Текст книги "Синоп (Собрание сочинений)"

Владимир Шигин
Синоп

 
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
 

Ф.И. Тютчев

©Владимир Шигин

2020

Уже вступила в свои права середина девятнадцатого века. По бескрайним просторам земли, громыхая на стыках рельсов, вовсю дымили огромными трубами паровозы, а по морям истово молотили колесами не менее неуклюжие пароходы. Биологи, открыв живую клетку, мечтали теперь заглянуть и в нее, а Дарвин, дописывая последние главы знаменитого «Происхождения видов», готовился ошеломить человечество новыми обезьяньими предками. С не меньшим усердием трудился над своим «Капиталом» и Карл Маркс, вычисляя прибавочную стоимость и мечтая о мировой пролетарской революции. Ценители живописи еще восторгались барбизонской живописной школой, но уже поднимали голову ниспровергатели авторитетов – импрессионисты. В моду входила веселая и беззаботная оперетта и воздухоплавание, а, озаряемая вспышками магния, фотография уже позволяла запечатлеть для потомков мгновения бытия. Люди радовались жизни и с надеждой смотрели в будущее. Кто мог тогда подумать, что в те дни мир замер на пороге очередной кровопролитной войны…

Часть первая
На подступах

Первая глава
Спор за святые места

Еще 1850 году принц-президент Франции Луи-Наполеон неожиданно для всех заявил, что отныне Франция будет покровительницей всей католической церкви в Турции. В Европе, зная, что сам Луи-Наполеон ни набожностью, ни тем более благочестием никогда не отличался, откровенно недоумевали – с чего бы это вдруг такая забота? Ответ, впрочем, лежал на поверхности – племянник жаждал славы своего великого дяди и искал повода с кем-нибудь подраться.

Пока о новой причуде принц-президента судачили в газетах, Наполеон произвел рокировку послов в Константинополе. Вместо умного, но прямодушного генерала Опика был назначен пройдоха и интриган маркиз Лавалетт. Отправляя нового посла в турецкие пределы, Наполеон сказал ему прямо:

– Ваша главная задача – спровоцировать конфликт русских с турками. Отныне вы мой личный агент-провокатор!

– Почту за честь! – раскланялся благородный маркиз.

Что ж порой и откровенные провокаторы считают себя людьми чести!

Прибыв на берега Сладких Вод, маркиз Лавалетт вручил свою верительную грамоту великому визирю Мехмет-Али-паше.

Наполеон III (Луи-Наполеон Бонапарт) въезжает в Париж

Спросив о самочувствии султана и ответив на вопрос о здоровье президента, Лавалетт сразу перешел к делу

– Вы обязаны гарантировать мне первенствующие права католиков на храмы в Иерусалиме и Вифлееме! – огорошил он Али-пашу.

– На чем же основаны ваши претензии? – рассеяно вопросил визирь, совершенно не понимая, о чем идет речь.

– На том, что крестоносцы еще в одиннадцатом веке завоевали Иерусалим!

– Мы со всем вниманием рассмотрим ваше предложение! – вздохнул Мехмет– Али-паша, никакого представления о крестоносцах не имевший.

– Не знаю, что там франки вычитали в своих книгах, но отдуваться за эту ученость придется нам! – проводив маркиза, высказался он в сердцах министру иностранных дел Фуад-эфенди.

В тот же день российскому послу Титову стало во всех деталях известно о встрече французского посла с султаном. Осведомители у него в диване имелись в достатке.

– Если Париж будет покровителем католиков и через них влиять на внутритурецкие дела, то кому, как не нам покровительствовать православным единоверцам! – здраво рассудил посол. – Наши попы ничуть римских не хуже! Тогда же Титов составил меморандум, в котором как дважды два доказал, что еще задолго до крестовых походов Иерусалимом владела греческая православная церковь. А в конце приписал, что сгоревшая сорок лет назад церковь гроба Господня, кстати, была отстроена на деньги православного, а не католического люда. Перечитав свое сочинение Титов остался доволен. Пришлепнул бумагу посольской печатью:

– А ну-ка попробуй теперь нас за рупь с полтиной!

