Текст книги "Морпехи против «белых волков» Гитлера"

– Там дальше течение сильное, большой крюк получится.

В другой раз плыли в проходе между льдинами, которые вдруг начали сближаться. Все заволновались – раздавят к чертовой матери! Проводник, возможно, и сам не ожидал подвижки. Увеличили ход и выскочили из ледяного коридора, когда его ширина достигла метров восьмидесяти, не больше. Казалось, пятиметровые глыбы того и гляди рухнут на голову.

– Здесь большого льда нет, – объяснял проводник. – Всегда успеешь выскочить.

– А если мотор откажет?

– На лед выберемся, помощь ждать будем.

– Вон стены какие отвесные, попробуй выбраться.

Однажды увидели небольшую стаю крупных белых дельфинов – белух. Они резко вынырнули из-подо льда, шумно выбрасывая воздух. На небольшой льдине увидели в тот же день трех пятнистых тюленей. Проводник из местных сразу загорелся.

– Давай плыви туда. Хорошее мясо.

Отряд пытались кормить тюленьим мясом, но никому оно по вкусу не пришлось. Но все же, уступая проводнику, двинулись к льдине. У проводника был старый американский винчестер, стрелял он на редкость метко. У Фатеева не было желания убивать животных в такой хороший голубой день, он резко увеличил газ. Тюлени подняли головы, а затем дружно плюхнулись в воду.

В поселке Надьярка участковый милиционер сообщил, что видел вчера двух незнакомых людей, окликнул их, но догнать не смог из-за сильного тумана.

Растягиваясь цепочкой, группа из семи человек обследовала километров пять берега. Ничего подозрительного, следы резиновых сапог, обычной летней обуви для здешних мест, остатки давнего костра, ржавые консервные банки.

В эффективность таких операций без радиопеленгующей аппаратуры верилось с трудом. Ну что же, по крайней мере, немцы знают, что спокойной жизни им не будет.

Жутковатая находка попалась на обратном пути. Оранжевая спасательная шлюпка с английского судна, до краев залитая водой. Она не затонула благодаря специальным герметичным отсекам, но троим морякам в таких же оранжевых костюмах это безразлично. Они погибли от ледяной воды и колыхались, сталкиваясь друг с другом.

Тянуть на буксире шлюпку, наполненную водой, слишком тяжело. Кое-как перевалили к себе на борт три тяжелых опухших тела. Пока возились, не заметили, как появился немецкий самолет-разведчик. Он сделал круг на километровой высоте, затем второй со снижением. Все замерли. Если продолжит снижение, то наверняка целью станет их шлюпка. Но массивный трехмоторный гидросамолет со свастикой и крестами не захотел тратить горючее, чтобы опускать еще ниже 15-тонный корпус, и двинулся дальше.

– Пронесло, – вытер пот со лба новичок Кучеренко.

А Гриша Чеховских похвалился:

– Его из «дегтяря» запросто снять можно. У гидросамолетов броня слабая. Жаль, что ниже не опустился.

– Спасибо скажи, что фриц горючего пожалел, – усмехнулся политрук Слобода. – У него пушек и пулеметов штук пять, да полтонны бомб. Одной очередью ко дну бы нас пустил.

– Летает, высматривает, а наших истребителей и близко не видно, – накрывая чехлом пулемет, сказал Чеховских.

Разговор об истребителях не поддержали. Их и так мало, и сопровождают они союзные караваны с грузом. Обратный путь проделали молча, стараясь не глядеть на прикрытые брезентом тела. Две другие поисковые группы ничего подозрительного не обнаружили, а четвертую обстреляли с берега из автоматов. Один десантник погиб, второй был тяжело ранен.

Маркин загорелся было организовать погоню, но в штабе его остудили. Прошло слишком много времени, немцы успели скрыться.

На танцы иногда приходили эвакуированные девушки, работавшие в основном в рыбацкой бригаде. Зенитчицы, связистки и медсестры воспринимали их с долей высокомерия. Не так много в армии военнослужащих женщин, все они избалованы мужским вниманием, одеты в добротные, пошитые по фигуре гимнастерки и юбки, хромовые сапожки.

