Текст книги "Эхо души"

Эхо души
Владимир Пироцкий

Посвящается

близким мне по духу

и родным мне душой

© Владимир Пироцкий, 2023

ISBN 978-5-0060-9117-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Душа

 
Даже пуле, потребна,
хотя бы какая-то доля секунды,
чтобы впиться в живое горячее тело
живого пока человека.
 
 
Тупо безжалостно в тело живое
надменно, упрямо и пошло
взорваться,
 
 
чтобы живого убить
навсегда
человека.
 
 
Всё происходит во времени, длится,
крадется иль прыгает из-за угла
настигает.
 
 
Пространство не в счет? Вопреки
устаревшему мудрому ветхому старцу Зенону,
хитро расставившему на пути
на пути на пути Ахиллеса
 
 
ловушки из мыслей, сомнений и стонов,
чтоб замирал, спотыкаясь на полном ходу
несравненный избранник богов?
 
 
Упуская еще на полшага
мирно спокойно и тихо
бесцельно ползущую верно улиту,
 
 
медленно вовремя через преграды
без сна и без славы,
не оглянувшись назад, доползающую
до порога судьбы и значенья,
 
 
каждый растянутый до бесконечности
в космосе жизни, мельчайший шажок постигая,
как несравненный подарок судьбы и усилий,
 
 
сделанных собственной волей,
распахнутой миру души, оживая,
настежь открывшись,
 
 
отринув те доли секунды,
что не смогли бы меня уберечь от свинца…
 
 
или смогли?
 

декабрь 2019 —

апрель 2020

Акынская песня

 
Затяну я потуже котомку и вдаль повлекусь
Поплыву над болотом пружиня кувшинками
Желтыми зыбкими
 
 
В тёмную зелень макая свой посох корявый
К морю, песку раскаленному, скалам щербатым
Древними тропами, странно чужими.
 
 
И махну на прощанье виде́нью
В барханах струящемуся
С облегчением без сожаленья
 
 
Путь одинокий по шагу сверяя
С надорванным звоном струны
Меж ребер дрожащей, играя,
 
 
Впиваясь прозрачными веками в солнце.
Губы кровавые шепчут беззвучно
Неведомых слов паутину
 
 
И стаи ворон равнодушно кружат
И вараны поспешно следы заметают.
 
 
Иду…
 

2018

Походная пехотная

 
Как начинается степь?
 
 
Под дождем происходит круженье
тучки сгущаются и нагоняет их ветер
 
 
в тяжелые школьные ранцы на плечи
давят они и походным уверенным шагом,
всё под себя подминая, жестко без спросу
 
 
по грубой стерне попадают в размеренный шаг
суровой пехоты, знающей дело свое – убивать
и рядами ложиться под нож равнодушной
шрапнели.
 
 
Это уж как повезет, как отмерено кем-то,
согласно небесной
просроченной блёклой печати.
 
 
Дождь педантичный проводит нас
редкими каплями тихо,
впалые щеки кропя и, как бы, скрывая
вдруг затесавшихся в строй
паникеров – соленые метки слезинок.
Эй, шире шаг! Кто там вспомнил родные поля?
Запевай! Пусть услышат нас те, кто нас ждет
и кто верит —
мы снова обнимем их жарко.
 
 
И скоро забудем…
километры кирзовые, страх, смерть
и ржавых бинтов пригорелую корку,
и слякоть, и месиво будней унылых,
и гарь предрассветную снов…
 
 
Постепенно,
начинается степь и ползет серой лавой,
 
 
и хочется свежего воздуха стопку,
расстегнув воротник гимнастерки и,
крякнув, выпить до дна
и хрустеть полминуты соленым огурчиком мира,
пойти налегке, окунуться в горячий ковыль
и лежать, глядя вверх,
наблюдая секрет мирозданья,
 
 
ощущая всем телом готовность лететь
одуванчиком вверх.
 
 
Начинается степь…
 

2018

Поз дно
Сибирский рэп

 
Мы уже привыкли почти.
Всюду морок непонимания.
Настоящая боль и беда
придут без стука,
без напоминания.
 
