Текст книги "Мужчина, которого предала женщина"

Глава 8

Внутренний будильник не тикал, но щекотал нервы, предупреждая, что сейчас прозвучит команда «Подъем!». Двадцать восьмое марта, последнее воскресенье первого весеннего месяца, дневальный уже перевел вперед стрелку часов – шесть утра по новому, летнему времени все равно что пять утра по-зимнему…

Валентин вспомнил, как просыпался в последний понедельник прошлогоднего марта месяца. Тогда он лежал в постели с Дарьяной, его ждала утренняя пробежка, о которой он думал с содроганием… Эх, вернуть бы те времена! Но, увы, это невозможно. И те утренние страхи, которыми он терзался тогда, сейчас ему казались сладким сном.

– Подъем! – громко, но с робким видом скомандовал дневальный.

Он стоял в дверях спального помещения, настороженно переминаясь с ноги на ногу. Так он готовился уклоняться от летящего в него сапога. За такое безобразие запросто можно схлопотать пятнадцать суток штрафного изолятора, но есть особо ретивые личности, которым все нипочем. Валентин к таким индивидуумам не относился, поэтому покорно поднялся со своей шконки, проворно оделся, залез, что называется, в сапоги. Пять минут на подъем, десять минут на зарядку. Нужно выходить на площадку перед бараком, на холод, инспектор дежурной смены пересчитает всех по головам, выявит недостающих, начнется разбирательство, а там и время, отведенное на зарядку, кончится. Одно хорошо, что воздуха свежего вдохнуть можно, после сна, после зловония портянок и вчерашнего горохового супа…

Все вышло, как и предполагал Валентин. Пока инспектор разбирался с тремя опоздавшими, пока грозил применить меры, зарядка закончилась, и темная масса невольников с роптанием поползла в обратном направлении.

Валентин помнил, как два месяца назад этапом из Москвы попал в эту колонию. Ему понравилось спальное помещение, в котором он оказался. Двухъярусные койки строгими рядами, подушки пирамидками, одеяла конвертиками, исправные тумбочки без всяких надписей, зато стены расписаны успокаивающими пейзажами – леса, поля, реки, облака в синем небе… Но ведь ему понравилась в свое время Лефортовская тюрьма, а через месяц-другой он волком хотел выть от черной тоски. Каждый день одно и то же, абсолютно никакого разнообразия. И уже совсем не утешала мысль, что сокамерники нормальные люди, а не ушлые хамы из отпетых уголовников…

Он так устал от лефортовской камеры, что начал подумывать о скором этапе как о чем-то если не светлом, то радостном. Хоть какие-то перемены, хоть какое-то веяние жизни… Ждал – и дождался. Приговор был предельно суров: четырнадцать лет строгого режима.

Зато Тихоплесов вышел сухим из воды. Легко отбился от всех обвинений и единого дня не провел за решеткой. А Валентина этапом отправили в новгородские земли. На целых тринадцать с половиной лет. На целую вечность. Ему будет сорок четыре года, когда он выйдет на свободу. Кому он будет нужен в таком возрасте с его здоровьем и репутацией уголовника? А здоровье он вряд ли сможет сохранить. Работа здесь, может, и не тяжкая, условия содержания не самые убийственные, но та черная депрессия, что давит на него не переставая, рано или поздно подорвет организм изнутри.

До половины седьмого утра есть время заправить постель, навести порядок в тумбочке. За бардак здесь спрашивают жестко, можно и в штрафной изолятор загудеть – на пять, на десять, а то и на пятнадцать суток. Плохо там, холодно и голодно, и еще можно должности своей лишиться. А работа у Валентина – не бей лежачего. В колонии действует федеральная программа, по которой заключенные могут получить высшее образование, здесь открыт филиал Новгородского университета, преподаватели которого ведут занятия дистанционно, через Интернет, по специальным программам. Менеджмент, юриспруденция, программирование…

Под филиал оборудованы три комнаты в здании администрации; студентов, правда, не очень много, с полдюжины зэков и четыре штатных сотрудника. Но помещение есть, оборудование тоже, и за всем этим кто-то должен следить. Вот этим кем-то и стал Валентин. Есть дневальные по спальному помещению, есть – по столовой, спортзалу, клубу, штабу, магазину, а Валентина назначили дневальным по университету. И компьютеры на нем, и уборка помещений. А еще он организует учебный процесс, чем, в общем-то, должен заниматься лейтенант Бубенцов. Должен, но зачем ему напрягаться, если есть подневольный специалист с высшим образованием и опытом работы?… Валентин не возражает, он на все согласен, лишь бы не дышать вредной химией в столярных и мебельных цехах. К тому же он даже зарплату получает, целых восемьсот рублей в месяц. Мелочь, конечно, по сравнению с тем, что он имел в Москве, но ценности прошлой жизни для него утрачены навсегда, и ему ничего иного не остается, как жить исключительно настоящим…

