Текст книги "Прощай Дебора"

Глава 8
Журнал Берестова (IV)

Владимир отпер комоды и ящики, занялся разбором бумаг покойного. Они большею частию состояли из хозяйственных счетов и переписки по разным делам. Владимир разорвал их, не читая. Между ими попался ему пакет с надписью: письма моей жены. С сильным движением чувства Владимир принялся за них…

Пушкин, «Дубровский»

30 августа (вечер)

Мое исследование диска застопорилось. Время от времени пытаюсь хотя бы что-то расшифровать, но всякий раз возвращаюсь к семиглазу и дальше – ни с места. Да и на работе были очень тяжелые две недели: надо было закончить обработку социальных данных по Пенсильвании. Кстати, некоторые цифры оказались весьма любопытными. Например, разводом заканчивается здесь каждый 26-й брак. Многовато для «обетованной страны»!…А среднее количество детей в семье – 4. Вот это нормально, это хорошо.

…А нам с Марией Бог детей не дал. Ну, почему Он не наказал меня одного? Лишил бы руки или ноги, например. Ведь это я согрешил тогда в Нью-Йоркском отеле, Марию-то за что? За что Он лишил счастья материнства мою Марию, мою Наташу Ростову, вынудив ее всю нерастраченную материнскую любовь перенести на мужа, что совсем не то?..

Я давно хотел перечитать письма Марии. Я знал, как это будет тяжело, и вот сегодня все-таки решился:

“Ты уехал, и опять я одна… Что у тебя с работой? Не увлекла ли тебя какая-нибудь Наталка-Полтавка? Вчера я раскрыла подаренный тобой «Сборник стихотворений Пушкина» и наткнулась на стихи, которые как будто адресованы мне:

 
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
 

Что ты решил с нашим обручением? Мой дядя Юлиуш, который помощник ксендза, говорит, что католичество – религия более молодая, чем православие, а значит, более прогрессивная. «Пусть твой Анджей, – говорит он, – сравнит, уровни просвещения польских и русских крестьян. У нас 100-процентная грамотность, а в России умеют читать и писать, дай бог, 10 процентов крестьян. А ведь начальная школа всегда была у христиан под попечительством церкви». И еще дядя Юлиуш говорит, что в православном «Домострое» написано: «Богомерзостен перед Богом всякий, кто любит геометрию, а еще душевные грехи – учиться астрономии, потому что главное – это усвоение житейских правил, а не научных знаний».

…Дядя Юлиуш согласен обвенчать нас. Но я тебя так сильно люблю, что если ты не хочешь становиться католиком, я готова перейти в православие”.

* * *

“Это была самая счастливая неделя в моей жизни. Я валяюсь на кровати в моей «келье», вспоминаю, что случилось в твоей комнате в последний день, и плачу от счастья. Но это должно было произойти! Неужели мы опять просто так разъехались бы в разные стороны: ты в свою противную Полтаву, а я в опостылевший мне Люблин?

…А потом за вечерним чаем, ты заметил, как были оживлены твои родители? Как же сильно они любят друг друга. Какое это счастье – любить! И как твой папа, с обожанием глядя на твою маму, заговорил, прямо как дядя Юлиуш: «Жена – первая помощница мужа. Ведь сказано же в Библии: «Исказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему», – а потом еще прибавил, – жена приносит в дом благо». А твоя мама тут же спросила, какое у меня будет приданое…

Кажется, я понравилась твоему папе. И сестренки у тебя прелесть. Особенно малышка Варя. Правильно ведь говорят: «Богатство дома – в детях». Без детей дом пуст.

Как бы я хотела, чтобы у нас тоже было трое детей!.. ”.