 
Зима, белый снег, а в пять уже сумерки.
Будто солнце украли! Сыграем в жмур ки?
Всё путем, но дайте немного солнышка!
Нельзя же так, я не просто устал, а дошел
до донышка.
 
 
Эх, тоска без душевных слов,
без правды глаза в глаза.
Неуютно и холодно врать,
да бояться не то сказать.
 
 
Не спасает уже молчанье – без души,
равнодушное, гордое.
Как веревка над пропастью,
тлеет шнуром бикфордовым.
Ох, как надоело быть добрым,
простым и внимательным.
Улыбаться и прятать свой взгляд,
чересчур проницательный.
 
 
Кого-то случайно обидеть – легко!
Задеть, самому вдруг обидеться.
Лучше, ну их подальше, ты знаешь куда,
чтоб никогда не видеться.
 
 
Зубы сжать свои, в горло кляп,
до предела напрячь желваки,
чтоб не дай Бог чего.
Спрячу глубже свои чугунные кулаки.
 
 
Неудобно и глупо быть просто честным,
когда взгляд напротив, зашорен местью.
Всем подряд! За его дурацкую молодость.
Жизнь, овчинкой, как мордой об стол, съёжилась.
 
 
За свои неподдельные страдания.
За своё мучительное непонимание.
Его злые чужие глаза
наполнены гневом и страхом.
Они бьют поддых и грозят
весь мир перетра@ать.
Всех готов он смешать в клубок,
своего и чужого,
Плюнуть первому встречному —
хуже выпада ножевого.
 
 
А кому и за что, по какому праву?
Без раздумий, топор злословия падает!
И хотя б на минуту ему, вроде, становится легче.
А дальше снова тупик. Ничего не радует.
 
 
Откуда ты взялся, куплет озорной,
бесшабашный?
Тебе подпевает проснувшийся морок
вчерашний.
 
 
Карточным домиком жизнь рассыпается,
Ничего хорошего не начинается.
 
 
На пути осколка оказался кто-то,
брызнули слезы.
Теперь он затих, лежит в неудобной
живому позе.
 
 
Кровь густой кока-колой течет
из пробитого пулей пластика.
И собака взъерошенная скулит
к нему безнадежно ластится.
А ему нормально и клево,
уже ничего не важно,
Пусто там, где мысли терзали.
И как-то влажно.
 
 
И не жалко ему себя,
тихой осыпью мимо ползут вагоны.
А душа еще здесь? Или где-то там,
в созвездии Ориона?
 
 
Эта рваная рана, теплый еще,
беззащитный комочек,
Лишь мгновенье назад был живой,
а теперь ничего не хочет.
 
 
Он был частью, лишь долю секунды назад,
вселенной,
Она так хотела быть единственной, живой,
бесценной.
 
 
Невозможно вместить, неужели вселенная
навсегда распалась?..
Столбняком безнадежным ответ, —
Ничего не осталось…
 
 
А тот, который напротив…
Пусто в его глазах.
Поэтому надо быть терпеливым,
он, нехотя, может не то сказать.
 
 
Он не видит меня,
открытыми настежь глазами,
Не понимает, зачем ему это всё,
сейчас рассказали.
 
 
Взгляд его оглушён
невозможностью видеть.
Подходи, если хочешь рискнуть,
попробуй его обидеть.
 
 
Ветер колет настырно щёки
Дым горчит, выедает сердце.
Дико танцует хохочущий грязный Джокер,
Где-то смеется и скачет случайное скерцо.
 
 
Взрыв и огонь! Покорежены плиты бетонные,
топорщится арматура,
Непоправимо и грубо кем-то оборвана
музыка – архитектура.
 
 
Отражается капля мира
в дымящемся зеркале гильзы,
латунно-блестящей.
Кто-то взял себе право решать и карать,
будто он настоящий.
То, что было мгновенье назад
трепетным чувством, мыслью,
живым дыханьем,
Запеклось неизбывным горем, загублено
грубым огня полыханьем.
 
 
И уже где-то там между Ригелем и Бетельгейзе,
в созвездии Ориона,
плачет, с нами навечно,
страдающая Мадонна.
 
