Текст книги "«Зверобои» против «Тигров». Самоходки, огонь!"

Куски гусениц брызнули в разные стороны, вмятая броня треснула. Оглушенные, контуженные танкисты выскакивали один за другим. Этому экипажу не повезло. С расстояния ста шагов их расстреливал из «дегтярева» восемнадцатилетний пулеметчик, белобрысый, потерявший, пока бежал, каску вместе с пилоткой, но не бросивший до последнего свое оружие.

Еще минуту назад он не надеялся на спасение. Лежал на траве, обреченно понимая, что вставать нельзя. Срежут из танковых пулеметов или намотают на гусеницы. Теперь он быстрыми очередями свалил одного за другим троих фрицев.

Танк добивали сразу две гаубицы: Пекарева и соседняя, в расчете которой находился земляк Чистякова, Гриша Волынов.

Машина горела, превращаясь под ударами тяжелых снарядов в горящую груду металла. Пока со злостью долбили этот панцер, прозевали опасность с левого фланга. Более легкий, маневренный Т-3 накрыл снарядом расчет крайней гаубицы и приближался к орудию Пекарева. Немного отставая, шел бронетранспортер и вел непрерывный огонь из двух пулеметов.

– Разворачивай орудие, мать его! – кричал старший сержант.

– Не успеем!

– А я говорю, разворачивай!

Всем расчетом выдернули сошки и повернули махину весом две с половиной тонны в нужную сторону. Танковый снаряд пробил верхний край щита. Людей спасло то, что взорвался он за капониром, да и калибр был невелик – 50 миллиметров. Осколки разлетелись над головами. Но очереди двух пулеметов густо ударили вслед, свалили с ног подносчика и своим лязгом о металл заставили расчет пригнуться.

Лыгин выстрелил снова, Т-3 откатился в низинку, и снаряд прошел мимо. Лихорадочно загоняли в ствол очередной. Бронетранспортер молотил, как в пустое ведро, из крупнокалиберного пулемета. Щит звенел от попадания тяжелых пуль. Шлепнуло, словно ударило палкой по мешку с чем-то мягким.

Старший сержант Пекарев свалился возле колеса, зажимая плечо. Михаил Лыгин послал очередной снаряд, заставив бронетранспортер на скорости вильнуть в сторону.

– Заряжай. Быстрее!

Но как ни быстро действовал расчет, меньше чем за 10–12 секунд гаубицу не перезарядишь. А тут еще играют нервы. Боец, доставая из ящика снаряд, уронил его. Роньшин с матюгами рванул снаряд к себе, передал Чистякову.

Ключ был сейчас не нужен. Бей любым зарядом, лишь бы не опоздать! Заряжающий, крепкий кудрявый парень успел загнать снаряд, следом гильзу и, дернувшись, свалился на утоптанную землю. Выползший из низины Т-3 встретили фугасом.

Расстояние было небольшим, но Лыгин стрелял сегодня плохо. Снаряд, который мог развалить танк, лишь задел высокую командирскую башенку, сорвал крышку и ушел рикошетом в сторону. И все же сильный, хоть и неточный, удар сбил танкистам прицел.

Ответный снаряд прошел мимо, а сам Т-3 в очередной раз нырнул в низину. Мимо пробежали двое разведчиков со своим командиром, все трое были обвешаны противотанковыми гранатами. Лыгин выпустил следующий снаряд в поврежденный бронетранспортер, который крутился на месте и вел непрерывный огонь.

Взрыв разметал длинный, как свиное рыло, кожух двигателя и бронированную кабину. Взметнулся язык пламени с черным грибом дыма наверху. Из грузового отсека выпрыгивали солдаты, вывернутый пулемет торчал стволом вверх. Раненый пулеметчик перевалился через борт и упал возле гусениц.

Разведчики швыряли гранаты в Т-3, тот огрызался очередями и отползал прочь. Наверное, надо было стрелять по танку, но Лыгин сгоряча всадил еще один снаряд в грузовой отсек. Там уже никого не оставалось. Вырвало кусок брони и подбросило смятый пулемет.

