Текст книги "Парчовая скала"

Владимир Колин

Парчовая скала

– Знаю, ты любишь загадки, – сказал мой друг из Первого космического архива. – Просмотри-ка эти записи. Они побывали в руках у пятерых, и каждый добавил к первоначальному тексту что-то свое. Все пятеро давно уже отправились к праотцам…

Я поблагодарил его и, вернувшись домой, начал расшифровывать страницы, исписанные старыми латинскими буквами. Вот что я прочитал:

“И я остался один. Сверкающий корабль еще раз обогнул астероид, затем направился к Сатару U-6, где находится руководство института и лаборатории. Черной пучиной сомкнулось надо мной молчание. Я увидел, как сияет холодным блеском огромный диск Юпитера, подавляя своими гигантскими размерами, и впервые с замиранием сердца осознал всю глубину своего одиночества. Не смог унять зябкой дрожи. Тишина была всепоглощающей, слепой. Я отвернулся от великана, окутанного ядовитым саваном, и взглянул на мерцающие звезды, которые напомнили мне стихи Нар Го:

 
Испуганные листья звезд
Дрожали на золотых огромных тополях миров
В ночь сотворения Вселенной…
 

Первый раз в жизни я был действительно одинок. Невольно я воздел руки к небу и закричал так, как, должно быть, кричал когда-то первый австралопитек, поднявшийся на ноги. Мне казалось, что мой голос летит через пространство, дробясь на мириады звонких струй, а они, ударяясь о звезды, будят эхо в каждом из этих трепетно мерцающих миров. На душе у меня полегчало, и, оторвавшись от созерцания Вселенной, я оглядел крошечный астероид, который был отведен мне для исследования.

Ну, не сущее ли это издевательство? Первая самостоятельная работа выпускника Института космической биологии свелась к исследованию 1967-А1, несчастного астероида диаметром три километра…

Кошда Локар, наш секретарь, объявил выпускникам о назначениях; встретив мой взгляд, он на какое-то мгновение заколебался. Потом оглянулся и счел нужным пояснить доверительным шепотом:

– Комиссия решила распределить большинство выпускников на более крупные астероиды. Они будут вести работу под руководством опытных исследователей, понимаешь? Только самых лучших из вас отобрали для самостоятельного обследования малых астероидов. Это доказательство доверия, Миргх…

Хорошенькое доверие! Валдар, посредственный студент, не обладающий и самой элементарной интуицией, поедет с экспедицией на Цереру. Предполагаемые следы жизни Исчезнувшей планеты куда легче обнаружить на небесном теле диаметром 800 километров, чем на таком захудалом астероиде, как 1967-А1, который даже не удостоился человеческого названия, разве не так? Мне настолько доверяют, что посылают искать т, о, чего нельзя найти! А Валдар и без этого доверия обнаружит искомые следы, о которых в общих чертах сообщит в академию. И затем кто-то будет вынужден заново проводить все исследования, но Валдар так и войдет в историю как открыватель следов жизни Исчезнувшей планеты…

Разумеется, странная логика комиссии меня не убедила, но обсуждать этот вопрос не с кем. Профессор? Он бы поднял на лоб свои старомодные очки, которые непонятно почему упрямо продолжает носить, и, глядя на меня усталыми глазами, сказал бы, совсем как на лекции: “У нас нет никаких сведений о катаклизме, который уничтожил планету, вращавшуюся некогда между орбитами Марса и Юпитера. Речь идет о взрыве – естественном или искусственно вызванном, не знаю… Где именно, в какой части планеты он произошел? Какова структура обломков, образовавших пояс астероидов? Необходимо исследовать каждый астероид в отдельности. Нам ничего не известно, и мы не имеем права считать, что даже на несчастном обломке скалы диаметром несколько сот метров нельзя обнаружить какие-либо красноречивые следы прошлого, более того, обнаружить их здесь, пожалуй, даже легче, нежели на крупных обломках, претендующих на звание малых планет, таких, как Церера, Веста, Юнона…”

