Текст книги "Дорогами «войны кровавой»"

Вторжение

Пройдя километра четыре под палящим солнцем, я вынужден был остановиться, чтобы отдохнуть у первого придорожного колодца. Вспомнил, что точно так же, в первые дни нашествия страдали от жары и наши, и наполеоновские солдаты. Не догадываясь о перспективах, которые их ожидали, многие из французов бросали свои шинели, о чём горько потом жалели. С фуражом и продовольствием у них тоже имелись проблемы. Армия вторжения была столь велика и так быстро продвигалась вперёд, что обозы с продовольствием и фуражом не успевали за ней. Уже в Вильно, всего-то через пять дней от начала войны Наполеону доложили о большом падеже лошадей вследствие бескормицы. Солдатам Великой армии приходилось всё время искать себе пропитание, поэтому главной задачей для них с первых дней войны было спасение и захват продовольственных складов – запасов, оставленных русскими. Наполеон во время походов не признавал никаких палаток, и его армия зимой и летом ночевала под открытым небом. Справедливости ради, надо сказать, что палаток не было и в русской армии.

«Палатки нездоровы, – писал Наполеон в своих замечаниях, – лучше располагаться на биваках: солдат спит ногами к огню и защищён досками или соломой от непогоды; сверх того, близость огня скоро осушает под ним землю. Палатки необходимы только тем офицерам, которые обязаны писать или работать с картами. У батальонных и полковых командиров и у генералов должны быть палатки, и им нельзя позволять ночевать на квартирах, потому что такое гибельное обыкновение было причиной многих несчастий».

В день вторжения Наполеона в Россию, то есть 24 июня (12.06 по ст. ст.) Александр I давал бал в имении Беннигсена в Закрете.

Бал был подготовлен его генерал-адъютантами на собранные между собой деньги. «Если вы хотите дать бал, то постарайтесь, чтобы он был хорошо устроен: виленские женщины хорошо понимают это дело», – сказал им Александр и пожертвовал в общую складчину 300 империалов.

Когда посланный командиром лейб-гвардии казачьего полка Орловым-Денисовым казак сообщил о начавшейся переправе, царь приказал русской армии отступать.

Позднее Наполеон с возмущением говорил генералу Балашову, что ни одной войны Россия не начинала хуже. «Неужели у вас думали, что я пришёл посмотреть лишь на Неман, а не перейти его? Не стыдно ли вам: со времён Петра l, с тех пор, как Россия сделалась европейскою державою, никогда неприятель не переступал её границ и вот – я в Вильне, без сражения завоевал целую область».

Схема переправы Великой армии у Ковны 12 июня (24.06) 1812 г.

Асфальт походил на разогретую сковородку. Я шёл по краю дороги, делая через каждый час короткие привалы. Ремни рюкзака с непривычки врезались в плечи, ботинки, хотя и разношенные заранее, казались всё тяжелее. Наконец я добрался до местечка Вевис. Там в маленьком магазинчике подкрепился двумя кружками пива. Пока я пил эту холодную, живительную влагу, я снова подумал о солдатах, шаривших в крестьянских избах в поисках холодного кваса или какой-либо иной жидкости. Если и попадались на их пути колодцы, то они давно были вычерпаны до дна. На подвоз продовольствия надеяться не приходилось, и каждый выживал, как мог. Мародёрство на войне было обычным делом.

Интересно то, что собрав в своё войско солдат со всей Европы, Наполеон совершенно не позаботился об их душах. Среди 420 тысяч человек, перешедших границу России, не оказалось ни одного священника. Это не удивительно, если вспомнить, что на волне революционного энтузиазма девяностых годов санкюлоты, обезумевшие от охватившего их чувства самозначимости, громили свои же церкви и соборы, утверждая новую мораль – свободу, равенство и братство. Возможно, в этом крылась одна из причин такого варварского отношения к нашим святыням, соборам, монастырям. Другая причина заключалась в том, что представители «цивилизованных» европейских стран считали Россию страной варварской, с народом которой можно было особо не церемониться.

