Текст книги "Рождество в Москве. Московский роман"

Затмение рассудка
СМС-переписка между Ларисой и Альбертом

Я подарю тебе любовь

Лариса-Роми

В тот день меня душило отчаяние. Думала напиться или принять антидепрессанты. Включила телевизор, потом надела наушники, хотела послушать музыку, ничего не снимало напряг. Ты отравил мой мозг запахом своего тела, я любила слизывать пот с твоего лица, когда ты в изнеможении доводил меня до экстаза. Кто теперь будет ласкать меня, кусать за ухо и шептать что-то так тихо, что я переспрашивала иногда. А чаще ты своим голосом вводил меня в транс. Я ничего не понимала, всё сливалось в радужных красках, какой-то дивной музыке, что ты сочинял для меня. Скажи, что мне ещё нужно. Я была на небесах и вот спустилась в кромешное одиночество. Берти, разлука невыносима, она убивает меня. Чем отвлечься и чем занять себя. Решила выйти на улицу. Иду и думаю: зайду в супермаркет и что-нибудь украду, чтоб на меня кричали, стыдили. А я спрошу, когда им надоест орать.

Любовь – великий дар, хранила его, берегла, и ничего не помогло, всё равно лишилась. Я оплачу этот шоколадный батончик и в придачу каждому подарю такой. Потом пойду, не оборачиваясь, не знаю куда, пока не почувствую, что замерзаю. Остановлю кого-нибудь и попрошусь в гости согреться. Остановилась на кинотеатре, пошла на фильм, что видела не раз. «Пуаро» Агаты Кристи. Какие манеры и весь антураж в стиле ар-деко. Но в этот раз я просто глотала слёзы в тёмном зале, старалась не всхлипывать. Чувства ослепляют, кажется, любовь непобедима, и вдруг, Берти, почему вдруг, ты говорил, что в тебе программа, как ты только не захлебнулся от восторга, расписывая колонизацию Луны и Марса. Я хотела реальности, ты жил воображением. Идея. Что будоражило тебя, казалось мне непонятным. Я не в теме и должна признаться, что профан. Я женщина и состою из чувств. Ты что-нибудь знаешь про эмоциональную интимность? Один твой взгляд возбуждал меня, как твой голос, что в памяти моей как звуковой символизм точки допустимого соблазна. Ты словно нейроинтерфейс, что будоражит сейчас человечество в каждой извилине моего мозга. А тебя что сейчас занимает?

Альберт

Здесь другое, не скажу, что это хождение по мукам вначале вообще казалось забавным, как вежливо и тактично отказывают под предлогом, что не вовремя приехал – рождественские каникулы. Академики поехали погреться под нездешним солнцем, потом занятостью председателей комитетов, скопилось много нерешённых вопросов за новогодний отпуск, кто-то заболел, простыл, катаясь на горных лыжах, после праздничного застолья всё ещё не отойдёт. Когда же комитет не смог собрать кворум в очередной раз по причине того, кто-то выдал замуж дочь, а у другого родился внук, я заметил, не затянулась ли моя командировка за счёт государства или здесь такая мелочь не в счёт. На предварительных консультациях референты делали замечания по тексту, просили упростить вступление. Достаточно комментариев новосибирских рецензентов. Бумаги поступили в профильный комитет, главным образом – результаты практической части, опыты и вычисления. Председатель сделал резюме, рекомендовал работу на самый верх, заключив: «Возможно открытие с перспективой применения в планах освоения космоса». Собственно, ничего нового, ровно то же было в бумаге, составленной в новосибирском отделении. Логичное заключение – предоставление лаборатории со штатом сотрудников в институте генетики. Но бессмысленный марафон продолжался, возня с выборами, затем отмена на год, президента РАН деморализовала академиков. Официально было заявлено, институт в течение двух недель определится по поводу моей работы, и в ближайшие дни меня примет академик Оргиев.

