Текст книги "Лавандовый цвет"

Лавандовый цвет
Владимир Положенцев

© Владимир Положенцев, 2024

ISBN 978-5-0062-2625-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Черный ворон

Смеркалось. День закатывался за пруд с утками. Пономарь зевнул, почесал пегую бороду, направился к колокольне.

– Не трезвонь аки окаянный, Никитка, – сказал ему вслед помазанный батюшка Варфоломей. – Звони душевно, мягко, малиново. Чтоб душу гладило, а не терзало.

Звонарь что-то пробурчал в ответ, скрылся во тьме винтовой лестницы деревянной колокольни. Вскоре ожил бронзовый трехпудовый кампан, да так, что, казалось, зазвенели листья на деревьях по всей округе.

Варфоломей сплюнул, перекрестился.

– Вот ведь, неуемный. Говори – не говори, аки пареной репой об лоб, не прошибешь. Хотя… Громкий глас Богу слышен, а Никитке есть надобность, как он думает, до него достучаться. Токмо не там ищет, в себе наперво ему надобно разобраться, себя простить. Эх, горе нетленное. Вроде, как и не виновен, а виновен. Какой год душу свою терзает.

Тяжело вздохнув, помазанный направился в прицерковный сад, взращенный его собственными руками. Каких только цветов здесь не было: простые незабудки с ромашками, диковинные бархатники хвостатые, желтые лилейники, аквилегии, адонисовы ушки… Широколистные вьюны и плющи обвивали две арки из ореховых прутьев, создавали атмосферу райского сада. Особенно гордился батюшка Варфоломей лавандой и тюркскими дульбашами, покрывавшие сиреневым ковром весь сад. Их привезли ему в дар гости из самого Константинополя-Царьграда.

Раньше ухаживать за садом ему помогала попадья Марфа, но уже как два лета тому назад она преставилась от горячки, случившейся с ней вроде как от вести, что печенеги вновь собирают огромное войско и вскоре двинутся на Русь. Теперь «ублажать» водой и куриным пометом растения помогали пономарь Никита, добровольно прибившийся к церкви «малой» Святой Софии на Зеленой Горке, да два полуслепых дьячка. Церковь была поставлена великим Ярославом Владимировичем в киевском предместье одновременно с собором Святой Софии в Киеве. Имела форму главного «родительского» храма, но гораздо меньших размеров. Колокольня же при церкви, тоже каменная, не устояла, рухнула. И не от вражеских рук, а от «земного движения» – поставили ее на краю крутого оврага. Однажды, после сильного «ливневого потопа», съехала она вместе с пластом земли к речке, да там вся и рассыпалась. Новую колокольню уже соорудили из дерева, приладили трехпудовый медно-оловянный язык, подаренный безудельным князем Позвиздом Владимировичем. С тех пор колокол, стараниями пономаря Никиты Кота, и заливал окрестности своим сочным звоном.

В саду, на скамеечке, опустив уставшие ножки в «лавандовый цвет», пресвитер отдыхал, молился Богу, славя его за дарованное счастье «мирных лет», воцарившихся после крайнего набега печенегов на Русь. Славный, жестокий отпор дал хану Тираху князь Ярослав, заслуженно прозванный людьми Мудрым: прочел несметное количество книг, пишет их сам не покладая рук, для просвещения нынешнего люда и потомков, хранит их в Святом Софийском соборе.

Здесь же, в «цареградском» садике Варфоломей просил у Создателя прощения за содеянные ранее и сразу за будущие свои грехи. Ну и молился, конечно, за «неблазный грех» пономаря Никиты – в прошлом служившего воеводой у псковского князя Судислава Владимировича, томившегося теперь в темнице по воле его брата Ярослава. А за что? Молва разносит, что так Ярослав Владимирович избавляется от соперника на Киевский стол. Самому, мол, места мало. А на самом деле.…Эх, неведомы простым смертным княжеские дела. Почто сгинули, например, сыны великого князя Владимира Борис и Глеб? Да мало ли их, нечестно убиенных… Страшно сказать, но и сам князь Владимир Креститель… Царствие ему небесное, Ярополку Святославичу.

