Текст книги "И жизнь моя – вечная игра"

– Ничего, – заискивающе-виновато улыбнулась Надя.

И крепко вцепилась Тимофею в руку. Но не смогла его остановить.

– Езжай сам, а Ладу оставь в покое!

– Это ты мне? – удивленно и вместе с тем угрожающе вскинул брови Захар.

– Да, тебе. Она не хочет с тобой.

– Ты кто такой?

Он сделал шаг по направлению к Тимофею, но Лада взяла его за руку, не позволяя идти дальше.

– Это Тимофей. Он из армии вернулся. Пьяный он, не видишь?

– Да вижу, – усмехнулся Захар. И пытливо глянул на нее. – Ты хочешь со мной ехать?

– Да. Поехали.

Теперь она сама тянула его к машине. Но Тимофей уже не мог остановиться.

– Я сказал, стоять! – грозно рыкнул он.

И снова Захар развернулся к нему лицом. И так посмотрел на него, что стало ясно – слов больше не будет. И его дружки двинулись на Тимофея.

Они ударили разом – один под правым углом, другой под левым. Тимофей сумел блокировать первый удар. Под кулак он подставил свой лоб – но все равно его тряхнуло так, что казалось, глаза поменялись местами.

– У-е! – отпрянул назад парень с отбитым кулаком.

Но тут же ударил ногой – прямой в живот. И это была добавка к удару, который нанес Тимофею его дружок.

Трудно было удержаться на ногах после таких примочек, но не зря Тимофей тренировал себя на гражданке, совершенствовал себя в армии, проходил проверку на прочность в жарком горниле двух войн. Он сумел устоять, перегруппироваться и ответить мощным выпадом в сторону врага. Один крепыш пошатнулся, схватившись двумя руками за горло, смятое сильным и точным ударом. Но его тут же сменил сам Захар. И ударил Тимофея в нос с такой силой, что на какие-то мгновения он потерял сознание. Очнувшись, увидел еще один летящий в него кулак. Увернуться он не успевал, поэтому все-таки оказался на земле. Поднимаясь, каким-то чудом сумел блокировать чью-то ногу, метившую ему в голову.

Поднялся, слабеющей рукой ударил Захара в челюсть. Но этим только еще сильней разозлил его. И снова град ударов обрушился на него. Тимофей отбивался, бил в ответ, понимая, что против троих неплохо тренированных бойцов ему не устоять.

Однажды ему приходилось воевать на танке. Он находился в башне. Машина вошла в город и попала в западню, по ней били из гранатометов, но активная броня отлично справлялась со своей задачей. Кумулятивные гранаты взрывали коробки динамической защиты, не причиняя основной броне особого вреда. Но каждый раз ощущение было таким, будто на голову опускалась кувалда. Танкист-наводчик не смог выдержать такого испытания – выжил, но тронулся умом. Да и сам Тимофей еще долго приходил в себя после такой карусели.

И сейчас ему казалось, что находится он в том самом танке, а башню сотрясают снаряды. Его били в голову, в живот, он падал, но всякий раз поднимался назло и на удивление врагу...

– А ну прекратите! Я уже милицию вызвала! – откуда-то из параллельного мира донесся до него женский голос.

– Хватит с него, поехали! – крикнул Захар.

И, огладив рукой опухшую скулу, направился к машине. Сгреб по пути в охапку оторопевшую Ладу. Его дружки последовали за ним.

– Что с тобой, парень?

Сквозь красную пелену перед глазами проступили очертания женского лица. Знакомые черты.

Это была Марина Евгеньевна, вахтерша с первого этажа. Появилась и Надя, она вела за собой целую ватагу мужиков, пожелавших вступиться за Тимофея. Догадалась-таки сбегать на второй этаж, поднять соседей. Но было уже поздно: враг убрался восвояси. И Тимофей не пытался тешить себя иллюзией, что это было позорное бегство. Это было всего лишь тактическое отступление после одержанной победы. Над ним победы...

Тимофею обидно было осознавать, что он потерпел поражение на глазах у Лады. И если бы он мог плакать, он бы пустил сейчас горькую слезу.

– Спасибо тебе...

Дрожащей рукой он погладил Марину Евгеньевну по плечу.