Всё это время преследовало желание прийти на то место в Москве, где высказывают недовольство происходящим в России, о произволе, несправедливости в судах, на работе, вроде импровизированной трибуны, как в Гай-парке Лондона. Сказали, глашатаи народного гнева собираются в парке Горького в Нескучном саду, совсем рядом с Академией. Пошёл, в очередной раз окинув разочарованным взглядом кубически-геометрическое строение, где даже фонари с намёком на научные изыскания в урбанистическом стиле. Странная округлость, созданная из треугольников и квадратов, означавшая: невероятное возможно, подчёркивали главную космическую идею в будущем. И только стеклянная пирамида, напоминающая подобную у входа в Лувр в Париже, нежели египетскую, говорила, что Космос всегда был частью человеческой цивилизации. Люди – пришельцы с других планет, колонисты Земли.

Искателей правды не нашёл, побродил по парку с надеждой встретить тебя, Куколка. Право, смешно и наивно, скорее я встретил бы инопланетянку. Девочка моя, во что я ввязался, надо было просто пересесть в Шереметьево на другой самолёт и лететь к друзьям в Голландию, там бы обустроился и вызволил бы тебя. Мама своими грустными глазами остановила меня.

Лариса

Обрыдаться под дурацкую песню «Никому тебя я не отдам». Не верю, что мы расстались. Все ночи нашего безумия со мной. Судьба, храни тебя. Любовь в глубине меня тебя ждала. С тобой была женщиной, свободной, безрассудной, безотчётной, потому что затмение рассудка. Ты был тем, что не вмещалось в моё сознание, с твоей непонятной полуулыбкой. Ты был проводником в мир моих желаний, что таила, боялась в них признаться себе. Ты избавил от заблуждений, раскрепостил.

Берти, как там, в Москве, не скучно в канун Рождества толкаться просителем? Люди за столом шумно, весело встречают Новый год, а ты маешься и путаешь вход с выходом, теряешься среди своры бюрократов, которым всё по фигу, а уж тем более ты.

Если будет время, пролистай фотографии, иллюстрации к новогоднему балу у губернатора. Решила последовать твоему совету и была в образе Любовь Орловой. Предыдущие наряды критиковал, тебе не нравились ни Шанель, ни Мерлин. Наши отношения начались с Роми Шнайдер. Трагическая судьба, как и наша любовь. Как ты думаешь, это случайность? Что тебе нравилось в Роми и что ты нашёл во мне, кроме внешнего сходства, отчасти достигнутого благодаря наряду – платью из фильма. Ещё молодость, нам было по двадцать пять. Хотелось безумия, в голове звенело от выпитого, куда-то бежали. Было темно, и только огни вспыхивали в сознании, обжигали отголоском мысли, что это? Любовь или будоражащая кровь молодость? Жажда чувств накрывала с головой, грохот волны рока, где гитара душила струной до хрипоты, барабан разрывался где-то в желудке. Желание сводило с ума, мы бросались друг на друга. Казалось, что мы то на американских горках, то на каруселях, то в каком-то ещё аттракционе, название ещё не придумали. Образ Роми Шнайдер, известной актрисы, её любовь с Аленом Делоном – ты не знал об этом, но полюбил. Трудно было разобраться: меня или её, чья жизнь более драматичной, всех драм в кино, где она играла. Мистическое совпадение жизненной трагедии и драмы экранных образов. Тебя это не интересовало, как и то, была ли я копией богини стиля или её душа воплотилась во мне. Ты посмеялся, когда высказала это предположение. Ты хохотал как сумасшедший, и тогда подумала: ты гений, ещё не зная о тебе ничего. Только искренние и талантливые люди могут так открыто смеяться: до слёз, до колик в животе, до спазма в горле. Я ждала тебя, все ночи и бесцветные дни, когда душили слёзы от обиды, что брожу по белому свету одна. В тебе увидела своё одиночество, и твоя боль, что бравурно и нарочито прятал, скрывал под маской беззаботности, отозвалась во мне. Я пыталась объяснить, что образ позаимствовала, но ты даже не подозревал о Роми Шнайдер.

«А что в ней такого? Ты одета обычно, на тебе нет и следа от грима. Её взгляд, глаза как идентифицировать». Я показала тебе фотографию Роми в телефоне, ты удивился.

«Разве это не ты?» Приглядевшись, правда, заметил что-то неуловимое, то ли возраст или состояние души другое. А так очень похоже.