Но и маркиз был не прост. Чтобы отбить наскоки Титова, Лавалетт незамедлительно вытащил на свет замшелый трактат 1740 года, в коем тогдашний султан обещал франкам свою помощь в защите католиков.

– Подумаешь, удивил! – посмеялся Титов и припечатал сверху французский трактат толстенным Кучук-Кайнарджийским мирным договором 1774 года, в котором уже другой султан черным по белому клялся России дать привилегии православным во всех святых местах Высокой Порты.

Так начался совершенно надуманный и никчемный спор о церкви, приведший, в конце концов, к весьма нешуточным последствиям. Пока же и Лавалетту, и Титову было совершенно ясно, что дело вовсе не в вопросах веры, а в борьбе за влияние на Турцию, но оба играли по указанным им правилам.

Тем временем, турецкие законники стряхнули с бумаг раскрошившийся сургуч и, почесав затылки, признали первенство российских бумаг над бумагами французскими.

Француз был посрамлен, и в какой-то момент казалось, что все еще можно решить полюбовно. Но тут внезапно для всех вмешался император Николай, прислав в Константинополь с собственноручным посланием князя Гагарина. Князь потребовал от султана незамедлительно принять его сторону.

– Зачем будоражить болото, которое едва успокоилось! – в сердцах доказывал Гагарину расстроенный Титов.

– А что я могу! – разводил руками Гагарин. – Я всего лишь фельдъегерь его величества и от меня ничего не зависит!

Требования Николая Первого выглядели как самое настоящее политическое давление.

– Лавалетт радостно потирал руки:

– Теперь-то русским не отвертеться от скандала!

Ободренные французы теперь вовсю интриговали, англичане, по своему обычаю, выжидали чья возьмет, турки же пребывали в полнейшем смятении.

В те дни султан Абдул-Меджид жаловался своему великому визирю:

– Не понимаю, что надо от меня франкам и московитам? Христиане молятся в своих храмах своему богу, что еще нужно?

– Мой падишах! – склонялся перед ним Мехмет-Али-паша. – Всем им нужны не храмы, а власть над Порогом Счастья!

– Что же нам делать? – нахмурился султан.

– Самое лучшее было бы столкнуть обоих лбами! Если франки начнут драку с московитами, обоим будет не до нас!

– Положимся во всем на волю Аллаха! – закончил разговор властитель Высокой Порты.

О чем же спорили в Константинополе послы великих держав? Дело в том, что раздоры между православными и католическими монахами в Иерусалиме действительно существовали с незапамятных времен. Касались эти распри дел концессионных и чисто обрядных, а потому посторонним были не слишком понятны. Из века в век ругались римские и московские монахи, кому из них принадлежит право чинить провалившийся купол в Иерусалимском храме, кому владеть ключами от Вифлеемского храма и кому, наконец, водворить свою звезду в Вифлеемской пещере. Все это было настолько старо и неинтересно, что даже сами монахи, если и переругивались между собой, то уже скорее в силу привычки.

Надо ли удивляться, что для римского папы Пия IХ внезапная пылкость французского принца-регента стала полной неожиданностью.

– Зачем раздувать тлеющие искры в большой пожар! Или нет во Франции иных более важных дел? – качал головой седой понтифик.

Не менее был удивлен ретивостью в вопросах веры и главный церковный иерарх Руси митрополит Московский и Коломенский Филарет, узнав, что главным ратоборцем за права русского православия стал лютеранин Карл Нессельроде.

– Коль политики занялись делами Божьими, добра не будет никому! – сказал митрополит многомудро и трижды перекрестился.

Наверное, более иных был озабочен ситуацией Вселенский греческий патриарх в Константинополе. Седой старец, прибыв к послу Титову, со слезами умолял его не вмешиваться в церковные дела.

– Мы сами решим все свои споры. Не надо будоражить турок, иначе дело может закончиться страшной резней, как уже не раз бывало!