– Спасибо всем...

Обвел своих заступников благодарным взглядом поверх набухающих мешков под глазами. И, поддерживаемый сестрой, побрел к себе. Больно было идти, голова кружилась, когда он поднимался по лестнице.

– Может, «скорую» вызовем? – спросила Надя.

– Только попробуй.

В коридоре он встретил вдрызг пьяного отца. Одной рукой тот держался за стену, а другой махал ему. Мать стояла за ним, тоже в изрядном подпитии. Со спины отца обнимает – то ли его поддерживает, то ли сама боится упасть.

– Сынок, все в порядке?

– Как обычно...

Он кивнул Наде в сторону родителей, пусть ими занимается, а то ведь не дойдут до своей комнаты, упадут, где стоят. Но сестра сначала привела его в свою комнату, уложила на постель, и только затем оставила его. Но скоро вернулась. Приложила к синякам лепешки мороженого мяса.

– Это дело, – вымученно улыбнулся он.

Сильно болел распухший нос, но Тимофей был далек от того, чтобы обращаться за помощью к эскулапам. Сколько раз его с не меньшей силой били по носу, и ни разу не было перелома. И зубы все целы на удивление. Ребра болят, но и там вроде бы без перелома... Вот израненную душу бы он полечил. Но нет с ним Лады, некому его утешить. Да и не стала бы она этого делать. Он же для нее никто.

– Нашел с кем связаться, – попеняла ему Надя.

– С кем?

– Ты хоть знаешь, кто такой Захар?

– Уже знаю.

– Не знаешь... Бандит он, ему все в нашем районе платят. Да что в районе. Ему сам директор завода платит...

– Рэкет?

– Ну, вроде да... Даже не знаю, что с тобой теперь будет.

– А что, еще ничего не было?

– Было. Но это цветочки. Если он всерьез за тебя возьмется, тогда на похороны придется собирать... Уезжать тебе отсюда надо.

– Куда?

– А куда хочешь, лишь бы от греха подальше. А если он о тебе забудет, то вернешься...

– Если забудет, я ему напомню, – усмехнулся Тимофей. – Он сильный. Но и я не слабак. Сломается его коса о мой камень...

– Ну что ты такое говоришь? Я же видела, как они тебя...

– Их трое было, а я один...

– Трое? Да у него бригада человек двадцать. И оружие у него есть. Только и слышно, что стреляют. И тебя застрелить могут, это у нас проще простого...

– И его тоже застрелить могут.

– Кто?

– Да есть человек... Ты мне расскажи, что у Лады с ним?

– Что-что... Не знаю... То есть знаю, но не уверена... Она же секретаршей у директора завода. А Захар к нему ходил, глаз на нее положил. В ресторан ее приглашал, но так туда с ней и не сходил. Пропал куда-то. Теперь вот объявился... И в ресторан с ней теперь сходит в постель... Повезло Ладе, – задумавшись, сказала Надя.

– Повезло?

– Захар даром что молодой, денег у него столько, что нам и не снилось. Говорят, он одной своей любовнице квартиру купил. И Ладу осчастливить может...

– Она что, из-за квартиры с ним хочет?

– Хочет?.. Ну, может, и хочет... Но не из-за квартиры... Нравится он ей...

– Откуда ты знаешь, что нравится?

– Оттуда и знаю, что сама мне говорила.

– А про меня что говорила?

– Ничего... А что она могла про тебя сказать, если она только сегодня тебя увидела.

– Сегодня увидела, завтра забыла... Не нравлюсь я ей.

– Ну, не нравишься, и что? Других девчонок, что ли, мало? Не такая уж красивая она, чтобы по ней сохнуть... У меня знакомая одна есть, вот настоящая красавица. Хочешь, познакомлю?

– Не хочу... Ничего не хочу...

– Забудь о ней, легче станет.

– Забуду... Сам забуду...

Что ни говори, а Надя была права. Если Лада и запала к нему в сердце, то еще не успела засесть глубоко. Клин клином вышибают, а занозу занозой. Может, познакомившись с Надиной знакомой, он в нее влюбится, а о Ладе забудет... Но не тот у него сейчас вид, чтобы с кем-то знакомиться. Лицо разбито, чтобы все в норму пришло, время нужно. А вот к Марине Евгеньевне можно прямо сейчас пойти. Глядишь, и утешит.