Шесть тридцать – шесть сорок пять, время завтрака. Тут и команду подавать не надо, народ сам валит на улицу. Пока построишься, пока дойдешь до столовой, время уйдет. А если еще и кота за хвост тянуть будешь, то на завтрак останется пять минут…

– Давай, козел, быстрей!

Валентин спускался вниз по лестнице, когда его толкнули в спину. Он вроде бы никого не задерживал, двигался с такой же скоростью, как и все, но досталось именно ему.

– Сам козел, – едва слышно буркнул себе под нос.

Но уголовник, шедший сзади, его услышал.

– Что ты сказал?! – взвился он.

Валентин промолчал, и это спасло его от последствий.

– Чибис, увянь!

– А чего он, а?

Валентин не видел людей, которым принадлежали эти голоса. Но он знал их, имел представление, насколько они опасны.

Коля Чибис, мордастый детина с расплющенным от природы носом, попал в лагерь за разбой. Здесь он попытался влиться в ряды отрицал, чтобы не вкалывать на промзоне и с высоты воровских понятий командовать серой мужицкой массой. Но этот номер у него не прошел. Администрация колонии оказалась для него непреодолимым препятствием. Да и классических отрицал, живущих исключительно по воровским законам, в отряде, куда он попал, попросту не оказалось. Были блатные, но все они работали, потому что начальник лагеря жестко настаивал на этом. Другой вопрос, на каких должностях они подвизались – кладовщиками числились, каптерами, завхозами, при клубе работали, при санчасти. В общем, работенка не пыльная. Но как ни крути, а это работа, которую воровские законы осуждают.

Коля Чибис был банщиком, заведовал трусами и портянками. А Витя Макогон работал в котельной, вернее, числился на должности, поскольку кочегаров там и без него хватало. Витя Макогон, вообще, вор авторитетный, смотрящий по бараку. Но при этом он числился в хозобслуге, на «козлиной» должности. Значит, не простой он вор, а польский, что для блатного почти приговор.

Понятие «польский вор» пошло с далекого тридцать девятого года, когда к Советскому Союзу отошли западные районы Украины и Белоруссии. Польский вор вроде бы и не отличался от классического русского – те же властные замашки, та же пыль в глаза. Но поляки были не такими аскетами, как их советские коллеги; попадая в лагерь, они первыми делом старались занять хлебные места, что противоречило воровским законам. Поэтому очень скоро польских воров объявили суками и вырезали поголовно. Но понятие «польский вор» так и осталось как символ презрения и морального унижения. И звучало оно почти так же, как «козел».

Тот же Витя Макогон понимал, кем он был на самом деле, поэтому ему и не понравилось, каким словом Чибис назвал Валентина. Да, он принадлежал к числу лагерной обслуги, числился в «козлах», но ведь Макогон и Чибис ничем не лучше…

Коля оставил Валентина в покое. Но его пренебрежительное к нему отношение никуда не исчезло. И заключенные косо посматривали на Полунина. Ведь он должен был дать Чибису ответ, ударом ответить на оскорбление. Впрочем, переживать на этот счет не стоит. Скоро волна уляжется, и все всё забудут. Ведь Валентин всего лишь мужик, а не блатной, ему как бы и не обязательно держать ответ за оскорбление…

– Ну, давай, чего встал?

Крепкого сложения парень обогнал его у самых дверей, оттеснив плечом, первым вышел из жилого корпуса. Это не блатной, это мужик, но ведет он себя по-хамски, потому что Валентин не может за себя постоять. Или не хочет.

– Ты чего толкаешься?

Валентина ткнули в плечо. Соседу справа все равно, что его самого толкнули. Был бы на его месте Коля Чибис, этот мужик бы и слова не сказал. А с Валентином церемониться не обязательно.

Нет у него авторитета среди заключенных. Да он за ним и не гонится. Живет как все, соблюдает правила, ни с кем не ссорится, и его особо не трогают. Так, могут иногда посмеяться или толкнуть, как сегодня. Но ведь мыло в бане подбирать не заставляют, и то ладно.