 
Вечно усталые жители, пассажиры метро,
глядят тревожно.
Что это там за звук? Бежать?
Сдвинуться невозможно.
 
 
Но нет, повезло пока,
облегченно выдохнули и вздохнули.
В кого-то другого, там далеко, вошли
звенящие пули.
 
 
Скользко и тошно, боком иду, потерянный,
сбита резьба и мера.
Слезы высохли в горле давно…
Какая там, к черту, вера?!..
 
 
Кажется, пусто в груди и
тоска неизбывная выиграла.
Но неужто и впрямь, душа умерла,
начисто выгорела?
 
 
Земля ползет змеей из-под ног.
Навзничь! Бьёт, чужая и неуместная.
Жалит, бьется, зудит звонок,
Кружит мелодия, истошно пресная.
 
 
Зыбкая вслух тишина звенит,
вязкой сетью томит, нависшая.
Радость странна и нелепа, ядовито горчит,
будто вино прокисшее.
 
 
В мире испорченном, сером, где нет чести,
Подлость и зло навсегда вместе.
В мире, насквозь пропитанном ложью,
кажется, что уже ничего невозможно.
 
 
Где кроме зла и силы,
остались шальные пули,
которые совесть скосили.
Забрали все. И ничего не вернули…
 
 
Ну что? Напрочь! Еще одна… Последняя?
Основа…
Осколки мира, рвут сердца плоть,
но бьется оно снова.
 
 
Рассыпается память,
спекшимся бурым песком,
если пнуть ее, походя,
кованым берца носком.
 
 
Рушится карточный домик грез,
смеха и сквозняка.
Разрываются жгучей молнией
черные облака.
 
 
Гаснет лучик нежный от сердца к сердцу,
От души к душе.
Поздно…
Теперь это просто мишень.
 
 
Смерть здесь всего лишь цифра,
в немыслимом вираже.
Счетчик несется бешеный вскачь
И-ни-че-го-не-важ-но-у-же…
 
 
Кто-то беспомощно курит,
на экране мертвая пустота рябит.
Чудится, где-то гуляет буря,
издалека свербит.
 
 
И не важно, кто мы и где,
есть мы еще, или нет.
Память измята болью,
В пламени,
пачкой корчится, от сигарет.
 

2015

Слово
Из трагифарса «Сыр для Принца»

Офелия:

 
Знаешь, я просто хотела сказать…
Погоди. Ничего не выходит.
Этот чёртов вопрос – «Для чего?» —
сразу губит всё намертво…
 
 
Жаль, что куда-то исчезло то слово,
где-то внутри засветилось,
точечкой малой костра
в бесконечной степной простыне,
 
 
на ковыльном трепещет ветру,
неуловимо мерцает и маетно колет, зуди́т
и мешает само же себя рассмотреть
сквозь туман, что заботливо скрыл,
застилает больное и острое воспоминанье…
 
 
Не надо!
Дай мне самой рассудить,
что мне помнить, а что отпускаю…
Но где же то слово?
Фонарик погас, а цветок расцветает.
Простенький, синий из трех лепестков.
Это – я, ты и небо.
 
 
Мне захотелось уехать,
но это пока невозможно – ты, я и небо
на разных планетах живут,
ну и ладно…
 
 
Это всё просто,
когда тренированных пальцев стаккато,
вдруг начинает метаться дождем
или бешеным градом
 
 
по клавишам чутким и зыбким, и ветер
не успевает угнаться за ними, нещадно полощет
острой, суровой и гибкой стальной парусиной
на реях. С ветром сражаясь,
 
 
она нам диктует волну и в открытое море
дико влечет нашу лодку, как мавр деловитый11
  Отелло.


[Закрыть],
иль бык непреклонный22
  Зевс, в образе быка похитил Европу и привез ее на остров Крит.


[Закрыть], пеной морской
пробуривший свой след, исчезающий,
в вечность.
 
 
А острый клинок ятагана, хитро молчит,
притворившись слепым и тупым
и валяется в хламе. И Храм
затупился от времени, лжи и притворства.
 