Но, когда я сам говорил ему о теории вероятности, согласно которой эти следы можно отыскать скорее на одной из небольших планет, чем на глыбах, летающих в пространстве, он ограничивался спокойным ответом: “Мы исследователи, Миргх. Работаем не с вероятностями, даже если они и составляют 99 процентов из 100, а с достоверностью. Но если ты отказываешься, тогда конечно…”

Как древний мореплаватель, потерпевший крушение и попавший на необитаемый остров, осматривал я местность, где должен был провести целый месяц. Стоя на скале, я с замиранием сердца разглядывал хаотическое нагромождение белых, черных и красных камней. Если у кого-то еще оставались сомнения, то вполне достаточно было одного взгляда на камни, чтобы убедиться: исчезнувшую планету разломил на куски страшнейшей силы взрыв. А что, если этот астероид всего лишь глыба, вырванная из самой сердцевины исчезнувшего мира? Тогда, ясно как день, мои исследования безрезультатны. А группа Валдара, быть может, обнаружила то, что мне никогда не найти…

Валдар! Разумеется, мне с ним нечего делить. Я вспомнил его просто для примера и все время вспоминаю, потому что меня ждет целый месяц бесполезных поисков, в то время как Валдару – или не обязательно ему, а другому, вроде него, – стоит только нагнуться, чтобы сделать открытие… Так нет же! Хватит! Я покончил с такими, как Валдар, раз и навсегда. Как звучал девиз французского феодала, о котором нам говорил профессор?.. “J’y suis, j’y reste” (“Раз уж я здесь, то я здесь остаюсь”.) В конце концов, невелика заслуга открыть то, что само идет в руки. А если я обнаружу что-нибудь на моем несчастном 1967-А1, то никто не скажет, что я потратил время понапрасну или обманул доверие людей, которые сочли меня способным в чем-то разобраться самостоятельно.

Итак, куда ни кинешь взор, одни камни. Только белые, черные и красные. Почему? Некоторые причудливо перевиты, как трос, – будто гигантская рука скрутила их. А если это… Нет, брат, успокойся. Это не колонны. Достаточно взглянуть на их неправильную форму, на множество углов и граней. Дальше зияет пропасть. А за ней снова хаотическое нагромождение белых, черных и красных камней, белых, черных и красных, без конца и края. Кажется, что других красок нет на астероиде. Мертвые гектары, которые можно обойти за три часа. Следовательно, за месяц я исхожу их вдоль и поперек 120 раз, а это все равно что метаться по одиночной камере, только большой и без решеток. Ну и что с того? “J’y suis, j’y reste”…

Перед тем как приступить к исследованиям, я осмотрел скалу у себя под ногами. Она была красного цвета, поразительно гладкая, блестящая, как мраморный цоколь. Странный камень! Как и по мрамору, по нему змеились причудливые прожилки. И прожилки эти казались золотыми, будто вся скала была окаменевшей парчой.

Не странно ли, что я столько времени смотрел по сторонам, не обращая внимания на то место, где стою? Решив обогнуть скалу, я сделал шаг и… медленно поплыл в пустоте, словно несомый невидимым парашютом, а затем ступил на небольшую, прозрачную и блестящую поверхность, похожую на застывшую лужицу. Если весь астероид представлял собой изломанную, перекрученную отчаянными судорогами материю, то эта сверкающая поверхность перед скалой казалась миражем, оазисом в пустыне. Сама скала, высотой около четырех метров, была пирамидальной, почти конической формы: грани ее были скруглены, какие-то вертикальные ребра бороздили ее поверхность.

Я не спеша обошел вокруг нее, не обнаружив ни шероховатости, ни расщелины. Передо мной высилась необычайно, потрясающе гладкая парчовая скала. Загадочная прозрачная дуга описывала перед ней полукруг. “Успокойся, – мысленно твердил я себе, – ты же не знаешь, какой была когда-то Исчезнувшая планета. Не пытайся приписывать мыслящему существу то, что может быть простой игрой природы”. Но сердце мое билось учащенно: как видно, неприметный астероид готовил мне сюрпризы. В нетерпении я несколько раз обошел вокруг красной скалы, пытаясь найти какое-нибудь объяснение. Досада моя улетучилась, я больше не думал о Валдаре и даже почувствовал необыкновенную признательность к профессору за решение, которое сперва показалось мне обидным.

