Текст книги "Гангут (Собрание сочинений)"

Иногда матросский стол бывал разнообразен грибами и ягодами, которые собирали во время летних практических плаваний в Финском заливе на островах. Перед уходом судов в морскую компанию на каждое судно принимали бочки с солеными огурцами и квашенной капустой. Матросы, вчерашние крестьяне, их очень любили, к тому же огурцы и особенно капуста помогали от цинги-скорбута, бывшего тогда настоящим бичом всех флотов. В Кронштадте, всегда весьма популярна была свежая рыба. И офицерские семьи, и матросские с удовольствием добавляли ее в свой не слишком разнообразный рацион. Старались обеспечить себя рыбой и командиры кораблей, так как это позволяло экономить казенные продукты. Свежая рыба была намного приятней, чем надоевшая солонина. Рыбу ловили летом с берега и со специально выделяемых для рыбалки корабельных шлюпок, а зимой со льда маленькую, но все же съедобную колюшку. При этом особо всегда ждали весну. Именно весной, особо хорошо шла любимая всеми пахнущая свежим огурцом корюшка, которую ловили в огромных количествах. Об этом даже имелся немудреный стишок:

 
У Кронштадта треснул лед.
В гости корюшка плывет!
 

По-своему, были рады колюшке всегда и снабженцы. Изобилие дармовой рыбы позволяло им наживаться на списываемых мимо кораблей продуктах. Впрочем, свежей рыбке, радовались в Кронштадте вообще все.

Офицерский стол в русском флоте также отличался от матросского. Мало того, в первый период существования регулярного русского флота и офицеров в нем кормили "по чинам". Так, на питание генерал-адмирала казна расходовала в тридцать раз больше денег, чем на питание матроса; на адмирала, соответственно, в двадцать шесть раз; на капитана-командора – в восемь раз; на капитана 2 ранга – в четыре раза; на питание всех прочих офицеров – в два раза.

Сейчас даже трудно представить, что до 70-х годов ХУШ века на русском флоте отсутствовали, как таковые, кают-компании, а офицеры питались каждый по себе. Так как у каждого офицера был свой собственный денщик, который был обязан накормить во время своего господина, а так как камбуз был на всех один, это приводило к постоянным недоразумениям. При этом зачастую драки между денщиками за место в очереди на камбуз выливались в скандалы между самими офицерами. Если прибавить, что офицерская среда тоже была далеко не однородна: один офицер мог позволить себе весьма изысканные деликатесы, то другой при этом не был в состоянии купить себе порой даже куска белого хлеба. Такое социальное неравенство среди офицеров тоже способствовало постоянным скандалам и взаимной неприязни. Из-за того, что каждый из офицеров хранил свои собственные продукты отдельно от других в собственных ларях под замком, повсеместно процветало воровство. Драки денщиков на камбузе и взаимные обвинения офицеров были почти ежедневны и не слишком способствовали сплочению офицерского коллектива. Материалы адмиралтейств-коллегии 30-60-х годов ХУШ века пестрят разборами бесконечных «камбузных» скандалов. Не редки были случаи, когда после взаимных обвинений, офицеры хватались за грудки, а то и за кортики и шпаги… Что и говорить, порой обстановка на русских кораблях даже во время непродолжительных практических плаваний была весьма напряженная.

Особо жалкое зрелище представлял собой откомандированный на другой корабль офицер середины ХУШ века. Он стоял на причале в ожидании шлюпки со своим денщиком, окруженный грудой мешков и кулей с мукой и крупой и вязанками дров. Даже дрова для топки печи корабельный офицер должен был иметь свои собственные! При этом сложившееся положение дел считалось флотскими начальниками вполне нормальным и на данную ситуацию адмиралы смотрели как на неизбежное зло, к которому просто надо привыкнуть.

Историк российского флота Ф.Ф. Веселаго писал об этом так: «Нельзя не упомянуть об одном, с первого взгляда незначительном, но, в сущности, весьма важном улучшении судовой жизни офицеров и нижних чинов. При прежних порядках матросам выдавалась на руки провизия на неделю, и пища приготовлялась в котлах в складчину. Остальные же высшие чины, до командира судна включительно, должны были заботиться каждый о своем пропитании, иметь отдельное хозяйство, свою посуду и заготовлять и сохранять во время плавания нужную для стола, провизию. Некоторые офицеры, конечно, составляли артели, но другие питались отдельно. Такое положение, кроме увеличения на судах беспорядка, нечистоты и тесноты, заставляло в продолжение целого дня держать в камбузе неугасаемый огонь и служило источником беспрестанных ссор между прислугой, отражавшихся и на отношениях самих офицеров. Для устранения подобного беспорядка было постановлено: на руки матросам провизии не выдавать, а приготовлять им всем пищу в одном братском котле».