Шарахнули вслед танку, но опоздали. Он отступал слишком резво. Тогда, довернув ствол, врезали по убегающему экипажу бронетранспортера. В спешке стреляли не осколочным, а фугасным снарядом. Раскидало в разные стороны двоих солдат в голубых френчах, одному, кажется, оторвало ноги.

Остальные, шесть или семь, грамотно отступали, прикрывая друг друга автоматными очередями. Снаряд, пущенный вслед, никого не задел, группа исчезла в кустарнике. Раненый пулеметчик отползал от горящей машины. Сумел даже встать и, шатаясь, сделать несколько шагов.

Миша Лыгин дергал зацепившийся за что-то карабин. Крикнул Чистякову:

– Стреляй, чего смотришь?

В пулеметчика пальнули оба одновременно. Попали. Немец, очень хотевший выжить, продолжал медленно переставлять ноги, оглядываясь назад. Понимая, что не сумеет спастись, поднял вверх руки.

– Поздно, сучонок. Забыл, как наших на гусеницы наматывали? Жри!

Лыгин выстрелил еще раз, и пулеметчик упал. Следом подхватили карабины Роньшин и один из подносчиков. Стреляли в шевелившегося возле Т-4 танкиста, в убегающих пехотинцев, в перевернутый мотоцикл.

– Стой, – опустил дымящийся ствол Михаил Лыгин и, будто только сейчас, увидел лежавших товарищей.

Семен Пекарев, командир орудия, умирал. Санитар перевязал его, но крупнокалиберная пуля, пробила легкие. Он истекал кровью. Заряжающий был убит наповал пулей в лицо. Контуженный близким взрывом, один из подносчиков снарядов сидел, привалившись к брустверу. Его увели в санчасть. Кинулись за трофеями. Лыгин, заменивший командира, пытался остановить людей, но в азарте его не слышали.

Принесли два автомата, консервы, десяток гранат с длинными, удобными для броска ручками. Жаловались, что достались одни наручные часы, и вопросительно смотрели на Лыгина. Ему часы были нужнее всего, но он ничего не сказал и, отвернувшись, приказал Чистякову:

– Сосчитай снаряды.

Глава 3. Окружение

Остались в строю всего восемь гаубиц. Погибли оба командира гаубичных дивизионов, тяжело ранили комполка, и на его место был назначен командир батареи Ламков как наиболее опытный из офицеров. Думали, возглавит людей комиссар, званием намного выше. Но комиссар вместе со своим помощником по комсомолу возился в блиндаже с документами и командовать не рвался.

Часть пехоты исчезла неизвестно куда. Остатки стрелкового полка спешно окапывались неподалеку от орудийных позиций.

Политрук вылез из блиндажа и, поглядывая в небо, стал считать вражеские потери. Догорали три танка и бронетранспортер. В качестве трофея кроме стрелкового оружия достался легкий чешский танк с разбитой ходовой частью, но исправным орудием и двумя пулеметами.

Возле него возились бойцы. Кто-то предложил вырыть капонир и оборудовать бронированную огневую точку. В машине оставалось довольно много снарядов и патронов к пулеметам. Подошел подполковник, командир пехотного полка, оглядел суетившихся бойцов, политрука с открытым планшетом. Приказал провернуть башню, но ее от удара заклинило, она едва сдвигалась градусов на тридцать.

– Пулеметы снять, собрать патроны. Танк взорвать, – отрывисто командовал подполковник, а затем спросил политрука: – Что пишете, стихи, что ли?

– Никак нет, – растерянно заулыбался тот. – Подсчитываю вражеские потери.

– Большие потери-то?

– Три танка и бронетранспортер. Вот этот танк четвертый. Фрицев убитых почти полсотни.

– Значит, крепко шарахнули по врагу?

– Ничего, – осторожно ответил помощник по комсомолу.

– А наших не посчитал? Вон те, которые в степи лежат.

– Я ведь из артполка. Своих мы посчитали.

– А эти, значит, чужие. Соседний стрелковый полк начисто выбили. У меня меньше половины людей осталось. Это уже сколько тысяч наберется? А ты шляешься со своим планшетом, три танка да взвод фрицев все считаешь. Иди, делом займись.

– Так точно, товарищ подполковник, – козырнул политрук и рысцой побежал к своему блиндажу.