Звон на колокольне стал мягче, душевнее, как пресвитер и просил. Может ведь ублажить, когда норов свой спрячет, подумал Варфоломей. Он полюбил Никиту, как своего сына и шибко за него переживал. Виновен – не виновен Бог рассудит, но убиваться и гнобить себя молодому еще человеку не стоит, считал батюшка. Однако… шло время, а бывший воевода Никита Кот вины с себя за смерть племянников княжны Предславы Владимировны и ее сестры не снимал…

Сама Предслава пропала давным-давно, после одной из битв Ярослава с братьями – Владимировичами, оказалась пленницей польского короля Болеслава I Храброго. Король был тогда на стороне братьев, а Предслава, вернее, её воины бились за Ярослава. Итак, Предслава была где-то в Польше, а ее родня, вместе с малолетними детьми, оставалась в Киеве.

Это случилось в год последнего нападения печенегов. Пресвитер Варфоломей, бывший тогда простым попом в одной из киевских церквушек, записывал все события досконально и кропотливо.

Осенью, в лето 6544 от Сотворения мира, печенеги внезапно осадили Киев. Ярослав находился в это время в Великом Новгороде, «сажал на стол» своего сына Владимира. Как только получил весть о нашествии «поганых», сразу собрал войско из новгородских славен, варягов и, разумеется, киевской княжеской дружины, неотступно следовавшей за Ярославом. К нему присоединилась псковская дружина князя Судислава. Сам князь в поход не выступил, что потом и вышло против него. Этой дружиной командовал двадцатисемилетний воевода Никита Кот. Он родился в Киеве, был дальним родственником брата Ярослава – волынского князя Всеволода. Это, конечно, помогло стремительной карьере Никиты – седьмая вода на киселе, но вроде как тоже Рюрикович. Однако главным образом Кот получил высокий чин у псковского князя за свои «ратные подвиги»: не раз ходил на булгар, греков, тюрков и всегда проявлял дерзость, хитрость, сноровку.

Битва с печенегами, успевшими устроить большой пожар в Киеве огненными стрелами, произошла у города на широком поле. Хан Тирах первым начал атаку. Войско Ярослава пропустило конницу печенегов в свой центр, где ее встретили закованные в латы варяги-руси, с боков их «клещами» зажали новгородцы, псковитяне, киевская дружина.

Поп Варфоломей сделал в своем дневнике запись:».. Бысть сеча зла, и одва одоле к вечеру Ярослав… и побегоша печенези разно и ведяхуся камо бежати печенеги в разные стороны, и неведома куда бежать и овии бегающее тоняху в Сетомли, ине же в инех реках…»

Эту запись позже возьмет в свою «Повесть временных лет» чернец Киево-Печерского монастыря Нестор.

Победа над «погаными» была полной. Но тут выяснилось, что печенеги в пылу боя каким-то образом сумели проломить слабо укрепленные западные городские ворота и захватить родню, пропавшей в Польше княгини Предславы. Бросили пленников в повозку и теперь с «добычей» уносятся прочь. Среди княжеской родни – шестеро детей, трое взрослых.

В погоню князь Ярослав отправил Никиту Кота с товарищами. Печенегов с «добычей» решили перехватить на крутом изгибе Днепра, который степняки миновать не могли. Добравшись до излучины коротким путем, устроили засаду. Никита взял свой надежный, испытанный не раз персидский лук. Он собирался снять стрелами возничих, если их несколько, ну а товарищи уже одолеют охранных печенегов, ежели таковые окажутся.

Вскоре появилась мчавшаяся во всю прыть крытая повозка. Сзади нее скакали пятеро всадников. Кот привычно натянул тетиву, однако в этот момент огромный ворон, сидевший на сосне, вспорхнул, сбросив несколько шишек. Одна из них упала на голову Никите. Рука его невольно дрогнула и выпущенная им стрела попала не в возничего, который был один, а в лошадь. Она споткнулась, опрокинулась вместе с возком с крутогора, несколько раз перевернувшись, на берег реки. Четверо княжеских детей – двое отроков и две отроковицы, а также двоюродная сестра Предславы Изольда, погибли.

Ярослав никак не упрекнул Никиту Кота, но псковский отряд распустил, отправил обратно к брату Судиславу со славами «сердечной» благодарности: «… а от тебя, брат, другого и не ждал». Гибель княжеских отпрысков от «неразумных действий псковской дружины» стала поводом для полного разрыва отношений Ярослава с Судиславом.

Вскоре Ярослав позвал брата к себе в Киев, рассказал о планах возродить город, сделать его еще краше, поставить в нем Золотые ворота, как в Царьграде, в честь победы над «погаными степняками». И… бросил его в темницу. Но это случилось позже.