На завтрак был плов – вернее, блюдо, которое так называлось. Вареный рис перемешивался с фаршем из костей, сухожилий, после чего подавался к столу. Но в принципе есть можно. Тем более что в других колониях мясо по утрам вообще не полагалось, а тут хоть намек на него сделан, и то хорошо. И хлеб сегодня вкусный, теплый, только что из печи. Начальник колонии строго за этим следит, потому и не бунтует колония. Чай не самый крепкий, но в нем сахар чувствуется; правда, горячим его не назовешь, не прогревается нутро.

Шесть пятьдесят – семь двадцать. Развод на работу. Валентина выводят из строя и под негромкое улюлюканье особо завистливых отправляют в сторону административного здания, что находится за пределами зоны, за контрольно-пропускным пунктом. Таково было условие преподавателей университета, с которыми начальник лагеря установил контакт. Система обучения дистанционная, но время от времени преподаватели все-таки приезжали в филиал, чтобы лично пообщаться со студентами. Поэтому они очень просили, чтобы руководство колонии избавило их от контакта с общей массой зэков. Начальство пошло им навстречу и выделило несколько комнат в большом административном здании. Чтобы попасть туда, Валентину и остальным студентам из заключенных требовался пропуск.

От штабного здания до ворот транспортного КПП рукой подать, и кое-кто всерьез считает, что там воздух особый, свободный. Валентин с этим не согласен. Обычный там воздух, и свободой не пахнет. Там ведь и внутренний периметр охраны есть, и внешний, еще и стена высокая между ними, «егоза» над ней такая, что не продерешься. Автоматчики на вышках, собаки… Нет, при всем желании не сбежать на волю.

Семь тридцать. Начало работы… Не сбежать из лагеря. А хотелось бы убраться отсюда куда-нибудь далеко-далеко, пусть в таежную глушь, но так, чтобы на свободу, чтобы не доставали коли чибисы, чтобы не толкались мужики… Впрочем, жить можно и в неволе. Лишь бы только с должности не слететь. А то компьютерных специалистов в лагере хватает и без Валентина. Хакеры, пираты, контрабандисты – и многие с высшим образованием. А место здесь, при филиале университета теплое, уютное. Народ по шумным и холодным цехам разошелся – а здесь батареи горячие, комнаты просторные, обои на стенах, занавески на высоких окнах, портреты великих мыслителей прошлого тысячелетия, на длинном столе вдоль стены – шесть компьютеров.

Но Валентина сейчас больше привлекал другой стол, обычный канцелярский, в небольшой комнатке, которую он облюбовал для себя. Там у него в тумбе электрочайник, заварка, сахар, конфеты, печенье. Лейтенант Бубенцов появится только через час, не раньше. За ним потянутся студенты, начнутся занятия. А пока можно и чаи погонять. Главное не разлениться, чтобы затем в ударном темпе сделать влажную уборку, да такую, чтобы ни одной пылинки не осталось…

Валентину часто снились мамины пирожки – с мясом, с печенкой и рисом, капустой, сыром. Не так давно они пришли в посылке, которые мама собиралась высылать регулярно, два раза в месяц. Пирожки там, правда, были черствыми, но все равно в них ощущался запах отчего дома.

От Дарьяны посылок не поступало, и в Лефортово она передачки не слала. И спасибо ей за это. Чем меньше напоминаний о ней, тем быстрей забудется…

Валентин открыл дверцу тумбы, с тоской глянул на приклеенную к ней фотографию из семейного альбома. Дарьяна в купальнике, на берегу моря. Он даже думать боялся показать этот снимок кому-то, не то что повесить перед своей койкой. Дарьяна такая красивая и соблазнительная на этом фото, что рукоблудники не дадут покоя… А может, и не нужно ее забывать? Тринадцать с половиной лет – это, считай, вся оставшаяся жизнь. Валентин уже и не верил, что когда-нибудь он выйдет на свободу, слишком далеко этот момент, слишком уж он из-за этого неправдоподобный. А раз так, то почему бы не представить, что Дарьяна до сих пор принадлежит ему как законная жена, что ждет его верно и с любовью? Так ведь легче будет жить. Иллюзия – это шаг к реальности, но с черного хода, по скользкой лестнице, упав с которой можно сойти с ума. Но если Валентин сойдет с ума, то Дарьяна станет еще ближе…

Он достал из тумбы электрочайник, налил в него воды из пятилитровой баклажки. Это утренний туман в голове не рассеялся, потому и бродят по извилинам сумрачные мысли. Ничего, вот уже поднимается солнце рабочего дня, оно разгонит сумасбродные мысли о Дарьяне…

