Текст книги "Тайный канон Китая"

Пятая глава озаглавлена «Воодушевляй и подчиняй», и речь в ней идет о наиболее эффективных способах привлечения к себе людей. Комментатор трактата Тао Хунцзин суммирует главное правило в следующих словах: «Сначала нужно громко похвалить человека, и тогда он сполна проявит свои чувства и намерения. А потом, в зависимости от его пристрастий, его следует обуздать и стреножить». Следуя этой стратегии, мудрый никогда не будет в убытке, ибо он «предлагает нечто пустое, а приобретает нечто существенное».

Тема шестой главы – умение правильно определять с кем и против кого дружить, ведь находиться в союзе со всеми невозможно. Более того, умение отдалиться от кого-то тоже может быть эффективным способом обретения господства. В любом случае «необходимо сначала все тщательно взвесить, принять твердое решение, а потом действовать в соответствии с принципом «воодушевляй и подчиняй». Но это искусство «начинается с познания собственного таланта и разумения, честного сопоставления своих достоинств и недостатков, успехов и неудач в отношениях с другими людьми».

В седьмой главе даются подробные советы о том, как определять соотношение сил и сильные и слабые места царства или отдельного человека. Тут есть свои простые хитрости: «Проницательность заключается в том, чтобы в мгновения великой радости человека примечать его заветные желания, ибо в его желаниях раскрываются его чувства. Когда же с ним случится беда, надо примечать, чего он более всего боится. Ибо в его страхах тоже проявляются его сокровенные чувства… Заблаговременно приготовиться к тому, что должно случиться, – дело самое трудное. Вот почему говорят: «Искусство проницательности применить всего сложнее». Это значит, что нужно строить расчеты и планы в зависимости от обстоятельств».

Восьмая глава посвящена искусству «угождения», которое объявляется основой проницательности. Автор советует: «Утонченно угождать человеку надобно, сообразуясь с его желаниями. Так можно все глубже и глубже проникать в его внутреннюю жизнь. Если ваши предположения совпадают с его тайными помыслами, эти помыслы обязательно проявятся в его поведении. Подлаживаться к человеку следует крайне осторожно – примерно так, как, осторожно разрывая землю, сажают в нее зернышко… Те из древних, кто владел искусством подлаживаться к людям, были подобны рыбакам, забрасывающим в воду свои удочки и терпеливо дожидающимся улова. Нужно только кинуть в воду наживку, и рыба приплывет сама…»

Метафора рыбной ловли дает автору возможность напомнить, что «угождение» есть проникновение в скрытые «семена» событий – усилие непрерывное и, по сути, нравственное. Это скрытое подвижничество проявляется вовне как неоспоримый авторитет и слава, которой без принуждения покоряются люди:

«Мудрый вынашивает свои планы втайне, оттого его и зовут “божественным”. Свершаются же его планы на виду у всех, поэтому его зовут “сиятельным”. Когда говорят: “Дело делается целый день”, то имеют в виду накопление совершенства. Народ благодаря этому обретает покой, но сам не знает, чему обязан таким благом. За тем, кто накапливает в себе совершенство, народ идет без принуждения, сам не зная почему. Он только уподобляет такое правление “божественной осиянности”».

Содержание девятой главы – подробная классификация типов разговоров и речей. Ее главный вывод гласит: «Если, ведя разговоры, не ошибаться в выборе нужного вида речи, в делах никогда не будет неустройства. У того, кто никогда не изменяет этой мудрости, речи всегда будут иметь смысл. Тогда вы не зря будете обладать богатством и знатностью: слух ваш будет ясно улавливать подлинное, ум будет ясно видеть истину, а речь будет казаться окружающим драгоценной и чудесной».

В десятой главе говорится о правилах составления и осуществления планов. Знаток общения должен уметь действовать «от противного», добиваясь результата, казалось бы, противоположного используемым средствам. Стратегический компонент в поведени представляет собой действие обратное видимому, «действие от обратного» (фань). О том, что в «мудрых речах все говорится наоборот», сказано еще в «Дао-Дэ цзине». Между тем в этом «действии наоборот» сокрыта высшая прямота помыслов и подлинный покой духа. Заключительный пассаж главы гласит: «Путь мудрецов сокрыт и невидим. Чтобы следовать ему, потребны не только преданность, доверие, человечность и справедливость. Суть его – срединность и прямота, и не более того. Только с тем, кто постиг эту истину Пути, можно беседовать всерьез. Тот, кто способен претворить эту истину, сможет наставить на путь истинный всех людей в мире – и близких, и дальних».