Эвакуированные – попроще и одеты беднее. Фатеев долго присматривался к худенькой девушке в очках, затем, дождавшись начала мелодии, решительно подошел к ней:

– Позвольте вас пригласить?

Девушка поджала под скамейку ноги и простодушно предложила:

– Может, вы кого другого пригласите?

Сразу вспомнилась высокомерная Маша Воробьева. И эта тоже выделывается, хотя ничего особенного собой не представляет.

– Что, слишком много чести для меня?

– Ой, только не обижайтесь, – смутилась девушка. – Просто у меня обувь неподходящая. Ботинки рабочие, а вы вон какой нарядный. Настоящий моряк.

Слава невольно заулыбался и потянул девушку за руку. Так и познакомились. Зовут Катя, жила в Ленинграде, а зимой сорок первого была эвакуирована.

– Когда Бадаевские склады сгорели, такой голод начался, что люди все подряд ели, – простодушно рассказывала Катя. – Даже клей столярный. Все собаки-кошки мгновенно исчезли, кормовой овес на карточки давали. Суп из него синий, противный, а мы тарелки языком облизываем.

– Ты кем работала?

– Лаборанткой в техникуме.

– Грамотная, значит.

– Десять классов.

– А у меня три, – с вызовом сообщил Фатеев. – Но читать-писать умею.

– Ну, какой вы, Слава, обидчивый. Не можете просто разговаривать. Закончится война, доучитесь.

– А кто работать за меня будет?

Из Славки помимо воли рвалось желание задеть Катю, хотя он сразу понял, что понравился ей.

– Можно и работать, и учиться, – сказала Катя.

– Можно, – остывая, согласился Фатеев.

Политрук тем временем махнул рукой баянисту Саше Кучеренко:

– Давай нашу любимую… про утомленное солнце. Душевная мелодия.

Хороший получился вечер. Спел несколько песен Саша Кучеренко. Возле него сидела одна из эвакуированных девушек, выражая солидарность. Танцевать он не мог, так как больше некому было играть на баяне. Затем политрук Слобода с красивой медсестрой Алей Величко в два голоса очень душевно спели романс «Утро туманное, утро седое».

Грустные слова о любви и расставании заставили некоторых девушек тайком промокнуть глаза платочком. Только Маша Воробьева, стоявшая неподалеку от Фатеева рядом со своим кавалером, капитаном-зенитчиком, фыркнула:

– Война идет, а кто-то слюни пускает. Тьфу, противно даже.

Может, капитан думал по-другому, но Маша ему нравилась, и он неопределенно качнул головой. Вступать в спор со своей подружкой он не хотел. А Николай Слобода, когда его попросили, спел вместе с Алей «Гори, гори, моя звезда» и еще какой-то хороший романс. И так это у них задушевно получалось, что фельдшер Рябков вздохнул и сказал:

– Красивая пара. Поженятся после войны, дети красивые пойдут.

– Жди, поженятся, – усмехнулась Маша. – Все вы тут готовы свататься да жениться, лишь бы свое получить. А война кончится – все женихи в разные стороны разлетятся.

– Машка, чего ты нудишь, – не выдержал Фатеев. – Всех тебе обговнять надо.

– Злишься, что я тебя отшила? И правильно сделала. Нашел себе очкастую, вроде тебя, недомерка. Вот и дружите молча, любуйтесь друг другом.

Катя растерянно молчала. Вокруг нее были чужие люди, хорошо одетые военные девушки. С такими трудно разговаривать, отошьют сразу или выгонят. Зато не промолчал Славка. Хорошим манерам его никто не учил, и он, не раздумывая, обложил ефрейтора Воробьеву отборным поселковым матом, на котором частенько говаривали мать с отцом, когда тот напивался. Капитан-зенитчик покраснел и не знал, что делать.

– Твою невесту оскорбляют, а ты лишь моргаешь, – накинулась на него Воробьева.

– Невеста без места! – Славка окончательно вышел из себя. – А вы, товарищ капитан, угомонили бы свою…

– Пэпэжэ, – шепнул кто-то тихо, но отчетливо за спиной.

Маша выскочила из клуба, а капитан, смерив взглядом Фатеева, пообещал:

– Вы, товарищ старшина, ответите за свое хамство. Не сомневайтесь, рапорт товарищу Маркину я напишу, и товарищи подтвердят.

