Текст книги "Чаша страдания"

Владимир Голяховский
Еврейская сага. Книга 1. Чаша страдания

«…Дорогой следопыт, ищите везде. На каждом клочке площади. Лежат там (закопаны) десятки моих и других документов, которые прольют свет на все, что здесь происходило и случилось. Также зубов здесь много закопано. Это мы, рабочие команды, нарочно рассыпали, сколько только можно было по площади, чтобы мир нашел живые следы миллионов убитых. Мы сами не надеемся дожить до момента свободы. Несмотря на хорошие известия, которые прорываются к нам, мы видим, что мир дает варварам возможность без оглядки уничтожать, а в конце концов и вырвать с корнем остатки еврейского народа. Получается, что союзные государства, несущие мир, как будто довольны нашей страшной участью. Перед нашими глазами погибают теперь десятки тысяч евреев из Венгрии, Чехии и Словакии. Евреи эти, наверное, могли бы достигнуть свободы. Где только к варварам ни приближается опасность, и они понимают, что должны будут уйти, там они забирают остатки евреев и привозят их в Биркенау-Освенцим или Штутгоф около Данцига…»

Отрывок из подлинного письма Залмона Градовского, одного из организаторов восстания в Освенциме

Текст издается в авторской редакции.

1. Ничто не предвещало?

14 июня 1941 года газета «Правда» опубликовала статью, что слухи об ухудшившихся отношениях между Советским Союзом и Германией не имеют никаких оснований, что это провокационная выдумка.

В те дни командование дивизии, стоящей на границе с Румынией, получило от перебежчиков сведения о концентрации немецких войск как раз напротив расположения их частей. Советский Союз лишь год назад «присоединил» к себе эту часть территории Румынии и искусственно сформировал там Молдавскую Республику.

У местных жителей, румын и бессарабов, оставалось много родственников по обе стороны границы, им приходилось тайно переходить с одной стороны на другую. Они-то и рассказали, что видели скопление немецких войск. Командование дивизии всполошилось – что делать? Зная о плохой подготовке своих подразделений к войне, они уже давно просили об усилении боеприпасами и техникой. О концентрации немцев было доложено в штаб округа, а штаб доложил в Москву, где на место наркома обороны Ворошилова недавно был назначен новый нарком маршал Тимошенко. Он хорошо знал, что несколько его коллег и предшественников поплатились головой за самостоятельные действия, поэтому просто передал эти сведения в Кремль. Но Политбюро решало все вопросы только по указанию Сталина, а он в это время был на отдыхе. Было хорошо известно, что Сталин не хочет обострения отношений с Гитлером: ему уже много раз говорили, что Германия готовится к войне, а он кричал:

– Вы хотите поссорить меня с Гитлером! Вы что, советскую власть запугать хотите?

А когда Сталин кричал, это было опасно – потом начинали исчезать люди.

Из Кремля дали указание – не поддаваться на провокации, не укреплять границы, не подводить к границам регулярные части, чтобы не спровоцировать Германию на ответные действия: у Советского Союза есть договор с Германией о ненападении, и мы соблюдаем условия этого договора. По той же цепочке указание Кремля пошло вниз, и всем комиссарам было приказано предупредить бойцов, чтобы в частях не было никаких подозрительных слухов и никакой паники.

19 июня капитан Богданов, комиссар дивизиона, в котором служил сержант Саша Липовский, проводил с бойцами обычное ежедневное занятие – политинформацию; в руках у него была газета «Правда» от 14 июня:

– Товарищи бойцы, если вы услышите, что местные румынские жители, которые перешли границу в нашу сторону, сообщают, будто видели на границе немецкие войска, то имейте в виду – наше командование считает, что верить в это не нужно, это просто провокация. Вот, об этом написана статья в главной газете нашей родной коммунистической партии, – он потряс развернутой газетой. – Вот тут черным по белому написано: ничто не предвещает нападения на нас. Наше родное советское правительство и лично товарищ Сталин соблюдают условия советско-германского договора о ненападении. А наши патриотические чувства всегда на стороне правительства и великого Сталина. Как раз сегодня через границу ушел в сторону Германии железнодорожный эшелон с цистернами бензина. Дружественная Германия испытывает недостаток в энергетических рессурсах, и мы, по условиям договора, ей помогаем. Товарищ Сталин дал указание не поддаваться на провокации. Наша Красная армия – это самая сильная армия в мире. Если какой враг сунется к нам, он получит от нас такой отпор, что долго будет чесать бока, и об этом знает весь мир. Но сейчас ничего не предвещает нападения.