На мне был наряд Роми времен её съёмок в Париже в фильме «Бассейн» с Ален Делоном. Звездой же она стала в Германии и Австрии, снявшись в целой серии картин про Сисси, австрийскую принцессу. Ты помнишь, Берти, меня в самых обычных брюках и блузоне, поэтому во мне не видели Роми, да и немногие о ней знают. Лицо хорошее, вернее хорошенькое, глаза добрые, располагают к доверию, таких очень много. Худенькая, миниатюрная, ещё добавляют – точёная фигурка. Часто улыбается, улыбчивая, смешливая. Похожа на подростка, с короткой стрижкой. Что-то в ней мальчишеское, ну вроде пацана или пацанки, если бы не одно но: когда была влюблена, в ней проявлялась женщина, слабая, беззащитная, нежная, проявлялась невесомость, сродни наслаждения, им упивалась. Безрассудство или лёгкое помешательство. Любовь как болезнь? Ну нет. Как безмерная радость, праздник каждый день. Знаешь, Берти, пишу тебе в Инстаграмм пост о Роми, но, поверишь, это обо мне. Я такая же, есть внешнее сходство и внутреннее, чувствую с ней близость. Не сомневаясь в моей искренности, не верил, что тебя может полюбить такая девушка. Я увидела мужчину в твоём грубоватом лице, не очень складной фигуре. Почему-то сердце вещало: ты тот, кто больше других нуждается во мне, и я решила, подарю ему любовь, от радости захотелось броситься к тебе, обнять и целовать, но не решалась, боясь, что примут за сумасбродку. Как художник по костюму, представляла свою любовь как продолжение необыкновенного платья, чудесной ткани, струящейся невесомыми ажурными складками. Прозрачное, в цветах, и дополнить ароматом изысканных духов, шлейфом следующих за мной. В этом наряде не блистать, любить, только объятия и поцелуи. Моё тело – продолжение образа, подчёркнутое одеждой. Почувствую себя леди утончённой и недоступной. Кажется, мои мысли так же тщательно уложены в сознании, как прекрасная причёска. Мой образ обязывает лишь улыбаться аристократической полуулыбкой. На руках атласные белые перчатки из французских романов 17-го века. Неужели я так состарилась, или романтический эпизод из жизни придворных всем женщинам хочется пережить хотя бы во сне. Ну что вы, право, господа, в 21-м веке, вновь самые дорогие и престижные балы: римский, венский, петербургский – вновь предел мечтаний романтических натур. Там принято быть одетым соответственно эпохе Наполеона. Роскошь во всём, хотя бы видимая и только на время бала. Костюм можно взять напрокат, как и кавалера во фраке. А потом ты, как Золушка, вновь вернёшься в реальный мир, где будешь утешаться грёзами, читая романы о любви или смотря фильмы на эту тему. Берти, в тот вечер ты был так убедителен, реален, когда мы встретились взглядами, мы ясно увидели, что нашли друг друга. Когда ты положил мне руку на плечо, я чуть не расплакалась. Я поймала твой взгляд и кивок головой, приглашающий к танцу. Мы пошли навстречу друг другу. Звучало танго, мой любимый танец. Ты не умел танцевать и не имел представления о танго, чувственная музыка заставляла сближаться, сливаться в объятиях. Танго любви, каждое движение, сердцебиение, испуг что-то потерять, узнать неизведанное. Всё кружилось в моей голове вместе с огнями зала, увлекая в многообещающие приключения.

Ты знаешь, Берти, если бы встретила тебя на улице, не постеснялась бы подойти, я не страдаю стеснительностью, возраст не тот, переросла это чувство, что бы я сказала тебе, что-то спросила: время или как пройти. Попыталась бы как-то дать понять, что заинтересована, а может, загипнотизировать.

Берти, танго – самый близкий танец, в нём, как ни в каком другом, чувствуешь партнёра и, главное, взгляд и глаза, двое стремительно сближаются. Ещё запах, что неожиданно выдаёт человека: приятный, отталкивающий, влекущий или оставляющий равнодушным, принимаешь его или нет. Запах дыхания, тела, мужской силы, резковатый, грубоватый, но такой притягательный, завораживающий страстью, будоражащий воображение. В этом танце самыми яркими были ритмы плоти. Каждый из нас чувствовал желание, непреодолимое и захватывающее сознание. На тебе был неплохо скроенный костюм из импортной ткани, такие шьют в Академгородке, там было лучшее ателье, хороший мастер, знала его лично. Но было заметно, что ты не так щепетилен в одежде, и в отношении к ней проскальзывало пренебрежение, ты словно бы её не замечал тогда, в декабре. И тем не менее ты был элегантен, высокий, в пальто, тёмный драп, не ошибусь, тоже импортный, хорошо на тебе сидел.