Артиллеристы тоже понесли немалые потери. Все двенадцать трехдюймовых пушек по приказу командира дивизии были переброшены на передний край и, скорее всего, погибли в бою с прорвавшимися танками.

Из двадцати четырех гаубиц четырнадцать были разбиты. Еще две, получившие повреждения, вернули в строй, наскоро починив. Хоть и без прицелов, они могли вести огонь.

Восстанавливали, углубляли капониры, засыпанные землей, выкапывали ящики со снарядами возле обломков гаубиц, а рядом с ними тела погибших. Их было много. Саня уже начинал привыкать. Оттащил, взяв под мышки, мертвое тело артиллериста, мешавшее поднять ящик со снарядами.

Антон Роньшин взвалил на плечо ящик, а Чистякова позвал земляк, Гриша Волынов. Перехватил его напряженный взгляд, уставившийся в одну точку. На земле лежали два снаряда, ящик развалился, а на боеголовках и гильзах лежал непонятный комок, смешанный с землей, обрывки веревок, почему-то розовых.

Это были внутренности разорванного на части артиллериста. У Сани подступила к горлу тошнота, он с трудом сдержался, подобрал доску от ящика и сгреб комок в сторону.

– Бери один снаряд, я – другой.

Голос не повиновался, вырывалось шипение. Волынов его понял, осторожно поднял снаряд, стараясь не глядеть на буро-зеленые потеки на гильзе, понес свою ношу к временному складу.

– Под ноги гляди, – окликнул его Роньшин. – Распустил слюни.

Погибших артиллеристов похоронили, углубив одну из воронок. На этот раз одежду и обувь не снимали. Не до того. Да и оставшиеся в живых не подпустили бы трофейщиков к телам. Треснули три прощальных залпа, и люди разошлись по местам.

В батарее, где служил Чистяков, остались всего две гаубицы. В нее включили остатки соседней батареи, там уцелело всего одно орудие. Гриша Волынов, подавленный увиденным, оживился, что находится рядом с расчетом Сани Чистякова, который после смерти Пекарева исполнял обязанности заместителя командира орудия.

Ребята помоложе храбрились, хотя похороны произвели тягостное впечатление. Некоторые нацепили трофейные штык-ножи в ножнах, кое-кто носил за плечами автоматы. Переговариваясь, показывали на сгоревшие немецкие танки – мол, крепко врезали фрицам.

Бойцы постарше их оптимизма не разделяли. Почти всех лошадей в батарее забрали для вывоза раненых. Лыгин сомневался, что они вернутся обратно, и приказал бдительно охранять оставшихся пять лошадей. А что с них толку? В лучшем случае они сумеют вывезти лишь одну пушку.

Капитан Ламков обходил десять уцелевших гаубиц полка, заставлял людей закапываться как можно глубже. Когда-то новенькие свежепокрашенные орудия были избиты осколками, краска на стволах сгорела, щиты испещрены вмятинами, некоторые погнуты. На одной из гаубиц кусок щита был вырван, из колес торчали лохмотья резины.

Но, что хуже всего, была нарушена хорошо выстроенная система обороны. Десять орудий защищали участок, на котором еще вчера находились двадцать четыре гаубицы и двенадцать «трехдюймовок». Оставшиеся орудия стояли, как островок в степи. Пехота окапывалась где попало, образуя подкову, которая прижималась к артиллеристам.

Их можно было понять. Пехотинцы видели в тяжелых орудиях свою единственную защиту. Из легкой артиллерии остатки двух потрепанных полков имели батарею короткоствольных «полковушек» и несколько «сорокапяток», эффективных лишь на близком расстоянии. Оставались еще противотанковые ружья, на которые надежды было совсем мало.

Капитан Ламков, неожиданно для себя ставший командиром артиллерийского полка (всего-то десять стволов!), озабоченно всматривался в небо.

– Вряд ли танки сегодня снова полезут, – сказал он в разговоре с Лыгиным. – Не захотят потери нести. А вот авиация что-то запаздывает. Наверняка с воздуха добить попытаются.

Это понимали и остальные. Действительно, через час появились два легких самолета-разведчика «Хеншель-126» с широкими крыльями над кабиной. Выглядели они как-то несерьезно: часть радиатора и киль были окрашены в ярко-оранжевый цвет. На всю высоту фюзеляжа был нарисован огромный черно-белый крест.

