Текст книги "Иван Федорович (сборник)"

Горгаз

Посвящается прадеду моего друга Буслаева

Быть аспирантом в двадцать четыре года, я вам скажу, весьма неплохо. Если еще вдобавок твой научный руководитель поручает тебе принимать зачеты у студентов, особенно у студенток.

Зачеты зачетами, конечно, но иногда возникает острая необходимость в дополнительных консультациях по зачетным темам. И в этом случае дружба с Эдиком – аспирантом с соседней кафедры – была очень кстати.

У Эдика была однокомнатная квартирка со всеми удобствами, доставшаяся ему по наследству от ныне уже покойной бабушки.

Иногда, пребывая в хорошем расположении духа и при соответствующем материальном поддержании этого хорошего рас положения, Эдик сдавал эту квартирку по часам нам, его приятелям.

Я, подрабатывая и экономя, иногда повышал настроение Эдика своими скромными материальными взносами.

Было одно неудобство: квартира Эдика находилась; недалеко от квартиры моих родителей. Но при соблюдении элементарных правил конспирации и это неудобство легко обходилось стороной и в прямом, и в переносном смысле.

Вот и в тот раз, выкупив у Эдика на два часа ключ от квартиры, я мчался к заветной цели.

Только свидание у меня на этот раз было не совсем обычным: во-первых, среди бела дня; во-вторых, с секретаршей нашего ректора; а в-третьих, я был в нее немного влюблен.

Старше нас, аспирантов, она была не намного, лет на десять, но мы (не только аспиранты, но и профессура) за серьезность звали ее по имени и отчеству Зоей Васильевной.

Как? Каким чудом мне удалось ее уговорить? Сам не понимаю. Темны, ох, темны и зачастую непонятны души зрелых красавиц.

Купив бутылку армянского коньяка, развесных шоколадных конфет и банку сока, я примчался на место.

Открыл дверь Эдикиной квартиры.

Засервировал стол.

И с дрожью в коленках стал ждать звонка в дверь.

Но, не выдержав, подошел к двери и прислушался, не идет ли. У Зои Васильевны времени было мало, она должна была придти на это необычное свидание в обеденный перерыв.

«По времени обед уже начался. Минут десять на дорогу», – прикидывал я.

В подъезде было шумно, в соседские двери кто-то то и дело звонил и с громкими криками «горгаз» требовал открытия дверей. Кто-то из жителей открывал, кто-то нет.

Постепенно этот шумный «горгаз» приближался к двери, за которой стоял робкий и влюбленный я. И по мере его приближения я все дальше и дальше отходил в глубь комнаты, шепча про себя: «Чур-чур, пронеси».

Но громкий бух-бух и требовательный крик заставили меня вздрогнуть и сжаться в комок.

Потом еще звонок: «Длинь-длинь!»

Потом еще стук. Глухой и настойчивый.

– Горгаз! Откройте, я знаю, что в квартире кто-то есть.

«Откуда?» – удивился я про себя, но, напугавшись шума на площадке, подскочил к двери и зашептал:

– Вы понимаете, я не хозяин. Я зашел случайно.

– А я – Горгаз. Мне надо проверить газовую колонку в этой квартире. Поэтому мне все равно – случайно или не случайно – я не уйду, пока не проверю колонку. А вдруг она неисправна и взорвется? Мне что, из-за вас в тюрьму садиться?

– Садиться, конечно, не надо, но я вам не открою.

– Не откроете? А я сейчас вызову милицию. Может, вы никакой не знакомый, а просто жулик.

– Я – жулик? – от возмущения я чуть не задохнулся. – Ну тогда тем более не открою.

– Ах, не откроешь?

И тут же раздался такой грохот в дверь, что, наверное, все соседи повыскакивали из своих квартир.

Не мне вам говорить, что огласка была, конечно же, не в моих интересах.

«Что делать? – лихорадочно соображал я. – Вот-вот придет Зоя Васильевна, и этот сумасшедший «горгаз» своим шумом вспугнет ее. Лучше впущу. Может, быстренько проверит – и все. Или три рубля дам».

И я открыл дверь.