 
Не удивительно, буква одна…
превратилась случайно в любовь.
Смеется и плачет беспечно
и ранит, и рвется на сполохи,
молнии, вспышки, мерцанья…
 
 
Борозды острых когтей
на дымящейся ране души оставляя навечно.
 
 
Когда ускользает мгновенье,
скольжу вслед за ним, неприкаянной тенью.
Просто мне надо за что-то держаться,
пусть сон догорает,
чтоб снова начаться.
 
 
Пусть всё сгорит и воскреснет,
воспрянет цветок,
ты и я…
Ну а небо?
 
 
Как же без неба…
Я знаю, оно будет вечно.
 
 
И слово придет.
 

2018

Гитара
романтическое

Кабальеро

 
О, замолчи, гитара,
душу не рань перебором.
В сердце впиваются звуки,
нава́хой33
  Нава́ха – (исп.) род холодного оружия, нож.


[Закрыть] безжалостной го́ря.
 
 
Я старый, усталый путник,
случайный гость в трактире.
И капли мгновений падают точно,
как пули снайпера в тире.
 
 
Если бы знать о деве,
той, что оставил в Севилье.
Так же ль смеется звонко,
сверкая локона смолью
и взглядом пронзая навылет.
 
 
Может она печальна
иль жжет ее болью обида.
Слезы кинжал окропляют,
улыбка блеснет для вида.
Трое лихих кабальеро
гарцуют у коновязи.
Клянутся догнать негодяя
и растоптать по грязи.
 
 
…горе мне, жизнь уходит.
Гитара устала плакать…
Цыганка песню заводит
в Ко́рдове44
  Город в Андалусии.


[Закрыть], на закате.
 
 
Я бы к тебе помчался,
андалузца шпорами раня.
Я бы с цепи сорвался,
хоть знаю, что снова обманешь…
 
 
Только немеют руки,
мысли их крепко вяжут.
Пусть за мое унынье,
боги меня накажут.
 
 
Капли мгновений уходят,
а сердце к тебе взывает.
Боли не чую, слезы,
жизнь по капле уносят…
 

Тореро

 
Сегодня зовет фиеста
призрачным счастьем манит.
Надежду на скорую встречу
нам с тобою сулит.
 
 
Где же ты, где ты, моя Bonita?55
  Bonita – (исп.) Красавица.


[Закрыть]
Я жажду и жду тебя, mi señorita.
Новой неистовой встречи
жарких безумных объятий
твоих неземных поцелуев,
невольных взаимных проклятий.
Mi amor, mi corazón, mi vida66
  Mi amor – (исп.) моя любовь; mi corazón – (исп.) мое сердце; mi vida – (исп.) моя жизнь.


[Закрыть].
 
 
Весь мир в равнодушном зное
с усмешкой корриды жаждет.
Сегодня на Пласа Майор77
  Пласа-Майор (исп. Plaza Mayor – «Главная площадь» Мадрид. Была первой в Мадриде площадью, где было оборудовано постоянное место для корриды. – см. Википедия.


[Закрыть]
сойдутся рога и шпага.
И кровь закипает в каждом.
 
 
Песок золотой арены,
Слепит под безжалостным солнцем.
И вееров черных трепет,
На бой матадора зовет.
Корриды песок зыбучий
Дух битвы, победы и смерти
Кровью пропитан жгучей
Себя и удачу проверьте!
Вперед, матадоры братья!
Навстречу судьбе неминучей
в безжалостные объятья…
 
 
Смерть в кружевах невестой,
негой томится, жжёт ядом,
подстерегает фиестой,
ласкает слух серенадой.
 
 
В вихре смертельного танца
движенья упруго точны.
Честь, отвага и страсть испанца.
Грация дев и улыбки сочны.
 
 
Тореро – струна и пламя,
Гордость и неизбежность,
Сила и страх нежданный,
В дерзких глазах твоих.
 
 
Арена слепит под солнцем,
Трибуны ревут, рукоплещут,
Квадрилья моя за спиной.
Жакет88
  Chaquetilla украшается золотом и серебром.


[Закрыть] галунами блещет,
И я выхожу на бой.
 

Торо

 
Гитара, постой, гитара…
Впиваются в душу звуки.
 