– Гля, циркачи прилетели! – крикнул кто-то из пехотинцев.

Медленно летевшие самолеты действительно не казались серьезной опасностью. Вымещая злость за погибших, по ним открыли дружный огонь из ручных пулеметов и винтовок. «Хеншели» резко увеличили высоту до километра, не спеша, сделали круг, а затем сбросили десятка полтора бомб.

Скорее всего это были двадцатипятикилограммовки. Мелочь по сравнению с мощными бомбами «юнкерсов», но остатки полков и батальонов плотно сбились на довольно малой территории, и «циркачи» ударили точно.

Разбило одну из гаубиц, накрыло линию окопов, по полю метались сорвавшиеся с привязи лошади. Поднялась густая завеса дыма. Пользуясь ею, оба «хеншеля», не жалея патронов, обстреляли позиции и скрылись так же быстро, как и появились.

Две лошади бежали неподалеку от батареи. Ламков приказал Чистякову и Роньшину поймать их. Оба парня были сельские, имевшие дело с лошадьми с детства. Быстро, без суеты приманили напуганных животных кусочками хлеба. Похлопывая по холке, успокаивали лошадей:

– Все, улетели гады. Домой пойдем.

По пути к батарее откуда-то возник старшина с двумя красноармейцами.

– Мы из хозчасти дивизии, – объявил старшина. – Лошадей реквизируем согласно приказу командира.

Будь это еще вчера, Чистяков, наверное, безропотно отдал бы поводья. Все же старший по званию. Но бомбежка, жестокий бой, гибель товарищей многое изменили в нем.

– Пошли, Антон, – не обращая внимания на старшину, скомандовал Саня. – У нас свой командир, а лошади – наши.

Старшина передвинул с плеча автомат, даже щелкнул затвором. Младший сержант в ответ снял карабин и тоже двинул затвором.

– Неподчинение старшим начальникам, – начал было тыловик, но Чистяков крикнул так, что невольно отступил Роньшин.

– Пошли вон! Я по фашистам стрелял, пока вы в тылу околачивались, – и может, впервые в жизни заматерился в три этажа, брызгая слюной, с трудом сдерживая желание нажать на спуск. Так матерились пьяные мужики в его селе, ругаясь друг с другом из-за покосов или одурев от самогона.

– Гляньте, сколько погибших лежат, а вы хвосты в норах спрятали и теперь лошадей ищете, чтобы удрать побыстрее!

Возле ближнего перелеска суетились люди, выгоняли груженые повозки. Тыловая часть после бомбежки спешно меняла дислокацию, а может, просто удирала. Старшина был одет в добротную суконную форму, в яловых сапогах, и, судя по всему, занимал неплохую должность. Двое артиллеристов в старых ботинках, прожженных гимнастерках были для него никем – замызганной «махрой», как иногда называли свысока рядовых красноармейцев.

Но следы боя, догоравшие танки и нервно дергающееся лицо сержанта-артиллериста не на шутку напугали старшину. Пальнет с дури, и все дела. Тем более оба помощника старшины нерешительно мялись и свои винтовки снимать с плеч не торопились.

– Из какой батареи? – пытаясь сохранить остатки важности, отрывисто спросил старшина.

– Из боевой, – сплюнул Саня. – Пошли, Антон.

На том и разошлись. Если Чистяков об инциденте промолчал, то Роньшин рассказал со всеми подробностями, даже приврал, описывая, как Саня взял «чмошников» на мушку и напугал до полусмерти. Михаил Лыгин оценил решительные действия младшего сержанта Чистякова и объявил, что не зря назначил его помощником командира орудия. Капитан Ламков покачал головой, посмеялся, но сделал замечание, что целиться в своих нельзя.

– Какие они свои? – заметил кто-то из артиллеристов. – Вон, удирают вовсю.

Едва батарейный повар накормил людей, как налетели самолеты. Это были знакомые всем «Юнкерсы-87» и сыпали они в основном стокилограммовки. Авиация немцев чувствовала себя в небе хозяевами. Шестерка Ю-87 дождалась, когда рассеется поднятая взрывами завеса дыма, и принялась обстреливать позиции из пулеметов.