Не одно столетие главным ограничителем времени пребывания парусных судов в море была вода. Вопросы, связанные с поставкой воды, ее хранением и нормированным употреблением всегда были головной болью капитанов парусного флота.

Прежде всего, большое значение имело то, откуда воду брали. Больше всего ценилась вода из ключей и родников, так как она более всего оставалась чистой и пригодной для питья. Однако по понятным причинам запастись такой водой доводилось весьма не часто. На втором по качеству месте шла вода из колодцев, но и ею заполнить уходящие в плавание суда было практически невозможно, так как колодцы быстро осушались, а ждать пока в них снова наберется вода, времени не было. Поэтому самым распространенным источником обеспечением воды, уходящих в плавание судов были реки. Разумеется, что вода из рек была не слишком чистой. В ХУШ-Х1Х веках еще не существовало понятия охраны питьевых водоемов. Поэтому время хранения речной воды была не слишком продолжительной. Была и еще одна особенность. Когда воду брали из реки значительно выше от ее впадение в море, то там вода была все же более-менее, если же самом в устье, то там она была уже в значительной мере перемешана с морской водой, а потому ее вкус оставлял желать много лучшего. Время же хранения такой воды было совсем небольшое. В больших портах имелись специальные баржи-водовозы, если барж не было, то за водой плавали в шлюпках. Иногда пресную воду прямо на месте наливали в шлюпки, а потом уже заполненные бочки загружали на судно. Порой, если позволяла погода, воду наливали прямо в шлюпки «под планширь» и уже потом выкачивали из шлюпок в бочки шлангами. Если же учесть, что для забора воды использовались специальные водоналивные баржи, которые имели приличную осадку и заходить далеко вверх по реке не могли, то в большинстве случаев ее брали прямо в устье. Было немало случаев, когда не слишком добросовестные капитаны водоналивных барж вообще брали воду прямо в море рядом с реками. Заполнив трюмы, водовозка подходила к назначенному ей кораблю и матросы помпами перекачивали из нее воду в бочки. Однако водовозок было мало и часто командам самим надо было заботиться о доставке воды. Для этого в устье рек отправлялись корабельные баркасы, в которые воду наливали почти по планширь, а по прибытии так же перекачивали в бочки. День заливки бочек водою считался у матросов чуть ли праздником, потому, что по установившейся традиции в этот день можно было пить воду, как говориться, от пуза. Но уже на следующий день и офицер, и матрос мог потреблять только строго определенную командиром норму. По этой причине, наверное, никто кроме моряков не относился к воде столь трепетно, даже будучи в глубокой отставке.

При погрузке продовольствия на корабль, воду загружали в самую последнюю очередь непосредственно перед самым отплытием. Для сохранности воды имел значение даже один день. В море вначале вскрывали бочки «малой руки», которые стояли в верхнем ряду трюмных запасов, затем переходили к бочкам «средней руки» и лишь потом к «большой». Поэтому обычно в последних самых больших 60-ведерных бочках вода бывала уже тухлой. Она имела грязно-желтый цвет и воняла тухлыми яйцами. Часто бочки в трюме давали течь, и тогда вокруг них образовывалось самое настоящее смердящее болото. В этом болоте валялись гниющие рогожные кули с мукой и крупами. По ним бегали полчища крыс.

Чтобы хоть как-то улучшить качество воды, бочки, по возможности, переворачивали, отчего тухлая вода несколько очищалась, затем в воду добавляли немного уксуса, иногда ее мешали с вином или водкой. Но все равно пить такую воду было не только противно, но и весьма опасно. Весь ХУШ век и первые годы Х1Х имена тухлая вода была источником массовых заболеваний и смертей российских матросов.