* * *

Дальше читать не могу: слезы застилают глаза…

31 августа (3 часа утра)

Я проснулся среди ночи от странной по своей очевидности мысли: «Астрономия – наука, астрономия – это и есть наука». С минуту я не мог понять, зачем это мне, и вдруг, словно молния сверкнуло: семиглаз, и я, в который раз, поразился причудливости человеческой мысли…

Десять дней я упорно ломал голову над этим самым семиглазом, а решило всё случайно прочитанное словосочетание – учиться астрономии. Ну, конечно, семиглаз — это изображение солнечной системы (в центре солнце и вокруг него планеты) – квинтэссенции Астрономии, главной науки средневековья. А это значит, как я и предполагал, что на диске его можно интерпретировать понятиями, связанными с наукой, а именно: учение, наука, знание и т. д.

Стоп, но в солнечной системе 8 планет, а здесь только 6… A-а, это ерунда, это легко объяснимо. Да, сейчас 8, а в середине XVI века, когда Коперник сделал свое открытие, знали всего 6 планет: Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер и Сатурн. 8-я планета, названная Нептуном, насколько я помню, была открыта только в середине прошлого века. Вот не помню, когда был открыт Уран… Надо будет сегодня после работы зайти в библиотеку. Ведь, узнав год открытия Урана, я сразу определю самое позднее время изготовления диска…

31 августа (вечер)

В «Библиотеке Франклина» я нашел, что Уран был открыт англичанином Уильямом Гершелем в 1781 году. Заодно я уточнил, что Коперник опубликовал свой труд «О вращении небесных сфер» в 1543 году, и, таким образом, мною определен временной интервал, в который был изготовлен диск – не раньше 1543 и не позже 1781 годов. Здорово, да? И ведь всё это благодаря Марии! А может быть, в своих письмах она оставила мне и другие подсказки? После открытия на моем диске «солнечной системы» я готов поверить в любое чудо. Чтобы снова не расплакаться, я не стал перечитывать письма, – да и зачем? вчера я убедился, что помню их почти дословно, – а сразу накинулся на рисунки. И Мария опять помогла мне, подсказав расшифровку группы с несчастливым индексом – g13:

Второй рисунок здесь, очевидно, изображает лук – оружие, которым лучше всех владеет бог любви Эрот, а значит, лучшей расшифровки, чем лук = любовь, быть не может. Но тогда первый рисунок, по подсказке Марии («Какое это счастье – любить») должен обозначать счастье? Ха, так это же крокус – цветок, который у древних греков, действительно, считался символом счастья! Ай да я, ай да… Нет, до сукиного сына я пока еще не дотянул – всего-то расшифровал 7 рисунков из 45. А потому, вперед, Андрей Григорьевич! Сегодня у тебя день торжества всепобеждающей логики, сегодня ей подвластно всё – даже «чертова дюжина».

А почему бы мне не попробовать разобрать те группы, в которых встречается голова кошки? Ведь во втором письме Марии имеются целых 2 сентенции, касающиеся жены: «Жена помощница мужа» и «Жена приносит благо (или благоустроенность)». Вдруг я найду что-то похожее. Логично? Логично. Итак, поехали… Вот и первая кошка – в группе g3:

«Помощницей мужа» здесь, по-моему, «не пахнет», а над «приносящей благо» стоит подумать. Ну, конечно! Нарисованный справа мешок, наполненный «под завязку», вполне может быть интерпретирован как добро, выгода, польза, приданое, благо, благоустроенность. Так, а в середине изображена… ну, конечно, это река, которая всегда что-то несет с собой, и ее логично ассоциировать с глаголами нести, принести, перенести и т. д. А в целом, как раз, и получается: Жена приносит благоустроенность.

Удивительно… Если я сейчас найду здесь «помощницу мужа», то прекращу мои субботние «вискивкушения», по крайней мере, до окончания расшифровки всего диска. Слово Берестова!..