– Пишите хоть десять.

Товарищи вокруг промолчали, склоки им не нравились, а всякие рапорта и кляузы еще больше. Кроме того, Воробьеву не любили за высокомерие и хитрость. Пользуясь покровительством капитана, командира батареи, она часто уклонялась от боевых дежурств, прикидываясь больной.

– Вы бы лучше свою невесту догоняли, – сочувственно посоветовал фельдшер Рябков. – Маша, она резвая девушка. Зевнете и не найдете потом.

Вокруг засмеялись. Все знали, что Воробьева могла в тот же вечер с легкостью сменить капитана-зенитчика на другого офицера. Командир батареи прощал ей похождения, характер был у него мягкий. Немного посудачили, и снова продолжились танцы. В принципе ничего особенного не произошло. В этой северной глуши случалось и не такое.

У людей не выдерживали нервы. Некоторые месяцами не получали писем даже с нашей территории, а жива ли родня, оставшаяся в оккупации, можно было лишь гадать.

И полярный день, не дававший многим спать, не приносил радости. Люди ворочались на нарах после отбоя, выходили курить, а среди дня, который ничем не отличался от ночи, засыпали на ходу.

И к пище не могли привыкнуть. Оленину ели все, но весной оленьи стада ушли на север, подальше от оводов и гнуса. Рыбы хватало, но она приедалась. Не каждый день бывал хлеб, а картошку привозили в сушеном виде ломтиками, которые казались всем безвкусными.

Конечно, все это были мелочи по сравнению с передним краем жестокой войны, разрушенным до основания Севастополем и блокадным Ленинградом. Но война шла и здесь, а как хотелось про нее забыть хоть на часок.

Слава и Катя целовались на разостланном бушлате. Оба едва сдерживали себя.

– Слава, ну нельзя так сразу. Давай хоть немного привыкнем друг к другу. Ты мне нравишься, но…

Но Слава, теряя голову, уже гладил руками бедра, и Катя сдавленно ахала.

Немцы разбили крупный союзный конвой. Это случилось севернее. Ветер и волны приносили оранжевые капковые жилеты, иногда вместе с телами людей, успевшими распухнуть даже в ледяной воде. Лица многих были расклеваны до костей чайками, чернели пустые глазницы. Эти птицы, о которых любили петь моряки, оказывались безжалостными к своим беспомощным морским спутникам и клевали еще живых людей, неспособных шевелить отмороженными руками.

Афоня Шишкин, не выдержав, взял винтовку и, будучи метким стрелком, сбил одну за другой штук семь чаек. Остальные взвились под облака и тревожно перекликались.

Особенно было страшно видеть тела людей, которые плыли на танкерах. Разлившаяся нефть или мазут разъедали лица так, что смотреть было невозможно, а вокруг кистей рук полоскалась отслоившаяся кожа.

Не было легкой смерти у моряков. Однажды притащили на прицепе шлюпку. Двое обгоревших во время пожара умерли в санбате, еще двое нахлебались воды с нефтью, мучились с сожженными желудками, пока не умерли один за другим. Перед смертью они кричали так, что санитарки и медсестры, не выдержав, зажимали уши и выбегали из палатки. Фельдшер Рябков выпил двойную порцию спирта и шептал:

– Прибери их, Господь.

У фельдшера спрашивали:

– Что там в вашей живодерне творится? Ноги кому-то пилят?

– Морякам кишки мазутом сожгло. Мучаются страшно, и помочь ничем нельзя.

– Эх, и служба у них, – посочувствовал Шишкин. – Легче от пули умереть, чем такие муки принимать.

– И мы не застрахованы, – вздохнул Чеховских. – Продырявят баркас среди мазута, нахлебаемся вволю и три дня подыхать будем.

– Лучше застрелиться.

– Не у каждого смелости хватит, да и как в воде застрелишься?

Невеселые разговоры. Тоскливые. Радоваться нечему. Кругом фрицы напирают, а если появляются в небе самолеты, то немецкие. Куда наши делись? Неужели всех посбивали?

Выжившие, четверо моряков, собирались кучкой на солнышке. Десантники приносили им сахар, табак, иногда спирт. С сочувствием слушали о злоключениях.