За дверью стояла мощная женщина выше меня на целую голову, лет тридцати, в черном комбинезоне, синем берете и с чемоданчиком в руке. Она иронически глянула на меня, на мой трояк, зажатый в вспотев шей руке, и, легко отодвинув мое тощее тело в сторону, прошла на кухню.

Я прикрыл входную дверь и последовал за ней.

Она, не обращая на меня внимания, запалила газовую колонку и, покрутив туда – сюда ручки регулировки, поцокала языком:

– Да, тяжелый случай. Надо радиатор менять.

– Как менять? Зачем менять?

– Взорваться можете.

– Да я и включать не буду. Мне колонка не нужна.

– Будете, не будете – я не знаю. А если взорветесь, меня посадят. Вы же за меня сидеть в тюрьме не будете? – И она вопросительно посмотрела на меня.

– Не буду.

– Вот видите. Значит, буду менять.

– Когда?

– Сейчас.

– Так зачем сейчас? Замените потом.

– Не имею права. По инструкции при обнаружении неисправности я обязана поменять немедленно.

И она открыла чемодан, достала из него огромный гаечный ключ и начала откручивать что-то там у колонки.

Я закричал и от отчаяния повис на ее руке.

Она отпихнула меня, как хворостину, и, когда я вывалился из кухни, закрыла дверь и начала выламывать радиатор из газовой колонки.

В это время в дверь позвонили.

Я подскочил как ужаленный к двери.

– Кто? – машинально спросил я и, догадываясь, быстро открыл дверь.

Зоя Васильевна тут же прошмыгнула в квартиру со словами:

– А вы еще, проказник, спрашиваете?! Может, ждете еще кого-то?

– Ну что вы, Зоя Васильевна, я не могу никого ждать, кроме вас. Вы же самая прекрасная женщина в мире. Или нет, даже во Вселенной. Или нет… – понес я нервную ахинею.

– Ах-ах, – сказала Зоя Васильевна и хотела снять шляпку, но сильный грохот, а затем и громкие ругательства, раздавшиеся из кухни, резко сменили ее намерения.

– Кто там? – испуганно спросила она.

– Горгаз пришел, – честно ответил я.

– Зачем? – тут же спросила Зоя Васильевна.

– Газовую колонку чинить. Но я не виноват! Я не знал! – залепетал я.

– Вы так считаете? – уточнила Зоя Васильевна и, поправив так и не снятую шляпку, проскользнула опять мимо меня, только уже в обратную сторону – из квартиры, бросив на ходу: «Хулиган».

Входная дверь с шумом захлопнулась.

– А-а-а! – закричал я и, высоко подняв кулаки, ворвался на кухню.

Там женщина в комбинезоне и надвинутом на глаза берете уже поставила снятый газовый радиатор на стол и, покачивая в одной руке газовым ключом огромных размеров, периодически похлопывала им по грязной ладони другой своей руки.

– Ну, что тебе? – остановил мой полет ее вопрос. – Хочешь помочь, что ли?

Я стоял перед ней с высоко поднятыми руками в узких брюках, желтых носках и оранжевом галстуке. Тощий и бледный, как смерть.

– На, помоги, – и она дала мне в руки какой-то шланг. – Иди, промой его в ванной.

Я окинул взглядом эту огромную женщину и, загрустив, побрел выполнять задание. Открыл воду и присел на край ванны, презрительно бросив шланг на самое ее дно.

Закурил.

«Что теперь делать? Зоя Васильевна мне этого не простит ни как женщина, ни как секретарь ректора института. Вляпался так вляпался… Вряд ли теперь мне когда-нибудь удастся уговорить на свидание такую шикарную женщину. Да и проблемы, наверное, с аспирантурой начнутся».

Так рассуждал я, глядя с тоской на грязный шланг, брошенный мною на дно ванны.

Из задумчивости меня вывел громкий голос:

– Ты что там, уснул? Давай шланг!

Я подал.

– Так ты что, его не вымыл? Эх, горе ни шланга помыть, ни бабу уговорить ты не можешь.

Я вспылил:

– Какое вам до этого дело? Может, это моя родственница приходила?