Участник событий 1812 года, Ф. Глинка в своих «Письмах русского офицера» так описывает этих «цивилизованных» завоевателей в тяжёлые для них дни бегства из России: «7 ноября… В самых диких лесах Америки, в области каннибалов, едва ли можно видеть такие ужасы, какие представляются здесь ежедневно глазам нашим. До какой степени достигает остервенение человека! Нет, голод, как бы он ни был велик, не может оправдать такого зверства! Один из наших проповедников недавно назвал французов обесчеловечившимся народом. Нет ничего справедливее этого изречения. Положим, что голод принуждает их искать пищу в навозных кучах, есть кошек, собак и лошадей; но может ли он принудить пожирать подобных себе? Они, нимало не содрогаясь, и с великим хладнокровием рассуждают о вкусе конского и человеческого мяса! Зато как они гибнут – как мухи в самую позднюю осень!»

Считать русских варварским народом – роковая ошибка всех западных завоевателей, начиная с тевтонских псов-рыцарей и заканчивая их потомками, которая всегда дорого им обходилась, но Запад на протяжении столетий был и остаётся патологически не способным делать правильные выводы… Причина такой неспособности, на мой взгляд, кроется в самой природе «западного» гомосапиенса. Ему мешает обыкновенная спесь и ложное чувство своего мнимого превосходства. А против этого действенно лишь одно, проверенное столетиями, средство – дубина. Об этой самой «дубине народной войны» писал Лев Толстой в своём романе «Война и мир».

В моей тематической библиотеке, которую я называю «наполенианой», имеются прекрасные монографии Наполеона, написанные Е. Тарле, А. Манфредом и другими наполеоноведами. Однако в последние годы в серии «ЖЗЛ» дважды (в 1996 и 2009 годах) издавалась биография Наполеона в изложении Жана Тюлара – «крупнейшего в мире знатока наполеоновской эпохи», как написано во вступительных статьях этих изданий. Возможно, «маститый учёный и профессор Сорбонны» знает много о жизни и деятельности Наполеона, но почему же из 360 страниц биографии полководца на описание войны 1812 года отведены лишь две страницы?

Да были бы они, хотя бы, правдиво написаны… Чего стоит, например, такая фраза: «Русские генералы отступали не по заранее намеченному маршруту, а в страхе перед Наполеоном…» Хочется внести поправку: в «страхе» перед Наполеоном могли отступать все – кто угодно, но только не русские генералы и солдаты. Мне приходилось читать свидетельства русских офицеров, вспоминавших о своих встречах и беседах с ветеранами наполеоновской армии; так вот, последние в один голос утверждали, что единственным достойным противником всегда считали русских. И ещё одно откровение от профессора Сорбонны: «В результате ожесточённого сражения (при Бородино – Авт.) Наполеон прорывается к Москве». И больше ни слова о самой кровопролитной битве в истории Наполеоновских войн. Не упоминается даже название «Бородино». А то, что после стольких усилий и жертв, понесённых во время сражения, с наступлением ночи французы оставили все завоёванные ими за день позиции и отошли назад, боясь нападения казаков, и находились в полном оцепенении, осознав, наконец, что имеют дело с противником более сильным, чем они, по духу, – об этом «маститый учёный» скромно умолчал. Он даже не счёл нужным привести по этому поводу фразу, сказанную самим Наполеоном, что «Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы в нём показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».

Считая русских дикарями и варварами, профессор делает вывод: что французы потерпели поражение не от русской армии, а от «неправильных» русских морозов. Это ли не пример упорного нежелания «цивилизованных» европейцев делать «правильные» исторические выводы?

А это значит, что рано или поздно нам придётся готовить новую дубину…

Наполеон I (1769 – 1821)

С каждым днём, по мере продвижения вглубь России, Наполеону становилось понятнее то, что хотя у него и имеется общий численный перевес в войске, оно не равнозначно по своему составу. Он знал, что надеяться может только на французскую часть своей армии, да и то – более на проверенных в боях ветеранов. Некоторые же из его подневольных союзников, например – австрийцы и пруссаки, скорее ненавидели французов, чем русских. Положиться среди союзников он мог только на поляков, у которых в этой войне был собственный интерес. Но чем он мог, безусловно, гордиться, так это блестящей когортой маршалов и генералов. Ни до, ни после Наполеона во Франции не было одновременно такого количества прекрасных военачальников. Почти все они были порождением «кровавых девяностых» – первого десятилетия Французской революции.