Чем жарче была погода, тем быстрее вода в бочках превращалась в мутную зловонную жижу. Пить ее можно было не иначе, как зажав нос, но и такая вода выдавалась весьма ограниченно. Впрочем, в какой-то момент вся зловонная муть оседала на дно бочек и вода снова на некоторое время становилась пригодной для питья, но это длилась не долго, после чего она уже окончательно становилась непригодной для питья. Недаром во время плаваний у офицеров и матросов главной мечтой было, придя в порт, до отвалу напиться свежей и холодной воды.

Непьющий моряк и сегодня вызывает определенное недоумение, в эпоху же парусного флота – это было явление наиредчайшее. Про таких говорили: или больной, или умом убогий! Еще Петром Великим было завещано, что российскому матросу каждый день положена законная чарка вина, ценою в три с половиной копейки. Считалось, что водка и вино способствует скорейшему восстановлению сил.

Из указа Петра Первого: «При даче команде по утрам горячего завтрака из кашицы, назначенную по положению чарку водки разделять на две части: 1–3 чарки давать перед завтраком и 2–3 перед обедом. Ром же или коньяк, заменяющие водку, всегда разбавлять на половину водою и отпускаются в две дачи: к обеду и завтраку, если сей последний состоит из кашицы, а то к ужину (одну чарку рому отпускать в виде двух чарок грога). Табак отпускать только курящим и заслуги на него не полагается». Вино матросам выдавали, как правило, не каждый день, а по четыре чарки в неделю: по воскресеньям, средам, пятницам и субботам. Тем, кто не пил, ежемесячно уплачивалось по девять копеек за каждую невыпитую чарку.

Разумеется, что вина давали разные, когда покрепче, а когда и послабее. У заботливого командира давали хорошую крепкую водку, а у вороватого – разбавленную. От качества даваемой водки нередко зависел авторитет командира в глазах команды, при этом, как правило, матросы редко ошибались в своей оценке. Кроме водки или вина ежедневно выдавалась еще одна гарнца пива. Гарнец – мера немалая и равная 3,28 литра. Таким образом, помимо водки, каждый матрос вполне законно мог выпить в день почти семь бутылок казенного пива. Это значило, что матросы (если им выдавалась вся норма водки и пива, фактически все время находились слегка «под шафе». Делалось это, конечно же, не из желания сделать матросскую жизнь веселей. Во-первых, пиво лучше и дольше сохранялось в море, чем вода. Во-вторых, оно было более питательно и вкуснее. Наконец, в-третьих, пиво неплохо предохраняло матросов от частых в ту пору простудных заболеваний, улучшало общее состояние и поднимало общий тонус. Поэтому в осеннее и зимнее время пиво, по возможности, давали подогретым.

Очень часто водка служила и мерой поощрения. За быструю постановку и уборку парусов, за отличную греблю, меткую стрельбу и молодцеватый вид – за все начальство с удовольствием поощряло матросов внеочередной чаркой. Эту награду матросы любили особо.

В разное время спиртные напитки, которыми потчевали матросов, тоже были разными. Все зависело от условий плавания и возможностей. В северных водах матросов, как правило, старались поить чем-нибудь покрепче. На родной Балтике давали особо любимое «хлебное вино», то есть современную пшеничную или ржаную водку, хотя и гораздо слабее нынешней, градусов по 25–30. На Черном море практиковали местные вина, крепленые спиртом, а в дальних плаваниях закупались местные вина, ром и так далее. Иногда вино, когда его оставалось мало, по приказу командира официально разбавляли водой или питательными соками. Но к данной процедуре матросы относились весьма отрицательно. В холодное ненастное время, по возможности, готовили горячий грог. Когда, к примеру, на борту имелся ром, то его разбавляли водой. Внеочередная чарка была самой распространенной наградой за быструю постановку или уборку парусов, за хорошую греблю, отличие на ученьях и в бою. Церемония такого награждения на флотском сленге называлась «наложить сплесень на грота-брас».

Винные чарки имели огромное значение. Во-первых, вино поднимало настроение у матросов, оторванных от привычного уклада жизни, месяцами не видящих ничего кроме неба и волн. Во-вторых, учитывая многочасовые работы на мачтах по постановке и уборке парусов на пронизывающем ветру, винная чарка просто согревала матросов. Наконец, в-третьих, учитывая затхлость и сырость внутренних помещений парусных кораблей, винная порция выполняла и санитарно-гигиеническую роль. Учитывая и вино, и пиво, получалось, что моряки в целом постоянно принимали горячительного намного больше, чем их сухопутные коллеги в армии. Если принять во внимание, что матрос почти ежедневно пил 100 граммов водки и 7 бутылок пива, то он почти все время находился под легким «шафе», что, в общем-то, и было нужно для профилактики болезней и поднятия настроения.