Что касается британского посла в Константинополе полковника Роза, то он просто расхохотался над выкрутасами своего французского коллеги:

– К чему, милый Анри, вам вытаскивать на свет всю эту археологическую дребедень? И вы, и я желаем столкнуть лбами турок с русскими, однако это никак не значит, что мы должны для этого лезь в библейские дебри!

– Вы циник, Джордж! – делано насупил бровь Лавалетт.

– Возможно, что это так, однако я, прежде всего, реалист!

Однако Лавалетт тоже был реалистом. Уже через несколько дней с его помощью французская казна обеднела на несколько тысяч франков, которые благополучно перекочевали в карманы советника султана по духовным делам Афиф-бея. Игра стоила свеч. Приезд князя Гагарина и письмо Николая были поданы Лавалеттом, как оскорбление Высокой Порты.

– Если вы не покажите сейчас свою волю, авторитет султана совершенно падет в глазах всей Европы. С вами отныне никто не будет считаться! – нашептывал Мехмету-Али-паше пронырливый француз.

Интрига свое действие возымела и, спустя несколько дней, султан отправил в Иерусалим Афиф-бея, который сообщил тамошним монахам волю падишаха Вселенной. Отныне в Вифлеемской пещере, в нишу, где по легендам стояли ясли с новорожденным Христом, водрузили католическую серебряную звезду. Одновременно ключи от ворот церкви Святого Гроба были торжественно переданы католическому епископу. Оба действа были проведены нарочито шумно и торжественно.

Возмущение местного православного духовенства и многочисленных паломников не знало предела. В ответ на это маркиз Лавалетт публично заявил:

– В ознаменование нашего торжества над Россией я устраиваю праздничный прием в посольстве!

Получив приглашение на прием, Титов порвал его в сердцах:

– Мы проиграли сражение, но шанс выиграть кампанию у нас еще есть. Главное, чтобы не слали больше бочек дегтя из Петербурга!

Основания для таких слов у посла были. Турки не слишком доверяли своим новым союзникам.

– Сколько раз отверженные Аллахом урусы сговаривались за нашей спиной с неверными франками и англами! Кто поручится, что, ввергнув нас в новую войну с московитами, они не сговорятся снова! – говорил на заседании дивана великий визирь Мехмет-Али.

Визиря всецело поддерживал влиятельный Решид-паша:

– Нам нельзя ругаться с Русью. Лучше уступит в малом, чем потерять большое! Партии мира возражали приверженцы партии войны. Во главе с министром иностранных дел Фуад-эфенди и воинственным Омер-пашой.

– Мы не можем упустить дарованный небом шанс! – говорил Фуад-эфенди. – Франки и англы всецело за нас и клянутся не оставить нас один на один с московитами! Мы должны воспользоваться случаем и взять реванш за позор Адрианопольского мира! Настала пора вернуть пределы Блистательной Порты в пределы, завоеванные Сулейманом Великолепным!

Однако приверженцев войны пока было гораздо меньше, чем сторонников мира. Но это пока, а что будет дальше!

Абдул-Меджид, как это было принято у султанов, подслушивал разговоры своих министров в зале заседаний Диван-и-Хумайук через специально потайное окошечко (султанам не полагалось бывать на заседаниях дивана). Вот и сейчас, наслушавшись речей и перебирая четки, султан устало качал головой:

– На все воля Аллаха! Пусть Провидение предопределит нашу судьбу!

Сейчас Абдул-Меджид был более всего озадачен достройкой своего нового дворца Долмабахче в стиле борокко, который должен был затмить все резиденции европейских монархов. На отделку дворца у султана уже ушло 14 тонн золота, и государственная казна была пуста. На самом деле, зачем вся бессмысленная суета, когда все предопределено свыше! Абдул-Меджид закрыл слуховое окошечко. Пусть министры еще поспорят, а у него сегодня есть дело и поважнее!