– Лотерея, – рассуждал пожилой кочегар. – Нам такие мучения и не снились. Кроме всего прочего, снаряды везли. Если бы сдетонировали, мы бы и ахнуть не успели, а торпеда в бункер с нефтью шарахнула. Нас в шлюпке десять человек оказалось. Через огонь плыли, кожа на лице от жара шипит, а тут одно весло лопнуло. Пока другое вставляли, человек руки до костей сжег. Двое особенно сильно страдали. Лейтенанту-артиллеристу глаза выжгло. Он говорит: «Чего мучиться зря?» И пальнул себе в висок. Мы у него хотели наган забрать, но не успели, он его намертво в руке зажал, с ним вместе ко дну пошел. Потом еще один умер, тоже сильно страдал и наган просил.

– Мы лейтенанта за это ругали, – вмешался шкет лет семнадцати. – О нас не подумал, без оружия оставил.

– Ой, не мели ты чушь, Валька! Благодари Бога, что выжил. Наганом воевать собрался.

– Восемь дней плыли. Однажды военный корабль близко прошел, но в тумане нас не заметил. Волнами как начало швырять, едва не перевернуло. Самолеты немецкие два раза пролетали, мы легли и не шевелимся. За мертвых, видать, приняли.

Морячкам сочувствовали, а те вздыхали:

– Немец Ростов взял, на Кавказ идет, войне конца не видно. Недельки две-три позагораем и снова в море.

Отряд укрупнили, создали два новых взвода. Одним командовал сапер Костя Веселков, другим – лейтенант Степан Осокин из батальона морской пехоты. Получилась полноценная рота, да еще специального назначения. Маркину присвоили звание «капитан-лейтенант», и он с гордостью поменял нашивки и потребовал у политрука навести порядок с формой одежды. Однажды, подвыпив, пообещал Фатееву:

– Взвод разведки думаю сколотить. Потянешь взводным?

– Пустые разговоры, Васильич, – отмахнулся помудревший за последнее время Славка. – Кто меня с тремя классами утвердит?

– Если нажму, где надо, утвердят! Думаешь, у меня авторитета мало?

– До краев и выше, – огрызнулся Фатеев, в котором прорывалась прежняя ненужная дерзость.

И пошел по своим делам. Но капитан-лейтенант Маркин уже завелся. Как же, командир отдельной роты, на правах комбата.

– Куда пошел? Стоять.

– Ну, стою, – встал, как положено, Фатеев.

– Много берешь на себя. Борзеешь. Понял?

– Так точно.

– Девку завел. Шляешься с ней, вместо того чтобы с личным составом заниматься. Мне анархисты не нужны. Думаешь, замену не найду?

– Конечно, найдете. Я и ростом для командира разведки не вышел. Вон, Коломеец, гренадер и семь классов образования.

Леонида Коломейца взяли в разведку по распоряжению Маркина. Крепкий, грамотный парень, даже по-немецки немного понимает. Маркин, не слишком вникая в законы разведки, не знал простой вещи – в разведчики берут только добровольцев.

Коломеец был трусоват, это выяснилось в отделении, на первом же занятии. Он испуганно шарахнулся от деревянного ножа, которым отрабатывали приемы, учились отбивать вражеские удары.

– Ты от ножа не бегай, – учил новичка татарин Салиев, служивший в отряде с самого начала и переведенный недавно в разведку. – Лезвие в мясо, как в снег, входит. Не успеешь опомниться, и ты на вертеле…

И смеялся. Такой вот юмор был у Усмана Салиева, смешливого, смелого парня, на которого Фатеев надеялся, как на себя. А Коломеец этого юмора пугался. Он вообще был весь напуганный.

Еще весной бомба с «Юнкерса» рванула на палубе тральщика. У кормовой трехдюймовки ползали с оторванными ногами-руками комендор и наводчик. Все залило кровью, заряжающий, скользя, тащил к орудию очередной снаряд. Пушка, как и положено, продолжала стрелять, а Коломеец, по штату подносчик боеприпасов, скорчившись, лежал в стороне, оцепеневший от страха. Ожидал, когда ахнет новая бомба, и тогда ему точно каюк.