Итак, вперед: g4 (две кошки и пчела) – уже расшифровано… Переходим на другую сторону диска… g44 (кошка и дом) – уже расшифровано…

Кстати, насчет жены – хранительницы домашнего очага. Недавно я задумался над этим афоризмом, и мне пришло в голову, что он может быть напрямую связан с мифом О грехопадении. Ведь согласно Библии, до Евы у Адама была другая женщина по имени Лилит. И она жила вольной жизнью животных, как и все другие люди. Люди умирали в одиночестве, и поэтому другим казалось, что они бессмертны. Ева была первой женщиной, которая предложила жить семейной жизнью. Мужчина стал жить вместе с женщиной, вместе жить и умирать. Так, вероятно, и родился миф о грехопадении и о наказании людей смертью…

Ладно, поехали дальше. g47 – после кошки нарисованы рыба и бегущий человек. Нет, вряд ли здесь говорится о «помощнице мужа». Дальше g50 – после кошки еще 4 рисунка, на одном из которых изображен мешок, т. е. благо… Нет, здесь явно зашифровано какое-то другой, более длинное изречение… g51 – а вот это, кажется, то что нужно:

Рукавица, изображенная посередине – что это, как не вещь, помогающая в работе, и значит, ее вполне можно ассоциировать с понятиями помощь, помощница. Но что изображено на правом рисунке?.. Первое впечатление – это елка, которую так крепко обвязали веревкой, что ее ветки оказались плотно прижатыми к стволу. Что ж, назову этот рисунок елка. Но можно ли ее связать с «мужем», чтобы получилось «Жена помощница мужа»? И почему у этой елки такой толстый комель?.. О-хо-хо, мне кажется, достаточно на сегодня. Иначе голова – моя голова, не кошачья! – расколется сейчас пополам.

1 сентября (утро)

Проснулся рано. Голова на удивление ясная, и я сразу засел за Журнал, чтобы записать разбудившую меня мысль:

«Как так, получается? – думаешь, думаешь над чем-то загадочным, думаешь день, другой, потом, вроде бы, и не думаешь вовсе… – так, время от времени вспоминаешь, не больше того, а потом происходит что-то, совсем не связанное с давней загадкой, и неожиданно находишь ответ».

Так было позавчера, когда я ни с того, ни с сего, вдруг решил перечитать письма Марии и нашел в них слово «астрономия». Но ведь похожие случаи были и раньше. Вот один из них.

Сколько раз я «вставал не с той ноги»? и тогда весь день, как и подразумевает примета, шел наперекосяк? Чего только я не придумывал, чтобы ослабить действия «черных сил»? Старался реже выходить в тот день из дому, сокращал до минимума количество общений с людьми, даже с моей прелестной женой почти не заговаривал. Главное, думалось мне, быстрее прожить этот день и вычеркнуть его из памяти. И вот однажды пришло исцеление, пришло неожиданно, когда я и думать не думал об этой дурацкой примете.

В начале 1904 года я заказал по почте «наложенным платежом» новое «Полное собрание сочинений А.С. Пушкина» /под ред. Пл. Н. Краснова, СПб.—М., Изд. Товарищества М.О. Вольф, 1903/, и через 3 месяца бандероль приплыла в Филадельфию. Я был счастлив еще и потому, что предвкушал чтение ранее неизвестных мне пушкинских произведений, которые (я был в этом уверен) должны были появиться, по крайней мере, в юбилейных публикациях к 100-летию со дня рождения гения. Их поиск в однотомнике я решил начать среди стихотворений последних лет – моих самых любимых пушкинских стихотворений. И мне сразу повезло. Последним в разделе «Лирические стихотворения» было следующее:

 

[к жене]

Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит,
Летят за днями дни, и каждый день уносит
Частицу бытия, а мы с тобой вдвоем Располагаем жить.
И глядь – все прах: умрем!
На свете счастья нет, а есть покой и воля,
Давно завидная мечтается мне доля,
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.
 

Я был восхищен, потрясен, и позвал Марию, и прочитал стихотворение ей. Ее реакция потрясла меня не меньше, чем само стихотворение:

– Он что? был ненормальный? ваш Пушкин? – спросила Мария.

– Почему ненормальный?

– А почему это он говорит, что если он умрет, то и его жена тоже должна умереть вместе с ним? Или он воображал себя Египетским фараоном?

– Да ты, возможно, не так поняла…

– А их дети? Подумал ли он об их детях? У них же было трое или даже четверо детей? И при этом он говорит жене, что «на свете нет счастья»!..