Перед моими глазами маячила только парчовая скала. Я следил глазами за золотистыми прожилками, стараясь расшифровать неизвестные знаки, обнаружить в рисунке какой-то смысл.

То я убеждал себя, что это случайные изгибы, то вздрагивал, воображая, что вижу какие-то неясные обозначения. Не знаю, сколько раз обогнул я таким образом скалу, пока, разочарованный, не сел на полупрозрачное кольцо, рядом с которым загадочно возвышалась скала.

Сосредоточив внимание на этом странном явлении, я задал себе вопрос: может ли природный кристалл быть таким большим и иметь поверхность гладкую, как матовое зеркало? Упорно вглядываясь в его мутные глубины, я стал как будто различать в них какие-то темные формы и уже не мог понять, где кончается игра воображения и начинается реальность.

– Нет, так не пойдет! – вскрикнул я, вскочив на ноги. Звезды освещали груды белых, черных и красных камней. И снова с необычайной остротой я ощутил свое одиночество.

– Я сюда еще вернусь, – быстро и очень громко сказал я вслух, радуясь, что слышу человеческий голос, пусть даже свой собственный. – А сначала обследую астероид, выясню, на что здесь нужно обратить особое внимание.

И растерянно улыбнулся, поняв, что поступаю, как ребенок, который, чтобы подбодрить себя, разговаривает сам с собой в темном помещении. Пожав плечами, я отправился знакомиться с астероидом, решив пока ограничиться общим осмотром, наладить первую связь с миниатюрным миром. И я стал перепрыгивать с камня на камень.

Только сейчас я заметил, что здешний рельеф нельзя назвать гористым. Не было видно даже холмов. Повсюду вокруг в беспорядке громоздились камни, как чудовища в предсмертных судорогах, пораженные молнией. Легко, будто мои кости были заполнены воздухом, прыгал я с камня на камень. Это ощущение свободного парения, почти полета, пьянило меня, я наслаждался фантастическими прыжками.

Вскоре я достиг пропасти, которую увидел еще с красной скалы. Заглянул в темную бездну – и увиденное там показалось мне настолько невероятным, что я тотчас же начал спускаться, держась за выступы белых, черных и красных камней, устилавших ее обрывистые края.

Ни цветок, ни колосок, ни травинка не веселили здесь взор, не оживляли беспорядочного нагромождения каменных глыб, образующих стены пропасти; а на дне ее, таком же гладком, как прозрачное кольцо у подножия парчовой скалы, виднелся белый равнобедренный треугольник, настолько точно вписанный в шероховатую плотную массу черного камня, что его нельзя было принять за простую игру природы.

Не отводя взгляда от этой строгой геометрической фигуры, я спускался, скользя с камня на камень. Я думал о профессоре, который послал меня на небольшой 1967-А1, о коллегах, которые, может быть, в этот момент тоже обнаруживают (в чем я теперь был убежден) следы жизни Исчезнувшей планеты, и спрашивал себя, что означает белый треугольник – орнамент или символический, культовый знак. В лихорадочном состоянии – мою радость отравляло беспокойство, опасение, что белое изображение окажется оптической иллюзией, простым световым пятном, – я соскочил на черный камень на дне пропасти.

Безупречно чистый треугольник упирался острым углом в каменную стену. Но на какой-то миг я забыл о нем, потому что передо мной, на неровной стене, где раз и навсегда застыли угловатые выступы разбитых камней, виднелся другой треугольник, на этот раз красный, перевернутый основанием кверху и стоявший торчком, будто белый треугольник был всего-навсего его отражением в невидимом зеркале.