Тимофей взял бутылку водки, откупорил ее, ополовинил в один присест.

Марина Евгеньевна сидела в своей каморке. Увидела его, завороженно улыбнулась.

– Какой красавец!

Если она и смеялась над его внешностью, то совершенно беззлобно. И сама вся такая теплая, пушистая и уютная.

– Какой-никакой, а весь твой.

Он решительно закрыл за собой дверь, повернул ключ в замочной скважине.

– А тебе не кажется, что это слишком? – игриво укорила его женщина.

– Показать тебе, что такое слишком? – спросил он мягко, но дерзко.

Обласкал ее таким же мягким, но не допускающим никаких возражений взглядом и напористо уложил на кушетку.

– Ну, ты нахал, – расслабленно закрывая глаза, пробормотала она.

Нужно было быть полным кретином, чтобы расценить эти слова как оскорбление. Это был комплимент, который подействовал на Тимофея как щелчок кнута. Распалившись и распоясавшись, он погнал коней во весь опор... И ему не было никакого дела до какой-то там Лады...

Глава 2

Марья мягко обвила руками его шею, нежно прильнула щекой к могучему плечу.

– Ты куда собрался, свет мой ясный?

Хорошая она баба, но не люба она Тимофею. Да и блудливая. Добрая, сладкая, но в сраме как свинья в грязи. Уходить от нее надо, за уши себя из этого болота вытаскивать, а то ведь и пропасть можно.

Он уж и не помнил, сколько времени провел в хмельном дурмане и в разгуле непотребных страстей. Помнил только, что дня три поддавал в кружале у кривого Агафона, там же сошелся с распутной вдовой, с ней ушел в ее лачугу, там и озоровал, чередуя любовные утехи с горячительными возлияниями. И о доме своем забыл, и о своей зазнобе, которую увел у него злой боярин...

Сколько лет воевал он под знаменами киевского князя. И сколько бы еще ходил на рать по зову Всеволода Ольговича. Но умер великий князь, и отошел его стол к брату Игорю. А через тринадцать дней киевляне призвали на великое княжение внука Мономахова Изяслава Мстиславовича. В битве под стенами Киева войско Игоря было разбито, сам он бежал, но был найден, заточен в темницу. Тимофей тоже бился в этом братоубийственном сраженье. И вместе со своим князем и воеводой потерпел поражение. Дрался до последнего, не побежал, хотя и была возможность. Был посечен мечами, исколот копьями и стрелами, но спину врагу не показал. Его взяли в полон, но казнить не стали – отпустили с миром в родные края.

А родные края его были здесь, в Рязанской земле. Еще в раннем отрочестве судьба занесла его в далекий Киев, и вот, по прошествии множества лет, он снова вернулся в свою родную Заболонь. Отца на охоте задрал медведь, младший брат утонул в реке – перевернулся в ладье и, запутавшись в неводе, пошел на дно. Мать и сестры жили в землянке, бедствовали. Они уже и не чаяли увидеть Тимофея живым. А он вернулся, осчастливил родных. Оставалось у него от княжьей милости несколько гривен золота, взял он лес, поставил избу на самом берегу Оки, купил скотину. Собрал приданое для старшей сестры, вознамерился подготовить к замужеству и младшенькую. Не могла нарадоваться на него мать. А он продолжал трудиться в поте лица, пока не повстречал красну девицу Ладу. Но не сложилось у них. Забрал красу змей-боярин, увез ее в свои хоромы – на коня своего белого поднял, так в обнимку с ней и ускакал. Закручинился Тимофей, хлебнул браги, пошел на двор к боярину Захару, но по пути столкнулся с его воями, схлестнулся с ними в неравном кулачном бою. Он бил, его били, и непонятно, кто кого победил. А раз непонятно, значит, нужно найти истину, а она, как говорят пропойцы, киснет в браге.