Каждый из них снижался до высоты двухсот метров, бил вначале из носовых пулеметов, а когда выходил из пике, начинала работать спаренная установка в задней части кабины. Стрелять в них никому уже не приходило в голову. Красноармейцы лежали на дне окопов, закрыв головы ладонями или скомканными шинелями. Но плотные трассы находили свои жертвы и здесь.

Молодые необстрелянные бойцы выскакивали из неглубоких, вырытых наспех ячеек и бежали к островкам кустарника или под защиту деревьев. Большинство погибали, получая пули в спину. Раненые кричали, расползаясь по траве, но помочь им никто не рисковал. Слишком страшная была эта охота на людей, когда бронированные машины с ревом носились даже за одиночными красноармейцами.

До вечера самолеты налетали еще дважды. Остались всего три гаубицы, взорвался временный склад боеприпасов. Убитых хоронить уже не хватало сил. После гибели командира пехотного полка, тяжелого ранения командира артполка единое руководство отсутствовало.

Капитаны и лейтенанты совещались, что делать дальше. Отступать без приказа опасались, могли загреметь под трибунал. Часть красноармейцев начали отход, не обращая ни на кого внимания. Люди понимали, что утром всех добьют, если не авиацией, то танковой атакой.

Многих пугала перспектива попасть в плен. Особенно боялись этой участи офицеры. Слова Сталина о том, что в Красной Армии нет пленных, а есть предатели, касались прежде всего командиров всех уровней. Они боялись не только за себя, но и за свои семьи.

У артиллеристов была еще одна головная боль. Они не имели права бросать вверенные орудия, за это тоже могли отдать под суд и расстрелять. Откровенно завидовали тем комбатам, у кого не осталось ни одной пушки. Личный состав вывести из кольца легче.

Капитан Ламков, хоть и числился исполнявшим обязанности командира артиллерийского полка, никаких конкретных заданий не получил. Да и от полка остались всего три орудия. Комиссар, не слишком интересуясь, что будет с оставшимися гаубицами и личным составом, поторопился убраться. На двух повозках увозили партийные документы, какое-то барахло и личную машинистку комиссара.

– Партийные списки и документы надо спасти в первую очередь, – объявил он.

– Блядешек тоже, – подал кто-то голос из темноты.

Комиссар сделал вид, что не расслышал, и бодрым голосом пожелал капитану Ламкову отважно выполнить свой долг.

– Вы мне своего политрука в помощь оставьте! – в сердцах крикнул вслед громыхающим подводам комбат.

Но в темноте слышались лишь крики ездовых, подгонявших лошадей. Они тоже торопились убраться из опасного места. После бегства комиссара полка началось массовое отступление, скорее бегство. Люди торопились уйти как можно дальше, зная, что времени для спасения почти не остается.

Стала готовиться к отходу соседняя батарея, в которой остались единственное орудие и повозка, куда складывали батарейное имущество. Ламков подбежал к комбату, старшему лейтенанту, своему давнему приятелю.

– Куда намылился? Ведь у тебя орудие исправное, снаряды, патроны имеются.

– Коля, не играй в большого командира, – спокойно ответил комбат, такого же возраста, что и Ламков. – Если останемся, то погубим людей. Вон их сколько в степи лежит. Тебе этого мало?

По команде старшего лейтенанта гаубицу взорвали, и два десятка артиллеристов исчезли в темноте.

Ламков не знал, что делать. У него оставались две гаубицы и четыре лошади. На остальных вывезли раненых. Человек сорок артиллеристов и пехотный взвод, прибившийся к батарее, ждали его решения.

Добросовестный и верный долгу командир, не слишком продвинувшийся вверх по служебной лестнице, Николай Васильевич Ламков долго колебался, затем приказал взорвать противотанковыми гранатами одно из орудий с поврежденными колесами.

Четыре лошади (вместо положенных шести) с трудом сдвинули с места вторую гаубицу, которая весила вместе с передком три тонны. В зарядном ящике лежали всего десять снарядов, больше бы лошади не потянули. Им помогали бойцы, толкая тяжелое орудие.