Бойцы слушали без интереса – комиссар знает, что говорит: раз не предвещает, так не предвещает. Их приучили слепо верить всему сказанному. Основная задача армейских комиссаров состояла в воспитании патриотизма, а патриотизм сводился к безграничной любви к Сталину и непоколебимой вере в непогрешимость и правильность всех его указаний. Что бы ни произошло, солдат все равно ни в чем не виноват. Булат Окуджава написал об этом абсолютно точно:

 
А если что не так – не наше дело,
Как говорится, Родина велела;
Как славно быть ни в чем не виноватым,
Как просто быть солдатом, солдатом [1]1
  Песня Окуджавы была написана намного позже, но она верно передает самую суть солдатского понимания вины.


[Закрыть]
 

Более образованный Саша Липовский не задавал вопросов и не высказывался вслух, чтобы не нажить неприятностей. Только когда расходились с занятия, Сашка Фисатов на ходу шепнул:

– Если ничто не предвещает войну, то на хрена нас заставили зашивать в штаны «смертные паспорта»?

А «дружественная Германия» уже в тот самый день была готова к нападению.

Через два дня, в субботу, 21 июня, мимо артиллерийского полка прошла пехотная бригада, она направлялась на маневры на большой открытый полигон за расположением артиллеристов. Пехотинцы шли с песнями, гул от топота тысяч солдатских сапогов слышался далеко вокруг, высоко поднималась густая пыль. В ночь с 21 на 22 июня Саша Липовский был дежурным по дивизиону. В 4 часа 15 минут утра он услышал непривычный гул низко летящих самолетов – над ними со стороны границы летели три немецких штурмовика. Саша с удивлением проводил их глазами, все еще не понимая, зачем прилетели немцы. Через минуту он услышал звуки пулеметных очередей – штурмовики обстреливали полигон, где расположилась на маневры пехотная бригада. Только тут в голове Саши мелькнула мысль:

– Война! Началась война! Но откуда они узнали, где находятся пехотинцы? Ах, да, сведения о войсках шли через границу в обоих направлениях. Скорей сообщить командованию!

Командиры уже бежали к орудиям, крича на ходу:

– Почему не стреляете?!

– Чем стрелять? Снарядов к 85-миллиметровкам у нас нет.

И пехотинцам на полигоне отстреливаться тоже было нечем, у них были только винтовки, но без патронов – на маневры запрещалось выдавать боеприпасы. Немецкие летчики спокойно расстреливали безоружных пехотинцев. В конце первого дня войны Саша видел, как оттуда на грузовиках вывозили сотни убитых и раненых. Он провожал их глазами и думал: «Меня и всех нас тоже могли убить… Что это – неужели предательство?»

Засуетились командиры, и на другой день к дивизиону наконец подвезли снаряды для 85-миллиметровых пушек – теперь было чем стрелять. Саша видел, как на небольшой высоте к ним снова подлетели три стремительных немецких штурмовика. Он сообразил, что стрелять им в лоб бесполезно – не попадешь, и приказал:

– Развернуть орудие на сто восемьдесят градусов! – сам наугад навел прицел и крикнул Фисатову:

– Сашка, огонь!

Выстрел пришелся в хвост штурмовикам. Один из них задымился, но катапультироваться с небольшой высоты летчик не мог и стал кругами спускаться на поле. Это был первый сбитый немецкий самолет. Немецкого летчика сразу окружили, чтобы взять в плен. Саша подбежал со всеми одновременно и скомандовал по-немецки:

– Hande hoch! (Руки вверх!)