Что за женщина следит за тобой? Потом выяснилось, что мама. В то Рождество первой нашей встречи, знакомства, я простыла, заболела. Вначале бронхит, потом воспаление лёгких. Ты пришёл ко мне в больницу, притом что очень занят, писал какую-то научную работу. Узнала об этом, когда стал навещать меня дома, долго была на больничном. Родители тебя приняли, не подозревая, что схватила простуду, когда как сумасшедшие после выпитого мотались по ночному Новосибирску. Помнишь салют, так ярко, разноцветно освещал небо, мне казалось – нашу встречу, нашу любовь. Оказалось, мой отец знаком с твоим, сошлись на каком-то педагогическом семинаре. Только разница была в том, что один технарь, а другой гуманитарий. Мой папулька преподавал литературу, а мамулька что-то строчила всю жизнь в жалкой местной газетёнке – «Новосибирской правде». В общем, никаких амбиций, поэтому никогда не была лидером, любила куклы, шила им платья, стала швеёй, хотя числюсь художником по костюму в Новосибирском театре оперы и балета, а вернее – латаю дырки раритетов, шедевры изрядно износились, подновляю их. Правда, в одном проекте мне доверили участвовать, главный художник дал возможность проявиться в спектакле «Драгоценности». Получилось неплохо, не случайно пригласила тебя в первую очередь на него. За семь лет первая самостоятельная работа, мне не обидно, лечу в театр. Всё в нём кажется сказочным, хотя за кулисами и в пошивочном цехе такая проза, но сами люди, сама атмосфера мне по душе, семейная, спокойная, несмотря на мелкие дрязги и человеческие слабости. У тебя-то на работе в основном крысы, ты говорил, ручные. Они так привыкли к твоим рукам, что через прозрачный пластик, что отгораживал их от внешнего мира, чувствовали тебя на расстоянии. Ночью, когда ты работал с ними, когда лаборатория чаще всего была свободна, ты разговаривал с ними, придумав каждой своё имя. Кофе уже не помогал, казалось, что он действует не бодряще, а как снотворное. Глаза закрывались, на несколько минут ложился на стулья на заранее припасённое одеяло и подушку.

Сколько бессонных ночей провела одна, пока ты был то с мухами, то с крысами. Берти, я так хочу спеть для тебя что-то такое, чтобы смог почувствовать, как моё сердце бьётся в тревоге за тебя. Почему мне жалко тебя? Никогда не говорила тебе об этом, знаю, что можешь принять за оскорбление. Жалости в отношении себя не мог допустить даже в мыслях. Ты пребывал во мнении, что ты стоик. Мой стойкий оловянный солдатик. Сказочный персонаж, нравился с детства, когда читала сказки Андерсена. Восхищалась его выдержкой, выправкой и преданностью своей возлюбленной маленькой балерине. Мне кажется, ты не читал сказок в детстве, сразу стал изучать биологию и химию. В общем, сразу родился с семью пядями во лбу, вундеркинд. Может, так тебя звала мама. Одна душа на двоих, как в романах. Берти, ты можешь в это поверить, или я выдумала и выдаю за правду. Берти, ты звал меня своей Куколкой, как Делон свою Роми.

«У тебя кукольное личико, такие мелкие черты лица, в отличие от меня. Когда-то я сказал маме, что с такой внешностью, как у меня, можно быть только фриком, потому не очень-то был расположен к общению, особенно с девушкой.

– А что, мама, фриком интересно, – настаивал, – только ещё не подобрал персонаж, а может и не надо, я и есть самый образ.

Мама уверяла меня, что комплексую. Если бы это было так, отвечал я, то не стал бы над собой подшучивать».