В русской армии тоже были прекрасные и храбрые генералы, такие как: Дохтуров, Раевский, Кульнев, Коновницын, Ермолов, Милорадович и другие. Особняком среди всех стоял генерал Багратион – ученик Суворова – единственный достойный противник, которого признавал Наполеон. Но Багратион, по мнению царя Александра, ничего не смыслил в стратегии и был слишком горячь, поэтому не мог быть назначен командующим всей русской армии. В 1812 году, в сложившейся обстановке войны, где перевес сил был на стороне противника, России оставалось уповать на беспримерную храбрость, стойкость и боевой дух русского солдата.

Тракай

На следующий день, поднявшись с первыми лучами солнца, я продолжил свой путь по утренней прохладе, в надежде – пройти как можно больше до наступления жары. Таким образом, во второй половине дня я прибыл в Тракай. Вид спокойной глади воды после большого перехода при нестерпимой жаре действовал магнетически. Катер доставил меня на другую сторону озера Гальве, где я обосновался на территории кемпинга. Хорошее местечко – палаточный городок автотуристов на берегу озера. Отсюда прекрасно был виден замок, расположенный на острове. Покрытый зелёной травой берег был твердый и сухой, с озера дул свежий, приятный ветерок, а главное – безопасно. Пожить бы здесь неделю…

Медленно наступал вечер. Дневной зной уступал место вечерней прохладе. Однако вскоре выяснилось, что для костра на берегу не было дров, автотуристы обходились примусами. Мне тоже пришлось воспользоваться спиртовыми таблетками, предусмотрительно взятыми с собой в дорогу. Поставив на специальную жестяную подставку алюминиевую кружку, я зажёг под ней кусочек «сухого» спирта и, когда он догорел, вода в кружке успела закипеть. Заварил и выпил чаю, и доел свой сухой паек. «Завтра надо будет найти дрова для костра», – подумал я и полез в палатку. С непривычки мои плечи и спина, казалось, ещё чувствовали жёсткую раму рюкзака.

Из записок офицера итальянской гвардии Цезаря де-Ложье

«Новые Троки, 5 июля 1812 года. После 4 часов трудного перехода по болотистой, покрытой лесом, местности, измученные удручающим зноем, мы прибыли в Новые Троки. Это местечко расположено на красивом холме, подножие которого омывается озером, сообщающимся через посредство канала с Вилией, притоком Немана.

На маленьком острове, посредине озера, высятся развилины крепости или замка, которые с одной стороны освещены солнцем, с другой – отражаются в озере, что представляет красивое зрелище. На вершине горы стоит великолепный монастырь, из которого можно вдали различить город Вильну.

Мы уже начали строить фантастические планы – подышать свежим воздухом под тенью ветвистых деревьев, окаймляющих берега озера, и даже покупаться в его прозрачных водах, которые, как говорят, никогда не замерзают. Мы уже мечтали с комфортом отдохнуть и подкрепить свои силы, радуясь открытию «ледника», где местные жители обыкновенно сохраняют свою провизию, как вдруг получаем приказ – двигаться далее.

Вице-король (Е. Богарне) приближаясь к этой местности, увидел себя окруженным толпой евреев, один грязнее другого, за ней следовала длинная вереница женщин, стариков, детей. Простершись перед ним, они вопили и плакали, умоляя охранить их от алчности солдат, которые рассыпавшись по местечку, все подвергли разграблению.

Провиант у наших людей истощился за последние дни и они делают большие переходы, не получая ни крошки хлеба; поэтому часто раздаются жалобы. Солдаты видят, что обозов все еще нет и тайком от офицеров, направляются вглубь страны в поисках пищи. Но, увы! Ничего нельзя найти. Добывать удается только мед; он здесь в изобилии. Сначала это очень обрадовало, но скоро настало разочарование, потому что очень многие солдаты заболели дизентерией.

В самих Троках расквартированы солдаты почетного караула, драгуны гвардии и королевы. В местечке три церкви, униатский монастырь, небольшой заброшенный форт и около 360 домов. Теперь все жители разбежались кроме евреев. Их дома не избежали, однако, нашествия тех разнузданных солдат, о которых говорилось выше.

Наполеон учредил в Литве своего рода временное правительство, (в Вильно он пробыл 18 дней), первой заботой которого было сформировать пять пехотных и пять кавалерийских полков. Вид польских знамен, поднятых под стенами Вильны, вызвал в литовцах энтузиазм и побудил самые славные их воспоминания. Цвет виленской аристократической молодежи, под начальством князя Огинского, образовал почётную гвардию императора. Множество молодых людей из лучших семей, много студентов поступает в армию. Какой контраст с покинутыми домами и выселением обитателей в краю, через который мы идём!»