По случаю грандиозной победы в Киеве был устроен пир «на весь мир». За длинным столом, по правую руку от Судислава сидел Никита Кот. Он чувствовал себя как на раскаленной сковородке, не смея поднять глаз, так как чувствовал свою страшную вину за погибших по его «оплошности» княжеских детей.

После очередного тоста за здравие великого Ярослава и весь род Рюриковичей, славное Киевское княжество, осушив кубок греческого вина, Судислав сказал Никите: «Больше бы таких метких лучников, как ты, воевода, у Рюриковой Руси не осталось бы врагов».

Кот вспыхнул, словно его облили «черной византийской водой» и подожгли. Если бы это был не князь.…Однако Никита сдержался, встал из-за стола, еле сдерживая ярость и обидные слезы, и ушел. Из Киева. И вообще из Киевского княжества. Денег у него было вдоволь. Напросился к гостям, плывшим на ладьях в Царьград. Там поступил на службу к византийскому императору Михаилу Пафлагону. Русов охотно брали на службу византийцы, несмотря на то что «варяги», а именно так они именовали «северян» после призвания в Новгород Рюрика, нередко совершали набеги на Константинополь.

Сначала Никита служил в императорской гвардии, потом в личной охране супруги и соправительнице Михаила, Зои Порфиродной. Она положила глаз на «варяга», явно, конечно, не домогалась, но делала явные намеки на «добрые отношения». Никита прекрасно понимал, что к добру это не приведет. Чтобы не закончить жизнь на плахе или не быть заколотым ножом в темном углу, он ночью сбежал из Константинополя на корабле булгарских гостей. Его тянуло на родину, но в сам Киев он возвращаться не стал. Каждый день, каждый час на чужбине, как бы хорошо там ему не было, он ощущал горечь вины за «невинно убиенных отроков».

Недалеко от Киева, на Зеленой Горе он увидел свежевыстроенную красивую церковь. Рядом, на высоком холме возвышалась трехъярусная колокольня. Пока добирался до Киевского княжества, заметил что церквушки, словно грибы выросли повсеместно. Явно чувствовалась рука набожного Ярослава.

У церкви его крайне удивил великолепный цветочный сад. Подобное он не раз видел в Византии, но чтобы здесь.…Присел отдохнуть на скамью, да от чудесных ароматов и усталости, задремал.

Очнулся оттого, что его тронули за плечо. Перед ним стоял поп с длинной бородой, сверкающими глазами, в «греческом» церковном одеянии.

– Я помню тебя, молодец, – сказал батюшка Варфоломей. – Ты был воеводой псковской княжеской дружины. Что привело тебя сюда, честной воин?

С отчаяния, душившего его как жаба на груди, Никита всё рассказал пресвитеру. Спросил: может, в монастырь податься, постричься в чернецы и замаливать грех до конца дней своих?

Варфоломей, выслушав его внимательно, расспросив о деталях, ответил:

– Не ты виновен в смерти отроков и княгини Изольды. Сатана в образе черного ворона слетел с веток сосны, помешал тебе метко выстрелить. Дьявольская сила, она кругом сын мой, и с ней нужно сражаться, как ты честно бился с печенегами, а не прятаться от нее. В чернецы следует идти, когда Бог тебя через твое сердце позовет. Иначе сие будет лукавством. Оставайся пока у меня. Пономарь Данила намедни преставился, царствие ему.…Будешь заместо него. И дело несложное, и Богу молиться будешь неотступно. Создатель излечит твою скорбь.

– Я с тех пор сам ощущаю себя черным вороном, – только и ответил Никита.

Так бывший воевода псковского князя Судислава Владимировича, остался при церкви «малой» Святой Софии. От души звонил в колокол, иногда раздражая Варфоломея, усердно молился Богу, но «скорбь», как заноза, засевшая в душе, не отпускала.

И однажды Никита Кот вдруг понял: просто трезвонить в колокола, молиться, ползая на коленях перед иконами, бессмысленно. Искупить, хотя бы частично, свою вину можно только очень и очень благим делом. Но каким?

Князь Судислав Владимирович томится в темнице, сестра погибшей княжны Изольды – Предслава находится в плену у ляхов…

Глава 2. Меткий выстрел

Утка, пробитая стрелой в шею, упала к ногам князя. Ярослав Владимирович недоуменно перевел взгляд с птицы на свою свиту. В левой руке он держал составной, на осетровом клее, из березы и можжевельника лук, в другой: так и не выпущенную стрелу. Утка вылетела из камышей и он уже приготовился выпустить в неё «коленную», в очередной раз продемонстрировав свою меткость, но кто-то его опередил.