Дело в том, что королева Виктория прислала ему для нового дворца поистине сказочный подарок – огромную в пять тонн весом люстру богемского стекла неописуемой красоты. Только сегодня английские мастера закончили ее сборку, и султану не терпелось самому увидеть это великолепие.

Вторая глава
Флагманы

В весенние дни 1851 года в далекой Вене умирал от рака знаменитый российский кругосветчик, открыватель Антарктиды и герой Наварина главный командир Черноморского флота адмирал Лазарев. Он умирал в полном сознании и понимании всего с ним происходящего. Как истинно православный человек адмирал к смерти приготовился заранее. Императору Николаю, который, желая приободрить смертельно больного флотоводца, назначил ему для лечения пенсию на год вперед, Лазарев брать ее наотрез отказался:

– Отсчитайте на несколько месяцев, более мне уже не понадобится, так зачем же разорять Отечество!

Михаил Петрович Лазарев

Уезжая на лечение, которое Лазарев считал бессмысленным, но согласился, единственно уступив настояниям жены, он завершил все свои казенные дела, а флот Черноморский оставил на своих учеников Корнилова и Нахимова. Сопровождали адмирала в Австрию жена с дочерью, да любимый воспитанник – капитан 2 ранга Истомин. В Вену Лазарева привезли уже сильно ослабевшим. Консилиум немецких профессоров был жесток:

– Рак желудка в последней стадии!

– Есть ли какое-нибудь лекарство? – спрашивал с надеждой Истомин.

– Увы, только морфий! – отвели взгляд профессора.

Уже больше месяца адмирал ничего не брал в рот. Узнать теперь в изможденном, съедаемом заживо страшной болезнью человеке еще недавно энергичного и крепкого адмирала было непросто. Неизменными остались лишь глаза: умные и пронзительные. Верный Истомин читал Лазареву последние европейские газеты:

– Эх, не во время меня скрутило! Не вовремя! – морщился от боли адмирал. – Чувствую, что назревают события, в которых Черноморскому флоту предстоит на деле доказать свою преданность Отечеству! Как горько уходить в преддверии столь грозных событий!

Через две недели 11 апреля 1851 года адмирала Лазарева не стало. Перед смертью он попросил открыть окно. С жадностью в последний раз вдохнул свежий воздух. Закрыл глаза. На мгновение показалось, что он снова на палубе летящего по волнам корабля. Привычно свистит в парусах ветер, а в кормовой подзор бьет штормовая волна…

Отпевали Лазарева в посольской церкви. По старому обычаю за гробом шел рыцарь в черных латах, ведя на поводу траурную лошадь.

Екатерина Тимофеевна Лазарева

Посол барон Мейендорф заявил Истомину, что не может отправить гроб с телом покойного в Россию без высочайшего на то разрешения.

– Михаил Петрович столько сделал для России, что этим вполне заслужил право лежать в ее земле! – зло ответил Истомин. – Пишите, что хотите, но мы завтра же выезжаем в дунайский Галац!

Гроб с телом Лазарева был доставлен в Одессу, а уже оттуда перевезен пакетботом «Петр Великий» в Севастополь. Там Лазарева под прощальный салют корабельных пушек похоронили в фундаменте, им же заложенного Владимирского собора. «Громко рыдая, Черноморцы опустили в могилу прах незабвенного адмирала» – писал очевидец этого печального события.

Как здесь не вспомнить проникновенные строки Тютчева:

 
И вот в рядах отечественной рати
Опять не стало смелого бойца.
И вновь вздохнули в горестной утрате
Все честные, все русские сердца…
 

Смерть знаменитого адмирала была воспринята в России с большой печалью. Со смертью Лазарева уходила целая эпоха флота.

Что касается Николая Первого, то он переживал смерть своего лучшего флотоводца очень тяжело.

– Лазареву у меня замены нет! – говорил он не раз в узком кругу.