И зашел Тимофей в кружало, и закружило его... Только сегодня и появился просвет перед глазами, задумался он, не пора ли остановиться. На славу повеселился с вдовой, но пора и честь знать. Да и резанов кот наплакал. Гривны же остались только в памяти. Нет у него больше денег, не на что больше гулять. Домой надо идти, к матери, к сестрам. Корова молоко дает, зерно в закромах есть – как-нибудь бы и прокормились. Но «как-нибудь» не для Тимофея. Хватит с него, отдохнул на вольных хлебах, пора и за большое дело браться.

В дружину к Захару думал податься, но после того, как тот Ладу к себе забрал, расхотел служить ему. К другому боярину пойдет, к Елизару, что в соседнем Терлеце сидит. У него и город побогаче, и владений поболее, и дружина покрепче. Сам рязанский князь Глеб Ростиславович почитал за честь испить с ним чарку-другую. И все потому, что побаивался его. А кого боятся, тех уважают...

Тимофей тоже хотел, чтобы его уважали. Еще больше желал, чтобы Лада его любила. Но пока не за что его уважать. Есть в нем сила, но ничем он еще себя не проявил, не показал свою удаль молодецкую... А покажет, обязательно покажет. Боярин Елизар, говорят, в набег на мордовские земли собрался, вот где можно отличиться, опять же добычей воинской поживиться. А там князь рязанский воевод своих к себе призовет, на Муром всю рать свою поведет. И там Тимофей покажет себя, возвысится, глядишь, надел земли большой во владение получит... Лучше, чем в Киеве в своем родном краю жить будет...

– Никуда не пущу!

Марья попыталась удержать его, но тщетно. Тимофей повел могучими своими плечами, высвободил руку.

– Ты, баба, место свое знай, – беззлобно, но жестко сказал он. – И меня к себе привязывать не смей.

Домой Тимофей шел мимо боярского двора. Посматривал на высокий тройной частокол ограды, на крыши красавцев-теремов, на обитые железом ворота. Посматривал и спрашивал себя: чем он хуже Захара? Почему он не может жить в таких палатах? Почему самые красивые девушки Заболони должны доставаться кому-то, но не ему?..

Хорошо жил боярин Захар. Богатые владения – густые и щедрые на пушнину леса, жирные земли на полях, полная рыбы река. Большое множество людей – холопы, закабаленные закупы, свободные смерды, купцы и ремесленники. Потому и жил он справно и пышно. Двор – неприступная крепость, хоромы как у великого князя. А как люди его живут, это боярина интересовало мало. Драл с них по три шкуры без стыда и совести, а недовольных ставил к ногтю посредством своей дружины.

Тимофея удивляло безрассудство этого глупца. Посад стоял на холме, боярский детинец на самой вершине, вниз к реке тянулись кривые улочки, плотно застроенные хижинами и лачугами с плохими соломенными крышами. А острог вокруг города хлипкий, курам на смех: частокол невысокий, тонкий, в один ряд – для лазутчика плохая преграда, а для вражеского войска и вовсе удержу не будет. Наскочат те же мордовские конники, пустят ввысь стрелы огненные и пожгут город к чертям своим языческим. Даже если дружина боярская отобьет нападение, городу не быть. Детинец, может, и устоит, но сколько простых людей поляжет... Не заботится Захар о своем народе, живет в свое удовольствие – сладко ест, крепко пьет, девок горячо любит. И дружинники его зажирели на сытных хлебах. Бунт, может, усмирить смогут, но вряд ли смогут выстоять против настоящего врага. Придет беда, и отворятся ворота... Нет, нельзя так. Боярская слепота страшнее мора...

На дряхлых воротах стоял всего лишь один воин. Без доспехов, потому что жарко. Копье притулено к сторожевой плетенке, щит на земле – торба на нем раскрытая с походной снедью и крынка молока. Богатая рубаха с узорным шитьем, широкий пояс с бронзовыми вставками, на ногах кожаные посолы на шнурах. Шлема но голове нет. Удивительно, что меч в ножнах на поясе висит. Стоит, опершись спиной об угол сторожки, щелкает семечки подсолнечника. На мир свысока посматривает, красных девиц привечает. Бесшабашная голова, не привычная к тревогам и беспощадным побоищам. Некому испортить его сладкую жизнь.