Вспоминаю рассказ твой мамы, как ты, увидев своего деда на старых фотографиях, известного санкт-петербургского математика, с окладистой бородой и бакенбардами, решил обзавестись такими же. Сейчас, кстати, борода в моде. Дед замаскировал таким образом все дефекты и изъяны. У тебя тоже получится сделать овал лица более правильным. Мне нравилась в твоих родителях способность всё обратить в шутку, но не скатываться до сарказма или злой иронии. Они как-то умели вовремя остановиться, не подчёркивая чьи-то недостатки. Как говорила твоя мама, заметив чужую зависть: «Как я себе завидую». Среди друзей и знакомых встречались те, что хотели бы так же обставить квартиру. Повесить замечательные картины. «Это не главное, – замечала она, – здесь часть любимого города». Не забыл, те две недели, что мы провели на канале Грибоедова, тогда была жива твоя бабушка? Сколько она всего знала о Санкт-Петербурге и могла бесконечно рассказывать о его истории. Помнишь, я решила стать лысой, как ты? Утром встала раньше всех, бабушка попросила сходить в булочную. Зашла в парикмахерскую, и лысостью решила проявить свои чувства. Я уже не казалась куколкой. Ты смеялся. На Дворцовой площади делали селфи. Мои и твои родители, увидев их в телефоне, тоже почему-то не огорчились. Нам было легко вместе, но твоей первой женщиной была наука, и ты оставался ей верен даже в Питере, среди шедевров Эрмитажа. В твоей голове тысячами шестерёнок крутились мысли об опытах, ты скучал о мышах, мухах и говорил о том, что уже созрело много новых мыслей. Удивительно, когда шли по каналу к заливу, нас встречало несчётное количество чаек, казалось, что продолжаем шагать по воде и будем идти до горизонта, а потом оторвёмся от водной глади и, словно две ракеты, рванём куда-нибудь. А куда, решишь ты. В тебе было неоспоримое лидерство, что чётко проявлялось не только во взгляде, но и в чём-то неуловимом, что исходило изнутри сознания своей правоты, что твёрже камня.

Если собрать время, что были вместе, его будет обидно мало. Небольшой клубок тонкой мохеровой шерсти, что тогда была в большом дефиците. Минуты нашей близости, те мгновения твоих нежных слов, из них сплела лёгкий пуховый платок, что согревает меня, когда вдруг одиночество душит отчаянием. Простой рисунок твоего дыхания и слова, шёпот на ухо, ты касался языком, губами моего лица. Искал в темноте, а я молчала и думала, как коротко время. Однажды осталась с тобой в лаборатории на ночь, измучилась, пытаясь заснуть на стульях. В будущем решила исключить это, болело всё тело, отлежала руки, ноги. Удивлялась, что тебе всё нипочём, меня не замечал, крысы пищали, видимо, тоже хотели спать. Чтобы связать большой роскошный платок, в который можно было обернуться, нужно больше времени нашей любви или глубже прочувствовать то, что было, или иметь способность воспроизвести, воссоздать в памяти всё, что так дорого нам обоим. Если бы было продолжение наших отношений (как хочется верить, что так и будет), я непременно соберу все наши ощущения близости во что-то впечатляющее, но во что, ещё не придумала. Ты поможешь мне в этом, твоя Куколка изнемогает от желаний. Когда мы встретимся вновь и где это будет? Я сколько раз выражала сомнение, зачем куда-то ехать, неужели в Академгородке исчерпаны все ресурсы? Думаю, что открытие можно было сделать и здесь. Берти, как ты мог оставить меня? Я ревную тебя к науке. Мне так и не удалось открыть тебя, проникнуть в твоё сознание, отвоевать там хоть маленькое, крохотное место, еле заметное, хотя бы зацепиться, но ты всегда был в лаборатории, всегда что-то писал в записной книжке, не думая, как нещадно напрягаешь свой мозг. «Золотые мозги» – много раз слышала это выражение, да так и не поняла смысла, а когда просила объяснить, осыпал меня безудержным смехом, говоря, что это такая глупость, что вроде анекдота. Потом это выражение вызывало у тебя истерический приступ смеха. Ты умеешь смеяться, шутить, весёлый человек. Подкупало то, что запросто иронизировал над собой. Смело мог рассказать о себе, на первый взгляд, нелепицу, вроде того, что перепутал крыс, их имена, одну звали Звезда, а другую Ночь, и что они понимали, как их зовут и на чужое имя не откликались. Наверное, крысы любили твои руки, удивительно изящные, тонкие пальцы, как и я. Божественные руки, волшебные, чудесные.