Именно поэтому в эпоху парусного флота в России и сложилось стойкое мнение, что все моряки горькие пьяницы. Разговоры эти, разумеется, были, как обычно в таких случаях, весьма преувеличены, но определенные основания для этого, как мы понимаем, имелись. Пили моряки действительно больше, хотя бы потому, что вечно находились в сырости, холоде и на промозглом ветру, в оторванности от дома и земли, среди враждебной стихии и в ежеминутном ожидании смертельной кончины.

При этом запойных пьяниц на флоте не то, что не уважали, их считали преступниками и наказывали, без всякого снисхождения. Еще в начале XVШ века, когда русский флот находился в стадии зарождения, уже существовал документ "Инструкция и Артикулы военныя Российскому флоту", в котором было сказано: "Пьяным на кораблях не быть". Далее указывалось: офицеров, замеченных в пьяном виде, штрафовать, матросов – сажать в карцер. Кроме того, флотские власти использовали возможности православных монастырей с их строгими мерами по "смирению плоти". Впрочем, с монастырями дело особо не пошло, так как в этом случае многие бы предпочли пусть аскетическую монастырскую, но все же не столь тяжелую и опасную жизнь, как на флоте.

Глава шестая
В финских лесах

Несмотря на тяжкие поражения в 1713 году, занятие порта Або и потерю всей Южной и части Западной Финляндии, шведы по прежнему не считали себя побежденными на море.

Академик Е.В. Тарле писал по этому поводу; «Они не могли, конечно, не видеть, что сделали капитальную ошибку, не выстроив вовремя достаточно гребных судов, оставшись, поэтому в почти беспомощном положении при действиях русских моряков в шхерах. Но чем объясняли впоследствии шведы свой губительный промах? Именно своим высокомерным отношением к русским морским силам, самоуверенным убеждением, что они, будучи сильнее русских при единоборстве линейных кораблей, даже и не подпустят русских к шхерам, а потом потопят их в открытом море. Все это оказалось ошибкой и патриотической фантазией. Шведы даже и не заметили того, как стало меняться соотношение сил и в линейных флотах, они ничего в точности не знали не только обо всех постройках кораблей на русских верфях, но и о непрерывных покупках судов для русского флота за границей. Морская разведка у шведов была в те времена из рук вон плоха. Не весьма блестящей, впрочем, была она и у Петра. Единственной державой, у которой морской шпионаж (вспомоществуемый очень энергично шпионажем дипломатическим) всегда оказывался на высоте, была Великобритания. А затем нужно сказать, что даже в те годы, когда шведский флот еще был и в действительности гораздо сильнее русского, шведское командование как-то не сумело найти места, где можно было бы нанести русским серьезный удар.

Требовалось испытание, хотя бы в ограниченных размерах, чтобы обе стороны могли получить некоторый новый материал для сравнения относительной оперативности своих флотов и их общей боеспособности…»

Что касается Петра Первого и его соратников, то они были готовы, чтобы предоставить в этом году своим противникам наглядный урок боеспособности русского корабельного и галерного флотов. От войны сухопутной и войны за приморские крепости Петр был готов перейти уже непосредственно к войне морской, в классическом ее понимании.

Каковы же были планы противников на компанию 1714 года? Перед шведами стояла непростая задача не выпустить русский флот из Финского залива, не дать ему выйти на просторы Балтийского моря.

В этих целях в Стокгольме было решено блокировать наш флот в Финском заливе, для чего предполагалось сосредоточить главные силы шведского флот у полуострова Гангут, расположенного в устье Финского залива и далеко выдающегося в море.

Поэтому, зная о приготовлениях русского командования к десантным операциям через Ботнический залив, тотчас после открытия навигации весной 1714 года выслало к полуострову Гангут эскадру адмирала Ватранга, чтобы у Гангута преградил путь русским галерам в Або-Аландский район. Данная позиция определялась стратегическим значением Гангута – если до мыса Гангута русский гребной флот продвигался вдоль берега среди мелких островов и проливов между ними, то у Гангута встреча с корабельным флотом противника становилась неизбежной.