Эти два треугольника, вершины которых соприкасались, были строго одинаковых размеров, поверхность красного – такая же блестящая и гладкая, как и белого. Я не мог понять, каким материалом они были облицованы или из чего сделаны, но не оставалось ни малейшего сомнения в том, что их творцом было мыслящее существо. Я стоял на пороге открытия, которое не могли умалить успехи групп, посланных на другие астероиды. Осторожно ступил я на белую поверхность, пробуя, прочна ли она. Затем постепенно стал продвигаться в центр треугольника. Не знаю почему, у меня вдруг появилось неприятное ощущение. Мне показалось, что я не один и кто-то смотрит на меня. Хотел вернуться, но было слишком поздно.

Белый треугольник провалился подо мной, я упал, и тотчас же темная масса, вращаясь, опустилась и толкнула меня в спину. В одно мгновение я оказался в каком-то красном туннеле (я догадался, что это туннель, еще не поняв, где нахожусь). Но красными были не стены туннеля, а сам он, его содержимое. Казалось, я попал в огромную артерию: но то не была окрашенная жидкость. Сам воздух был красным. И в этой неосязаемо красной атмосфере я не видел дальше своего носа.

Какое-то мгновение я оставался неподвижным, не мог и пошевельнуться от изумления. А когда обернулся, с удивлением различил в стене белый вертикальный треугольник, вершиной вниз, точно такой же как тот красный, что я видел минуту назад вписанным в стену пропасти. В мозгу промелькнуло, что эти два треугольника поменялись местами, что я обнаружил самоопрокидывающуюся систему, позволяющую проникнуть в мир красного вещества; но напрасно я искал под ногами красный треугольник – может быть, потому, что не мог видеть его в этой кровавой дымке, – напрасно всем телом упирался в белый треугольник, стараясь найти выход.

Сейчас мне кажется странным, как это я лишь много позже сообразил, что попал в плен. Но меня захватило в плен не какое-нибудь разумное существо, с которым можно наладить контакт, а слепая сила механизма, сохранившегося в силу нелепой случайности. Ум, который изобрел это странное приспособление, давно уже исчез, как и тот мир, в котором он жил. Я попал в западню.

Обеспокоенный, я понимал, что всякая связь с миром прервана, и не знал, как долго смогу просуществовать в странном красном веществе, чьи свойства были мне не известны. Даже если дирекция института, не получив от меня известий через определенный отрезок времени, как и было договорено, вышлет спасательную команду, по всей вероятности, будет уже слишком поздно.

И тем не менее я не мог сидеть сложа руки. Необходимо было выяснить, каково назначение таинственной мышеловки, в которую я невольно попал. Я решительно оторвался от белого треугольника и стал продвигаться вперед в красном мареве не нагибаясь: свод туннеля был такой высокий, что опасаться не приходилось. Когда я разводил руки в стороны, то упирался кончиками пальцев в стену туннеля.

Меня интересовал в первую очередь красный “воздух”. Неужели атмосфера Исчезнувшей планеты состояла из такого же газа, сохранившегося здесь благодаря загадочной прочности стенок туннеля? Или же это вещество обладало особыми свойствами, благодаря которым и заполнило огромный резервуар, в который я попал? Если это была атмосфера исчезнувшего мира, то оставалась еще слабая надежда найти какой-нибудь выход. Если же это специально консервированный состав, значит, отсюда мне уже никогда не выйти. Технические способности существ, сконструировавших резервуар, внушали доверие…

Думая об этом, я осторожно продвигался все дальше и дальше. Не знаю, какое именно расстояние прошел я с вытянутыми вперед руками, боясь удариться обо что-нибудь, пока не уперся в стену. Видно, к несчастью, правильным оказалось второе мое предположение: красное вещество было редким газом, хранившимся в огромном резервуаре, на дно которого я попал. Но тут я с удивлением заметил прозрачный диск, вделанный в темную стену, так же как треугольники были вделаны в камень.