Немец нагло улыбался и что-то быстро говорил. Бойцы спросили Сашу:

– Чего он говорит, ты понимаешь?

– Понимаю немного. Говорит, что не он, а все мы скоро будем в плену у немецкой армии.

Фисатов наставил на немца дуло винтовки и предложил:

– Пустить его в расход – вот всего и делов.

– Нет, Сашка, пусть его допрашивают в штабе, может узнают что важное.

Подбежал командир дивизиона:

– Молодец, Липовский. Командир полка представляет тебя к медали «За боевые заслуги».

– Служу Советскому Союзу! – так Саша стал едва ли не первым героем войны.

Всех удивляло, почему не летят навстречу немецким штурмовикам советские истребители – «сталинские соколы», как их называли. Оказалось, что немцы в первую же ночь разбомбили аэродром и уничтожили всех «соколов».

А вслед за самолетами пришли десятки танков и пехотинцы, вооруженные автоматами. Но зенитные пушки полка были приспособлены стрелять по воздушным целям, а не по танкам, и не было в наличии осколочных противопехотных снарядов. А советские трехлинейные винтовки старого образца оказались бессильны перед немецкими автоматами: в Сашином дивизионе был только один автомат.

Пришел приказ: дивизии отступать. И, «неся потери в живой силе», то есть теряя сотни бойцов убитыми, ранеными и взятыми в плен, дивизия под напором немецких войск стала колоннами отступать на восток – вглубь страны. Их торопили, по обочинам дороги шли пехотинцы из других отступающих частей. Иногда тягач артиллерии наезжал на зазевавшегося бойца и давил насмерть. Его тут же оттаскивали в сторону и бросали в канаву, продолжая быстро двигаться вперед. Однажды к вечеру колонну обстрелял из леса пулемет, но Саше было ясно, что это не немцы, а скорее предатели-бандеровцы. Чтобы спастись от обстрела, Саша приказал развернуть свое орудие и дал два выстрела в сторону леса. Пулемет умолк. Но тут же верхом на плохонькой деревенской лошадке к ним подъехал сам командир полка:

– С кем воюете? Немцы рядом с нами, на подходе. Приказываю – сворачивайте орудие и отступайте дальше!

Отступление становилось похожим на паническое бегство.

* * *

В три часа ночи 22 июня в Кремле узнали, что немецкие войска перешли границу и начали быстрое продвижение вглубь Украины и Белоруссии. В четыре часа стали бомбить Киев и еще несколько городов. Дежурный в Министерстве госбезопасности позвонил министру Меркурьеву, тот сразу отзвонился дежурному на даче Сталина. Самого Сталина к телефону не подозвали. Меркурьев сообщил: немецкие войска вторглись в пределы Советского Союза, бомбили несколько городов. Никакого ответа. Среди членов Политбюро началась паника: они ждали указаний от Сталина, а их не было. Кто должен сообщить людям, что началась война? Сообщить надо, но кто, как и когда это сделает? Все-таки решили, что на всякий случай надо объявить предупреждение по центральному радио. В шесть часов утра по радио уже пропели традиционную утреннюю песню:

 
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся советская земля…
 

В это время по телефону вызвали диктора Всесоюзного радио Юрия Левитана:

– Срочно приезжайте в студию Центрального радиовещания. За вами выслана машина.

Мужчина маленького роста и неказистой внешности, Юрий Левитан обладал красивым баритоном. Он вырос во Владимире, в еврейской семье, но благодаря русскому окружению чисто говорил по-русски. Он мечтал стать актером, но кроме голоса у него не было для этого никаких данных. Его приняли стажером на радио, и он по ночам медленно и внятно читал для провинции статьи из завтрашних московских газет, чтобы их утром напечатали, – такая была технология в 1930-е годы. Однажды ночью его случайно услышал по радио Сталин, голос так ему понравился, что он тут же поручил Левитану прочитать по радио его доклад на XVII съезде партии, а потом велел сделать его основным диктором.