Берти, мы встретимся, иначе зачем жить? Ты же знаешь, без тебя нет смысла. Где будет встреча после разлуки, в Нью-Йорке или в каком-то другом городе Штатов? Я боюсь, береги себя, у меня странно ноет сердце. Хочу всегда встречать Новый год с тобой. Может, там, в Америке, тоже есть рождественские балы у губернатора, надену твой любимый простенький наряд Роми, и ты вновь будешь звать меня Куколкой. Берти, почему ты не хотел регистрировать брак со мной? Ты сказал, что сейчас не важно, кому делается вызов, что в Штатах сейчас другой порядок получения виз. И всё же мне хотелось стать или быть твоей женой. Прости, может быть, это глупость. У моих подруг не получилось счастье, их всего-то две. Ты знаешь их, мы бывали как-то и у Гали, и у Саши. У обеих родились больные дети: у первой мальчик с ДЦП, у другой девочка с дистрофией почек. Мужья ушли, странно, куда девалась любовь, бросили больных детей, платят алименты и только. Какой бы родился у меня ребёнок, не знаю, может быть и здоровый, а потом вдруг стал бы наркоманом или голубым, что сплошь и рядом. Не прими это за бред, пишу, что в голове: сумбур да чехарда от одиночества.

Твой голос, Берти, заставлял меня дрожать, он пробирал меня до мурашек. Что в нём было, не могу разгадать и не в силах передать. Голос, не похожий ни на что в этом мире звуков. Ещё до встречи с тобой слышала его холодной зимой, он звучал странным образом в вентиляции фантастическим тембром, напоминающим звуки гобоя и сакса. Над этим можно поиронизировать и над тем, что прислушивалась к нему, ловила эти звуки отчаяния непонятного одиночества. Я окончила музыкальную школу по классу пианино, а пошла в институт культуры на факультет художника по костюму, хотелось одевать людей. Потом сузила специализацию до сценического костюма. Пригласили в театр оперы и балета. Музыка сопровождала всегда и повсюду, была просто соткана из разных мелодий, что звучали во мне днём и ночью. Тот парень, мой бывший бойфренд, единственный до тебя, казался мне интересным, тоже учёный. Какие-то исследования в области информационных технологий. Он говорил абсурдные вещи вроде того, что будут приборы, вызывающие ответные чувства. Полюбил человека, а он тебя нет, включил прибор – и всё получилось. Это какое-то безумие, подумала я, насилие над человеком посредством науки. Ну ладно там по необходимости какого-нибудь морального урода, преступника, наркомана этим прибором избавят от наклонностей. Вполне вероятно, будет и антиприбор, что станет глушить принудительные сигналы.

Я оденусь в сладчайшую мелодию, что будет сводить с ума моего Альберта. Моё тело будет струиться как блюз, где грудной низкий голос будет петь о тоске с такими нотами грусти, что невольно сомкнутся губы в отчаянном поцелуе. Мой любимый образ Роми, я стала её частью. Как Роми, так же отчаянно люблю. Ты – мужчина, в котором нет ничего слащавого, ничего общего с Аленом Делоном, никакой схожести. Кто-то находил тебя безобразным, но я увидела красоту в открытом взгляде. Крупные черты лица были моей слабостью, и даже заметный нос приводил меня в восторг. Желание такого мужчины заставляло учащённо биться моё сердце. Он не лакирован, не смазлив. Эта шершавость во всём, не только во внешности, но и в голосе, нежелание казаться выигрышно или привлечь к себе внимание. Простота, сквозившая в каждом слове, движения, одежда. Замечательные глаза не хотели никого удивлять и меньше всего стремились поразить, незамысловатые, простые, но выразительные. Я подберу к нашей встрече самые любимые цветы: сиреневый атлас, отделанные розовой бархатной каймой рукава и того же цвета отложной узкий воротничок вроде обруча. Платье в пол, в складку и пояс в тон из того же розового бархата, но довольно узкий, без нарочитости, лишь подчеркнуть талию. Как ты думаешь, я буду возбуждать в таком наряде, на меня будут оборачиваться?