Диск напоминал блестящее кольцо возле парчовой скалы, и меня поразило пристрастие к геометрическим фигурам людей (позвольте их так назвать), которые жили на Исчезнувшей планете. Прижавшись ладонями к прозрачной поверхности, я приблизил к ней лицо, стараясь что-нибудь рассмотреть за этой застывшей водой. Мне показалось, что диск колеблется, вибрирует, словно через него проходят силовые линии. Мгновение – и неожиданно я очутился по ту сторону диска. Придя в себя, я почувствовал, что меня обволакивает бесцветная масса, невидимое вещество, которое не позволяет мне двигаться.

Не понимаю, как я проник сквозь этот полупрозрачный диск; привел ли я в действие новый механизм или это круглое окно было сделано из материала с неизвестными мне свойствами? В то время как я свободно мог продвигаться в красном веществе туннеля, здесь, где казалось, что вокруг меня – пустота, я почувствовал себя завязшим в твердой и плотной массе. Я было подумал, что попал в необыкновенно сильное гравитационное поле, но потом сообразил, что такое поле тотчас раздавило бы меня. А я был просто скован, будто на меня надели смирительную рубашку. Лишенный возможности двигаться, я мог лишь осматриваться, пытаясь понять, куда попал.

Я находился в шестиугольном помещении. Его “стены” состояли из круглых окон, связанных между собой темным веществом. Диск, через который я проник в сердце этого лучепроводящего многогранника, был всего лишь одной из его граней, как прозрачное кольцо у парчовой скалы, – так по крайней мере я решил. Очень возможно, что, идя по красному туннелю, я коротким путем вернулся туда, откуда пришел, – к парчовой скале. Сейчас я уже не мог предполагать, что красный газ был всего лишь веществом, которое сохранилось в этом огромном вместилище. Красный туннель скорее всего вел в лучепроводящий многогранник и был частью механизма, конечное назначение которого оставалось для меня загадкой. Взволнованный, ждал я эффекта воздействия странных и непонятных сил. Лежать без движения было настолько неприятно, что мне казалось, будто прошел целый час, с тех пор как невидимая сила связала меня по рукам и ногам, уподобив насекомому, застывшему в массе янтаря.

Велико же было мое удивление, когда я увидел, что стрелка хронометра, укрепленного на запястье правой руки, не двинулась с места. Это был совершенный инструмент, предназначенный для работы в любых условиях, практически он не мог испортиться. Я устремил взгляд на циферблат и сосчитал в уме до шестидесяти. Стрелка не двигалась, хронометр не действовал. Испортился или не мог функционировать в необычных условиях внутри многогранника? А что, если стрелка по-прежнему перемещается, но я этого не вижу?

Такое предположение испугало меня не столько своей абсурдностью, сколько тем, что я склонен был принять его как логическое объяснение всего случившегося. Что же со мной происходило? Неожиданно я вспомнил обезьяну из институтской лаборатории, у которой выработались странные рефлексы, например, когда приходилось выбирать между веревкой и бананом, она предпочитала веревку. Мне казалось, что, если нет куска веревки, она даже не видит банана, который раньше ела с таким аппетитом. Может быть, и я находился теперь под воздействием такой же неведомой силы?

Но я не успел ответить на свой вопрос. Ошеломленно смотрел я в центр многогранника, где обезьяна уплетала банан. К тому же это была не просто обезьяна. Могу поклясться, что это был Слог, павиан нашего института.

Ничего не понимая, я следил глазами за тем, как он пожирает банан, бегая по своему обыкновению взад и вперед. Слог ел быстро, а банан все не кончался. Я хотел позвать павиана, но губы мои не слушались.

Там, на полу, Слог ел банан с большим аппетитом. Думаю, что это длилось не менее получаса, но стрелка хронометра не двигалась, и я смотрел на нее тупо, никак не реагируя на происходящее, потому что знал: Слог не мог есть бананы в этом многограннике хотя бы по той причине, что он сдох два года назад.