Орудие вело огонь до последнего, пока тральщик не стал тонуть, а Коломеец, надев жилет, лихорадочно бежал к шлюпке. Прикинулся контуженым. В госпитале ему поверили, парня трясло от пережитого страха, с неделю заикался.

Как пострадавшего после контузии, обещали направить в строевую часть штаба, писать бумажки. Но угодил в роту флотского резерва, где некстати попался на глаза Маркину. Узнав, что Коломеец закончил десятилетку и немного говорит по-немецки, командир «Онеги» сжал его широкую кисть и, смеясь, предложил:

– Жми-жми, не стесняйся. О, парень грамотный, крепкий. Где воевал?

– На тральщике, подносчиком боеприпасов на трехдйюмовке.

– Коллега. Я тоже артиллерией на тральщике командовал. Вся статья в наш отряд идти.

Леня попытался объяснить, что был контужен и ждет назначения в штаб. Маркин лишь отмахнулся:

– Я сам и ранен, и контужен. Ничего, оклемался, даже по девкам бегаю.

– Не оклемался я. Мне бы еще недельки две отдохнуть.

Но упрямый капитан-лейтенант хлопнул здоровяка Коломейца по плечу:

– У нас отдохнешь, улучшенное питание получать будешь. Все, вопрос решен.

Двадцатилетний Леонид Коломеец, работавший до войны нарядчиком на заводе, смертельно боялся фронта и делал все, чтобы не попасть на боевой корабль. В атлетически сложенном теле мужчины таилась душа мышонка. Слишком ошеломила его война, совсем не похожая на красивые плакаты, где отважные краснофлотцы били из орудий по карикатурным немецким кораблям.

Ждали сражения с немецкими кораблями. Красавец эсминец рассекал волну острым, как нож, форштевнем, а мощные 130-миллиметровые орудия были готовы поразить врага. Большая канонерская лодка, устаревшая и тихоходная, несла в башнях тяжелые шестидюймовые пушки, их 50-килограммовые снаряды были способны проломить любую броню.

Шли сторожевые корабли и минные заградители, сновали противолодочные катера, а впереди колонны уступом шли три тральщика, на одном из которых служил подносчиком снарядов Леня Коломеец. Движение колонны замедляли два грузопассажирских парохода, но флотилия выглядела солидно. Даже Леня Коломеец воспрянул духом, хотя не любил и боялся моря. Поэтому с десятиклассным образованием числился всего лишь подносчиком снарядов. На соседнем тральщике должность начальника артиллерии занимал старший лейтенант Никита Васильевич Маркин.

Героической битвы с вражескими кораблями не получилось. Из-за облаков вынырнули три «Юнкерса» и с воем вошли в пике. Бомба-пятисотка ударила в носовую часть канонерки, вторая рванула возле борта. В огромные пробоины хлынула вода, канонерка затонула в течение десяти минут. Горел пароход, заваливаясь на борт, над водой виднелись сотни человеческих голов. Люди карабкались вверх и тонули.

Прямое попадание пустило ко дну соседний тральщик. Коломейцу везло. В его тральщик запустили серию небольших бомб, две взорвались на палубе, убивая и калеча людей, круша надстройки. Именно в этот момент Леня потерял голову от страха и бросил орудие, наблюдая, как ворочаются в луже крови его товарищи-артиллеристы. Он считал, что с конвоем покончено.

Страх мешал ему увидеть, что корабли, большие и малые, ведут отчаянный бой с вражескими самолетами. Выбрасывали языки пламени тяжелые орудия, зенитные автоматы посылали вверх светящиеся трассы, пулеметчики ловили в сетчатые прицелы идущие в пике бомбардировщики. Катера подбирали тонущих людей, команда горевшего красавца эсминца тушила пожар и сумела сбить один из «Юнкерсов». Батареи эсминца работали без остановки, не давая самолетам снизиться.

На пароходе команда НКВД, сопровождавшая какой-то секретный груз, дружно вела огонь из ручных пулеметов и автоматов. Рота красноармейцев, вскинув винтовки, опустошала обоймы, обжигая руки о раскаленные стволы. Трехдюймовый снаряд тральщика догнал «Юнкерс» на выходе из пике, переломил фюзеляж возле хвоста, обломки врезались в воду, как камни, подняв фонтан брызг. Тысячи глоток торжествующе орали, подкидывая в воздух бескозырки и пилотки.