Две следующие главы посвящены соответственно искусству принятия решений и важности действий, соответствующтх действительности, точнее – «импульсу» течения событий. Их главная идея залючается в воспитании все той же духовной чувствительности, которая дарует незаметное господство над миром. Автор заключает: «Первое дело – зрящее всюду око. Второе дело – витающее всюду ухо. Третье дело – сиятельная мудрость. Духовно просветленное знание способно видеть за тысячу ли и прозревать то, что сокрыто от взоров извне». Мы вновь приходим к выводу о том, что условие успешной стратегии и инициативы в общении есть необыкновенная, подлинно одухотворенная чувствительность восприятия, которая позволяет не только быть более других информированным об окружающем мире, но и предвосхищать события в мире.

Заключительная часть трактата, включающая в себя семь небольших эссе, как раз посвящена главной предпосылке стратегического успеха – духовной просветленности мудрого. Ибо способность подчинять своей воле других дается только тому, кто знает себя, т. е. умеет соотносить свои поступки и слова с обстановкой, не впадая в меланхолию и самоуничижение, ибо он знает, что в полной мере обладает «подлинностью» жизни и потому всегда и во всем достоин успеха. Мало знать свой характер, свои силу и слабости. Нужно уметь, подобно необыкновенному мяснику из рассказа Чжуан-цзы, «вскармливать в себе жизнь», ощущать саму «животворность жизни». Ибо нашим действительным успехом может быть только сама наша жизнь – без страхов, без домыслов, без соперничества. Здесь автор говорит языков даосов: мудрый должен быть духовно «пуст» и «брать жизнь от Неба», чтобы обрести «полноту жизненной силы» и тем самым достичь вершины духовного просветления. Он должен, храня чистый покой, взращивать в себе возвышенную волю, ибо только воля порождает разумность. Он должен оберегать целостность и сосредоточенность душевной жизни. Только так он обретет способность опознавать слабые места противника и эффективно использовать свою силу. Действует же он, сообразуясь с круговоротом Великого Пути, превращая отход в обход и делая его условием неотразимого удара. Превыше всего он добивается успеха и изменяет мир внутренним усилием: его власть – награда за его духовный подвиг.

Итак, в трактате «Гуй Гу-цзы» – и в этом отношении он является характерным памятником всей китайской традиции – залогом успешной стратегии выступает та «сокровенная добродетель», которая взращивается – неприметно, но непрерывно – доскональным постижением самой безусловной и естественной реальности: метаморфоз самой жизни. Китайская традиция утверждает очень последовательную, целостную и фундированную концепцию стратегии, укорененной в самой жизни: успех дается только тому, кто достиг вершин нравственности, а добродетелью обладает лишь тот, кто обрел полноту жизненных сил, здоровое и радостное самочувствие жизни.

Мы должны заключить, что все хитрости коммуникативной стратегии оправдываются и вообще становятся действенными только в том случае, если человек возвращается к первозданной, простейшей данности жизни и следует самому естественному, непроизвольному импульсу в общении с людьми. Можно даже сказать, что искусство общения, развиваемое Гуй Гу-цзы, сводится к обеспечению или, точнее, непрерывному возобновлению внутренней сообщительности посредством установления внешних барьеров в общении. Если здесь и есть какая-то нарочитая усложненность, то лишь целиком создаваемая человеческим разумом и человеческой культурой. Оттого эта человеческая сложность столь же по-человечески иронична. А главное, она воспитывает убеждение в том, что успех дается правильному человеку. Такая стратегия на самом деле восстанавливает в правах мораль и примиряет культуру с жизнью, а власть – с мудростью. Ничего удивительного, что она стала – и остается до сих пор – органической частью не просто китайского миропонимания, но жизненного идеала китайцев.