 
Как ворох цветных бандерилий.
Кровь течет по загривку,
и бурый песок взметает, торо99
  Торо – (исп.) бык.


[Закрыть],
стрелою черной.
 
 
А шпага с кривым муэ́рте
Упрятана в красную тряпку1010
  Muleta – ткань красного цвета для управления быком.


[Закрыть].
Она мельтешит игриво,
Пред мордой моей горячей,
Мешая целиться мне.
 
 
Я еще бьюсь и целюсь,
Тореро верткому в пах.
Свирепая ярость душит,
Песок скрипит на зубах.
 
 
И в первую долю секунды,
Тореро в пылу не заметит,
Как острый мой рог вопьется,
Неся ему боль и смерть.
Зачем ты пришел, тщеславный,
Бесстрашьем толпу позабавить?
Она тебя вмиг забудет,
Когда под ребром почуешь,
Мой быстрый, как бритва рог.
 
 
Седая старуха в горе,
Без слез на заре оплачет.
Лишь эхо молитве вторит,
И четки в руках запляшут…
 
 
Устал я, расстанемся с миром.
Иди, забери муле́ту и шпагу, пока не поздно.
И отзови пикадоров,
и стаю бандерилье́рос.
 
 
Пусть лучше себе закажут
хороший и сытный ужин,
И окропят паэлью
старым красным вином.
 
 
Пусть, вспомнят былых матадоров,
легенды доселе живы.
Под звук неумолчной гитары,
под хруст кружевного платья
и звонкий стук кастанье́т.
 

Кабальеро

 
Куда мне теперь осталось,
Уйти под бездонным небом?
Насмешливым, злым и черным,
Кинжалами звезд искрящим,
в свой плащ завернувшись скорбно.
 
 
Три доблестных кабальеро,
стоят на закате молча,
Они мне дают мгновенье,
запах смерти почуя,
с тобой проститься навечно.
 
 
До боли в висках вспоминаю
жгучий вкус поцелуя…
Mi alma1111
  mi alma – (исп.) моя душа;


[Закрыть]…
Mi amargura para siempre1212
  Mi amargura para siempre – (исп.) моя горечь навсегда (говорят при безответной любви).


[Закрыть]
Душа по тебе тоскует.
 
 
О-о, замолчи, гитара,
Теперь уже слишком поздно.
Рыдать и молить о пощаде,
гордому сердцу невмочь.
 
 
Пусть, три револьвера дружно,
Залпом меня проводят.
По горной тропе к истокам,
Твоей и моей судьбы.
 
 
И красных звезд ожерелье,
На белой моей рубахе.
Все восемнадцать, кряду,
Украсят наряд мой скорбный,
Для лучшего из миров…
 
 
…теперь уж поплачь, гитара…
Смеяться ведь ты не можешь…
Любовь и несчастье вместе,
хоть я тебя не услышу…
 

2013—2023

О любви
Средневековая молитва Девы

 
Дева, скрывая рыданий нещадных потоки,
молча молилась в келье, в тиши предрассветной.
Тайно. Хотела вернуть свои чувства к истокам, —
высказать в жарком бреду, в молитве заветной.
 
 
Вихрь нескончаемый чувств неостановимый, —
выпустить дерзко и зло, порой вдохновенной.
Душу гнетет и томит, жжет огонь нестерпимый,
не спрятать от мира пламя мечты сокровенной.
 
 
«Навзничь свирепо меня опрокинь,
гунном мохнатым сорви все одежды…
Сладко принять мне до мертвенной стыни,
силу твою и остаться безгрешной.
 
 
Душу и тело мое истерзай,
в диком восторге, презрев все законы.
Меч свой горячий мне в душу вонзай.
Платой прими мои слабые стоны…
 
 
Тихо усни на груди у меня,
мальчик мой, воин печальный и сирый.
Будешь ты счастлив до Судного Дня,
мне ж, каменеть у отверстой могилы…»
 

1989

Его Муза

 
Муза его выгоняла из дома, в отчаяньи.
В ночь и премерзкую злую погоду,
в самую хлябь беспросветную стылую,
дерзко кричала ему нескончаемо вслед,
он кричал и ругался, и плакал в ответ, ей и миру.
 