Он выпил чаю, навел порядок в помещениях, а когда прибыл начальник, доложил ему о готовности к работе. Бубенцов сам обучался в дистанционном университете, но на организационные вопросы замыкаться не стал. Материал для самостоятельной работы скачивал и распечатывал Валентин, он же объяснял всем, что и как нужно делать; а теми студентами, кто изучал программирование, он занимался лично. Знаковые системы, коды, конфликты, баги… Он старался соответствовать запросам, потому что не хотел остаться без этой должности. Ведь он собирался и сам получить второе образование, заняться юриспруденцией. А почему нет, если есть возможность?…

Закон природы – чем активней человек занимается своим делом, тем быстрей пролетает время. Валентин и не заметил, как наступил обед. В одиннадцать тридцать он был уже в столовой. Борщ, тушеная капуста с мясом, компот из сухофруктов, белый и серый хлеб утренней выпечки…

Пятнадцать часов пятнадцать минут. Конец рабочего дня. И активный отдых. Говорят, предыдущий начальник лагеря был фанатом спорта, да и нынешний отнюдь не противник здорового образа жизни. Целый спорткомплекс в колонии – крытый зал для мини-футбола, тренажеры, боксерский ринг, под открытым небом баскетбольная и волейбольная площадки, беговая дорожка вокруг них.

Спортивные устремления заключенных крутились в основном вокруг атлетических тренажеров, боксерских груш и макивар. Такая уж в колонии среда обитания – злая, агрессивная; кому-то нравилось нападать, кто-то вынужден был защищаться, и в любом случае требовалась сила.

Валентин также не упускал возможности поразмяться. Обычно он тягал железо в тренажерном зале, но сегодня его потянуло к боксерскому рингу, вокруг которого вдоль стен развешаны были заводские и самодельные груши. Желающих потренироваться было много, а перчаток на всех не хватало, пришлось Валентину намотать на руки эластичные бинты. Хоть какая-то, но защита.

Он размял и разогрел ноги, растянув их как следует, подготовил к физической нагрузке руки, после чего встал к боксерской груше. «Двойка» боксерекая, «тройка», снова «двойка», добавочный ногой… Сначала он работал вяло, с показной ленцой, но в конце концов разошелся. Кулаком в голову, в корпус, ногой под колено, «двойка» руками, прыжок и высокий удар с разворота пяткой… Еще, еще… Пусть смотрит народ, как Валентин умеет расправляться со своими противниками, пусть наматывают на ус…

Высоко выпрыгнув, он ловко и резко качнул бедром, усилив ударную мощь брошенной в разворот ноги, и поразил грушу в область головы. Если бы на ее месте был человек, ему бы не избежать двойного перелома челюсти… Опустился Валентин на одну ногу, но вторую поставить не успел. Кто-то сзади провел подсечку, и он, не успев сконцентрироваться, рухнул на бок, больно ударившись локтем о жесткую поверхность резинового настила.

Вскочив на ноги, Валентин гневно глянул на обидчика. Это был тот самый парень, который сегодня утром, вдохновленный примером Чибиса, нагло толкнул его в дверях. Бритоголовый, широкоскулый, с красным от возбуждения лицом, он хищно скалился, глядя на Валентина. В глазах агрессивная удаль и азартная бесшабашность.

– Может, на ринге попробуем? – дерзко улыбаясь, спросил он.

Валентин вспомнил, что звали его Миша. Может, имя это, а может, кличка. Ведь парень чем-то похож был на медведя, такой же крепкий, мощный. Шея сильная, как у завзятого борца, плечи широкие, накачанные, руки сильные, кулаки будто кувалды. Наверняка у него убойный удар… Валентин вдруг вспомнил, как в далекой юности он пропустил сокрушительный удар в нос. И сейчас он мог оказаться в столь же незавидном положении. А сломанный нос – это очень опасно: расщепленная кость может вонзиться в мозг, тогда все…

– Э-э, по-настоящему? – растерянно спросил Валентин.

– Ну а как по-другому?

– А можно? Здесь же инспектор.

Расслабляться заключенным не дозволялось.

И видеокамеры в спортзалах, и дежурные инспектора, не считая дневальных. Насколько знал Валентин, стихийные схватки на ринге были запрещены, но ведь если есть правила, значит, существуют и обходные пути.

– Да мы быстро. Я тебя за пять секунд уделаю, – грозно ощерился Миша. – Или не веришь?

Голос у него густой, рычащий. И устрашающий. Валентин чувствовал, как у него занемело под коленками.