На следующий день, хорошо выспавшись, я до обеда предавался отдыху: купался, загорал, готовил завтрак, разогревая воду с помощью спиртовых таблеток, и собирал, где мог, по берегу сухие хворостинки для вечернего костра. Чай, который я дома засыпал в капроновую ёмкость из-под шампуня, чтобы уберечь от влаги, пропитался запахом этого шампуня. Пришлось пересыпать чай в полиэтиленовый пакет. Потом сложил все вещи в палатку, взяв с собой только самое ценное и, оставив её на попечение соседей, отправился на остров. Стояла тридцатиградусная жара. Но всё же, мне повезло с погодой, потому что четыре дня назад шли проливные дожди, и было холодно.

Замки и крепости – моё любимое увлечение с раннего детства. Не знаю более увлекательного занятия, чем бродить по стенам и башням старинной крепости, примеряясь к способам её обороны. А как всегда хочется пострелять, стоя у какой-нибудь бойницы, так это и передать невозможно. Это вам не в телефон тыкать пальцем.

Осмотрев замок, я сделал пару рисунков. Тракайский замок, построенный князем Витовтом в 1409 году – за год до Грюнвальдской битвы – так и не был испытан на прочность. Тевтонский орден, потеряв желание заглядываться на восток, остался в воспоминаниях, замок утратил своё оборонительное значение и оставался лишь резиденцией великого князя. После смерти Витовта замок постепенно приходил в упадок, пока не был окончательно разрушен в 17 веке. А восстановили его совсем недавно – в шестидесятые годы.

Вечерним катером я вернулся в кемпинг. Собираясь сварить кашу, я обнаружил, что заготовленный и припрятанный мною хворост перекочевал в чужой костёр. За то время, пока я осматривал замок, рядом с моей палаткой расположились велотуристы – две молодые пары. Они-то и воспользовались моим хворостом. Пришлось попросить их поделиться местом на перекладине, на что они дали своё молчаливое согласие. Я приподнял с рогулек палку и рядом с их большим и чёрным от копоти котелком повесил свой новый.

Тракайский замок, 1409 г., рис. автора 1982 г.

Внутренний двор замка, рис. автора 1982 г.

– Куда путь держишь? – поинтересовался самый разговорчивый из велотуристов, покосившись на мой, неприлично сверкавший котелок.

– На Москву…

– Давно?

– Четвёртый день.

– И что, каждый день новый котелок достаёшь?

– До этого сухим пайком обходился.

Больше вопросов не было. Парочки были заняты собой и на меня внимания не обращали.

Через полчаса моя гречневая каша, заправленная сушёным мясом, сварилась. Я поужинал, отмыл и оттёр песком закоптившийся котелок, придав ему первоначальный вид. Потом долго сидел на берегу, любовался вечерним закатом и слушал крики чаек над озером. Возможно именно здесь 170 лет назад, на этом самом месте, располагались солдаты итальянской гвардии, и они так же готовили себе ужин и отдыхали…

Велососеди вчетвером забрались в свою двухместную палатку и вскоре затихли.

Над озером сгустились сумерки. Застегнув полог палатки, я заснул глубоким, спокойным сном.

Из «Виленского Военного Листка» 1812 г.

«27 июня Император прибыл на аванпосты и приказал армии начать движение на Вильну, и атаковать на рассвете русскую армию, если она решится защищать Вильну или затянуть взятие её с целью спасти громадные магазины, которые в ней помещались… На рассвете русские отступили. Давши несколько пушечных выстрелов, они, переправившись через Вилию, сожгли деревянный мост Вильны и громадные магазины, вмещавшие в себе продукты на несколько миллионов рублей. Было сожжено более 150000 четвертей муки, громадное количество фуража и овса, и большое количество предметов снаряжения. Большое количество оружия было испорчено и брошено в Вилию».

Свенцяны

Утром, собрав свой рамный рюкзак, я с первым катером покинул свободный и безопасный кемпинг, и отправился в Вильнюс, до которого было километров тридцать.

Приблизившись после обеда к городу, я сел на автобус и добрался до автовокзала, где оставил в камере хранения свой тяжёлый рюкзак и успел купить билет на последний рейсовый автобус, идущий в сторону Свенцян, именуемые теперь Швенчёнеляйном. Автобус ходил по этому маршруту только два раза в сутки.