 
Их злые несчастные вопли метались по ветру,
свирепо и точно жалили яростно, невыносимо.
Больные слова переплетались искусно
надрывно и скорбно со скрежетом мира, визгом
горластого и ненасытного вечно семейства.
 
 
Шквальный задиристый ветер, слепой ураган
превращался в неистовый смерч, он смешал
все проклятия, жалобы, черное, алое, стоны
в неимоверно бесстыдную адскую хищную
необъяснимую сна круговерть.
 
 
Он крушил, выворачивал навзничь привычное,
ввысь улетал, достигая до самого дна,
превращая живое в зыбкое и эфемерное.
В фартуке голая смерть, с усмешкой
дерзко и тщетно цветы поливала.
Под мертвой водой, скрижали, препоны
железобетонные слов, рушились,
медленно плавились в буре мосты,
оседая в седую пучину…
 
 
Молнии жгли и мерцали,
легко рассыпаясь синкопами искр,
проливаясь лучистым дождем через край,
немного наивным и ждущим ответа,
во тьме, барабаня игриво по листьям и лужам,
тревожил он, жег, хохоча, а ближе к рассвету,
 
 
всё уже было разрушено, смято, пустынно…
и что-то уже нарождалось в душе
и пространстве…
 
 
Извергшись, мощно раскинулась даль,
отпуская устало ресницы и молча
дышала вокруг неизбывной тоской
неотступной, томительной негой…
 
 
нездешний покой, крался неслышно и нежно
стелил покрывало тумана ковыльного,
щедро жемчуг капель росы разбросав,
улыбаясь скользил в горизонт,
пожирающий прошлое,
время, миры и пространства…
Но время суровое, что неприкаянно дружит
со смертью, в мудрые сроки свои,
однажды всё оживит, брызнув живою водой
и воспрянет цветок и взойдет, с солнцем,
 
 
живые слова, обескураженно, дико, очнувшись,
стремглав возвращались в чернильницу,
будто страшась потеряться во тьме,
раствориться в глубинах омута чувств
исчезали значенья.
 
 
Новые жадно бурлили, в котле клокоча,
колдуя, клубясь ослепляя, дразня и играя,
яды дробя, превращая отраву и боль
безнадёжной тоски в волшебное зелье.
 
 
Слова, горечь скрывая за ложью, а ложь
за беззубой улыбкой судьбы,
рассыпались каскадами искр,
фонтаном аорты, магмой сжигая несчастье,
 
 
дико танцуя над пропастью острой и зыбкой,
томно над вязкой и подлой трясиной мечты,
тянущей медленно вниз непреклонно и жадно,
встряхнувшись в последнем рывке,
растворялись туманом…
Ему оставалось, только перо обмакнуть
и уверенно, но осторожно
вытянуть их золотой и жемчужною нитью живой
на чуткую кожу бумаги…
 
 
Спокойно и трепетно, весело, честно и просто,
оставив как есть, как случилось…
 
 
Выплеснуть всё!
Не стыдясь, не тая, беспощадно,
чтобы доверчивый яркий цветок-огонек
трепетал на печальном больном пепелище,
чутко играя смешным озорным ветерком…
 
 
Возникало мгновение радости, боли,
чуть сожаленье о чем-то несбыточном…
 
 
Тут приходил таинственный сон бородатый,
ключами звенящий, тушил догоревшую свечку.
 
 
Небо ночное темнело на миг…
и взрывалось задиристо утро!
 
 
Муза с авоськами шла на базар
продавать эти строчки за гро́ши и
за просто так раздавать для души,
чтобы кормить всё семейство
тихой прохладой и радостью,
чуть улыбаясь, а горе и боль,
незаметно и тихо, мягко,
спокойно она забирала себе…
 
 
Ему доставалась украдкой
грустная полуулыбка ее мимолетная.
 