Вскоре после смерти адмирала Лазарева, придворные дамы, пытаясь отвлечь императора от мрачных дум, рассказали ему, что ночью они «спиритировали» и вызывали дух Лазарева, с которым затем, якобы, долго беседовали. Николай Первый был этим крайне удивлен:

– Я могу поверить, что вы вызывали дух Лазарева. Я могу поверить, что он к вам явился. Но во что поверить не могу, так это в то, что он с вами, дурами, согласился беседовать!

В Европе, наоборот, известие о смерти флотоводца было воспринято с нескрываемым восторгом. Из воспоминаний современника: «В тот день, когда было получено в Лондоне известие из Вены о кончине Лазарева, мне случилось быть в большом английском обществе. Вдруг я заметил необыкновенное оживление, как будто радость, пили за здоровье друг друга и поздравляли с чем-то. Я хотел знать о причине этого движения; мне объявили о смерти русского адмирала Лазарева».

Ну что ж, порой признание заслуг перед своим Отечеством бывает и таким… Скоропостижная смерть знаменитого адмирала создало серьезную проблему для Николая Первого. Надо было срочно искать замену Лазареву, но разве можно было найти ему полноценную замену?

* * *

Обезглавленный Черноморский флот срочно нуждался в новом командующем. По всему командовать им выходило контр-адмиралу Корнилову, начальнику штаба покойного Лазарева, его ученику и единомышленнику. Но встал на дыбы столичный адмиралитет:

– В главные командиры надо маститого садить, чтобы по старшинству был первейшим. А этот Корнилов уж молод больно, а, ишь, куда взлететь захотел! Сверстники его еще в капитанах 1 ранга обретаются, а этот уже в полные адмиралы метит!

Владимир Алексеевич Корнилов в 1852 году.

– Сколько ж лет этому выскочке? – вопрошали посторонние.

– Сорок пять, еще мальчишка!

Не желая скандала, Николай Первый уступил горлопанам. Главным командиром Черноморского флота был назначен уже не мальчик, а семидесятилетний генерал-лейтенант Берх.

– Этот паровоза не изобретет, но зато, надеюсь, и ничего из сделанного Лазаревым не испортит! – заявил император, подписав указ о назначении. – Ни сил, ни ума не хватит!

Начальнику Главного Морского штаба князю Меншикову Николай Первый сказал об этом так:

– Передайте Корнилову, что Берг – фигура временная. Пусть не переживает. Через года два-три я поставлю его во главе флота!

Если бы только знал бы император Николай, что будет через эти два – три года с Корниловым, с ним самим, да и со всей Россией.

Для придания веса Корнилову, Николай причислил Корнилова к свей свите, что помимо всего прочего, давало ему право обращаться непосредственно к императору, минуя не только командующего, но и морского министра.

Морис Борисович Берх был человек степенный, вежливый и покладистый. Недостаток его состоял в одном – новый командующий никогда ничем в своей жизни не командовал, а корабли видел только с берега, ибо всю свою долгую жизнь строил маяки и преподавал науки в штурманском корпусе. Выбор его на столь важный пост был, прямо скажем, весьма странным, но таковым было решение монарха, тем более, что со старшинством в чине у Берха было все в полном порядке.

Мориц (Маврикий) Борисович Берх

Для придания веса, нового командующего срочно произвели из генерал– лейтенантов в вице-адмиралы, что вызвало законные усмешки. Кораблей Мориц Борисович откровенно боялся, а потому сидел в Николаеве безвылазно, руководя флотом через курьеров, предпочитая в основном, как и прежде, заниматься своей любимой гидрографией.

«…Оставление Берха во главе флота возлагало на Корнилова всю нравственную тяжесть ответственности за боевую готовность флота, не давая никаких прав, так как он мог распорядиться лишь именем адмирала Берха», – писал один из современников.

Чтобы немного подсластить пилюлю черноморцам, Николай все же разрешил заменить, еще более старого и дряхлого, чем Берх, интенданта Черноморского флота вице-адмирала Дмитриева молодым и деятельным контр-адмиралом Метлиным.