Пока Левитан приехал в студию, пока ждал, что ему прикажут объявлять, пробило уже восемь часов утра и Москва стала мирно просыпаться. Ему дали прочитать короткий текст:

– Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза. В двенадцать часов по московскому времени будет передано важное сообщение.

Ему сказали:

– Будете повторять этот текст каждые полчаса.

Члены Политбюро так и не дождались никаких указаний от Сталина[2]2
  Только много лет спустя выяснилось, что в это время сам «великий» впал в панику от страха и нерешительности, грозился отказаться от руководства и еще две недели не знал, что и как говорить народу.


[Закрыть], но дальше тянуть было нельзя, и к полудню в студию приехал его заместитель Молотов. Он был очень взволнован не только из-за самой войны: это ведь именно он подписывал договор о ненападении, который называли пактом Молотова – Риббентропа, и секретные протоколы к пакту. Делал он это по указанию Сталина, но теперь тот мог взвалить всю вину на него – именно он ездил в Берлин и встречался с Гитлером. Молотов хорошо знал, как Сталин умел сочинять обвинения, потому что сам подписывал смертные приговоры людям, на которых Сталин взваливал вину за свои ошибки.

Главной заботой Молотова в день начала войны было не навлечь на себя гнев Сталина неправильным выступлением. А как узнать, что правильно, если Сталин молчит? Поэтому его речь по радио звучала довольно бесцветно и кратко, каждое слово было взвешено – не в целях осторожного оповещения народа, а из боязни сказать что-либо, что могло бы не понравиться Хозяину:

«Граждане и гражданки Советского Союза!.. Сегодня в четыре часа ночи, без предъявления каких-либо требований и без объявления войны немецкие войска атаковали нашу границу во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие… Граждане и гражданки Советского Союза! Правительство призывает вас сплотиться еще тесней вокруг нашей славной большевистской партии, нашего советского правительства и нашего вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

Междугородная телефонная связь в те годы работала плохо, мало кому из западной части страны удалось позвонить и сообщить близким о бомбежках городов. Посылать телеграммы люди боялись: текст о том, что началась война, могли посчитать провокационным, сеющим панику. Поэтому по всей стране люди, взбудораженные шестью предупреждениями о важном сообщении, прильнули к репродукторам. Когда услышали Молотова, всем показалось странным, что о таком важном событии объявлял не сам великий Сталин. Объяснить себе такую «странность» никто не мог.

Разброс упомянутых в речи городов показывал, что немцы наступали широким фронтом. В газетах на другой день написали, что война была «неожиданной», а нападение – «вероломным». Но для многих думающих людей в этом не было никакой неожиданности и даже непредвиденного вероломства. В растерянности и недоумении люди говорили между собой:

– Просрали войну. Руководить – значит предвидеть. А они что?..

2. Отступление Красной армии

По плану «Барбаросса» Гитлер намечал нападение на Советский Союз на 15 мая 1941 года. Но из-за неудач немецких войск при оккупации Югославии и Греции нападение задержалось на пять недель – до 22 июня 1941 года. К этому дню на границах были сосредоточены: 181 германская стрелковая дивизия с артиллерией, 19 танковых, 14 моторизованных и 18 бригад, поддерживаемых тремя воздушными флотами. В резерве немецкой армии находились еще 24 дивизии. Всего для нападения на Советский Союз было выделено 5,5 миллионов вооруженных автоматами человек, 3712 мощных быстроходных танков, 47 260 полевых орудий и минометов, 4950 легких маневренных боевых самолетов. Сверх этого германский вермахт пополнили 1,8 миллиона солдат из других государств – Италии, Румынии, Венгрии, Финляндии, Словакии и Хорватии. Из них было сформировано 59 дивизий и 23 бригады.

С советской стороны Германии противостояли 3,4 миллиона бойцов, вооруженных старыми винтовками, около 11 тысяч исправных танков (прочие были неисправны), около 50 тысяч орудий и минометов и 1400 тяжелых боевых самолетов. Таким образом, перевес немецкой стороны был очевиден.