Везло боярину Захару, беды обходили стороной его вотчину. Не терзала его набегами мордва, не лезли к нему за наживой соседние князья и бояре, не призывал его к себе вместе с дружиною рязанский князь – не участвовал он в боевых походах, не выдерживал осад и не брал крепостей вражеских. Потому и расслабилось без дела его воинство. На свою беду, а может, и на погибель...

Стражник увидел Тимофея – глумливо ухмыльнулся.

– Как здравие твое, морда битая?

Он уже поставил себя на ноги, широко развел их для большего равновесия, расправил широкие плечи. Рука на рукояти меча, в глазах животное веселье и звериная угроза. Тимофей вспомнил, как бился на кулаках с боярскими дружинниками, но этого детину припомнить не смог. Может, он тоже бил его наравне с остальными, а может, рядом стоял. Так или иначе, он знал о том случае, поэтому относился к Тимофею как к своему врагу.

Орлику стало не по себе. Изверга этого он не боялся, надо будет – прихлопнет как муху. И не посмотрит, что у него меч отточенный. А испугался он не за себя, а за родных своих. Изба его новая у реки, на самом отшибе пригородного селища. Нагрянь охальники по напуску боярина – беды не миновать. Или дом сожгут, или... Сестры у него молодые, на выданье. Кто их потом замуж возьмет?..

Тимофей угрожающе насупился, сверкнул взглядом.

– Здоровье мое погожее, а ты вот без языка остаться можешь. Говоришь много, да не по делу.

– А ты не грози мне, упырь киевский.

Тимофей удивленно и устрашенно повел бровью. Похоже, боярские приспешники справлялись о нем у людей, узнали, в какой дружине он служил в своем недалеком прошлом... Хорошо, если обошлось без последствий для его семьи.

– Если хоть один волос с головы моих сестер... – начал было он, но ратник оборвал его.

– За сестер не бойся, – ехидно ухмыльнулся он. – За себя бойся.

– За себя то я постою... И вас всех положу, если что не так...

– О! За такой разговор тебя к боярину на суд вести надо!

– Веди. Только смотри, не надорвись.

– Зря ты гоношишься, – угрожающе покачал головой ратник. – Добрые мы, но если разозлимся... Разбудишь лихо, горько о том пожалеешь. Если будет, чем жалеть...

– Горазд же ты языком нарезать, – криво усмехнулся Тимофей. – Давай в честном бою сойдемся, посмотрим, чья возьмет!..

– Нельзя мне. На страже я... А вечерком сегодня подходи, пободаемся. Сам приходи и другов своих приводи.

– Нет у меня здесь другов, – покачал головой Тимофей. – Не успел заиметь... А ты, стало быть, с другами будешь?

– Если страшно стало, так и скажи... – презрительно хмыкнул детина и, насупив брови, грозно рыкнул: – Проходи, морда пришлая, не мешай службу нести!

– Мы еще встретимся, – уходя, сказал Тимофей.

Выбора у него не было. Не должен он был давать спуску этому зарвавшемуся вою, обязан был дать ему укорот, чтобы не смел больше оскорблять его.

Дома его ждали мать и сестры. Обрадовались ему, накормили кашей, напоили молоком. Сообщили радостную новость – к старшенькой Ульяне жених заслал сватов. Правда, день свадьбы назначен не был, потому как Тимофей не сказал своего слова.

– А когда хотите пожениться? – спросил он.

– Как обычно, на Ивана Купалу.

– Языческий праздник, – нахмурился Тимофей.

Он долго жил в Киеве, в городе, который считался оплотом христианской веры на Руси. Там и каменные храмы о золотых куполах в большом множестве, и митрополит из Константинополя. В рязанской земле тоже были церкви, приходы. В Заболони тоже был храм, деревянный – Покрова Пресвятой Богородицы. Еще дед боярина Захара ставил. И местные священники к службе усердно призывают, из Ростова Великого святители наезжают – учить народ уму-разуму. Но все равно, языческие корни на рязанской земле не в пример сильней, чем в том же Киеве. И гулянья здесь на Ивана Купалу – святое дело. И свадьбы на этот праздник играют чаще всего. Священники морщатся, кряхтят, но молодых венчают. Не так-то просто языческую дурь из людей вытравить...