– Ага, мама.

– Знаете что, – устало ответил я, – вы давайте доделывайте свое черное дело да уходите. – И, оглядев ее, добавил: – Можете даже ванну принять.

Я вышел в зал, открыл приготовленную для Зои Васильевны бутылку армянского коньяка, налил целый стакан и выпил. Сел на диван и, жуя конфету, стал рассуждать! «Что, плохо? Да, плохо. Но, наверное, на Зое Васильевне свет клином не сошелся. Да она тоже штучка, сразу раз и убежала. И от кого? От меня!» Коньяк, очевидно, уже плотно дошел до моего серого вещества. Я, встав, оглядел себя в зеркало и подумал: «Красавец. Правда, немного суховат. Зато жилист».

Пока я так красовался на себя в зеркало, в ванной комнате зашумел душ.

Я, забыв о своих огорчениях, сначала даже удивился: кто это там моется? Но вовремя вспомнил – да это же в ванной мой «Горгаз». Умора. Она поняла буквально мое предложение сполоснуться.

И тут меня прострелила новая дьявольская мысль: «А что если мне сделать рокировку: поменять Зою Васильевну на это газовое чудо. Ну и пусть, что повыше и пошире, зато, наверное, помоложе».

И я, подойдя к двери ванной, постучал костяшками пальцев в дверь.

– Красавица, глинтвейн остынет.

Душ затих.

Из-за двери выглянуло симпатичное личико с ямочками на щеках.

– Что остынет?

Я оторопел: откуда эта красавица? Неужели то чудо в берете с чемоданом?

– Глинтвейн… – повторил я оторопело.

– А что это такое? – спросила женщина, выходя из ванной комнаты в халате и вытирая шикарные ярко-рыжие волосы махровым полотенцем.

Я был так ошарашен, что не стал ничего и говорить о предстоящих возмущениях Эдика по поводу эксплуатации его банных принадлежностей.

– Глинтвейн – это вино, только горячее.

– Я не люблю горячее вино, – сказала рыжеволосая женщина и, взяв в руки бутылку армянского коньяка, повертела его из стороны в сторону. – Это же коньяк, а не вино. Я пила такой, – и задумчиво добавила: – Правда, очень давно.

– Так, давай выпьем еще раз, – живо предложил я.

Она посмотрела на Меня долгим взглядом и, поставив бутылку на стол, сказала:

– Давай.

Я разлил, сказал короткий спитч о Золушке, и мы выпили.

А «Золушку» звали Лизой.

– Какое приятное имя, – сказал я и предложил выпить на брудершафт.

Она согласилась.

Мы встали. Оказалось, что я ей всего по подбородок, поэтому переплетать руки было не совсем удобно. Зато после того как я приобнял ее тело для поцелуя, оно – это тело – оказалось очень податливым, хотя и весьма упругим.

Наш фуршетный поцелуй затянулся, и мы незаметно для себя оказались в горизонтальном положении на диване.

Такого большого и такого шикарного женского тела я еще не видел в своей юной жизни.

Поцелуи ее были страстны, объятия мощны и долги.

Я, исполняя обязанности соблазнителя все время боролся за свою жизнь, боясь быть задушенным моей гигантской Золушкой.

После того как она расслабилась, я еще хотел немного поползать по ней, как таракан по булке, но вдруг неожиданно почувствовал недомогание (может, от крепких объятий, может, от страстных поцелуев, а может, от выпитого коньяка). Я быстро сполз с Лизы и побежал, вихляя задом, в ванную.

Там меня вырвало.

«Нет, все же это не от коньяка, – решил я. – Скорее всего от перенапряжения. Все же удовлетворить женщину с такими объемами было не так-то просто. Но судя по тому, как безвольно и расслабленно лежала на диване Лиза, задачу честного соблазнителя я выполнил». Рассуждал я так, стоя на коленях и свесившись головой глубоко в унитаз. Сил не было даже подняться на ноги.

Вдруг кто-то погладил меня по голове.

– Бедненький. Тебе плохо?

– У-у-у-у… – промычал я.

Лиза обтерла мое бледное личико полотенцем и, подняв на руки, отнесла меня на диван.