 
Страх ожидания новой охоты за словом, азарт
гонки слепой нестерпимой и яростной
дерзко летя безрассудно легко
                                             за лучом вдохновенья,
в муке горенья, над пропастью непостиженья,
 
 
будто играя, ловя, обжигаясь
осколками чувств и счастьем дерзанья…
 
 
Нежданно случается пристань.
Покоя неимоверного миг
и усталость мертвецкая.
 
 
Сон с эфемерной надеждой
на жажду души и свершенья,
и чуточку счастья любви…
 
 
чтобы лететь, замирая от страха
и чуда свободы парить и
мечтать…
 

2018—2021, 2023

Юнга без ног

 
Я никогда не ходил под багровым шатром
парусины. В  море суровое, штиль или шторм
и тяжелое боцмана слово под дых,
если слаб или сдрейфил.
 
 
Целую жизнь нескончаема мерная качка,
как пытка. В пучину до дна и до звезд,
до блевоты, до крови, до хрипа и мглы
в почерневших глазах. Научило
 
 
море нас всех от зари до зари,
по команде на реях в ночи просолило,
жесткий ветер, секущий глаза
и привычная гибкая сила.
 
 
Через борт ледяная волна, нахлебавшись
до донца.
Синих жил маята и надрыв, и рома глоток,
вместо солнца.
Железная хватка проворных мозолистых пальцев
Стихии простор, глуби́н тишина —
приют для вечных скитальцев.
Братва! Слепой и неверной удаче не верьте.
Рома в  печенке печать навсегда,
зубы сожми и волю в кулак – и молчи
до неминуемой смерти.
 
 
Полундра!
Пираты на голову! В плотном тумане,
под свист ятагана и пуль завыванье,
страшней барракуд, мурен и пираний!
 
 
Кинжальный огонь перекрестный, картечь!
Сгусток воли собрать, решимость на грани
отчаянья. Злая готовность рвать и душить
диких псов, без раскаянья и сострадания.
 
 
Преодолеть! Стену огня, разрывающий смерч.
Абордажные крючья, кинжалы, пистоль,
это что, твою мать, – одноразовый шприц
одноглазого Гарри?
 
 
Он что́, пионер эвтаназии?
Хрен тебе в печень, зараза!
Прими-ка ответный мой кортик.
Точный прямой!
 
 
Между панциря толстых пластин,
между ребер, вонзить до предела – до гарды1313
  Гарда – деталь рукояти кортика.


[Закрыть].
Бой не бывает коротким. Ни длинным.
Смешное мгновенье азарта.
Бой – это смерть неизбежная. Ты иль тебя.
Всех подряд, без злорадства и промаха.
 
 
В самую точку. Верная лютая смерть.
Чтобы крик захлебнулся,
проколотый шпагой навечно.
Дукаты померкли в глазах от искр и огня.
 
 
И чума, и холера вам в печень!
Ха! Ха! Эй, куда вы?
Неужто, как крысы, трусливые мелкие твари,
попрыгали все восвояси?
 
 
Что́, не-не-не не-не… не ожидали?!
Поделом, сучье племя, шакалы, плывите! И пусть
все узнают – пираты, это не те благородные
рыцари в книгах и фильмах слащавых и лживых,
 
 
про грязных красавчиков сонмы лихие,
что уступают места беременным девам
в трамвае,
зловредным крючкам-старичкам востроглазым
педантам, свидетелям будней кровавых,
что настойчиво, едучи в суд, вслух рассуждают,
желая отдать палачу на расправу,
посланцев из ада,
в Портленд припершихся молча,
испить не спеша лимонаду
 
 
и оптом продать пару тысяч индейских
просоленных разноразмерных, блестящих,
как смоль париков, под названием скальп.
 
 
Добытых своими руками.
Черной меткой клеймённые —
маленькой точечкой крови
невинной – не смоешь.
 
 
С пьяной ухмылкой беззубой,
простецкими байками про путешествия,
штиль и шторма, тот чудно́й и смешной
треугольник,
 
 
что бермудским назвал кутюрье,
ради модной тусовки,
чуть-чуть перекрасив из черного в серый,
сорок оттенков свинца,
 
 
обнажая всю суть и тщету карнавала,
жалких масок убожество и вожделенье лжеца,
неестественно бабьим капризным жеманным
и томным своим голоском.
 