Я сидел с левой стороны и палящее солнце меня не беспокоило. Автобус катил по дороге, окружённой зелёным морем ухоженных полей с живописно разбросанными тёмными островами леса. Это была та самая дорога, по которой в 1812 году уходила из Вильны без боя русская армия, ведомая своим царём и военным министром Барклаем де Толли.

Отступление русской армии

Автобус был небольшой, какой обычно можно встретить на сельских дорогах. Пассажиры в автобусе громко переговаривались. Слышалась литовско-польская речь, в которой, время от времени, проблескивали и русские слова. Впереди, справа от меня сидел худой пожилой мужчина в кепке немецкого покроя – очень популярной среди литовцев. На левой руке его, которой он держался за спинку переднего сидения, было наколото короткое русское слово «Сибирь». «Один из бывших «лесных братьев, – подумал я. – Как идёт ему эта кепка».

Через час пути автобус остановился на перекрёстке дорог у небольшого озера. Я осмотрелся: всё было так, как рисовал майор на своей схеме. Где-то тут недалеко должен был находиться хутор его брата. На придорожном столбе была прибита табличка с надписью «Слобода». Автобус уехал, а я остался стоять на дороге посреди поля, ещё не зная, в какую сторону мне податься. Я спросил у старичка, сошедшего вместе со мной на остановке, не знает ли он пана Рынкевича?

– Альдека? – оживился старик. – Та вон! – он махнул рукой в сторону поля, засеянного рожью.

Я посмотрел по направлению руки, но ничего кроме зелёного поля и синего неба не увидел. Вышел на перекрёсток. Одна дорога была та, по которой я приехал, а вторая, пересекавшая её, шла на Вилькомир. Она была старая и узкая, какой была, наверное, и двести лет назад. Старик, видя, что я остановился в нерешительности, взялся проводить меня, и повёл по старой дороге, пока вдали, посреди поля, как островок в океане, не показалась мыза Рынкевичей. Я поблагодарил своего проводника и стал искать глазами тропинку к дому, но ничего не найдя и, чтобы сократить путь, пошёл напрямик – через рожь, и сразу же пожалел об этом, так как мгновенно по пояс промок. Наличие росы в этом густом зелёном море при жаркой погоде было для меня неожиданным сюрпризом. Хозяин хутора, завидев меня издалека, приложил ладонь козырьком ко лбу и с интересом наблюдал за мной, вероятно пытаясь угадать, кого это чёрт несёт по мокрой ржи, «ако посуху». Так он и стоял, пока я не вышел к нему из этой мокрой зелёной гущи, как из водорослей, радостно хлюпая мокрыми ботинками.

Мы поздоровались. Я представился и объяснил хозяину цель своего визита. В подтверждение передал ему записку от брата из Каунаса.

– Я не читаю по-русски, – почти без акцента ответил он.

Тогда я сам зачитал ему записку майора.

Альдек Рынкевич встретил меня приветливо. Он был сухощав, небольшого роста, на вид лет пятидесяти. Так как был рабочий день, и хозяин с хозяйкой спешили на работу, я, чтобы не задерживать их и не терять даром время, сразу же отправился на поиски холмов, ради которых, собственно, сюда и приехал.

Мне пришлось вернуться назад, на Свенцянскую дорогу, вновь пройдя через ржаное «море» по уже проторенному маршруту. Достав карту майора, я освежил в памяти схему, которую он нарисовал и приступил к поискам холмов. Пройдя с километр, увидел слева невдалеке от дороги небольшую рощицу, состоящую из довольно старых деревьев. В центре этой рощи располагался заросший травою небольшой холм, скорее даже холмик, высотою около метра, вершина которого была изрыта. Видно было, что очень давно кто-то уже копался здесь. Вся земля вокруг холма так густо заросла земляникой, и было её так много, что я не устоял от соблазна – попробовать её. Пройдя дальше, уже справа от дороги – в лесу я нашёл ещё два таких же холма, обложенных камнями. От времени камни поросли мхом. Ковырнул один из них носком ботинка, булыжник легко поддался. Я откатил его, затем – второй, третий. Дальше был песок. Во мне загорелся азарт кладоискателя и, будь у меня лопата, я, наверное, продолжил бы копать, но лопаты у меня при себе не было. Погоревав, я оставил своё занятие и сложил камни обратно.