Своему ближайшему другу и соратнику контр-адмиралу Павлу Нахимову начальник штаба флота Корнилов в те дни в сердцах жаловался:

– Мое положение насквозь фальшиво. При всей внешней значимости моего положения, на самом деле на реальное управление флотом я имею лишь случайное и косвенное влияние! А от этого страдает дело!

Добрейший Нахимов качал головой с пониманием:

– Михаилом Петровичем нам завещан Черноморский флот, а потому будем-с его лелеять, как наш покойный учитель, а там, что Бог даст!

Черноморский флот времен Лазарева был, по существу, единственным «островом свободы» в николаевской России. Там, напрочь, отсутствовала муштра, парадность и шагистика. Черноморские офицеры, вопреки всем существовавшим уставам, демонстративно расстегивали воротники душных мундиров (что было тогда просто немыслимо!), выпуская поверх их белоснежные воротники рубах, прозванных ласково «лиселями». Именно так любил ходить их кумир Лазарев. Так, вопреки всем порядкам, ходили и они. По примеру Лазарева и Нахимова, офицеры поголовно демонстративно носили повседневные фуражки с особым укороченным «нахимовским» козырьком. Балтийцы, которым случалось оказаться в Севастополе, глядя на такие своеволия, приходили в ужас:

– У нас за этакие вольнодумства сразу бы пинком под зад в деревню с флота! Вот погодите, император к вам нагрянет, мало не покажется!

И что же Николай – ярый поборник муштры и порядка? Да за одни «лиселя» он, не задумываясь в каком-нибудь пехотном корпусе, снял бы десяток генералов! Но, приезжая на Черноморский флот и видя все там происходящее, он молчал. Когда же императора уж слишком донимали доносители, он просто отмахивался от них:

– Оставьте Лазарева в покое! Он знает, что делает! Черноморский флот сегодня – гордость России, а это главное!

Теперь, когда адмирала не стало, никто не знал, как сложатся дела на Черноморском флоте без Лазарева. Вся надежда была лишь на его учеников – контр-адмиралов Корнилова и Нахимова. Именно им надлежало сохранить лазаревские традиции и лазаревский дух. Справятся ли они с этой непростой задачей?

Кем же были ученики Лазарева, те, которым волею судеб пришлось возглавить Черноморский флот после его ухода?

Павел Нахимов родился под Вязьмой в далеком 1802 году в семье отставного екатерининского секунд-майора. Жили скудно, а потому вскоре Павел был определен в Морской корпус на «казенный кошт». В пятнадцать лет Нахимов уже мичман. Бриг «Феникс» – его первое судно, а первым плаванием стало крейсерство по Балтике. Наверное, уже в это время начала проявляться и главная отличительная черта Нахимова. Морская служба сделалась для него не просто любимым делом, как для подавляющего большинства других флотских офицеров, она стала для него делом ЕДИНСТВЕННЫМ. Делом, которому он посвятил всю свою жизнь без остатка, отказавшись во имя этого от всех мирских забот и даже личной жизни.

Вскоре на Нахимова обращает внимание Михаил Петрович Лазарев. В то время мичман Нахимов совершил поступок, по мнению многих, совершенно глупый и безрассудный. Он отказался от перевода в престижный гвардейский экипаж, а попросился служить на новостроящийся корабль в неблизкий Архангельск.

Павел Степанович Нахимов

Там Нахимов познакомился с человеком, преклонение перед которым он пронесет через всю свою жизнь. Вскоре на фрегате «Крейсер» под командой Лазарева он уходит в трехлетнее кругосветное плавание, ставшее прекрасной практической школой для молодого моряка. Канарские острова – Рио-де– Жанейро – Тасмания – Аляска – Сан-Франциско – Таити – Портсмут – вот основные этапы этого беспримерного похода. И на «Крейсере» Нахимов поражает своих сотоварищей совершенно истовым отношением к делу. Из воспоминаний сослуживца: «В глазах наших… он был труженик неутомимый. Я твердо помню общий тогда голос, что Павел Степанович служит 24 часа в сутки. Нигде товарищи не упрекали его в желании выслужиться, а веровали в его призвание и преданность самому делу. Подчиненные его всегда видели, что он работает более их, а потому исполняли тяжелую службу без ропота и с уверенностью, что все, что следует им, или в чем можно сделать облегчение, командиром не будет забыто».