– Кто посмел? – грозно спросил князь.

Ярослав любил и соколиную охоту, нередко «запускал кречетов» с братом Мстиславом, пока между ними не пробежала черная кошка, и они не стали драться за Киев. Потом вроде бы помирились – за Ярославом остался Киев, Мстислав получил Чернигов, но прежней братской дружбы уже не было. А в начале лета Мстислава на охоте заломал медведь. Зверя «пустили на мясо и шкуру», но князь получил сильные раны и умер. Теперь Ярослав, прозванный Мудрым, стал «самовластцем на Русской земле».

– Какой негораздок сотворил брыдливое дело? – переспросил князь, поднимая утку за стрелу.

Из приозерных зарослей вышел высокий, крепкий человек с пегой бородой. На нем были простой армяк, серые «мятые» порты, на голове шапка – валенка, надвинутая на глаза, на ногах лапти. На вид – простой крестьянин. Но.…На веревочном поясе висел дорогой колчан со стрелами, за спиной – византийский лук. То, что лук был константинопольский, опытный глаз князя определил сразу.

– Ты что ли мою добычу посмел присвоить? – спросил Ярослав, бросая к ногам мужика убитую утку.

– Я – ответил человек, даже не поклонившись.

– А, знаешь ли, вымесок, с кем говоришь?

– Как не знать. Ты Рюрикович, великий князь всей Руси Ярослав Владимирович.

Князь ухмыльнулся:

– Отчего же шапку не ломаешь и откуда у тебя, валандай, такой знатный лук? Ограбил честного воина?

– Не положено мне шапку лопать, – спокойно сказал «валандай».

Теперь Ярослав не смог сдержать гнева, хотел уже приказать своим людям как следует взгреть мужика за дерзость, да допросить нещадно. Однако все же спросил:

– Отчего же тебе не положено, песья твоя голова?

– Оттого, что я тоже вроде как Рюрикович.

И князь, и вся его свита замерли, потом Ярослав разразился громким хохотом:

– Да это же ащеул бзырный, скудоумец окаянный! Ату его, ребята, пустим по полю аки зайца. Не задалась утиная охота, так хоть заячья получится. Ха-ха.

«Скудоумец» сдвинул с глаз шапку.

– Не узнаешь, великий князь?

Лицо Ярослава изменилось:

– Никита? А мы тебя давно в Вальгаллу, в небесный чертог Асгард отправили.…Почему сбежал из Киева и где пропадал?

Христианство на Руси только «обживалось». Теперь здесь была гремучая смесь из язычества, греческой веры и скандинавского, варяжского эпоса. «Рюриково», скандинавское поклонение верховному богу Одину мирно сосуществовало с православием. А вот язычники проявляли агрессию, неприятие иных богов, и Ярославу приходилось с ними бороться. Словом бороться, не мечом. Для того писал сам «христианские наставления», лично переводил множество греческих церковных книг.

Ответы на эти вопросы Ярослав получил уже в своем, довольно простом тереме, недалеко от свежего и легкого, как майское облако, Софийского собора. Расположились в светлице за длинным дубовым столом. На стенах: скандинавские гобелены, портреты конунгов, форингов. Среди них во весь рост возвышался воин в остроконечном шеломе, кольчуге, с длинными рыжими усами, тонкой бородкой, голубыми глазами. Он опирался на двуручный меч. Под ним надпись: «Рорик». Рядом – изображение старца в длинном одеянии, опиравшегося на кривой в ручке посох.

– Староста новгородский Гостомысл, – пояснил Никите князь. – Это он посоветовал старейшинам племен призвать из-за моря варяга – руса Рюрика. Знаешь, вестимо.

– Знаю.

– Для чего в Царьград-то сбежал?

– А куда еще отставному воину податься?

– Разумно. Хотя тебя лично я не отставлял. Войско псковское распустил, да, но ты мог бы у меня… Ладно. И как приняли?

– С распростертыми объятиями. – Никита раздвинул руки, показав широту приема. – Теперь мы все для Царьграда безоглядные варяги – русы, – уточнил Никита. – Они нас боятся, за это уважают. И ненавидят.