Жара неумолимо гнала в тень, к воде. Прошёл ещё километра два по дороге и оказался на берегу лесного озера. Я разделся и искупался. Песчаное дно было плотное и чистое, как полоса морского пляжа. Одежда моя давно просохла. В воздухе висела знойная, безветренная тишина, нарушаемая только нудным жужжанием насекомых.

И кругом – ни души…

Когда я вернулся на хутор, хозяин был уже дома. В записке майор советовал поговорить с его бабушкой, что я и сделал, но разговор с 89-летней полячкой, не говорившей по-русски, оказался для меня непростым делом. Альдек, как мог, помогал нам общаться. Самое главное, что мне удалось выяснить, это то, что холмы, которые я видел и все остальные в округе, существовали здесь ещё до 1914 года. В таком случае, это вполне могли быть захоронения 1812-го года.

После разговора с бабушкой Альдек решил завести мотоцикл и, усадив меня в люльку, повозил по окрестным полям и рощам, где я увидел ещё десятки таких же холмиков.

Известно, что отступая из Вильны, Барклай-де-Толли сообщил Багратиону о своём намерении – дать под Свенцянами сражение. Большого сражения, конечно, не было, но бесспорно одно, что отступая, русская армия постоянно вела сдерживающие арьергардные бои. Свенцянская дорога была главным направлением, по которому отступали 3-й и 4-й корпуса 1-й армии, 6-ому корпусу Дохтурова и коннице Платова, находившимся южнее, было предписано двигаться в этом же направлении. Через Свенцяны путь лежал к укреплённому Дрисскому лагерю, которым, как предполагалось, закрывалась дорога на Петербург. По пятам 1-й русской армии следовали корпуса Нея и Мюрата, а слева – в обход, стремясь зайти русским в тыл, продвигался корпус Удино.

Был поздний вечер, когда хозяйка пригласила меня к столу. Передо мной стояла керамическая миска с варёной картошкой, лежал пучок свежего зелёного лука, краюха ржаного ароматного хлеба, чернее и вкуснее которого я в своей жизни больше нигде не встречал, и большая кружка кислого молока.

Прошло тридцать лет со времени моего похода, а я до сих пор не могу забыть этот крестьянский ужин на затерянном среди зелёных полей литовском хуторе. По моей просьбе хозяйка постелила мне на сеновале – на чердаке. Сквозь длинную, устроенную для проветривания щель в коньке крыши, на меня смотрели звёзды, а запах сена дурманил и погружал в сон.

Сколько раз я задавал себе один и тот же вопрос: в чём причина этой вечной неугомонности поляков? Почему столетиями они лелеют в своей душе вражду к своему восточному соседу? Историческая память неудач и поражений, помноженная на природную панскую гордыню, не даёт им покоя? Утраченное былое величие Речи Посполитой гложет их сердце? Потеря территорий и независимости на фоне объединения и умножения силы России вызывает зависть?

После третьего раздела Польши между Пруссией, Австрией и Россией, состоявшегося в 1795 году, это – слишком беспокойное и «беспризорное» государство, исчезло с карт Европы. В 1807 году, после разгрома Пруссии, Наполеон возродил герцогство Варшавское, но и оно в 1815 году вновь отошло к России. Неумение ладить и мирно жить со своими соседями – старая хроническая болезнь, которая разъедает Польшу изнутри, но вечная гордыня не позволяет ей делать правильные выводы.

Моим далёким предкам «посчастливилось» жить в пределах той неспокойной территории, что в бурлящем семнадцатом веке контролировалась поляками и простиралась «от моря до моря».

Слышал я от отца своего, а он – от своего деда, что предки наши пришли из Польши. Так оно и есть: те окраинные земли, что впоследствии были названы Новороссией, когда-то входили в состав Речи Посполитой, а потом отошли к России. С того самого времени сохранилась семейная фамилия, так как переходила по непрерывной мужской линии, как минимум, три столетия. Согласно реестровой переписи, проведённой в Запорожском войске в 1649 году, доподлинно известно, что в Медведовской сотне Чигиринского полка служил казак Ярёма Губский. А его сродники: два Ивана, Лавр, Мартын и Тимош – были казаками полков: Киевского, Каневского, Полтавского и Миргородского.