В качестве дозора шли разведчики батареи и отделение пехотинцев с ручным пулеметом. Позади шагали легкораненые. Короткая летняя ночь уже сменялась рассветом. Со всех сторон доносилась стрельба, пока редкая, но и день еще не наступил. Что он принесет? В хорошее никто не верил. По одному-два человека отставали бойцы, исчезая бесследно. В первую очередь это были те, чьи родные места находились неподалеку, а также раненые.

Окружение. В сорок втором бойцы и командиры уже хорошо понимали, что это такое. Ты оторван от своих, по существу беззащитен и не знаешь, что будет через час или три. Вокруг враги и неоткуда ждать помощи. Те, кто уже побывал в окружении, отчетливо осознавали свое положение и с тревогой оглядывались по сторонам. Людей охватывало отчаяние. Впереди плен или смерть. Многие не верили после пережитого, что сумеют вырваться живыми.

Двигались молча. Да и о чем было разговаривать? Перемалывать из пустого в порожнее, что опять где-то дало маху командование, что-то упустили, не сумели предугадать? Рассыпалась, смята целая дивизия. Да что там дивизия! Месяц назад геройский маршал Тимошенко в компании с партийным начальником Никитой Хрущевым просрали Юго-Западный фронт, где сгинула не одна, а десятки дивизий.

Но эта группа, численностью человек шестьдесят (сбежали немногие), двигалась, сохраняя какой-то порядок. Капитан Ламков, ничем в глазах своих бывших начальников не выделявшийся, сбил небольшой, но твердый, готовый крепко огрызнуться кулак.

Лошади вместе с людьми тянули исправную, заряженную гаубицу. Батарея была разбита на отделения, которыми командовали проверенные сержанты Лыгин и Чистяков, рядовой Роньшин. Заместителем стал пехотный младший лейтенант, с винтовкой за плечом, закончивший недавно трехмесячные курсы и четко выполнявший все приказы.

Когда стало подниматься солнце, стало ясно – надо искать какое-то укрытие. На юго-восток прошла группа бомбардировщиков, пронеслась пара немецких истребителей. Пока никто не обращал внимания на пыльную колонну, растянувшуюся метров на двести, но было ясно, что авиация не упустит такую цель.

Опасность пришла с земли. Послышался треск мотоциклетных моторов. Два «зюндаппа» с колясками обстреляли из пулеметов хвост колонны, развернулись и стремительно унеслись назад. К Ламкову принесли на плащ-палатках двоих тяжело раненных бойцов.

– Что с ними делать?

– Перевязать хоть догадались? – с досадой спросил капитан.

– Так точно. Оба по несколько пуль словили. Не жильцы…

Капитан перехватил тоскливый взгляд одного из раненых и невольно отвел глаза. Чем он мог им помочь? Сквозь провисшую плащ-палатку, служившую носилками, тягучими каплями тянулась вишневого цвета кровь и сворачивалась шариками в дорожной пыли. Комбат приказал уложить раненых на зарядный ящик.

– Не зевать. Что это такое? Толпа бродяг или подразделение Красной Армии. Почему не отбили нападение?

– Они с трехсот метров огонь открыли, – ответил кто-то. – Из двух пулеметов и автоматов. Мы тоже стреляли, но фрицы слишком быстро смылись.

– Правильно. Они же не дураки под пули подставляться.

– Там еще один наш убитый лежит.

– Забрать документы, – приказал Ламков. – А ты, лейтенант, поставь в хвост колонны расчет «дегтярева» и пару бойцов посмышленей. Еще троих я тебе из батареи дам. Прозевали мы немецкую разведку, а они с маху бьют. Вот и наши пусть так же действуют.

– Есть, – козырнул младший лейтенант.

Послали Чистякова, Роньшина и Гришу Волынова.

– Надо бы свернуть с дороги, – осторожно посоветовал старшина батареи. – Мы тут на виду.

Ламков промолчал. Через кювет и по буграм лошади не смогут протащить гаубицу. Он рассчитывал добраться до темневшего впереди лесного массива. Однако события разворачивались слишком быстро, добраться до леса не успели.

На этот раз мотоциклистов было четыре и с ними бронеавтомобиль. Два «зюндаппа» свернули в степь, намереваясь ударить с фланга, а трехосная бронированная машина неслась по дороге в сопровождении двух других мотоциклов. На башне была установлена 20-миллиметровая пушка и спаренный с ней пулемет, которые открыли огонь пока еще короткими, пристрелочными очередями.