Во время плавания на «Крейсере» произошел случай, который как нельзя лучше характеризует Нахимова. В ненастную погоду упал за борт матрос. Быстро спустили шлюпку. Старшим в нее спрыгнул, конечно же, Нахимов. Спасти матроса, к сожалению, не успели. Но на этом беды не кончились. Внезапно налетевшим шквалом шлюпку отнесло так далеко от фрегата, что ее потеряли из вида. Только после четырехчасового поиска в океане шлюпка возвратилась к фрегату. За свой самоотверженный поступок Лазарев представил Нахимова к награде. В докладной бумаге он написал: «Сию готовность Нахимова при спасении жертвовать собой я долгом почел представить на благоусмотрение господ членов государственной адмиралтейств-коллегии и льщу себя надеждой, что подвиг не найдется недостойным внимания…» Увы, в поощрении Нахимову Петербург отказал.

Из общего контекста блестящих характеристик Нахимова в этот период выпадает отзыв его соплавателя по «Крейсеру» будущего декабриста Дмитрия Завалишина. Завалишин упрекает Нахимова в чересчур подобострастном отношении к командиру. Что ж, Нахимов никогда не делал секрета из того, что искренне обожал Лазарева, считая его своим главным учителем. Впрочем, историкам хорошо известна и злая язвительность Завалишина, который в своих воспоминаниях не щадил никого.

В кругосветные плавания (или как в то время говорили кругосветный вояж) Нахимов ушел еще совсем юным моряком, вернулся же возмужавшим морским волком, прошедшим три океана. Отныне и навсегда судьба Нахимова переплелась с судьбой Лазарева. В служебной характеристике командир фрегата «Крейсер» написал о Нахимове: «…Душою чист, и любит море». Умри, лучше не скажешь! Эти слова могли бы, наверное, стать девизом всей жизни Нахимова. Наконец, «Крейсер» вернулся в Кронштадт. Но задерживаться на берегу долго Нахимов уже не мог. Море снова звало его к себе. Вскоре вместе с Лазаревым он убывает в Архангельск принимать новостроенный 74-пушечный линейный корабль «Азов». Затем был трудный переход штормовыми морями в Кронштадт. На «Азов» Лазарев подбирал офицеров самолично. Среди них были мичман Корнилов и гардемарин Истомин.

В это время резко осложнилась политическая ситуация в Средиземноморье. Турция утопила в крови восставшую против порабощения Греции, и император Николай решает послать к греческим берегам эскадру, чтобы демонстрацией силы прекратить избиение единоверцев и поддержать повстанцев. В состав эскадры был включен и «Азов». А перед самым выходом в море, на «Азов» прибыл прославленный флотоводец, герой Афонского и Дарданельского сражений адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин. Когда-то Сенявин сам начинал свой ратный путь под флагом великого Ушакова. Теперь же от него эстафету служения Родине перенимало новое поколение: Лазарев и Нахимов, Корнилов и Истомин. Преемственность поколений, имен, подвигов… От Петра Великого к Спиридову, от Спиридова к Ушакову, от Ушакова к Сенявину, от Сенявина дальше, дальше и дальше… Непрерывающаяся связь времен и традиций…

Впрочем, во время плавания на «Азове» произошел и неприятный случай с Нахимовым. За жестокое обращение с матросами он был наказан в Приказе самого Сенявина. Так в деле Нахимова столкнулись две морские школы: английская с ее равнодушным отношением к нижним чинам и старороссийская, пусть тоже барская, но видевшая в матросе не вербованного наемника, а соотечественника, служившего не за призовые деньги, а за живот. Отметим, что отеческое Сенявинское «внушение» сыграло свою роль – отныне Нахимов навсегда не только поймет, что матрос тоже человек, но и постепенно настолько сроднится с ним, что впоследствии заслужит даже прозвище «матросского адмирала».