Там она меня укрыла теплым одеялом! напоила чаем. Затем переоделась в свой рабочий комбинезон и, спрятав свои шикарные солнечные волосы под берет, ушла.

Правда, предварительно она поцеловала меня в лобик и выпила на дорожку еще одну рюмку коньяка.

Я, пролежав еще где-то час, вылез из-под теплого одеяла уже совсем бодрым.

Горечь потери Зои Васильевны сменилась радостью от неожиданного свидания с Лизой из Горгаза. Я даже закружил от радости и легкости по комнате.

Убрав все со стола, я помчался в институт поделиться своей победой с приятелями.

Поделился.

И даже пообещал друзьям познакомить их с этой прекрасной женщиной.

Но…

Но прошел день, другой, и я забыл про Лизу.

И, может быть, никогда бы и не вспомнил, если бы не случай. Опять случай, который произошел со мной ровно через двадцать лет.

Не буду рассказывать, что я пережил за это время, так как думаю, моя никчемная жизнь вряд ли кому интересна.

Единственное, что может быть важно к моменту нашей второй встречи с Лизой из Горгаза, это то, что я так и не женился, детей у меня не было, высот особых в науке я не достиг, хотя когда-то вроде бы подавал надежды.

Одно время много пил, потом бросил, заработав предциррозное состояние печени и камни в почках. Похоронил маму и, помыкавшись по городам и весям, въехал жить в родительскую квартиру, устроившись рядом в школе преподавать математику в классах среднего звена.

И вот сижу я очередной раз на больничном дома, мучаясь извечным гамлетовским выбором – что принимать: лекарства или пол-литра, как в дверь, в которую никто, кроме меня, не входил уже где-то полгода, позвонили.

Я удивленно подошел к двери в своем старом банном засаленном халате и из чистого любопытства спросил:

– Что за идиот пришел ко мне в среду в полдень?

Но даже когда услышал за дверью гром кий голос: «Горгаз», сердце мое еще не дрогнуло. И даже когда дверь открывал, руки не задрожали. А вот когда увидел что это за «Горгаз», в горле у меня пересохло и руки задрожали.

Это была она, Лиза. Все такая же высокая, в комбинезоне, берете и, как мне показалось, все с тем же чемоданчиком в руке.

Лиза, взглянув в мою сторону, так же оттеснила меня своим мощным плечом, как и двадцать лет назад, и, проговорив о том, что это проверка газовой колонки, прошла на кухню.

Я не сказал ни слова. Прошел за ней, остановился в дверях, облокотясь на косяк двери.

Лиза…

Она покрутила рычажки, зажгла, потом потушила фитиль и, повернувшись ко мне, сказала:

– Порядок. Давайте, гражданин, газовую книжку, штампик поставлю.

Я нашел книжку и подал ей. Она поставила штампик и пошла к выходу. И когда уже взялась за ручку двери, я невольно позвал:

– Лиза.

Ее как током прострелили. Она резко обернулась.

– Откуда вы знаете мое имя?

Я молчал. Она смотрела на меня и тоже молчала.

– Ну так что? Так и будем молчать?

Я ничего не ответил.

– Тогда я пойду, молчун.

И она, хлопнув дверью, ушла.

«Странно, – рассуждал я после того, как решил гамлетовский вопрос в пользу пол-литра. – Отчего я ее узнал, а она меня нет? Неужели у нее было столько мужчин, что она их всех и не помнит? Неужели больше, чем у меня женщин? Но я же ее запомнил? А может, это из-за внешности? Она-то вон почти не изменилась, а я, очевидно, изменился», – и посмотрел в зеркало. Там стоял обрюзгший, небритый, с мешками под глазами, лысый и толстый до безобразия мужик.

«Где мои семнадцать лет?» – вздохнул я и опять налил себе в стакан водки.

Только я его поднял, звонок.

– Да что это такое? Сегодня прямо день посещений.

Уже не спрашивая я распахнул дверь. За дверью стояла она, Лиза.

– Вы что-то забыли?

– Да, забыла спросить как тебя зовут.

– Зачем? – удивился я.