– Ну и что? – обиженно надула губки Ульяна. – Из века в век празднуют... И Авдей хочет...

– Вот и скажи, что Авдей хочет, – усмехнулся Тимофей и легонько щелкнул пальцем по ее носу.

И в это время в дом вбежала, запыхавшись, младшая Власта. Глядя на брата глазами, широко раскрытыми от избытка чувств, сообщила:

– А Лада-то назад идет!

С Ладой она зналась недавно, с тех пор, как поселилась в этом селище в новой избе. Сама познакомилась с ней и с братом ее свела – на общую беду.

– Не шуми! – встрепенувшись, одернул ее Тимофей.

И неторопливо – что удавалось ему с трудом – вышел из дома.

Лада шла по пыльной змеящейся улице мимо изб, лачуг и землянок. Люди в этом селище жили бедно, и дом, построенным Тимофеем, выгодно отличался от других. Большой огород, река с рыбалкой. И сам он завидный жених. Но не пришелся он Ладе по нраву. Боярин глаз на нее положил, а она тому и рада. Была... Судя по ее опечаленному виду, не сложилось у нее с Захаром. Идет, а руки болтаются у бедер, как плети. Поникшая голова, отсутствующий взгляд, слезинки у глаз. Домой идет, к матери, в свою землянку. Обесчещенная и опозоренная. Тимофей глянул на Власту. Девушка стояла, сомкнув ладони на груди. Видно было, что ей жаль Ладу. Но не будет она дружить с ней. И все остальные подруги будут ее сторониться. Если бы она в ночь на Купалу с кем-нибудь огульно согрешила, тогда бы никто ее не осудил, но ведь не в праздник же взял ее Захар. Себе праздник сделал, а ее на посмеяние выставил...

И Тимофей от нее должен отвернуться. Негоже питать чувства к падшей женщине. Но что делать, если тянет его к Ладе?..

Немного подумав, он встал у девушки на пути. Молча глянул на нее сверху вниз. И укор в глазах, и досада. Должна была понимать баба, что серьезные у него виды на нее, так нет, вильнула хвостом. Сама, по доброй воле с боярином уехала, думала, что Захар в жены ее возьмет.

– Дура ты, – осуждающим тоном, но не зло сказал он. – Нашла, к какому берегу прибиться.

Она жалко всхлипнула, поджав немощные плечики. И вдруг подалась к нему. Руки ее так и остались висеть как плети, но голова прижалась к его груди. Она даже губами не пошевелила, а он услышал: «Прости!»...

«Кто я такой, чтобы прощать?» – мысленно спросил он.

Не было у них встреч под луной, не объяснялись они в любви. Просто знали друг друга. Он думал о ней, а Лада думала о ком-то другом – как вскоре выяснилось, о Захаре. И уехала с ним, потому что хотела этого. А Тимофей для нее был никем. И сейчас он для нее никто. Но почему тогда она просит у него прощения?..

– Он... Он меня обманул... – хлюпнув носом, сказала она.

И разрыдалась, слезами своими намочив рубаху на его груди. Тимофей невольно приголубил ее – нежно провел рукой по ее густым, сплетенным в длинную косу волосам. В растерянности посмотрел на стоящую поодаль Власту. Та в раздумье пожала плечами. Дескать, ты уже взрослый, брат, самому решать, приветить ее или прогнать...

– И что дальше? – спросил он.

Лада перестала плакать, отстранилась от него, в паническом ожидании посмотрела ему в глаза. Страшно ей. И нет солнца в ее голубых как небо глазах. Только облака – быстрые, мятущиеся.

– Я не знаю.

– Прогнал тебя Захар?

– Нет... Сама ушла... Он хотел во грехе, без венца, а я так не могу. Я девушка честная...

Она говорила, но Тимофей не верил ей. Была она во грехе и без венца. И нет за ней больше чести...

– Тогда почему печалишься?

– Потому что не поверят мне.

Лада с надеждой смотрела на него. Знает, что было в нем чувство к ней. Потому и надеется, что подберет он с земли яблоко – надкушенное и уже не запретное.

– Мать на порог не пустит, – сказала она.