Спрашиваю себя, почему хочу быть с тобой, только ли потому, что интересно, не могу наговориться. Что в тебе притягивает, ты кажешься таким недоступным, с заумным юмором, независимый во мнении, о чём бы ни шёл разговор. Наверное, оттого, что реальный, не деланный, как говорят: «Он сделал себя», ты – нет. Сам в себе, на одной известной тебе мысли. Ты не умеешь нравиться, сухарь, баранка, сушка, но такая в загогульку, простая, всем по душе, понятная. Не красуешься, а мог бы с твоим ростом, модель.

Берти, как мне нравилось, когда говорил комплименты, мне важно твоё одобрение. На тебя бы нашила линию модной мужской одежды, уже сделала серию рисунков. Набросками заинтересовалось наше ателье, что шьёт элите города. Ты не юлишь, не суетишься, вообще тебе дела нет до какой-либо выгоды, дутого успеха. Ты не скрываешь своих эмоций, и можно читать по твоему лицу отношение к чему или кому-либо. Может, это бестактно, но честно, не водишь за нос, прямо говоришь: «Это не моё, понять, принять не могу», не обольщаешь и не обнадёживаешь. Но для меня главным было другое, то, что было между нами, тайна. Берти, наши чувства, тепло, что скрывает сердце, память хранит в самом потаённом укромном месте, куда возвращаюсь с замиранием всего моего существа, боясь своего вздоха. Берти, это сокровище моей надежды, веры, не растает, как снег весной. Боюсь, что туда проникнет сомнение и усталость ожидания. Бессонные ночи и твой фантом, что кутает меня в свои объятия, как маг и чародей, как неведомое чудо в рождественскую ночь, что слепит звёздами в чёрном небе и мишурой и конфетти на детских утренниках и балах для взрослых. Я хочу одного – быть с тобой. Не что-то материальное или телесная близость, хочу видеть, что у тебя всё хорошо, и тогда буду спокойна. Переживаю за тебя, потому что, безмерно жалею, ты самый незащищённый человек, покрытый тонкой чувствительной кожей, что топорщится видимыми иголками из пластилина. Ты можешь постоять за идею, за дело, которому посвятил себя, а так ранимый ребёнок, и об этом знаю я и твоя мама. Я, напротив, люблю прикидываться, может, оттого, что работаю в театре и люблю прикиды, потому что портниха. Прикидываться и прикиды, одно проистекает из другого, поэтому слова однокоренные. Люблю удивлять и удивляться, но чему-то приятному. Мне хочется веселья, праздника, счастья. И я нашла его, мой Альберт, самая красивая образина. Пусть никто не разглядел в тебе идеал, мне удалось, а другие пусть продолжают фыркать, глядя на тебя. Дуры!

Лариса

Органика между нами без мелочной деликатности, чувствительность на расстоянии, я чувствовала, что с тобой, когда тебя не было рядом. Я знала, хорошо тебе или нет. Тогда была спокойна и уверена, всё ладилось, была радость. Не думаю, что терзаешься мыслью, что я жертва, просто растворилась в тебе, плохо это? Образ бедной Лизы не уместен, знаю, ты видел во мне личность, иначе тебе было бы скучно со мной. Разве мою любовь можно считать ущербностью? Самозабвенность ради любимого лишь в романах? Наш век не только сексуальной привязанности, меркантильности, в нём есть место, кроме шмоток, бесчисленного барахла, чему-то более дорогому, семье, детям. У нас всё это будет, я верю. Мои философствования не прими как минуты слабости. Делюсь с тобой всем, что пришло в голову, не для того, чтоб показаться умной.