 
Бом-брам-стеньга,
такое случается в море,
треснула-вмиг-сорвалась.
 
 
И хрястнули обе ноги.
Ч-ч-ёрт, карамба!
И баста…
 
 
Мой суровый седой капитан, одноногий,
он чуял фарватер любой,
хоть на полном ходу,
 
 
Ему и шторма́ нипочем,
одинокая дикая сила,
в сочетании с точным расчетом и волей.
 
 
Якорь в глотку тебе! Разорви тебя гром!
 
 
Не спеша,
он отмерил
всего два удара.
 
 
Дьявол, холера усатый!
 
 
Отсёк мне ступни.
И крылья, в придачу.
 
 
Ззарраза!
 
 
Чтоб меня целиком не отдать
беспощадной гангрене до срока
и Магам Магриба,
чтоб до Тортуги успеть доползти мне
по штилю, под выжженным солнцем Карибов.
 
 
Ну ничего, я был юнга смышленый,
…такой и без ног проживет…
Не поспоришь, с грубой силой и
лихостью дикой чужой,
 
 
а также с замшелой рутиной увядших законов,
с повседневной тоской ожидания,
как в лихорадке, той беспросветной минуты,
 
 
тупой отрешенности миг, шаг за грань,
когда выйдешь сдаваться судьбе,
теряя устойчивость даже в сомненьях.
 
 
В снах затуманенных,
в диких чужих очертаниях Теночтитлана
увидишь, как обезьяны бесстыдно смеются,
 
 
оскалившись, рот прикрывая и уши, глаза,
выдавая молчанье, за вожделенного золота
слиток. Молчание – ложь!
Кто здесь?
Хмурый призрак из вечности…
Рушатся старые боги,
крутится ржавое чертово, зла колесо-карусель,
обгоняя сансарное хитросплетенье миров.
 
 
На смену спешит им, с безумной и
грязной улыбкой проржавленный Джокер,
сам на себя не похож,
не зная, что значит касанье души,
 
 
острой отравленной шуткой,
скользнувшей случайно по горлу,
успел всё испортить.
 
 
Тупой заводной апельсин надоел.
Кто там еще? Выходи! Где ты?
 
 
Злой серый карлик глумливый —
тошнотная хитрая моль,
лепечущий подлые лживые россказни,
скользкой ухмылкой кривясь исподлобья,
 
 
он сжал и заклеил немо́той
мои почерневшие скулы.
Зачем? Я ведь давно замолчал.
 
 
Только кашель из мыслей
и грохот ломающих крылья Икаров,
будит еще по ночам.
 
 
А чувство обиды и злости осталось занозой
В сердце… Но я не позволю
в пошлость и тлен обратить самые тонкие
предбессознательно неуловимые токи.
 
 
Из бесконечной вселенной
идущие к нам ручейки…
и они вновь придут…
 
 
И наполнят вселенский, души океан,
покоем и светом, и свежестью ветра
поднимут в пареньи, и я всё увижу и вспомню.
 
 
Как рассыпа́л, по наивности, звёзды
и зёрна граната,
ярко бордовые капли – пьянящие звуки,
 
 
всё завертелось, на грани потери сознанья,
вспучилось лавой, готовою брызги
в экстазе через мгновенье извергнуть.
 
 
Всё прожигающих камешков
слезы кровавые точно рубины…
Снегу отдать, снегирям
пригоршни спелой рябины,
 
 
чтобы они красной грудкой блеснуть,
деловитой и гордой походкой успели
в крепкий мороз прогуляться.
 
 
Прохлада тонкой заветною ниточкой звуков
доверчивых силится вывести ближе
к соленой тропе бирюзовой прилива.
 
 
И окунуться в себя
и лететь сам собою.
Светло́ удивляясь,
без крыльев1414
  Сравните у Ч. Чаплина: «Искусство, прежде чем дать человеку крылья, чтобы он мог взлететь ввысь, обычно ломает ему ноги.» Я не знал ранее.


[Закрыть],
 
 
в солнечных бликах играя,
искрясь на упругой волне,
вдыхая рассвет…
 

2018—2020