Через пять лет большая часть войска Запорожского присягнула на верность Московскому государю? А те из казаков, что остались на правобережье, вскоре были проданы поляками на службу турецкому султану.

Польские уланы в 1812 г.

Наполеон рассматривал Польшу как резерв для пополнения своей Великой армии. И резерв этот был не малый – 98 тысяч поляков во главе с князем Иосифом Понятовским отправились с Наполеоном в Россию. За эту услугу император обещал подарить Польше Литву и Белоруссию. За осуществление своей мечты поляки бились как львы. Накануне вторжения в Россию, прибыв 22 июня в Вильковышки и расположившись в помещичьем доме, Наполеон написал воззвание к Великой армии: «Солдаты, вторая польская война начата. Первая кончилась во Фридланде и Тильзите. В Тильзите Россия поклялась в вечном союзе с Францией и клялась вести войну с Англией. Она теперь нарушает свою клятву. Она не хочет дать никакого объяснения своего странного поведения, пока французские орлы не удалятся обратно через Рейн, оставляя на её волю наших союзников. Рок влечёт за собою Россию, её судьба должна свершиться. Считает ли она нас уже выродившимися? Разве мы уже не Аустерлицкие солдаты? Она нас ставит перед выбором: бесчестье или война. Выбор не может вызвать сомнений. Итак, пойдём вперёд, перейдём через Неман, внесём войну на её территорию. Вторая польская война будет славой для французского оружия, как и первая. Но мир, который мы заключим, будет обеспечен и положит конец гибельному влиянию, которое Россия уже 50 лет оказывает на дела Европы».

Этим воззванием Наполеон объявил войну России. Но никто: ни сам Наполеон, ни его генералы, ни, тем более, солдаты Великой армии, переходя 12(24) июня Неман, не понимали, с каким противником им предстоит иметь дело. Позже Коленкур напишет: «Никто не знал этой страны и её народа, её генералов, которые избегали сражения». И только один Талейран предостерегал Наполеона «не будить медведя в его берлоге».

Поднявшееся над полем солнце тонким световым лезвием проникло сквозь коньковую щель и осветило чердак и сеновал, где после вчерашнего ужина я выспался так, как не высыпался уже нигде в дальнейшем моём пути. Однако подойдя к лазу, я не обнаружил лестницы, по которой вчера вечером забирался на чердак. Это показалось мне очень странным. Чтобы оказаться внизу, мне пришлось прыгать с довольно приличной высоты. Приземление получилось не очень мягким: моя походная сумка, перелетев через голову, раскрылась, и её содержимое мне пришлось собирать на дощатом полу, шаря среди упавшей соломы…

Я возвращался в Вильнюс на том же автобусе, которым вчера сюда приезжал. На этот раз пассажиры молчали, и только монотонное «мурлыканье» мотора нарушало утреннюю тишину. Подгоняемый солнцем, автобус катил на запад по зелёным литовским полям, навстречу невидимо шагающим русским полкам и втягивающейся за ними в пустынные, необозримые пространства России многоязычной орды завоевателей.

Утреннее «десантирование» с сеновала напомнило мне одну историю, неоднократно пересказанную мне отцом и произошедшую с ним во время войны в этих самых местах летом 1944-го. Отец был тогда ещё совсем молодым восемнадцатилетним бойцом, недавним выпускником снайперской школы. Получив от командира роты задание: выследить и уничтожить немецкого снайпера, они вдвоём с напарником выбрали себе для позиции высокую хозяйственную постройку с соломенной крышей и кирпичной трубой. Хозяин хутора вместе с семьёй прятались где-то в подвале. Отец говорил, что литовец видел, как они забирались по лестнице на чердак. Устроившись за кирпичной трубой и проделав небольшую дыру в крыше, отец долго выжидал, наблюдая за позициями противника. Наконец, высмотрев затаившегося немецкого снайпера, произвёл выстрел. С большого дерева, стоявшего на опушке леса, что-то свалилось. В следующую секунду ответная пуля шаркнула по соломе рядом с трубой, затем ещё одна – солома загорелась. Нужно было срочно спасаться, но бережливый хозяин, как оказалось, успел убрать спасительную лестницу. Прыгать было высоко. Тогда бойцы, сбросив вниз винтовки, связали свои поясные ремни и, зацепив их за ручку люка, спустились по ним на землю. В следующую минуту вся крыша уже была охвачена огнём.