Одержав легкие победы в Польше, Франции, Голландии, Югославии и Греции, Гитлер решил, что является выдающимся стратегом, и сравнивал себя с Наполеоном. Покорить европейскую часть Советского Союза он рассчитывал легко и быстро, это должен был быть «Blitzkrieg» – «мгновенная война». Он считал, что жители России и ее республик принадлежат к низшей расе, славянам, и контролируются евреями, прикрывающимися маской социализма. Гитлеровцы так и входили в оккупированные зоны: под лозунгом «освобождение от еврейского господства».

Гитлер рассчитывал, что славяне не смогут выдержать быстрого натиска превосходящих сил высшей арийской расы. Он знал, что единоначалия в Красной армии нет, что еще в 1937–1938 годах Сталин полностью уничтожил высший и почти весь средний состав командования. Немецкие маршалы высоко ценили только Тухачевского и Блюхера, но их обоих Сталин уничтожил. Но сам Сталин, как известно, никогда не командовал войсками в боях.

Отсутствие организации и слабость командиров сказались с первых же дней боев. Уже через неделю после нападения, 27–30 июня, произошла первая большая катастрофа – поражение под Минском; 1 июля были захвачены Литва и Латвия; с 10 июля по 10 сентября продолжалась и закончилась неудачей оборона Смоленска; с 26 августа по сентябрь – поражение под Киевом; с 8 сентября началась блокада Ленинграда, окруженного германской и финской армиями; 5 августа произошел прорыв обороны под Одессой; 5—10 октября была уничтожена большая 18-я армия Южного фронта. В некоторых районах немецкая 4-я танковая группа продвигалась со скоростью тридцать-тридцать пять километров в день. Красная армия отступила вглубь страны, и уже в сентябре немцы подходили к Москве. В первые недели войны Красная армия потеряла убитыми 850 тысяч бойцов и около миллиона бойцов было взято в плен. За следующие пять месяцев было взято в плен 3,5 миллиона советских бойцов. Потери немцев составляли около 100 тысяч убитыми – в тридцать раз меньше.

Гитлер, уверенный в своей быстрой победе, даже не позаботился снабдить своих солдат теплым зимним обмундированием. А к сентябрю начались холодные дожди, в октябре наступили холода, и вся зима 1941 года оказалась исключительно холодной. Этого «великий стратег» предвидеть не мог.

* * *

Предсказания Зики Глика, рижского родственника Соломона Михоэлса, сбылись. Война пришла в Латвию мгновенно, этого никто не ожидал. Ригу бомбили и обстреливали, Дом Черноголовых был взорван. Зика быстро сориентировался и собрался переезжать со всей семьей в Москву, к Михоэлсу. Он с трудом туда дозвонился, слышно было плохо, но Михоэлс все понял и прокричал в трубку только одно слово:

– Приезжай!

Но оказалось, что все пути были уже перекрыты германскими войсками, бежать надо было не в первые дни, а в первые часы. Теперь было уже поздно.

Немецкие войска быстро захватили Белоруссию, Литву и вошли в Латвию. Именно в этих местах уже столетиями жило огромное количество евреев. Очень немногие из них успели эвакуироваться, большинство осталось на оккупированных территориях. 1 июля, через десять дней после начала войны, в Ригу вошли фашисты. Они уже на второй день разграбили весь город, все магазины. А вслед за армией явились гестаповцы: их задачей был захват евреев и коммунистов. Гестаповцы вылавливали, арестовывали и казнили их сотнями и тысячами.

Еще перед началом войны в плане «Барбаросса» была разработана тактика уничтожения советских евреев. Для этого были созданы четыре быстроходных отряда С С по тысяче человек в каждом. Они назывались «Einsatzgruppen» (айнзатцгруппы) – оперативные подразделения «Sicher-heitsdienst» – СД (Службы безопасности). В помощь им при необходимости выделялись другие части СС. «Необходимость» была почти постоянной, потому что задачей было вывозить большие группы евреев за город для уничтожения. Их заставляли рыть большие ямы, расстреливали рядами прямо на краю, а следующая партия евреев должна была засыпать могилы и рыть новые – уже для себя.