Правда, «возвращение к подлинности», проповедуемое учителями китайской стратегии, предполагает отказ от внешней идентичности, некую абсолютную анонимность, безвестность, которая, тягостна и даже, пожалуй, невыносима для обыкновенного человека. Но на то мудрец в Китае и является лучшим стратегом – над всеми властвующим и для всех непостижимым.

Вот с виду парадоксальный, но по сути совершенно закономерный постулат китайского стратега: обман легче всего дается абсолютно целомудренному мужу. Почему? Потому что чистота сердца ставит человека прежде мира, тогда как интриган хочет все рассчитать и подстроить и сам попадает в тенета мирских страстей. Он всегда выбирает и… проигрывает.

Тайваньский автор Чэнь Инлюэ называет следующие принципы успешной стратегии:

• непрерывная изменчивость;

• сокровенность;

• закрытость;

• способность по виду уступить партнеру;

• умение смотреть далеко[3]3
  Чэнь Инлюэ. Гуй Гу-цзы саньшилю уди шэньчжао (36 упраздняющих вражду божественных приемов Гуй Гу-цзы). Тайбэй, 1973. С. 78.


[Закрыть].

Как бы то ни было, для китайцев политика есть парадоксальная в своем роде наука чистой практики, эффективности без знания. Политическая общность есть реальность неформализуемая и даже неосознаваемая, неотделимая от повседневного существования и конкретности жизненного опыта. Она есть, говоря словами классической сентенции из «Книги Перемен», «то, чем люди каждый день пользуются, а о том не знают». Равным образом, подлинная коммуникация между людьми, а с нею искусство убеждения, согласно автору «Гуй Гу-цзы», целиком относятся к области необъективируемого и даже неосознаваемого в человеческой деятельности, одним словом – к области чистой прагматики. Так младенец понимает свою мать без слов и даже без самого «понимания». Речь идет об искусстве чуждого и даже враждебного всякой рефлексии и отвлеченной рациональности воздействия на «сердце» человека, которое сродни современным методам пропаганды и «манипуляции сознанием». Мы имеем дело с воздействием интимным и нелокализуемым по своей природе, стратегией скрытого психологического контроля или, по-китайски, «управления сердцем», которая призвана не подавлять объект воздействия, а «направлять» или, лучше сказать, позволять ему развиваться в нужном направлении. Здесь никогда не бывает отношений между равными – только асимметричные отношения между начальником и подчиненным, старшим и младшим. Поэтому здесь не бывает общих правил и формального консенсуса. И тем не менее – а точнее сказать, именно благодаря этому обстоятельству – здесь заведомо исключено всякое принуждение. Мудрому служат всегда добровольно и даже с искренней радостью.

На практике это означает, что китайская «антириторика» (по определению Ф. Жюльена), в отличие от античных образцов риторического искусства, имеет своим мотивом и целью разделение видимого и скрытого, внешнего и внутреннего, а в конкретной политике – различение своих и чужих. Еще точнее было бы сказать, что искусство общения с людьми, развиваемое Гуй Гу-цзы, сводится к обеспечению, то есть непрерывному возобновлению внутренней сообщительности посредством установления внешних барьеров в общении. В трактате предлагается обширный набор приемов, помогающих раскрыть истинные чувства и намерения противника или коллег, но главное, универсальное правило мудреца-стратега – это терпение и сдержанность. То и другое не является результатом усилия или вынужденного компромисса, но естественно сопутствует мудрости, которая предполагает неотождествление себя с каким бы то ни было внешним кодом. Жизнь без идентичности – почти невыносимая для обыкновенного человека – совершенно естественна и радостна для мудреца. В широком же смысле пониманию у Гуй Гу-цзы предшествует внутренняя работа духа и определенное знание: книжная эрудиция, обостренное моральное чувство, но в первую очередь – «знание себя», глубин человеческого сердца. На этой основе может наращиваться знание, получаемое путем внимательного наблюдения за окружающими, заглядывания в корни желаний и помыслов людей, не совсем понятные, может быть, для них самих.