Тимофей промолчал. Его мать пустит ее на порог своего дома. Если он скажет, то пустит. Но тогда она должна будет остаться у них – обесчещенная и опозоренная. И ее позор ляжет на него, на его семью.

– Ты не должна была уезжать с Захаром, – рассудительно изрек он.

Никогда не забыть ему, как сияло счастьем ее лицо, когда она ехала в одном с ним седле. Она тогда и думать не думала о Тимофее. А сейчас – «Прости!». А сейчас – «Поверь!»... Потому что не на кого больше надеяться.

– А он не должен был тебя забирать. И обратно отпускать права не имел...

– Он не хотел отпускать, я сама... – жалко сказала Лада. – Но теперь все думают, что я пала...

– Пусть думают.

– А ты что думаешь?

– Не знаю...

Не мог он привести ее в свой дом. Но и на произвол судьбы не хотел бросать.

– Ты домой иди. А я к Захару пойду. Спрошу, почему он так подло с тобой поступил...

Но пошел Тимофей не к Захару. Вечером он был у тех самых ворот, где в непозволительно грубом тоне говорил с ним боярский приспешник.

Грубиян был не один. С ним в круге, щелкая семечки, стояли еще трое. В вольных одеждах, без доспехов, но с мечами. О веселом говорят – о срамных бабах, о пьяном раздолье. Громкий говор, нахальный смех. А лица знакомые. С этими воями пришлось драться Захару на кулаках. До сих пор у него желтизна под глазами, до сих пор не сошла опухлость на правой щеке.

Они стояли с внешней стороны ворот, на пыльном пятачке перед мостом через крепостной ров – мелкий, густо поросший травой, едва заметный.

– О! Гляди, явился! – удивился детина, пальцем показывая на Тимофея. – А мы уж и не чаяли!

– Ты смотри, а он не шутит! – озадаченно протянул его друг, рослый могучий воин с широким приплюснутым носом.

Будь этот нос из железа, им можно было бы защитить лицо от стрел не хуже забрала на шлеме. Но не был у него нос железным. И шлема у него не было. И кольчуга не тяжелила тело. Руки также ничем не защищены. И на его соратниках тоже не было никакой брони.

Зато Тимофей не забыл надеть кольчугу под рубаху. И перчатки на нем – из дубленой кожи со стальными пластинами. И меч при нем. Отличный меч, из отменной стали – сложная кузнечная ковка, узорчатая сварка. Сам воевода великого киевского князя пожаловал ему это оружие – в знак благодарности за свое спасение от половецкой стрелы... Щитом и шлемом Тимофей пренебрег – может, зря. Не до шуток ему, и боярские ратники уже видят в нем серьезную для себя угрозу.

Если они ждали его, то, скорее всего, рассчитывали на кулачный бой – как в прошлый раз. Но Тимофей предстал пред ними во всеоружии. Меч пока в ножнах, но вот-вот засверкает он в лучах заходящего солнца.

– Гляньте на него, грозный-то какой! – всполошившись, молвил низкорослый молодец с косой саженью в плечах.

Лоб у него на вид такой плотный и крепкий, что, казалось, мечом его не рассечешь. Но так только казалось.

Молодец медленно взялся за рукоять своего меча, плавно извлек из ножен.

Тимофей ничего не говорил. Враг уже обнажил свой клинок – и это более чем убедительный ответ на брошенный вызов. Все уже понимают, что кулачного боя не будет. Все понимают, что Тимофей пришел биться не на жизнь, а на смерть. И ничто уже не остановит его – ни голос разума, ни подмога, на которую может рассчитывать враг. Это сейчас он один против четверых, но из ворот уже показался вставший на службу стражник, он встревожен, он готов прийти своим товарищам на помощь. И клич он может бросить. Поднимет по тревоге ратную дюжину, тогда Тимофею придется туго...

– А я знаю, чего он такой, – обнажая меч, ехидно оскалился детина. – Захар его девкой позабавился, вот он и злится... Хорошая девка, ее теперь после Захара подобрать можно.

– Подберем, – кивнул низкорослый молодец.

Чуть пригнувшись, с мечом в опущенной руке, он медленно обходил Тимофея, чтобы ударить со спины или хотя бы с бока.

– Сначала с ним позабавимся, а потом с его девкой...