Стремительный «Мессершмитт», добивавший людей в воде, получил очередь в мотор и кабину, метнулся, как пришпоренный, и рывками понесся прочь, выстилая хвост дыма.

Флотилия понесла большие потери, но разгрома не случилось. Авианалет был отбит ценой многих жизней. «Юнкерсы» и «мессеры» больше не рисковали снижаться. Но если для большинства моряков и бойцов это стало боевым крещением, то такие, как Леня Коломеец, отсидевшиеся в щелях, надолго, если не навсегда заразились страхом.

Наверное, старший лейтенант Маркин сделал ошибку, взяв труса в славный отряд морской пехоты «Онега». Но выбора у него не было, да и не знал он, как вел себя Леня Коломеец. Проверим в бою, научим, подбодрим.

Глава 5
Бои местного значения

Командование требовало активности. Разработали довольно крупную десантную операцию, в которую планировали включить и весь отряд «Онега». Маркин сумел доказать, что отряд еще не готов после понесенных в последнем бою потерь. Много новичков, а остатки отряда просто растворятся в масштабе крупной операции. Командир бригады Юшин побурчал, но согласился с ним.

Однако пришлось выделить взвод, во главе с новым командиром, лейтенантом Степаном Осокиным. Маркин, видимо, имел свою информацию о предстоящем десанте и не верил в успех операции. Направил в основном вновь прибывших, разбавив взвод несколькими старичками, в том числе Славой Фатеевым и пулеметчиком Гришей Чеховских. Послали и Леню Коломейца, чтобы проверить его боевые качества.

– Славку Фатеева обязательно посылать? – с вызовом спросил политрук Слобода. – Мы его и так в каждую дыру пихаем. Или отыгрываешься за его острый язык?

– Вы, товарищ политрук, я гляжу, тоже любите поболтать. На переднем крае вас только не хватает. В десант не рветесь.

– Я такого приказания не получал, – ответил Слобода, который действительно не рвался в спешно запланированный и не совсем понятный ему десант.

Знал, что предстоит прорывать сильные береговые укрепления, людей сосредоточено много, но с кораблями и авиацией туго. Слобода подозревал, что попытаются нанести очередной слабо организованный удар, который обойдется большими потерями и лишь создаст видимость активности. Под Севастополем, Ростовом насмерть дерутся и у нас тоже не отсиживаются, вносят свой вклад в победу.

– Политрук обязан проявлять иногда инициативу, а не только бумажки строчить. Во взводе сплошные новички, требуется хороший политический руководитель, – важно произнес Маркин.

Никто так и не понял, было ли это распоряжение политотдела или снова закусил удила капитан-лейтенант Маркин, но Николай Слобода сидел на палубе сторожевого корабля вместе с третьим взводом, куда включили также Фатеева, Коломейца и пулеметчика Чеховских. Командир взвода Осокин держался бодро, но, отойдя в сторону покурить со Слободой, тоскливо сказал:

– Бог троицу любит. Два раза в наступлении участвовал и дважды в госпиталь угодил. От третьего раза ничего хорошего не жду. Такой большой десант организовали, а прикрытие – всего два сторожевика с пушками 100-миллиметров. Немцы укрепления на совесть строят, этим калибром их не возьмешь. Хоть бы один эсминец дали.

И щелчком отправил окурок за борт. Быстро шел сторожевой корабль. Капитан торопился выполнить приказ. В кильватере двигался еще один сторожевик, а спустя какое-то время соединились с остальной частью десантной флотилии и замедлили ход. Старый тральщик и несколько рыбацких баркасов-сейнеров шли медленно, загруженные людьми – без малого тысяча морских пехотинцев, оружие, боеприпасы.

Задумали вроде дело неплохое. Немцы с зимы держали участок побережья у нас под носом. На суше наши войска продвинулись, и немецкие позиции оказались в полукольце. Заманчиво было ударить и срезать выступ.

Рыбацкие суденышки, хоть и устойчивые на волне, мотало, как щепки, а возле скалистого мыса торчали большие и маленькие утесы, россыпи камней.