Схожу с ума? Утомленный, я попытался проверить себя. Попробовал вспомнить, кто выработал у обезьяны тот смешной рефлекс на веревку, и вдруг вспоминаю – Валдар. И, как только я подумал о нем, перед глазами у меня возникло его простоватое лицо, а Слог исчез без следа.

– Что слышно у вас, на Церере? – хотел спросить я, но, как в кошмарном сне, губы все не слушались.

– Ничего, Миргх. Только зря тратил время…

Отвечает! Как же он услышал меня (ведь я ничего не сказал вслух!) и так уверенно отвечает? Но и Валдар не шевелил губами. Что это? Что происходит? Мне хотелось кричать, но я спокойно сказал (вернее, подумал):

– Здесь, как видишь, немало странного…

– А что такое?

Он удивленно посмотрел на меня своим рыбьими глазами. Я разозлился и закричал (то есть хотел закричать):

– Дурак! Если бы на твоем месте был профессор…

И тотчас Валдар исчез, будто испарился. Я даже не удивился, увидев вместо него профессора. Он поднял очки на лоб и ждал, вопросительно глядя на меня.

– Вы правы, – сказал я. – Нужно исследовать каждый астероид в отдельности.

– Я рад, что вы не считаете себя обиженным…

Улыбается. Показалось мне, или его улыбка и впрямь была иронической?

– Здесь, на 1967-A1, я обнаружил необычную установку. Но не могу двигаться и не знаю, как выберусь отсюда…

Он больше не улыбается. Смотрит на меня и прикладывает указательный палец к губам.

– Вы сумели вызвать меня, – сказал он. – Каким образом?

– Я думал. Мысленно звал вас. Сила мысли велика…

– Думайте, что хотите выбраться, – подсказал он. И я удивился, как мне раньше не пришло в голову такое простое решение.

Я представил, что пробиваюсь сквозь лучепроводящие стены и оказываюсь на поверхности астероида. Если раньше мне чудилось, будто все мое тело налито свинцом, сейчас я вдруг почувствовал необычайную легкость, словно безжалостная сила, которая давила меня, исчезла.

Я поднялся вверх, как воздушный шар, – вернее, был поднят, потому что не сделал никакого усилия, – и коснулся одной из дискообразных граней потолка. Потом я, как бурав, стал все сильнее вращаться вокруг своей оси, проник сквозь лучепроводящий материал и опомнился, лишь когда, продолжая кружиться, очутился в красном конусе, стены которого все были в причудливых золотистых разводах.

Неописуемый звон стоял у меня в ушах. Мне казалось, что я задыхаюсь. Я сделал последнее отчаянное усилие и потерял сознание”.

Другим почерком к этому тексту были добавлены следующие строки:

“Биолога Миргха нашли в бессознательном состоянии у красной скалы с золотыми прожилками, которую он назвал парчовой скалой. В тот период ни биолог Валдар, ни профессор Ареб не покидали Цереры и лаборатории на Сатаре U-6 и не помнят, чтобы встречались с биологом Миргхом.

В упомянутой впадине были действительно опознаны два треугольника, один красный, на дне впадины, и другой белый, на стене пропасти. Несмотря на неоднократные попытки, мы не смогли обнаружить самоопрокидывающейся системы, о которой говорится в приведенных выше записках. Попытки разбить или разрезать лучепроводящее кольцо у парчовой скалы и саму скалу не дали никакого результата”.

Затем следуют торопливые строки, написанные третьей рукой (заметки профессора Ареба):

“Я знаю Миргха. Галлюцинация? Не думаю. Параллельное время? Хронометр не смог зарегистрировать его (когда Миргх был обнаружен спасательной командой, прибор действовал), а Слог умер два года назад… Сохранить”.

Четвертая рука вывела новым, всемирным шрифтом, который сменил старый, латинский:

“16 сентября 2010. Астероид 1967-А1 был уничтожен взрывом, причина которого не установлена”.

И, наконец, в самом низу страницы стоял круглый штемпель под двумя словами:

“В архив”.