Вели стрельбу пулемет и автоматы экипажей мотоциклов. Видимо, вся тройка намеревалась с ходу врезаться в хвост колонны, смять и расстрелять толпу оборванных красноармейцев, которые вряд ли окажут сопротивление. Скорее начнут разбегаться и поднимать руки, как это часто случалось в сорок первом и в сорок втором году.

На этот раз немцы просчитались. Сборное отделение прикрытия во главе с сержантом-пулеметчиком, занявшее позиции по обеим сторонам дороги, открыло дружный огонь.

Антон Роньшин, раскинув ноги, торопливо выпускал пулю за пулей. Саня поймал на мушку водителя мотоцикла и нажал на спуск. Сержант-пулеметчик бил длинными очередями по бронеавтомобилю. Но пули, даже бронебойные, рикошетили от скошенных угловатых бортов и радиатора.

Чистяков понял, что они ничего не сумеют сделать. У него кроме карабина имелась противотанковая граната. Но ему не дадут даже приподняться, чтобы швырнуть ее. Если комбат не догадается ударить из гаубицы, им всем конец. Саня все же отложил карабин и приготовил гранату. Крикнул Антону Роньшину, у которого тоже имелась противотанковая РПГ-41.

– Антоха, гранатами надо…

Он не успел закончить фразу. Спаренные стволы автоматической пушки и пулемета слегка опустились. Мелкие взрывы прошли наискось, миновали его и обрушились на пулеметчика.

Чистяков лежал в пяти шагах и отчетливо видел, как подломился, вылетел из рук сержанта «дегтярев». Голова дернулась, слетела каска, а под ней осталась лишь половина головы до переносицы. Куски черепа и что-то бурое брызнули в разные стороны.

Второй номер приподнялся и тут же опрокинулся на бок. Снаряды пробили ему грудь и оторвали кисть руки. Вскочил красноармеец рядом с Чистяковым, но сумел сделать лишь несколько шагов. Пули перехлестнули ему ноги выше колен и опрокинули на траву.

Все, конец! Чистяков вцепился в тяжелую противотанковую гранату, но не понимал, что делать дальше. Страх неминуемой смерти сковал тело. Наверное, Саня закричал, и этот животный крик хоть как-то привел его в сознание, не дал вскочить, подставляя тело под пули. Он отогнул предохранительные усики и, выдернув кольцо, бросил полуторакилограммовую гранату. Она взорвалась в десяти шагах, ударив по ушам тугим звоном.

И тут же позади грохнула гаубица. Звук ее выстрела Саня не смог бы спутать ни с чем другим. Снаряд прошел мимо вильнувшего бронеавтомобиля и взорвался далеко позади. Экипаж понимал, что единственный выход – увеличить скорость и продолжать движение вперед. Если машина начнет разворачиваться, следующий снаряд разнесет ее.

Они промчались мимо, массивный бронеавтомобиль и мотоцикл, обдав Чистякова ревом, треском очередей и клубами гари. Один мотоцикл отстал, видимо, повредило осколками или достала чья-то пуля.

Оставшиеся в живых бойцы отделения прикрытия стреляли по экипажу мотоцикла из трех человек, которые пытались развернуть «зюндапп» и одновременно завести заглохший двигатель. Пуля свалила одного из немцев, второй открыл огонь из автомата. Из пробитого бака вытекала струйка бензина. Водитель тоже сорвал с груди автомат и стрелял быстрыми короткими очередями.

Ни у Чистякова, ни у других бойцов не было времени оглянуться. Они бы увидели, как шеститонный бронеавтомобиль на скорости подмял, раздавил несколько человек. Очереди хлестали по гаубице, которую спешно зарядили снова и подводили прицел.

Снаряд врезался в бронемашину, когда до нее осталось не более полусотни метров. Разодрало капот, выбив оба колеса. Ходовая часть, развороченная до самой башни, вспыхнула. Мотоцикл, следовавший за броневиком, едва не налетел на орудие. Тормознул, мастерски крутнулся, но в него в упор выпустил всю обойму ТТ капитан Ламков, кого-то убив и ранив из экипажа.