Второго июля Рейнхард Гейдрих, глава СД, издал приказ: все евреи, занятые на советской службе, должны быть уничтожены. По этому приказу айнзатцгруппа устроила в Риге массовую облаву на евреев: их переселяли во временные гетто – без какого-либо снабжения, люди голодали, начались массовые болезни. Но деятельный и смелый Зика Глик все-таки умудрялся поддерживать свою семью и там. Он узнал старого знакомого, своего бывшего служащего Карла Лоаба, теперешнего командира латышских полицаев. Теперь Лоаб носил черную форму с нашивкой-свастикой на рукаве и распоряжался судьбой рижских евреев. Когда Зика пробрался к нему, Лоаб заорал:

– Шапку долой, еврейская сволочь!

Зика улыбнулся, снял шапку, в которой лежала пачка денег, протянул ему и подмигнул. Лоаб понял, взял шапку, нащупал в ней деньги и тоже подмигнул Зике. С помощью этой взятки Зике удалось достать еду и питье для семьи. Через несколько дней его, жену, детей и стариков родителей под конвоем погнали на Ратушную площадь, где все еще стоял его магазин. Над площадью стоял гул голосов, слышались стоны стариков и женщин, непрерывный плач голодных детей. Два дня и две ночи площадь заполняли евреями, сидеть было негде, питья и еды не было – давка, крики, вонь. Зика и здесь сумел подкупить солдата и тайком проник в свой магазин – достать питья и хоть какую-нибудь еду для семьи. На следующее утро гестаповцы стали делить людей по группам. Чего им было нужно, тогда никто еще не понимал. А задачей гестапо было отобрать наиболее крепких людей для работ, а остальных отправить на уничтожение.

Зика, благодаря крепкому организму, легче других перенес мучения прошлых дней. Гестаповский офицер презрительно осмотрел его, как осматривают рабочий скот, и, очевидно, решил, что его можно использовать на тяжелых работах. Уничтожению он не подлежал. Немец спросил:

– Немецкий язык знаешь?

– Знаю, – Зику тут же схватили и оттащили в группу, предназначенную для работ.

В последний момент Зика издали увидел свою семью: стариков уводили в сторону, а жену с детьми быстро погнали к вокзалу – куда их отправят? Их гнали, его тащили, а он оглядывался и оглядывался на них и никак не мог поверить, что теперь все потеряно, что он теряет их навсегда. Зике всегда все удавалось, а вот самого главного в жизни – спасти свою семью – он не сумел. Все это казалось ему каким-то нереальным кошмаром, но это случилось, и нельзя было сделать уже ничего, ничего…

Через два дня Зику с другими рабочими-рабами везли в Германию в вагоне для скота. В вагоне было тесно, темно и душно. Единственным источником воздуха было крошечное подслеповатое окошко за решеткой, высоко в углу вагона. Зика подтянулся и увидел мелькавшие мимо сосны. Здесь, в этом самом лесу, на небольшой лужайке в густой роще, они любили отдыхать на пикниках всей семьей. Сколько было тогда радости!

Он не знал, что на том самом месте уже лежат в яме его убитые родители и жена с детьми.

* * *

1 августа 1941 года командующий войсками гестапо Генрих Гиммлер издал приказ по территории Белоруссии: «Все мужчины-евреи должны быть расстреляны. Всех женщин-евреек и детей загонять в болота». Офицер, которому это было поручено, писал в ответ: «Задача по угону женщин и детей в болота не выполняется в полной мере, потому что болота недостаточно глубоки, чтобы они в них тонули». Тогда в сентябре 1941 года был дан приказ провести широкую операцию повсеместного поголовного уничтожения евреев на оккупированных территориях. Операция была настолько обширной, что четыре карательных отряда гестапо с ее осуществлением не справлялись. Им в помощь выделили части регулярной армии. Всего в массовых расстрелах евреев участвовало до 30 тысяч германских военнослужащих. Рапорты о количестве убитых евреев и других жертвах отправлялись карательными отрядами в штаб СС в лагере Заксенхаузен под Берлином и в канцелярию Гитлера[3]3
  Из перехваченных и расшифрованных британской разведкой немецких сообщений за 1941 год: 18 июля – убито 1153 еврея; 27 августа – убито 914 евреев; специальный батальон № 320 убил 4200 евреев; 31 августа – убито 2200 евреев.


