
И увидел ее опустевшую,
Города разоренными,
Людей пребитыми.
 

Ему удалось собрать отряд народных мстителей общим числом в тысячу семьсот человек, во главе которого он кинулся по кровавому следу орды. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Евпатий Коловрат догнал войско грабителей лишь на Владимирской земле примерно в конце января 1238 года.

Любознательный Читатель. Откуда эта дата?

– Вспомним, что 3 февраля орда подступила к Владимиру, через пять дней пошла на приступ, а между тем пал Суздаль – эти крупные события никак не отражены в богатой подробностями повести о нашествии врага, и Субудай перед штурмом главных городов Владимирской земли едва ли оставил бы в тылу, вблизи Суздаля, столь сильную и мобильную дружину противника, как будто воистину восставшую из мертвых.