Что касается нас, то план кампании 1714 года был следующим: переход галерного флота с десантом в Або, с последующим занятием Аланского архипелага и, в зависимости от дальнейшей оперативной обстановки, возможное вторжение на территорию Швеции. Одновременно корабельный флот должен был прикрывать гребные суда до входа их в шхеры и потом идти в Ревель, чтобы воспрепятствовать возможному проникновению шведского корабельного флота в Финский залив, а в случае необходимости – оказать содействие своему гребному флоту, если тот встретит препятствие со стороны неприятельских линейных кораблей.

К 1714 году русский флот уже представлял, несмотря на все свойственные молодым флотам болезни роста, впечатляющую боевую силу. И эту силу Петр желал использовать с максимальной пользой.

Из воспоминаний современника: «Чувствовалось всеобщее ожидание того, что текущим летом произойдет что-то чрезвычайное как по причине наказаний, наложенных за упущения двух предшествующих лет, так и вследствие увеличения флота, который усиливался кораблями, прибывшими в Ревель, чтобы соединиться с ним, а так же решения царя принять командование лично на себя»

Что касается российских моряков, то они рвались в бой. Моряки желали заполучить свою Полтаву. Такие же настроения были и в окружении царя. Разумеется, что никто не знал, как обернется дело в нынешнюю компанию. Однако все понимали, что предстоящая будет отличаться от всех бывших прежде. Все пребывали в уверенности, что настает момент истины, и должно произойти нечто чрезвычайное, что окончательно склонит чашу весов в битве за Балтику в сторону одной из сторон. Среди адмиралитета была уверенность, что главные события должны произойти не в финских или шведских шхерах, а в открытом море, где состоится сражение между двумя корабельными флотами. К этому и готовились всю зиму. Долгое время Петр был уверен, что весной в Ревель придет сильная датская эскадра и уже объединенными силами, они вместе смогут преподать хороший урок шведам. Если все получится именно так, то имелась возможность победно окончить войну в том же 1714 году. Линейный флот был последней надеждой Стокгольма, ибо в случае разгрома линейного флота у него не оставалось ни одного шанса сохранить в неприкосновенности свои берега. Успехами же гребного флота можно было добиться тактического и даже оперативного успеха, но никак не стратегического.

По этой причине Петр всю зиму с особым вниманием следил за подготовкой корабельного флота, вникая во все мелочи. Сам он предполагал лично возглавить объединенный русско-датский флот и повести его к победе под своим штандартом. Всю зиму и весну русские моряки провели в ожидании и, что греха таить, в предвкушении скорой решающей генеральной баталии за обладание Балтикой.

По этой причине всю зиму шли напряженные переговоры с Копенгагеном. Туда был послан умный и изворотливый Шафиров с задачей, сделать все возможно и невозможное, чтобы заставить короля Фредерика IV выслать в Ревель эскадру. Канцлер Головкин не переставал запрашивать Шафирова о состоянии дел по союзной эскадре. Но тому особенно порадовать канцлера было нечем. Датчане отделывались лишь общими рассуждениями и туманными обещаниями. Время между тем шло, и надежды на союзническую помощь таяли с каждым днем.

Короче говоря, вот-вот должна была начаться сложнейшая шахматная партия на море, результат которое был еще совершенно неясен. Однако прежде начала боевых действий на море следовало закончить дела на сухопутье. Прежде всего, надлежало решить вопрос на правом фланге в Финляндии, где все еще располагалась достаточно сильная и боеспособная шведская армия. Начинать продвижение к шведским берегам, оставляя у себя в тылу вражескую армию было бы непростительной ошибкой, за которую можно было очень дорого заплатить. Решение этой первоочередной задачи было поручено князю Михаилу Голицыну.

* * *

Зимой с 1713 на 1714 года именно он и был назначен командовать русскими войсками в Финляндии. Князь Михаил Голицын – один из талантливейших и самых колоритных военноначальников петровской эпохи. При этом Голицын с равным успехом сражался с врагом, как на суше, так и на море. Именно Голицыну выпала честь первым начать боевые действия в 1714 году и, таким образом, создать условия для последующих успехов русского оружия в ту компанию.