Для того, чтобы со всей достоверностью уяснить для себя помыслы и характер других людей, политик пользуется двумя дополняющими друг друга стратегиями: он прибегает к приему «открытия» партнера, побуждая его раскрыть свои заветные чувства и помыслы, и он может прибегнуть к стратегии «закрытия», то есть противодействия объявленным желаниям партнера, чтобы проверить его искренность. В целом же он ищет правильную меру в сочетаниях жесткости и мягкости, действий в обход («по кругу») или напрямик (по принципу «квадрата»), вражды и союза, взаимного сближения и отдаления. Самое же чередование, а в конечном счете и сосуществование в поведении человека тенденций к «открытости» и «закрытости», «жесткости» и «мягкости», «пустоты» и «наполненности», «противоборства» и «согласия» имеет корни в китайских учениях об устройстве мироздания и взаимодействии космических сил Инь и Ян.

Смысл всех этих приемов состоит в том, чтобы понять скрытые мотивы поведения своего визави (кто бы он ни был), «войти в его положение» и благодаря этому внушить ему полное доверие к себе. Речь идет о доверии как бы невысказанном, даже неизъяснимом, о некоем интимном сцеплении душ: так ключ, вращаясь в дверном замке, как бы помимо нашей воли цепляет выступы замочного механизма и отпирает дверь. Для истинного контакта потребны не уговоры и тем более не нажим, а осторожное «прощупывание» (Гуй Гу-цзы пользуется именно этим словом) партнера.

Мастер стратегии принимает любое развитие событий, но он умеет, «говоря, не говорить», и «действуя, не действовать», что значит: постоянно отвлекаться от предметности опыта и возвращаться к первозданной цельности бытия. Он «обращает вспять» все, что говорится и делается. Слова, повторим еще раз, даны стратегу не для того, чтобы их понимать, а для того, чтобы их… «забывать», то есть возводить к безмолвию, соединяющему людей. Мысль мудрого скользит по поверхности вещей, видимая ординарность – залог ее глубины.

В итоге мудрый, согласно китайскому пониманию, потому и непостижим для толпы и обладает властью, что хранит в себе глубину (по сути, символическую) внутренней рефлексии, которая есть пространство самой предельности опыта и, следовательно, пространство взвешивания различных факторов ситуации, сопоставления сил, единой меры жизненных превращений. Власть китайского политика – это способность найти «равновесие» (цюань) во всяком противоборстве. Оттого же власть для китайского стратега не просто кем-то дается или берется, она познается. И происходит это в процессе взвешивания, измерения, расчета, то есть как раз того, что, по мнению многих философов, от Аристотеля до Канта, и составляет сущность размышления.

Ясно, что идея политики у Гуй Гу-цзы при всем ее прагматизме, который может показаться на первый взгляд циничным, вовсе не чужда морали – ведь она требует от властвующего отринуть себялюбие и доподлинно открыться миру, что и создает отношения доверия и искренности между людьми. Тайваньский автор Чэнь Инлюэ так и трактует «Гуй Гу-цзы»: эта книга, по его мнению, учит распознавать и держать под контролем разного рода «ничтожных людей». Впрочем, мораль у Гуй Гу-цзы, как ей и надлежит быть, сама есть форма жизни – спонтанное и совершенно безыскусное чувство своей со-общи тельности с другими. Не столько этическое учение, сколько этос, моральная атмосфера человеческой общественности. Открытость другому открывает предельность в человеческом существовании. Сознание этой предельности и знание соотнесенности сходящихся в нем несоизмеримых сторон и есть, собственно, «духовная просветленность», «сердечное бдение» мудрого. Не случайно тот же вопрос выбора между словом и молчанием, действием и покоем, «выходом в свет» и «сокрытием себя» всю жизнь беспокоил и отца китайского морализма Конфуция, который, совсем как Гуй Гу-цзы (да и каждый китаец), считал мудростью просто умение «сказать вовремя то, что нужно». Конфуцию принадлежит замечательное суждение, осеняющее собой всю великую традицию китайской учености, в том числе и стратегии:

«Не поговорить с человеком, который заслуживает разговора, – значит потерять человека. А поговорить с человеком, который разговора не заслуживает, – значит потерять слова. Мудрый не теряет ни слов, ни людей».