– Ну, держитесь, ребята, – вздохнул Чеховских. – Паршивое место, придется искупаться.

Тяжелых орудий у немцев здесь не было. Тащить большие грузы по бездорожью не было возможности. Но зато дали знать о себе минометы и горные 75-миллиметровки.

Матросы десантировались с рыбачьих баркасов и шлюпок. Прибрежная вода кипела от многочисленных разрывов. У шлюпки, шедшей впереди, разлетелась корма. Она погружалась носом вверх уже пустая, уцелевшие моряки пытались добраться до берега вплавь.

Немцы основательно приготовились к отражению десанта, видимо имея сведения разведки. Один из сторожевых кораблей налетел на мину и начал заваливаться на борт. С грохотом сорвалась и рухнула в воду башня с носовым орудием, добивая барахтающихся в воде людей.

Фатеев уже видел, как тонут корабли. Тягостное и грустное зрелище. Из люков, иллюминаторов пытались вылезти запертые в трюмах сторожевика люди. Некоторые карабкались по палубе, подальше от подступавшей воды. Трое-четверо, порешительнее, нырнули с поднявшегося борта, но смелость их не спасла. Судно перевернулось и пошло ко дну, увлекая в бурлящий водоворот всех, кто оказался поблизости.

Второй сторожевик не решился идти на мины, людей перебрасывали на шлюпках под сильным огнем. Рыбацкие шхуны и баркасы бесстрашно летели на мель, попадая под разрывы мин и снарядов. Но уцелевшие моряки уже оказались на берегу.

Морская пехота везде дралась смело, за что и получила от немцев прозвище Черная Смерть, так как шли в атаку в черной морской форме, с расстегнутым воротом, чтобы виднелась тельняшка.

Впереди основных укреплений, в каменных норах-окопах, находилось боевое охранение. Огонь оказался настолько плотным, что передние ряды морских пехотинцев успели сделать лишь несколько шагов. Уцелевшие, на минуту замедлив атаку, кидали снизу вверх гранаты, затем дружно, не останавливаясь, ворвались в первую линию. Действовали в основном прикладами и саперными лопатками.

В узкой каменной траншее с укрытиями от мин почти целиком полег немецкий взвод боевого охранения. Убежать сумели немногие. Из глубины обороны из каменных щелей, дзотов берег простегивали пулеметы. Уцелевший сторожевик гасил их огнем орудий, и роты все глубже проникали на берег.

Но обстановка снова изменилась. Не появилось обещанное авиационное прикрытие, зато налетели вперемежку штук семь немецких истребителей и штурмовиков.

«Юнкерс-87», спикировав на сторожевой корабль, вложил тяжелую бомбу под корму и повредил винты, судно замедлило ход. Второй штурмовик налетел на зенитный снаряд и развалился в воздухе. Но и первой бомбы хватило не только замедлить ход, но и пробить днище. Сторожевик кренился на левый борт.

Кинувшиеся добивать его два «Фокке-Вульфа» были обстреляны с такой злостью, что сбросили свои стокилограммовки с недолетом и свечкой взвились в небо. Поддержка с воздуха решила многое. Отважный сторожевой корабль хоть и вел непрерывный огонь, но оставаться здесь долго не мог, насосы не справлялись с водой, которая била в трюм.

Ремонтники под огнем наводили пластырь снаружи и изнутри. Те, кто работали снаружи, находились под непрерывным обстрелом и выбывали один за другим из строя.

Замолчала носовая 100-миллиметровка с раскалившимся до малинового жара стволом. Моряки, опустив ствол на горизонтальный уровень, набрасывали мокрые куски брезента, который, шипя, вспыхивал мелкими огоньками или истлевал от жара до черноты.

Взвод, которым руководил Николай Слобода, схватился с немцами на правом фланге. Укрепления, как водится, немцы возвели на совесть. Из бетонного дота вел огонь крупнокалиберный пулемет. Два дзота, сложенные из крепких шпал, приваленных сверху метровым слоем гальки, подметали своими МГ-34 весь правый фланг.

Командир взвода Степан Осокин, с которым Слобода не успел толком познакомиться, лежал на нейтралке вместе с несколькими десантниками. Взвод подпустили поближе и накрыли огнем. Фельдшер Аким Рябков перевязывал раненых, наливая им и себе спирт из литровой фляги. Десантник из новичков матерился, затем умолк, слушая звон летевшей в их сторону мины.