Михаил Михайлович Голицын

А потому нам следует познакомиться с князем Михаилом Михайловичем Голицыным поближе. Рядом с царем боярский сын Голицын был еще с 1689 года, начав службу в потешных войсках, когда ему не было еще и двенадцати. Затем в Переславле-Залесском строил корабли, служил солдатом в Семеновском полку вначале барабанщиком, потом солдатом и прапорщиком. За храбрость в первом Азовском походе, во время штурма земляного города, стал поручиком. Ездил с царем с «Великим посольством», громил мятежных стрельцов. В 1699 году именно Голицын сопровождал царя в знаменитой демонстрации русского флага от Азова до Керчи, в результате которой Турция убедилась в силе нашего флота на Азове.

Все годы Северной войны Голицын всегда был в центре военных событий. В несчастном для нас сражении под Нарвой находился в составе гвардии и получил два ранения. В следующем году получил чины майора и подполковника. Во время штурма Нотебурга снова был среди солдат в первых рядах.

История сохранила сведения о храбрости Голицына в тот день. Когда шведы отбили наши штурмующие колонны, и те начали отход от стен крепости, Петр отправил Голицыну приказ отступать. Однако тот приказал оттолкнуть от берега Невы лодки, чтобы солдаты не думали о бегстве. Царскому же посланнику ответил: «Скажи государю, что я теперь принадлежу не Петру, но Богу!»

После этого князь лично повел солдат на приступ и взял Нотебург после тринадцати часов кровопролитного боя. За эту победу растроганный Петр дал Голицыну чин полковника лейб-гвардии, триста душ крестьян, да три тысячи рублей.

В последующие годы Голицын участвовал во взятии крепостей Ниеншанц на Неве, Нарвы и Митавы, дрался в Польше, оборонял Гродно. В 1706 году стал генерал-майором и командиром дивизии. В 1708 году нанес серьезный удар по шведскому корпусу под Добрым.

Особенно отличился Голицын в сражении при деревне Лесной, когда наш корволант под командованием Петра разгромил корпус Левенгаупта. После боя Петр произвел его в генерал-поручики, пожаловал свой портрет, осыпанный бриллиантами, сказав при этом:

– Проси все, что ты желаешь!

На что тот ответил:

– Прости Репнина!

Петр был удивлен. Дело в том, что генерал Репнин, недавно потерпел поражение под Головчином и был разжалованный в солдаты. При этом Голицын и Репнин давно ходили в недругах. Благородство и великодушие Голицына тронули царя, и тот исполнил его просьбу.

В Полтавской битве Голицын командовал всей гвардией. Он же после Полтавской победы преследовал отступающих шведов и первым достиг к Переволочне, где, несмотря на свои небольшие силы, потребовал от Левенгаупта капитуляции.

Несмотря на столь интенсивную воинскую службу на сухопутье, Голицын успевал активного заниматься и галерным флотом, являясь ближайшим помощником генерал-адмирала Ф.М. Апраксина. Так, во время похода галер в 1713 году на Гельсингфорс, именно он вместе с шаутбенахтом И.Ф. Боцисом командовал арьергардом. И здесь, как всегда Голицын оказался на высоте. Он не только справлялся со своими прямыми обязанностями, но еще «держал у в узде» склочного и скандального Боциса. А едва закончились боевые действия на море как генерал Голицын уже дерется на сухопутье. В октябре того же года во время сражения при Пелькине именно Голицын внезапно для противника переправил шесть тысяч солдат на плотах по озеру в тыл шведам, чем обеспечил полную победу.

Надо ли говорить, что по причине своей храбрости и неугомонности, возглавив зимой 1714 года наши войска в Финляндии, Михаил Голицын сразу же взял «быка за рога». Узнав от лазутчиков, что у деревни Лаппола расположился шведский 8-тысячный корпус генерал Армфельда, он немедленно двинулся в том направлении, чтобы дать шведам генеральную баталию, хотя и не имел в тот момент никакого преимущества в силах.

Узнав о приближении русских, Армфельд выбрал хорошую позицию – на равнине около финской деревни Лаппола, прикрыв свои фланги лесом. В центре шведы поставили пехоту, на флангах разместили кавалерию. Впереди боевых порядков выкатили пушки.