Как не потерять ни слов, ни людей? (Надо ли добавлять, что потерять можно только свои слова и своих людей и что, следовательно, для Конфуция люди живут совместно даже прежде, чем осознают себя.) На такой вопрос нет готового ответа. Вернее, ответ всегда уже имеется, но он «разлит в воздухе», взывает к нам непосредственным, самоочевидным присутствием правды жизни. В культуре эта правда запечатлена в безупречной выверенности ритуального жеста, которая выпестована многими годами учения и размышления и наполнена волей, идущей из глубины бдящего сердца. Согласно постулатам китайской стратегии, побеждает тот, кто лучше чувствует своего соперника. А для военного противоборства это означает, по мудрому слову Лао-цзы, что побеждает тот, кто «больше скорбит».

Гуй Гу-цзы вовсе не так мелочен и не так далек от требований нравственности, как того хотелось бы некоторым его критикам из рядов узколобых конфуцианцев. Просто мораль для него есть условие и конечное осуществление его идеала политики. Этот идеал нельзя декретировать или даже изложить в виде набора объективных истин. Достижение его требует длительных усилий на пути «восполнения духа», «пестования воли», «осуществления помыслов» и прочих видов духовного подвижничества. Ясно теперь, что присутствие в конце трактата глав, посвященных духовному совершенствованию – это не причуда экстравагантного проповедника тайного знания, кто бы он ни был, а органическая часть китайской политической стратегии. Стратегии интимного доверия прежде всего. Ибо даже и отвергнутый, выставленный во внешнее пространство, отнесенный к «чужим» человек является все-таки «своим» в том смысле, что и он есть предмет оценки и, следовательно, участливого внимания. И недаром, как уже говорилось, самое понятие стратегии – притом именно военной – так часто обозначалось в Китае словосочетанием «искусство сердца».

Сокрытость властвующего не есть, конечно, его отсутствие. Она означает пребывание у истоков вещей – там, где зреют втайне от посторонних взглядов, в утробе творческого начала мироздания «семена» всего сущего, которые предваряют все явленные формы. В одном месте трактата «превращения» (и, следовательно, политика) отождествляются с переходом от внутреннего и незримого к внешнему и видимому, подобно тому, как корень дерева в известном смысле выражается в его листве. Не будем забывать, что в Китае именно словом «превращение» обозначалось всякое «явление». Мудрец, в представлении китайцев, потому и не может не быть правителем, что знает секрет превращения семени в плод. Ему ведома символическая матрица поведения всего живого, и это знание позволяет ему быть интимным всем и без усилия направлять движение мира до мельчайших его деталей. Но эта животворная «завязь всех вещей», эти ежемгновенные превращения исчезают даже прежде, чем обретут зримую форму; они именно пред-восхищают все сущее. Для того, чтобы быть царем мира по-китайски, нужно уметь становиться, как выразился Чжуан-цзы, «таким, каким еще не бывал», – и обрести способность «знать прежде знания»! Таков Небесный Человек китайской традиции – тот, кто пресуществляет себя в бездну творческих метаморфоз бытия и потому возвращается в мир с каждым мгновением сознательно проживаемой жизни.

Разгадка тайны власти кроется не в определениях понятий и не в каких-нибудь премудрых книгах, недоступных для простых умов. Она – в полной просветленности сознания, дарующей покой, безмятежность и безупречную уравновешенность, что, согласно автору «Гуй Гу-цзы», соответствует «срединности и прямоте» (чжун чжэн) во всякой деятельности.

Китайское искусство стратегии есть мудрость и, значит, достояние зрелого ума. Она вызревает во времени, как неспешно, но неуклонно зреет плод, и открывает свои тайны тому, кто умеет не просто ждать, но приуготовлять будущее, ждать деятельно. Иначе говоря, сделать своей аскезой праздность – и упразднить все заботы, разделаться со всеми делами. «Грядущее и отдаленнейшее суть мера сегодняшнего дня» – гласит самый нравоучительный афоризм, принадлежащий самому яростному в человеческой истории врагу морали.

Могущий вместить да вместит.