– Щас даст… пропадем, ребята!

– Не каркай.

Мина ударила с перелетом. А Николай Слобода показывал Фатееву тропинку, ведущую в сосняк. Славка понял его с полуслова. По сторонам мины. Там уже лежали с разорванными ногами и промежностями не менее десятка человек. Сюда бросили целую роту, надеясь прорваться с фланга. Здесь она почти целиком и осталась. Влетели сгоряча на минное поле, а когда загремели взрывы и моряки шарахнулись назад, их накрыли из нескольких пулеметов. Большинство раненых уже истекли кровью и замолчали, двое-трое продолжали стонать.

– Помогите, умираю, – собрав последние силы, закричал один из них. – Выручайте, пришлите санитаров.

В его сторону тут же хлестнула пулеметная очередь, а кто-то из десантников невесело заметил:

– Вот и допросился.

– Поле насквозь простреливается, к нему не подойти.

– К вечеру на том свете все и встретимся, – поддержал его другой.

– Через пяток минут начинайте вести огонь, – командовал политрук Слобода. – Чеховских, Фатеев и ты, Коломеец, поползем по траншее.

Собирали гранаты, оставив лишние вещи в окопе. Славка видел, как трясло Коломейца.

– Чего крутишься? – подмигнул ему Чеховских. – Зачем гранаты за пазуху набил? Ползти как будешь?

Подтянул к себе ничего не соображающего от страха парня, переложил гранаты поудобнее, чтобы не мешали ползти.

– Помнишь, как обращаться с ними?

– Угу.

– Чего угу? Не забывай встряхивать.

– Угу.

Ползли по тропинке, не поднимая голов. Позади остатки взвода и роты морской пехоты палили из всех стволов, вымещая злость за пережитый страх.

Фатеев, как обычно, полз впереди. Опыт давал о себе знать. Когда в кустах что-то шевельнулось, ударил длинной очередью, затем бросил две «лимонки». Оказался заслон из пулеметного расчета. Тяжелый МГ-08 на треноге опрокинуло, двое солдат лежали рядом. Третий отполз на несколько шагов и лежал, зажимая лицо ладонями, мундир сверху пропитался кровью. Леня Коломеец ахнул от страха, когда Чеховских, подтянув немца, молча всадил в бок кинжал.

– Вот так, – пробормотал Чеховских.

– Надо остальных звать, – предложил было Коломеец, но дзот, развернутый в их сторону второй, более узкой, амбразурой открыл огонь.

Это был новый пулемет МГ-42 со скорострельностью 20 пуль в секунду. Группу спасло лишь то, что все пятеро лежали в низине. Траву и мелкие кусты срезало, как косой.

У бойца с самозарядной винтовкой СВТ нервы не выдержали. Приподнявшись, он стал медленно отползать, используя, как прикрытие, большой, обкатанный льдом камень.

Дальнейшее навсегда отпечаталось в памяти Фатеева да и всех остальных из группы. Пули ударили в верхнюю часть камня и откололи круглую, с чайное блюдечко, верхушку. Острый, как нож, кругляш, вращаясь, врезался в шею десантника и перерубил ее почти напрочь. Хлынула кровь, парень вскочил и, получив еще несколько пуль в спину, упал на траву.

Гриша Чеховских мощной рукой придерживал бьющегося в истерике Коломейца. В пяти шагах, запрокинув голову, умирал с надрубленной шеей боец. Фатеев полз по траве, делая круг. Привстав на колени у задней дверцы дзота, бросил оставшиеся у него две РГД.

Двойной взрыв перекосил дверь, но вряд ли принес вред находившимся внутри.

– Стреляй в дверь, не давай высовываться, – крикнул Слобода. – Я им «лимонку» сейчас засажу.

Подбежав ближе, протолкнул гранату, она за что-то зацепилась, и политрук едва успел откатиться от веера осколков. Дверь, расщепленная, излохмаченная, по-прежнему закрывала вход, а от соседнего дзота вели огонь трое-четверо немцев. Затем завыла мина и взорвалась в нескольких шагах позади.