В Портсмуте эскадра простилась с Сенявиным. Прославленного адмирала отзывали в Петербург. Далее эскадру повел уже контр-адмирал Логин Гейден. Свой флаг он так же поднял на «Азове». Соединившись с британской и французской эскадрами, наши корабли подошли к Наварину, где укрылся турецкий флот. Союзники не желали кровопролития. Командующий турецким флотом был предупрежден о немедленном прекращении карательных экспедиций в Греции. Турки не ответили, и тогда в Наваринскую бухту вошли союзные корабли. Пятьдесят семь лет назад здесь уже грохотали пушки русских кораблей эскадры адмирала Спиридова, принесшие славу русскому оружию. Теперь сюда пришли сыновья героев тех лет, чтобы вновь сразиться за свободу братского народа. История подвига повторилась, сделав еще один виток…

Логин Петрович Гейден

Первыми ударили турецкие пушки, им незамедлительно ответствовали орудия с русских, английских и французских кораблей. Так началась знаменитая Наваринская битва. «Азов» сражался в самом пекле против пяти, а то и против шести противников сразу. От частых разрывов вода в бухте буквально кипела, в воздухе висел тяжелый пороховой дым. В один из моментов боя Лазарев увидел, что турки буквально расстреливают английский флагман «Азия». Не раздумывая долго, Лазарев тут же прикрывает своим бортом союзника, невзирая на большие повреждения от огня. Весь бой Нахимов сражается на баке. Там он командует артиллерийской батареей. Ведя непрерывный огонь по неприятелю, лейтенант умудряется одновременно руководить и тушением нескольких пожаров. Рядом с Нахимовым отважно сражается мичман Владимир Корнилов и юный гардемарин Истомин. К концу сражения на боевом счету «Азова» четыре уничтоженных неприятельских судна.

В своем письме другу юности Михаилу Рейнеке Нахимов писал: «О, любезный друг! Кровопролитнее и губительнее этого сражения едва ли когда флот имел. Сами англичане признаются, что ни при Абукире, ни при Трафальгаре ничего подобного не видели».

«Сражение при Наварине» Художник И.К. Айвазовский

Наградой за мужество в Наваринском сражении стал для Нахимова внеочередной капитан-лейтенантский чин и Георгиевский крест. В наградном листе против фамилии Нахимова имеется приписка: «действовал с отличной храбростью». Вместе с ним получили свои первые боевые награды и Корнилов с Истоминым.

Вскоре после сражения Нахимов получает и новое назначение. Теперь он командир захваченного у турок корвета, названного в честь одержанной победы «Наварин». Можно только представить себе, как счастлив был он, получив под свое начало боевое судно. В кратчайшие сроки Нахимов приводит еще недавно запущенный и грязный корвет в образцовое состояние. Затем долгие месяцы крейсерских операций в Средиземном море и блокада Дарданелл. И снова Балтика. Боевые отличия не остались без внимания начальства, и Нахимова ждет новое назначение, на этот раз командиром строящегося фрегата «Паллада».

Наверное, ни один из судов парусного флота не получил такой известности, как «Паллада». Ее воспел в одноименном романе Иван Гончаров, а подвиги экипажа фрегата во время обороны Петропавловска-на-Камчатке давно стали легендой. Но первым командиром, вдохнувшим жизнь в это знаменитое судно, был именно Нахимов.

Фрегат «Паллада»

Командуя «Палладой», Нахимов еще раз находит возможность показать свои блестящие морские навыки. В ненастную погоду, идя в голове эскадры, он обнаруживает, что заданный курс ведет прямо на камни. Немедленно оповестив следом идущие корабли сигналом: «Курс ведет к опасности», Нахимов отворачивает в сторону. Надо ли говорить, какую ответственность взял на себя молодой капитан, когда выявил ошибку такого знаменитого и сурового флотоводца, как адмирал Фаддей Беллинсгаузен, опытнейшего моряка и первооткрывателя Антарктиды.