– Так и впредь будет с нами, с русскими. Забурлила, закипела кровь славянская в купе с кровью викингов и степняков. Никому покоя и спуску не дадим. И не будет отныне у нас нигде друзей. Только меч наш, да храбрость станут нам верными друзьями. И не падет Русь Рюрикова, пока будет так.

Ярослав поднял кубок, явно предлагая выпить за Русь, Киевское княжество, которое теперь и стало олицетворением всей Руси, «великую победу» над печенегами.

Узнав, что Кот сбежал из Константинополя, испугавшись «заигрываний» императрицы Зои, рассмеялся.

– От жен одни беды. Особенно, когда их вокруг тебя мало. А вот когда много, их не замечаешь и душа спокойна. Ты для чего так странно со мной встретился, меткость свою решил напомнить?

Ярослав сузил глаза, в них проблеснули укор и, как показалось Коту, зависть – сам князь, как известно, меткостью не отличался. А вот рубил мечом отменно.

– Что ты, великий князь, иначе меня просто не подпустили бы к тебе. Кто я такой? Одет, аки калик перехожий, из смердов.

– Да, одежонка на тебе знатная. Неужто твой поп не мог найти тебе что-то получше? А раз ты служил у императоров, наверняка дорогой наряд имел.

– Имел, – согласился Никита, – да все гостям проворным за дорогу отдал. Только вот лук и колчан уберег, великий князь.

Ярослав поморщился:

– Не называй меня «великим князем». Ты всё ж, какой ни какой, а тоже Рюрикович. До сих пор не пойму, как троюродная сестра брата моего Всеволода, которую я и в глаза никогда не видел, сумела сойтись с форингом шведского короля, отчего народился ты. Как он вообще попал в Волынь и для чего. Но этого мы уже не узнаем никогда, – тяжело вздохнул Ярослав. -Брат Всеволод рано ушел в Вальгаллу или в рай, неважно. Но в записях своих велел привечать тебя как Рюриковича. Дальний ты мне, но все ж таки племянник. Надеюсь, не собираешься претендовать на Киев? Ха-ха.

Ярослав рассмеялся так, что зеленое «римское» вино из его кубка выплеснулось на стол. Изрядно захмелевший, но не потерявший ясность ума, он вытер винную лужу рукавом бархатного камзола.

– Так что же тебя привело ко мне, Никита Всеволодович? Извини, не знаю, как величали твоего шведского родича, брат не указал, только прозвище – гот, так что уж будь Всеволодовичем. Сразу предостерегу: не спрашивай, за что и для чего я посадил в темницу брата моего Судислава. И тебя бы надо…

В глазах Ярослава появилась «боевая» злость и жесткость, но почти сразу пропала.

– Изольда и дети княжеские – не на тебе. Поганые виноваты в их смерти, но они получили от меня!

Князь показал сжатый кулак в сторону входной двери.

– Так вот. Судислав сидит в подвале за дело. На то моя воля. Ежели пришел просить его освободить, не пощажу.

– Нет, великий… Ярослав Владимирович. Я по поводу сестры твоей Предславы, которая томится в неволе у польского короля Болеслава Храброго.

– Не знаю, томится ли, – ухмыльнулся князь. -Говорят, Болеслав ее жемчугами да драгоценными каменьями обкладывает. Живет она припеваючи, чуть ли ни в хрустальном дворце на Ледницком острове. А тебе-то что за дело до Предславы?

– Это ж дети сестры ее Изольды и она сама погибли по моей вине.

– По вине печенегов, – твердо, словно забивая гвоздь, сказал Ярослав. -Вернее, злобного Локи или дьявола, представшего в виде черного ворона и подтолкнувшего твою руку, правильно говорит твой поп.

– И все же, я не снимаю с себя вины. И не успокоюсь, пока.…Пока не совершу хотя бы одно благое дело, не спасу живую душу. Так я для себя решил.

– Утомил ты меня, племянник. Пей лучше вино. Или ты в Царьграде вдоволь им налакомился. А скажи честно, почему от императрицы сбежал? Не сделал ли ты ей нежданного наследника, а?.. Вот было бы дело: Рюриковичи породнились с византийскими императорами. Славно!

Снова стены терема содрогнулись от хохота князя. В светлицу в испуге заглянули холопы.

– Вина! – крикнул им Ярослав. – Да уток жаренных сюда! Даром что ли их Никита Всеволодович настрелял. Ха-ха. – Так какое же благое дело ты задумал?