Альберт

Ты помнишь, я рассказывал тебе, каким я вижу нового человека? Какие его физические возможности и интеллектуальные способности, останется ли представление о добре и зле, будет ли понимать прекрасное и природу? Может быть, нравственность, честь и благородство вообще исчезнут из сознания современных людей? Если бы между людьми исчезли трения и потеряла смысл борьба за выживание, за преуспевание. Тщетно взывать к совести тех, кто, сидя на деньгах, слушать не хочет, что где-то люди умирают от голода. Когда человечество объединится? Перед какой угрозой? Самоуничтожение или страх перед грядущими природными катаклизмами поспособствует этому? Пока кто-то хочет помыкать народами, не считаясь ни с чем и думая только о своём величии и превосходстве, мира не будет на Земле. Бесконечные войны и гонка вооружений, и всему этому найдут оправдание. Кто-то кутается в меха, другим горькая доля. Большинству – бедность. Роми, когда я думаю над этим, почему-то становится жалко, что новый человек, наверное, не будет похож на тебя. Роми, как можно жить без человеческого тепла, простых незамысловатых слов, что буднично произносит близкий. Ты звала на завтрак, а звучало это как приглашение в сказку. Ты целовала меня утром, теребила за нос, дула в ухо и со смехом щебетала: «Вставай, лодырь, бездельник, твои крысы заждались твоего массажа и заодно погладь и меня». Я клал руки тебе на голову, а ты мурлыкала, как кошка. Куколка, зачем этот призрачный мир, когда так уютно с тобой, но я, видно, запрограммирован на опыты создания безупречной особы с идеальной генетикой. Перетасовка генов, вопросы памяти клетки, перетестирование. Мы исправим генетические ошибки, первичный иммунодефицит. Мы сломаем постоянно мутирующую систему генов. Я устал смотреть в будущее, хочется жить сейчас. Мне больше всего нравилось, когда ты говорила кукольным голосом, словно внеземное существо. Твои шутки были умилительны, мне так не хватало этого. Не знаю, что было бы, если бы не встретил тебя, не подозревал, что во мне откроется многое, что было невозможным. Не мог прежде так чувствовать, говорить, откуда нежность, желание делать приятное, ласкать, дарить. Я понял, истинная роскошь – любить и быть любимым. Чувства – истинные драгоценности, а то тепло, что было между нами, навсегда, его не забудешь и не потеряешь. С нетерпением жду наших прикосновений.

Лариса

Я, как все женщины, верила: с новой обновкой будет новая жизнь, но сейчас зачем мне что-то, когда есть ты, новый человек в шлеме из множества датчиков и скафандре, способном вынести все температурные режимы. Смешно, ты словно голограмма, что я одела в свои произведения, сшила по лекалам известных брендов костюмы, пальто и плащ. Ты отправляешься в другое созвездие в моих нарядах под любимую мелодию «Нежность» Пахмутовой. Ты же, напротив, твердил другую в насмешку мне: «На пыльных дорогах далёких планет встретятся наши пути». Я, поверь, этого не хотела бы, лучше где-нибудь в Америке, Нью-Йорке и в городе, куда направляешься, Нью-Джерси. Там, говорят, люди давно живут в виртуальном мире, где роботы правят балом, которые наплодили транскомпании, и мы, может быть, будем жить чувствами и дорожить, ставить их выше умозрительных целей и призрачных желаний, мы будем верить, что любовь есть. Я обязательно рожу тебе детей, не знаю сколько, да и важно ли это? Наверное, всё-таки важно, не меньше двух, согласен, знаю, что согласен, ты сам говорил об этом. Берти, хочется, чтобы история продолжалась, но почему-то рука написала, что сразу же зачеркнула страшное слово «закончилась». Не хочу этого, что за червь в мозгу поедает всё светлое, оставляя испуг, страх всё потерять, надежду, любовь, тебя. Где-то в подсознании кто-то всё твердит: «Хорошо долго не бывает». Обязательно найдутся люди, что из зависти, следуя своей натуре, разрушат что-то достойное, чтобы сказать: «Это не соответствует нашей идее, не входит в наше понимание, не вписывается в наше представление», чувственность и прочая шелуха ни к чему людям, занимающимся созданием будущего. Зачем отвлекать от главного, от цели, что поставило перед собой мировое правительство, надо проще, ничего не усложняя, наденем всем на голову виртуальный шлем и каждому, чтобы выпустить пар, на выходные секс-робота. Пусть озадачатся одной мыслью, главное имеешь, и внушить, что преуспел, всё прекрасно, замечательно, и никто не заподозрит, не узнает, что он в руках манипулятора. Берти, только не критикуй, получилось заумно, а может быть, смешно и избито.