[Закрыть].

Началась зима, и евреи, ослабленные голодом, оказались не в состоянии рыть для себя в промерзшей земле большие ямы-могилы. Тогда из Германии стали привозить специальные грузовики-«душегубки». В их обитые железом кузова загоняли по сорок намеченных жертв, машины двигались, но выхлопные газы от мотора шли по трубам прямо в замкнутое пространство кузова. Пока машина достигала назначенного места где-нибудь в лесу, все люди в кузове были уже мертвы, отравлены газом, и нужно было только вытащить их из кузова и забросать нарубленными ветками. Для этого тоже выделялась специальная команда евреев.

С лета 1941 по лето 1942 года было расстреляно более миллиона и задушены десятки тысяч людей. Но в живых все еще оставались миллионы евреев в гетто оккупированных городов и в концентрационных трудовых лагерях.

* * *

Зенитно-артиллерийский полк Александра Липовского отходил к Виннице, параллельно с ним отступали соседние дивизии. Вдоль дорог валялись сотни убитых бойцов, но их некогда было подбирать – отступление превратилось в бегство. Все части несли громадные потери. Красная армия быстро, почти не сопротивляясь, откатывалась на восток, отдавая немцам страну. В первые два месяца войны было убито более двух миллионов и взято в плен столько же советских солдат. Рядовые бойцы и средний комсостав подробностей не знали, только ходили слухи, что немцы прошли всю Белоруссию и уже захватили Смоленск.

Вечером, после целого дня быстрого изнуряющего отступления, комиссар Богданов собрал бойцов. Он получил из Москвы два приказа. Один был под кодом «совершенно секретно, только для командного состава». В нем говорилось, что позади войск будут располагаться специальные «заградительные отряды», задача которых состоит в том, чтобы вылавливать и расстреливать всех отступающих и дезертиров. Этого приказа не должен был видеть никто, поэтому Богданов положил его в нагрудный карман гимнастерки, рядом с партийным билетом.

А зачитал он другой приказ – начальника Главного политического управления армии генерал-полковника Мехлиса:

«Товарищи командиры, комиссары и красноармейцы, бойцы нашей славной армии рабочих и крестьян! В сложной боевой обстановке, сложившейся в настоящее время, приказываю всему составу: в боевой обстановке вести атаку на врага под громким лозунгом “За Родину, за Сталина.”. Комиссарам подразделений приказываю поднимать бойцов в бой и бежать впереди атакующих с лозунгом “За Родину, за Сталина Г. Всем бойцам приказываю вести атаку с этим же лозунгом – “За Родину, за Сталина Г. Под водительством и с именем великого Сталина мы победим ненавистного врага!»

Комиссар Богданов замолчал и обвел глазами остатки своего батальона. Все сидели притихшие, с безразличными лицами, многие заснули от усталости. Когда расходились после политинформации, смешливый Сашка Фисатов подтолкнул локтем Липовского и шепнул:

– Сержант, а сержант, ты видел хоть кого-нибудь, кто бы в атаку бежал?

– Нет, пока не видел.

– Вот и я что-то не видел. Мы все драпаем и драпаем. Что же нам теперь, бежать от немцев, показывая им задницы, и кричать: «За Родину, за Сталина!», так, что ли?

– Вечно ты, Сашка, вылезешь со своим острым язычком, – ухмыльнулся Липовский. – Смотри, отрежут тебе язык.

– Или яйца оторвут, – добродушно добавил Сашка.