– Чтобы у моего сына было отчество его отца.

Алекс

Мужчине всегда чего-то не хватает.

Мужчина всегда в Поиске.

Таким уж его сотворил Бог.

Женщина же бывает в Поиске только в том случае когда не устроена ее личная жизнь. Если у нее нет семьи, детей, свободных денег, уютного дома.

Словом того, что она должна оберегать, о чем призвана заботиться. Если же у нее все это есть, она спокойна.

Такой уж ее Бог сотворил.

А у Альбины Константиновны – сорокашестилетней женщины, заведующей кафедрой архитектуры, доцента и соавтора целого ряда научных книг и статей, все было в порядке. Был дом, то есть прекрасная квартира в центре города.

Был муж, профессор того же института.

И двое детей. И машина. И дача.

И вдруг – откуда-то – непонятное волнение.

Неудобство в душе.

С чего бы это?

Казалось бы, жизнь вокруг сложилась. Казалось бы, мир вокруг спокоен и упорядочен.

Но с нею что-то стало твориться.

В эти самые последние осенние дни, когда зима еще не установилась, но с углов тянуло вполне зимним холодком.

Деревья пока еще не застыли, но уже оголились, почернели. Певчие птицы еще посвистывали, но преобладало уже воронье карканье.

И Альбина Константиновна внешне была, вроде все та же. Вот только губы… Губы стали тоньше.

И голубые глаза сделались синими.

И мочки ушей побледнели. Даже костяшки пальцев натянули тонкую кожу до посиневшей белизны.

Да еще пульсировала в бешеном ритме голубая жилка на шее.

Все это было едва заметно, но все-таки было.

Она сидела в своем кабинете и уже в десятый, наверное, раз набирала на своем сотовом один и тот же номер, никак не решаясь нажать кнопку вызова.

Сбрасывала и снова набирала.

Сбрасывала и набирала.

Шальная муха с лету ударилась в стекло, и оглушенная ударом, кувыркнулась на подоконник.

Альбина Константиновна вздрогнула и подошла к окну, посмотрела на муху, на телефон в своей руке и решительно нажала на кнопку вызова.

Через три гудка, мужской голос ответил:

– Алло?

Альбина Константиновна вспыхнула и, борясь с волнением, сказала:

– Здравствуйте, Иван Федорович. Вас беспокоит Альбина Константиновна. Вы меня не знаете, но меня знает ваша сестра. Я попросила ее, узнать у вас, можно ли мне вам позвонить, и она мне сказала, что переговорила с вами… и вы сказали, что можно. Вот я вам и звоню.

– Да-да, я вас слушаю.

– Иван Федорович, я хотела бы с вами увидеться. Но так, чтобы рядом не было ваших водителей, охранников и помощников.

Все это Альбина Константиновна выпалила на одном дыхании и замерла, ожидая ответа.

В трубке молчали. Прошла секунда, вторая…

Альбина Константиновна побледнела, во рту пересохло, и в тот момент, когда она была близка к обмороку, трубка заговорила:

– Извините, что молчу. Просто соображаю, как бы это сделать.

Альбина Константиновна судорожно вздохнула и машинально ответила:

– Да-да, я понимаю.

– Ну-у… я более или менее свободен в воскресенье. Вас это устроит?

– Устроит, – поспешно ответила Альбина Константиновна, хотя на выходные собиралась с семьей на дачу.

– Тогда давайте часов в двенадцать. Я сам буду за рулем.

Заберу вас, и поедем пить чай. Куда за вами подъехать?

– К центральному входу парка Пушкина.

– Хорошо.

– А как вы меня узнаете?

– Да уж узнаю как-нибудь. До свидания.

– Да-да, конечно, – ответила Альбина Константиновна и медленно опустилась на стул, даже не заметив, что не попрощалась и не отключила телефон.

До воскресенья оставалось пять дней.

В воскресенье, в двенадцать часов Иван Федорович подъехал на джипе, к условленному месту.

День выдался солнечный. Подувал легкий прохладный ветерок. Людей и машин было мало. Иван Федорович смотрел на проходящих женщин, пытаясь угадать в одной из них Альбину Константиновну. И думал, что это Альбине Константиновне от него надо.