Водитель «зюндаппа», прибавив газ, пытался вырваться. Но мотоцикл со всех сторон уже облепили бойцы. Водителя проткнули штыком. Пулеметчика били прикладами, затем вытащив из коляски, топтали и добивали всем, что имелось в руках.

Одновременно десятка два винтовок и единственный оставшийся «дегтярев» вели огонь по мотоциклам, заходившим с фланга. Оба «зюндаппа» стреляли из пулеметов, крутились, уходя из-под пуль. Они не торопились отступать, хотя видели, что бронеавтомобиль уже горит, а два других мотоцикла подбиты.

Очереди скорострельных МГ-34 свалили одного, другого бойца на дороге. Ответный огонь достал пулеметчика в коляске. Водитель погнал продырявленную машину прочь, тело убитого пулеметчика подбрасывало на ухабах.

Последний «зюндапп» приостановился. Там сменили перегревшийся ствол и ударили длинной настильной очередью, заставив бойцов залечь. Но уже развернули в его сторону гаубицу и торопливо шарахнули осколочным снарядом. В горячке не забили сошники в землю. Тяжелое орудие, подпрыгнув, разбросало артиллеристов. Взрыв взметнул фонтан земли с перелетом. Мотоциклист, уходя от следующего снаряда, набрал скорость и скрылся за бугром.

Чистяков, Роньшин, Волынов и трое красноармейцев бежали тесной кучкой к «своему» мотоциклу. На нем не было пулемета, а экипаж был почти весь выведен из строя.

Один из мотоциклистов лежал на дороге возле коляски, другой торопливо хромал в сторону островка кустарника. Третий перезаряжал автомат, желая прикрыть товарища. В него принялись стрелять на ходу, чаще мазали, но все же угодили в плечо. Он тоже побежал, но пуля догнала его и бросила на траву. Оставшийся мотоциклист поднял руки. В одной был зажат автомат.

– Бросай, мать твою! – кричали ему.

Он бросил свой вороненый прикладистый автомат, но это уже не имело значения. Красноармеец в волочившейся за ногами обмотке обогнал всех и, хакнув, ударил немца штыком в живот. Следом воткнул штык еще один боец, а Роньшин, у которого штык на карабине был сложен, с силой обрушил кованый приклад в лицо.

– Кажется, готов, – вытирая пот, сказал Роньшин и подобрал автомат.

Когда проходили мимо сержанта-пулеметчика с развороченной снарядом головой и двух погибших красноармейцев, злоба снова охватила бойцов. Роньшин всадил очередь в уже мертвого водителя, а красноармеец воткнул несколько раз подряд штык в другого мотоциклиста.

Сане казалось, перед ним совершенно чужие люди, озверевшие от злобы, готовые снова убивать мертвых. У красноармейца с окровавленным штыком тряслась от возбуждения нижняя челюсть. Он скользнул мутным взглядом мимо Чистякова и, не зная куда деть остаток злости, размолотил прикладом фару мотоцикла.

Собрали трофейные автоматы, магазины к ним, гранаты. В коляске «зюндаппа» кроме консервов нашли сало, наше русское, завернутое в холстину. Там же лежала женская, расшитая узорами меховая безрукавка.

– Ты видел? – наседал Роньшин на Чистякова. – Они людей подчистую грабят, а ты говоришь…

– Пошли, Антон, – перебил его Саня. – Там нас ждут.

В бою с немецкой разведкой погибли семь или восемь человек. Тяжело раненных кое-как погрузили на передок. Кого смогли, усадили на двух уцелевших лошадей. Капитан Ламков наконец решился взорвать последнюю гаубицу своей батареи. Предварительно снял прицел и подозвал к себе Михаила Лыгина и Саню Чистякова.

– Ребята, возьмите по две гранаты и бросьте из кювета под орудие. Сумеете?

– Так точно.

Даже четыре противотанковые гранаты не сумели разбить тяжелую гаубицу. Оторвало одно колесо, пробило откатник, свернуло приборы наводки. Гаубица со стороны вроде целая осталась стоять, словно памятник, посреди проселочной дороги. Даже убитых не похоронили. Снесли тела в одно место, накрыли лица полотенцами.