* * *

Южное направление боев стало одним из самых важных. Под Харьковом Красная армия потерпела катастрофическое поражение. А затем была проведена Керченско-Феодосийская десантная операция. Сталин старался любыми средствами не подпустить врагов к своей родине – Грузии и к кавказской нефти – в города Грозный и Баку. А войска уже сдали Ростов-на-Дону, и немцы перешли через Дон. Сталин опасался роста – в результате быстрого отката Красной армии – пораженческих настроений.

Лев Мехлис был начальником политуправления Красной армии в звании комкора с тремя ромбами в петлицах. При каждой встрече со Сталиным он всячески старался показать ему свою преданность, восторгался мудростью его военных решений, подчеркивал, как обожают Сталина все бойцы, и говорил, что он может поддержать их дух на фронте. Сталину импонировало, что Мехлис настойчиво вводил в употребление наступательный призыв «За Родину, за Сталина!». Он считал этот призыв выражением патриотизма. Мехлис вызвался поехать на фронт и учатвовать в Керченско-Феодосийской операции. Эта идея понравилось Сталину и он издал приказ: «Для усиления партийного контроля в этом направлении товарищ Мехлис направляется в Крым представителем Главной ставки».

Мехлис никогда войсками не командовал, но считал себя прирожденным полководцем и любил вмешиваться в чужие приказы. Советские генералы не любили и побаивались его, они знали о его близости к Сталину, знали, что он пишет на них докладные записки в Кремль. И всем в армии было известно, что по наветам и приказам Мехлиса были арестованы и расстреляны десятки командиров и политработников. Сразу по прибытии на фронт Мехлис немедленно начал посылать в Ставку доносы на командующего Крымским фронтом Козлова и командующего 51-й армией Львова. Он кричал:

– А я считаю, что надо вести наступление с лозунгом «За Родину, за Сталина!» А я сообщу товарищу Сталину, что вы не выполняете его директив по наступательным операциям! А я потребую, чтобы он привлек вас к ответственности!

По указанию Мехлиса три армии сконцентрировали на фронте с линией всего в 16 километров, каждая дивизия занимала по фронту всего 600–700 метров. Он приказал выдвинуть тяжелую артиллерию и штабы армии прямо на передовую. Растерявшиеся от такой тесноты бойцы и командиры начали рыть окопы, чтобы укрыться от выстрелов. Но Мехлис опять кричал на командующих:

– Окопы?! А я запрещаю рыть окопы! Окопы подрывают наступательный дух бойцов, к которому призывает товарищ Сталин. Приказываю идти в атаку с призывом «За Родину, за Сталина!»

Для германского командования не могло быть лучшей цели, чем такая концентрация войск. Это стало причиной позорнейшего поражения – враги смешали все три советские армии в кровавую кашу и сбросили в море. Погибли сотни тысяч бойцов, и оба генерала были убиты в захлебнувшейся атаке[4]4
  Эта трагедия описана в книге писателя К.Симонова «Уроки истории и долг писателя», он добавил еще: «…потому что фронтом командовал безумец» (Наука и жизнь, 1987).


[Закрыть].

Германские войска легко прорвались на Северный Кавказ, захватили весь Ставропольский край и город Грозный, овладели частью Кавказского хребта. В оккупации оказались тысячи жителей. Остановить немцев удалось только на границе Грузии.

Сталин жестоко критиковал своего любимца Мехлиса. В прежние времена он не задумываясь приказал бы расстрелять его как изменника. Но сейчас Сталин поступил с ним так необычайно мягко, что все удивились: Мехлиса только освободили от занимаемых должностей и понизили на два ранга. Так был пощажен преступник Мехлис – за любимый лозунг «За Родину, за Сталина!».

* * *

Во время отступления Саша Липовский вспоминал то, что слышал от бойцов из других соединений. Они рассказывали, что немецкие захватчики сгоняют толпы евреев, заставляют копать себе общие ямы-могилы и тут же на месте расстреливают их. Он с ужасом думал о своих родственниках, о маме и сестрах с семьями, оставшихся в Витебске, где хозяйничали немцы.