– Э-э, верю, – подавленно кивнул он.

– Что?! – восторженно простонал парень. – Ты веришь, что я тебя уделаю?… А если я скажу, что загну тебя, ты тоже в это поверишь?… Слушай, а может, ты пидор, а?

– Сам такой! – хоть и беспомощно, но все-таки вспылил Валентин.

– Че ты сказал? – взвыл Миша. – Давай на ринг, козляра! А то дыркой работать будешь, понял? Ну!

Угроза подействовала, и Валентин обреченно поплелся к рингу. Кто-то сунул ему под мышку боксерские перчатки, он автоматически надел их.

Что-то вдруг случилось с его глазами: кругозор стремительно сузился, и он мог видеть только Мишу, его лицо, искаженное будто в кривом зеркале. Периферийное зрение, казалось, отсутствовало напрочь. Пол и потолок были подернуты мутной дымкой. В руках слабость, в ногах дрожь. А Миша уже надел перчатки, вскинул руки на уровень груди. Взгляд у него твердый, уверенный и невероятно агрессивный. Он нисколько не сомневался в своей победе, значит, он точно знал, что возьмет над противником верх. А может, он даже собирался убить Валентина. Вдруг он какой-то нелюдь, маньяк-потрошитель… Надо бы узнать, за что он мотает срок.

Но спросить Валентин ничего не успел. Миша ударил его кулаком в челюсть резко, без замаха. И только тогда прозвучал гонг… Вернее, это зазвенело в ушах у Валентина. И в глазах заплясали горящие чертики. Голова закружилась, и ноги отказались держать тело.

Валентин упал, не решаясь подняться. Он принял вызов, но проиграл, что ж, значит, он более слабый противник, но ведь это не смертельно. Подумаешь, проиграл… Каждый день в мире дерутся сотни тысяч пар, и каждый второй в этих схватках проигрывает. Ничего же, крутится планета, не разваливается…

– Вставай, чудила! – злорадно скалился Миша, победно постукивая перчатками.

Валентин мотнул головой. Дескать, нокаут.

– Считаю до трех, если не встанешь, я тебя ногами запинаю! – пригрозил варвар. – Ну!

Валентин поднялся. И даже смог увернуться от удара. Миша метил ему в голову, но его пятка врезалась в пустоту. Попытался он уклониться от бокового в голову, но не совсем удачно – перчатка больно скребнула по уху. От третьего удара Валентин уходить не пытался, подставив под него перчатки, от четвертого закрылся плечом. Уклон, уход… Он бабочкой порхал по рингу, и Миша, как ни пытался, не мог провести нокаутирующий удар.

Но и сам Валентин не жалил в ответ, как завещал великий Али. Он просто уходил от ударов или смягчал за счет техники.

– Ты бык или телка? – заорал на него Миша. – Ты будешь драться?

Он снова пошел в атаку, и на этот раз Валентин смог провести ответный удар – в лоб кулаком и по бедру ногой. Но противника это не сокрушило. Скорее разозлило.

Новая, более яростная атака загнала Валентина в угол. В прямом смысле этого слова. Миша зажал его в углу ринга и два раза очень удачно попал в голову.

И снова у Валентина закружилась голова. Но в этот раз он уже не думал, что нужно упасть. Будто что-то перемкнуло в сознании. Ничего не соображая, он яростно ринулся на соперника и обрушил на него град ударов. Будто в тумане он видел, как Миша упал, безотчетно попытался добить его ногой в голову, но та не послушалась его, будто вспомнив костным своим мозгом, что лежачего не бьют.

Миша начал подниматься, но Валентин не позволил ему прочно встать на ноги. Он бил его, пока тот не упал снова… Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы какие-то люди не схватили Валентина за руки, не стащили с ринга. Он думал, что это взяли его в оборот сотрудники дежурной смены, чтобы затем отправить в штрафной изолятор. Но его оторвали от жертвы заключенные-мужики, вовремя заметившие приближение начальства.

Валентина поставили за грушу, когда в зал вошел начальник лагеря, а с ним какие-то незнакомые люди в штатском. Хозяин с гордостью показывал им спорткомплекс и заключенных, которые, по его мнению, были счастливы, наслаждаясь возможностью заниматься здесь. А недалеко, в углу зала, спрятавшись за грушу, сплевывал кровь с разбитой губы Миша. Досталось и Валентину – у него распух нос и жутко болела выбитая челюсть. Но, в отличие от своего противника, он мог радоваться, потому что победил. Только что-то тошно было на душе…