19 февраля (2 марта) 1714 года Голицын подошел к уже поджидавшим его шведам. Наши двигались к деревне Лаппола с востока, первоначально продвигаясь вдоль замерзшей реки Кюро. Когда наши оказались в поле зрения шведов, стоявшая на правом крыле конница отошла на север, чтобы не попасть под огонь шведских пушек. При этом Голицын намеревался нанести главный удар по левому флангу шведов. Для этого он приказал искать проводников, чтобы те провели нашу армию через покрытые льдом болотистые леса севернее реки Кюро. В таком случае, наша армия заняла бы очень выгодные позиции для атаки на левого фланга шведов.

Что касается Армфельдт и его штаба, то они внимательно следили за передвижениями нашей армии. Армфельдт выстроил шведов в боевой порядок и призвал их сражаться за короля и страну. Как этот призыв был воспринят войском неизвестно, но в отчете Армфельдта написано о том, что их войска «показали невероятную храбрость и лояльность к смерти и на коленях и с сияющими глазами они просили у Бога помощь». Еще до начала сражения опытный Армфельдт понял, что Голицын готовит хитрость, когда увидел, что небольшой русой кавалерии продвигается вдоль реки, несмотря на то, что основные силы Голицына к этому времени были оттянуты к северу. Слишком поздно разгадав этот маневр, он все же приказал своим полкам немедленно развернуться на север, чтобы отразить готовящуюся атаку. Более того затем шведы сами начали упреждающую атаку. Правому флангу противника при этом первоначально сопутствовал успех, они нанесли по левому крылу русских сильнейший удар из пушек, а шведская пехота бросилась в штыки.

Что касается Голицына, то шведская атака застала его врасплох, так как он еще не успел выстроить свои войска в боевой порядок – левый фланг нашей армии находился во время шведской атаки в процессе перестроения. Поэтому противнику удалось потеснить наши полки.

Однако, несмотря на первоначальный успех шведов, Голицын все же сумел, отбиваясь от наседавших шведов, завершить перестроение войск и стабилизировать ситуацию на левом фланге. Что касается ситуации на правом фланге, то там шведскую атаку отразили сравнительно легко. Положение исправили направленные Голицыным из 2-й линии батальон Выборгского полка и два эскадрона Вологодских драгун, которые заставили шведов остановиться. Видя это, Армфельд двинул было из резерва 2 эскадрона и часть финского ополчения, но эта новая атака окончилась полной неудачей: пехота начала отступать, а ополченцы попросту бежали. Более того, увлекшись атакой, шведская кавалерия была вначале остановлена, а потом окружена и разбита нашими драгунами и казаками. Разгром кавалерии обнажил тылы шведов на левом фланге, чем незамедлительно и воспользовался Голицын. Он спешил четыре драгунских полка, и те с тыла атаковали шведский центр. Армфельдт попытался было помочь окруженным войскам левого фланга, но Голицын нанес нокаутирующий удар, атаковав центр шведской армии. В итоге левый фланг шведов был практически уничтожен, а правый начал быстро откатываться. Когда же Голицын приказал еще поднажать и наши «поднажали», шведская пехота бросилась бежать, бросая оружие и знамена. Более пяти тысяч солдат противника было уничтожено, более пяти сотен взято в плен вместе с двумя десятками знамен и десятком пушек.

Многие пленные истекли кровью или замерзли и погибли в ночь после сражения, тела их были оставлены лежать на поле битвы еще несколько недель. Наши, впрочем, также понесли большие потери – около полутора тысяч раненных и убитых.

Военные историки отметили как новинку размещение Голицыным в сражении при Лапполо артиллерии не по всему фронту, как это обычно тогда практиковалось, а двумя большими батареями на флангах. А в учебниках по истории военного искусства отдельно впоследствии всегда отмечалось отличное управление Голицыным ходом боя. Он прекрасно видел и чувствовал обстановку, быстро реагировал на меняющуюся ситуацию, принимал единственно верные и оригинальные решения, отлично организовал взаимодействие всех родов своего корпуса.

В результате этого сокрушительного поражения шведская армия была полностью деморализована и в кампанию 1714 году уже никакого участия не принимала. Стратегическое значение победы в Лаппольской битве заключалось в том, что отныне Петр Первый мог фактически распоряжаться всей Финляндии и использовать ее, как плацдарм для дальнейшей войны против Швеции. Больше достойного сопротивления шведская армия оказать не могла, тем более выбить русских из Финляндии.