Интрижка? Вряд ли. В этом возрасте не до интрижек. Романтика уже перегорела.

Секс? Еще смешнее. Возраст, опять же, не тот.

Помощь детям или мужу? Но об этом можно попросить и в кабинете. Скорее всего, последует предложение, связанное с какой-то спекуляцией или кадровыми изменениями в их институте.

Размышляя так, он смотрел на женщину, что стояла на той стороне улицы.

Она держала в руке какие-то бумаги и оглядывалась по сторонам. «Наверное, она», – подумал Иван Федорович и несколько огорчился.

Дама была явно не в его вкусе.

И хотя свидание, предполагалось чисто деловое, все же приятнее было бы общаться с женщиной своего вкуса.

Но раз уж пообещал, ничего не поделаешь. Он уже хотел открыть окно и окликнуть ее, но в последний момент, заметил, что у его машины стоит еще одна женщина и смотрит на него.

Иван Федорович нажал на кнопку, опуская стекло.

– Нет, та женщина не Альбина Константиновна, Альбина Константиновна – это я. И женщина, у машины, протянула руку.

Иван Федорович смутился, – говорил, что узнает, а вот не узнал, – но руку пожал и, открыв дверку, пригласил:

– Прошу.

Женщина села в машину.

– А Иван Федорович – это я, – представился он, оглядывая женщину.

Настроение улучшилось – эта женщина была в его вкусе.

– Да, проглядел, – сказал с улыбкой Иван Федорович.

– Бывает, – ответила Альбина Константиновна.

– Ну что, Поехали? – предложил Иван Федорович.

– Поехали, – ответила Альбина Константиновна.

В ресторане на набережной было пусто. Они сели в отдельную кабинку. Иван Федорович сделал заказ.

Они практически не разговаривали.

Она все прятала глаза, а он молчал, потому что изподтишка оглядывал ее. Женщина была красивая, ухоженная, статная. Он даже пожалел, что настроился на деловое свидание. Она же молчала потому, что любые разговоры о чем-то постороннем, помимо того, что она хотела рассказать и предложить Ивану Федоровичу, были бы пустыми и неинтересными. Она слишком долго ждала этой встречи. Слишком тщательно к ней готовилась.

В последнее время, все для нее было «слишком», и о пустяках говорить не хотелось.

Принесли и разлили вино, подали легкую закуску.

Чокнулись, и она выпила свой бокал до дна, Иван Федорович только пригубил.

Альбина Константиновна молчала. Только прикусывала губы и мяла салфетку. Ивану Федоровичу было видно, что эта красивая зрелая женщина изрядно волнуется и никак не решится начать разговор.

И Иван Федорович тоже молчал, но уже из спортивного, так сказать, интереса.

Он мог бы, конечно, и час молчать и другой; еще не такие «молчалки» в его жизни бывали, но видя, как красивая женщина мешкает и мучается, неспешно без нажима он стал расспрашивать Альбину Константиновну о ней самой.

Где крестилась, где родилась, кем были родители, где училась и далее в том же духе.

После третьего бокала Альбины Константиновны, Иван Федорович уже все знал о ее детстве и родителях.

Она была единственным ребенком в семье, безумно любила своего отца. И отец любил ее, хотя ждал мальчика, а вот получилась девочка.

Но мечтать о сыне он не перестал.

Поскольку мама Альбины Константиновны категорически возражала против второго ребенка, отец, сократив имя и отчество маленькой Альбины Константиновны, звал ее мужским именем «Алекс» и учил боксу, альпинизму и футболу, приговаривая: «Молодец, Алекс! Сильнее, Алекс! Быстрее, Алекс».

– А вообще-то… – Она вдруг остановилась, будто споткнулась обо что-то и, четко разделяя слова, закончила:

– Впрочем, все это ерунда, Иван Федорович. А проблема моя в том, что я вот уже двадцать пять лет влюблена в вас.

И замолчала, глядя прямо Ивану Федоровичу в глаза.