– Пошли меня в Польшу, князь. Я освобожу Предславу Владимировну.

– Зачем? Святополку Окаянному, братцу моему, предавшему меня и весь наш род, повинному в пленении Предславы, уже не отомстишь. У Одина теперь безобразит. Король Болеслав хорошо относится к сестре…

Никита посмел перебить князя:

– Порой золотая, вернее как ты говоришь, хрустальная клетка, бывает хуже смерти. А Болеслав должен знать, что ты – великий, мудрый князь, победитель степняков, не желаешь мириться с лукавством этого чужеяда. И честь рода Рюриковичей тебе важнее всего.

– Чужеяда, – повторил Ярослав слово, означавшее презренного человека, паразита, живущего за счет воровства.

Холопы принесли вина, овсяного и ржаного хлеба, которого и так было много на трапезном столе, сказали, что утки жарятся и скоро будут поданы.

Князь махнул на них рукой:

– Пошли прочь.

Когда прислуга удалилась, осушил кубок, хлопнул себя по коленям:

– Добро, езжай в Польшу. Но с одним условием.

– Каким?

– Я поеду с тобой.

Никита, привыкший в Византии к вину, которое теперь его сильно не забирало, решил, что князь все же захмелел.

– На кого же оставишь Киевское княжество? – спросил он. -Снова наползут поганые, а то и братья твои неведомые объявятся.

– Какие еще братья? – хмельно вскинул голову Ярослав.

Кот задумался: отвечать – не отвечать, обидится еще князь. С другой стороны, это ведь ни для кого не секрет, а он тоже Рюрикович и имеет право на откровение с князем.

– У Святого Владимира в каждом городе было по сотне наложниц: и замужние, и девицы, – сказал он. – Глядишь, еще один братец объявится. Я вон тоже не пойми от кого, а Рюрикович. Да и сам Владимир Святославич от ключницы вышел.

Ярослав ударил по столу, миски с хлебом, рыбой, печеной курятиной подпрыгнули, часть упала на пол.

– Я один и единственный законный правитель Рюриковой Руси. Глаголют, что я, мол, свою Русь, Киевскую создал, под себя. А нет никакой Киевской Руси! Я свято чту память великого Рюрика и есть только одна Русь – его, Рюрикова! А мы, Рюриковичи – все его последователи, и Киев для нас лишь желанная вотчина. Так уж вышло, после того, как воеводы Рюрика Аскольд и Дир прогнали из полянского Киева хазар.

Ярослав неожиданно обнял Никиту, поцеловал в лоб:

– Не думай, что я пьян, а потому многоречив. Вино мои чресла расслабляет, ум укрепляет. Мудро говоришь, нельзя мне Киев оставлять. А ты бери людишек с пяток и езжай в Польшу. А там уж смотри сам, как тебе сподручней поступать.

– Не надобно мне столько людишек, – ответил Никита. – Возьму с собой только одного человека, друга своего Данилу Сугроба.

– Кто таков?

– Моя правая рука в псковской дружине князя Судислава.

Ярослав сверкнул глазами при упоминании томившегося в его темнице брата.

– Ладно, – кивнул князь. – Дам вам лучших коней, тебе своего, «тимурского» подарю, добротного, дорогого снаряжения, денег на дорогу. Чтоб признавали ляхи в вас знатных, почетных людей. Спасай, ежели сможешь, Предславу. В Польше ведь и сестра Мстислава обретается. А где она, что с ней, неведомо.

– Благодарю, Ярослав Владимирович. – Никита приложил руку к сердцу. – Только ни коней, ни дорогого снаряжения мне не понадобится. Не твоим посланником я в Польшу отправлюсь. А тихим, незаметным странником.

– Делай, как знаешь, – сказал Ярослав, прилег на лавку, сразу захрапел.

Тут же, словно подслушивали под дверью, вошли слуги, вынули из рук князя недопитый кубок, бережно подняли, понесли в опочивальню.

Через несколько дней пресвитер Варфоломей благословил на дальнюю дорогу двух странников: Никиту и Даниила, облаченных в простые холщовые рубахи. В руку Кота поп вложили пучок сушеной травы.

– Лавандовый цвет, – пояснил пресвитер. – Пусть он оберегает вас, через мои молитвы, от всех напастей.

Ранним утром, в первый день наступившей осени, двое «странников» отправились в путь.