Оскорбительные слова Тимофей пропустил мимо ушей. Не в том он сейчас положении, чтобы петушиться в ответ на словесную злобу. Он уже вступил в смертный бой, и этим выражает свое возмущение произволом заболонского боярина и его приспешников. Да и нельзя давать волю своим чувствам. В бою должно быть холодным все – и голова, и кровь, и нервы. И только меч должен быть горячим – от вражеской крови. А меч его уже обнажен. Одно это утверждает его во мнении, что нет у него уже выбора. Только вперед, только навстречу победе. И уже не важно, правильно он поступает, что идет против боярина, или нет... Только вперед...

– Сейчас мы его... – угрожающе сощурился детина, такой же виновник этой заварушки, как и сам Тимофей.

Он оскорбил его днем, он сказал плохо про Ладу сейчас. Он первым за все и рассчитается...

Тимофей не размахивался, не заносил меч над головой. Он ударил первым – от земли, резко, молниеносно быстро. Детина, казалось, даже не понял, что произошло. Хватаясь за рассеченное брюхо, опускаясь на колени, он оторопело пялился на Тимофея. Не ожидал он, что для него все закончится так быстро. Не ожидал, потому что не привычный он был к ожесточенным сражениям. В чем-то сами они были подлыми, но, похоже, не ведали, что это такое – военная хитрость и коварство.

– Ату его! – заорал широконосый здоровяк.

Он бросился в атаку, но Тимофей вовремя подставил под удар свой меч. Левой рукой, защищенной боевой перчаткой, попридержал остановленный им вражеский клинок и чиркнул острием своего меча по животу противника. Ему не хватало размаха для сильного удара, и будь на ратнике кольчуга, он бы уцелел. Но нечем было ему закрыть свою плоть, а меч у Тимофея заточен остро-остро... И еще один боярский зарезанный дружинник осел на землю.

Низкорослого молодца не напугала кровь его товарищей. Он мог бы ударить Тимофея, пока тот расправлялся со вторым своим противником, но так широко размахнулся для удара, что ему не хватило времени. Потому его меч врезался в подставленный клинок. Удар был настолько сильным, что не выдержала плохо закаленная сталь. Сломался меч у молодца, а вместе с тем обрушилось в тартарары его мужество. Он показал врагу свою спину. Можно было догнать противника и добить его. И Тимофей бы не побрезговал такой расправой, если бы выпустил из виду четвертого ратника. А тот как раз бил из-за спины. Красивый удар, но слишком глупый из-за своей сложности. Противник хотел одним махом снести Тимофею голову. Но слишком долго он примерялся, слишком сильно отвел в сторону обе руки. Тимофей же избрал самый короткий путь для удара. Он даже не стал разворачиваться к противнику лицом. Пригнулся, чтобы вывести из-под удара свою голову, выбросил меч назад, за спину. Подавшийся вперед ратник сам нанизался на клинок...

Все бы закончилось в самом начале, если бы на воротах не стоял стражник. Тот не растерялся, выдернул из колчана короткий, но тугой лук, быстро наложил стрелу на тетиву. Тимофею ничего не оставалось, как отступить.

Не стал он показывать врагу свою спину. Отходил медленно, сжимая меч в обеих руках. От первой стрелы он уклонился, вторая угодила в бок, царапнув, но не пробив кольчугу. Третью стрелу он отбил мечом...

Он отступил на относительно безопасное расстояние от стрелка, когда из распахнутых ворот на полном скаку вынеслись два всадника. Броня, щиты, копья. Грозная сила. Они мчались прямо на Тимофея в безудержном порыве исколоть его копьями и втоптать в землю копытами.

Тем и страшна конница, что может нагнать на врага панический страх одним своим видом. И горе тому, у кого душа уйдет в пятки. Нельзя терять голову в бою пешим против конного... Но и одной отваги мало, если не знать, что делать в таких случаях. Тимофей знал. Поэтому смело встал на пути у грозных всадников. Меч свой выставил вперед, как копье. Изловчившись, подстроился под переднего коня так, что восседающий на нем ратник не смог достать его копьем... Одним умением конного воина не взять. Нужна сила и умение держаться на ногах, чтобы не оказаться под копытами у раненого коня.