Он, слава богу, в этот миг не ел и не пил, а то бы точно подавился. Нельзя сказать, чтобы в него не влюблялись. Когда был Ваней, влюблялись частенько, когда стал Иваном – пореже. И уже совсем редко, когда стал Иваном Федоровичем.

Но в последние годы, когда он зваться «уважаемым Иваном Федоровичем», ни от кого признаний в любви не слышал.

Альбина же Константиновна, видя на лице Ивана Федоровича, явное недоумение, быстро заговорила:

– Одну минуту… Я сейчас все вам объясню. Вернее, покажу.

Она взяла с соседнего кресла свою сумочку и достала из нее фотоальбом.

Иван Федорович всегда удивлялся, как в простой дамской сумочке может уместиться такое количество предметов разногабаритных размеров и невероятных назначений. Вот и сейчас, когда Альбина Константиновна извлекла из сумки фотоальбом, Иван Федорович не мог не удивиться, как он там незаметно умещался. Достав альбом, Альбина Константиновна положила его к себе на колени.

Что она с ним делала, Ивану Федоровичу не было видно, достала три фотографии и показала их Ивану Федоровичу.

На всех трех был он – Иван Федорович.

Но в разном возрасте и в разной одежде, в разной обстановке.

– Узнаете?

– Да. Это я, – заявил Иван Федорович.

– Нет. Вы только на одном фото.

Присмотритесь внимательно.

Ивана Федоровича столько раз фотографировали, что он давно не удивлялся, когда его фото всплывали, что называется, то тут, то там.

Здесь он был сфотографирован в пиджаке, свитере и куртке.

На первый взгляд, везде он, и только присмотревшись внимательнее, Иван Федорович обнаружил, что на двух фотографиях – другие люди, хотя и очень похожие на него.

– Да, – сказал он, отобрав две фотографии, – вот на этих не я. А кто эти люди?

– Это, – Альбина Константиновна взяла в руки фото, где был мужчина в свитере, – мой отец.

А вот это, в пиджаке и галстуке – мой муж.

– И?.. – спросил Иван Федорович, мало чего понимая.

– Иван Федорович… – Альбина Константиновна сложила ладони домиком. – Я вас очень прошу, выслушайте меня до конца. Понимаю, что все это вам кажется странным.

Но я попробую все объяснить. Ладно?

– Ладно, – ответил заинтригованный всей этой ситуацией Иван Федорович.

– Итак, – начала Альбина Константиновна, – когда умер мой отец, я была не замужем.

Я еще никогда не любила ни одного мужчину, даже в школе мальчиками не интересовалась.

Отец был для меня всем. Олицетворял мужскую красоту и силу. Я крепко любила отца и искренне думала, что никого другого полюбить не смогу и на всю жизнь останусь старой девой.

Глаза у Альбины Константиновны горели, губы пересохли, пальцы дрожали.

Говоря, она смотрела на Ивана Федоровича, но, в тоже время, как бы мимо.

– Так вот, когда мне исполнилось двадцать, отец умер. Рак… Мне тогда было тяжело. И тут я увидела по телевизору вас. Сначала я даже не поверила, что это вы… подумала, что это мой отец. Так сильно вы были похожи на него.

Но потом конечно, разобралась. Я стала смотреть передачи о вас, покупать газеты, журналы, где о вас писали, бывала на ваших творческих встречах, но подойти не решалась.

Словом, я вас полюбила… полюбила так, как своего отца. – Альбина Константиновна прервалась и попросила налить ей вина. Иван Федорович налил, и она выпила.

– Но нет, наверное, не так, как отца. Сильнее. Но где тогда были вы – известный, знаменитый, и где была я простая студентка. Но я все думала о вас.

Тут она подала альбом Ивану Федоровичу.

Он взял, стал листать. В нем была вся его жизнь.

Он листал, она говорила:

– Потом, уже много позже, я пыталась познакомиться с вами. Но вокруг вас всегда была охрана.

Ваши помощники и секретари не подпускали меня к вам, потому что я не могла внятно объяснить, что от вас мне надо. И я поняла, что вы меня никогда не увидите. Мы не встретимся. Отец умер, а вы недосягаемы. Это судьба, решила я и успокоилась.

По крайней мере, до той поры, пока у нас в институте не появился аспирант, как две капли воды, похожий на вас в молодости. Я вышла за него замуж. Я думала, что жизнь с человеком, так похожим на вас, успокоит меня.

Сделает мою жизнь такой же, как у всех нормальных людей. И поначалу мне казалось, будто я счастлива.

Но нет… он – далеко не вы. И все эти годы я любила не его, а вас. Конечно, можно было бы и стерпеть.

Но тут судьба сделала мне подарок. Этим летом к нам в институт пришла работать ваша двоюродная сестра.

И я поняла: это знак свыше. Я с нею сдружилась, узнала ваш телефон и спросила можно ли вам позвонить. Вы разрешили.

Но я позвонить долго не решалась.

Так прошло лето, потом почти вся осень…

Вот-вот зима наступит. Время идет и идет. И я вдруг поняла, Иван Федорович, что и у меня в жизни лето уже миновало и осень скоро сменится зимой.

Ведь и для вас, Иван Федорович, время уходит.

Мне за сорок, вам уже под семьдесят.

И я поняла, что скоро будет поздно вам звонить.

Мне стало страшно. Прожить жизнь и не испытать, хотя бы самой малой дольки собственного счастья! Поверьте, Иван Федорович, это совершенно невыносимо. Время уходит и для вас, и для меня, а я хочу быть вашей, хоть на час, а вашей, а вы – моим.

Женщина замолчала и смело, открыто посмотрела в глаза Ивану Федоровичу.

Ивану Федоровичу сделалось неловко.

Такие предложения для него были отнюдь не внове.

Раньше, правда они бывали чаще, с годами реже, а в последнее годы – совсем уж редко. Но все-таки бывали. Но Иван Федорович, как правило, под разными предлогами, отказывал малознакомым женщинам в таких свиданиях – годы, что ни говори, брали свое.

Но то, что и как говорила эта женщина, было настолько чистым, естественным и искренним, что он никак не мог отказать.

Иван Федорович расплатился, и они поехали.

Уже в постели, когда он откинулся на спину и расслабился, а она, отвернувшись от него, затихла. Он попытался найти объяснение тому, что произошло. И не мог. Стал копаться в своих мыслях, в ощущениях и уже хотел порассуждать о чем-то там высоком и вечном, как вдруг почувствовал, что спина Альбины Константиновны вздрагивает. Иван Федорович взял за плечо Альбину Константиновну и повернул к себе.

Да, она плакала.

Он растерялся.

– Что-то не так?

– Нет, все так, а плачу я от счастья.

Он погладил ее по голове. А она, приняв эту ласку, уткнулась лицом ему в грудь и зарыдала в голос по-бабьи.

Тут он всерьез испугался и попытался ее успокоить.

– Нет-нет. Не беспокойся, сейчас все пройдет. – Альбина Константиновна стала вытирать свои глаза, – спасибо тебе. Сейчас все пройдет.

Ты иди в душ. Я сейчас успокоюсь.

Иван Федорович встал и ушел в ванную.

Потом оделся, прошел на кухню. Через некоторое время услышал, что в ванной зашумел душ. Наконец Альбина Константиновна вышла к нему. Уже причесаная, подкрашеная, спокойная.

Пока они пили чай, она молчала.

Иван Федорович тоже молчал, слишком уж все это было неожиданно.

Надо было это как-то переварить. Нужна была пауза.

На прощанье, она погладила его по руке, и сказала:

– Спасибо тебе… я этого ждала полжизни.

– Ну, что ты… – начал было Иван Федорович.

– Нет, не надо. Не говори ничего. – Она прикрыла ладонью ему рот. – Пойду.

– Ладно, – ответил Иван Федорович. До встречи, звони.

– Нет, встреч больше не будет, – сказала она. – Отец говорил мне: «Слишком много счастья не бывает, Алекс».

Спасибо тебе за сегодняшний день, но звонить я не буду. И ты не звони, не беспокой меня. Второго свидания я просто не выдержу, а так буду жить спокойно с мужем, детьми и вспоминать этот день. И она вышла из машины.