– Ну, подожди, подожди… А, может, это отрывок из какой-то незаконченной поэмы, и это не обращение Пушкина к его жене, а диалог героев?

– Да хоть «незаконченной», хоть «законченной» – все равно глупо. Как там еще в самом начале? «Каждый день уносит…»?

– «…И каждый день уносит частицу бытия»…

– Вот именно. И это глупо: частица бытия целый день уноситься не может. Для этого достаточно минуты, ну – нескольких минут, но никак не дня…

И вот тут у меня будто что-то щелкнуло в голове, и я ясно увидел, как нужно преодолевать казавшуюся такой мучительной примету, связанную «не с той ногой»: неприятность – это частица бытия, и, как сказала моя Мария, она должна унестись максимум через час, а то и раньше; поэтому, если у тебя случилась неприятность, то знай: через час от нее и следа не останется, а придет частица другого, возможно, счастливого, а, может, и очень счастливого бытия…

– Машенька, ты прелесть и умница, – закричал я тогда, и бросился ее целовать… И впоследствии я почти всегда убеждался в справедливости правила, невольно подсказанного тогда мне моей женой.

<А Машенька, действительно, была умницей! Какая замечательная логика! Да, конечно, адресовать такое стихотворение двадцатидвухлетней, цветущей женщине, жене, тогда матери двух его маленьких детей мог только ненормальный человек…

Вот только она не знала, что Пушкин и не делал этого! Ненормальным был человек, приставивший к стихотворению идиотский подзаголовок [к жене]. Неизвестно, кто придумал такую глупость, но и согласившийся с ней редактор издания 1903 года Пл. Н. Краснов (помимо вставки подзаголовка, он еще зачем-то отредактировал даже текст стихотворения!), и прочие деятели, до сих пор бездумно повторяющие эту глупость, заслуживают самого большого презрения.

Как же можно было не заметить в этом стихотворении удивительное, странное утверждение о смерти, которая должна настигнуть Пушкина и его друга одновременно. Здесь, собственно, и кроется разгадка адресата стихотворения: моим другом поэт Пушкин называет того, кто живет с ним в одной плоти – камер-юнкера Пушкина!

Стихотворение было найдено среди черновиков Пушкина и впервые опубликовано лишь в 1886 году. Вероятно, тогда же появилась версия какого-то дурака, по которой Пушкин адресовал это стихотворение своей жене, и соответствующий вариант подзаголовка. Что ж, по-видимому, во избежание кривотолков, стихотворение это, на самом деле, нуждается в дополнительных пояснениях, например, таких:

РАЗГОВОР ПОЭТА С КАМЕР-ЮНКЕРОМ

 
Поэт
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия…
 
 
Камер-юнкер
А мы с тобой вдвоем предполагаем жить…
И глядь – как раз – умрем. На свете счастья нет…
 
 
Поэт
…Но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нет.
 

Примеч. Составителя >

1 сентября (вечер)

Чудеса не прекращаются. Только вчера вечером я ломал голову над елкой с несоразмерно толстым комлем, а сегодня увидел эту самую «елку» наяву…

После работы, как всегда по субботам, я отправился на кладбище и затем в церковь. В церкви я и увидел ее, а точнее, его: на алтарном престоле между потиром и дискосом стоял подсвечник. Его ножка представляла из себя алтарный камень в форме короткого толстого цилиндра, выточенного из мрамора, сверху в него было вделано бронзовое деревце – судя по тонким, длинным иголкам и маленьким шишечкам это был кипарис, а в шишечках имелись отверстия, куда вставлялись тонкие свечи.

Подсвечник настолько точно соответствовал рисунку на диске, что у меня даже зародилась мысль: а не с него ли была изготовлена печать «елки»? и если это так, то, узнав время появления подсвечника в церкви, я, возможно, смогу еще более точно определить время изготовления диска. Я чуть было не спросил у священника, когда у них появился этот подсвечник, но вовремя одумался: после недавнего разграбления могил это вызвало бы резонные подозрения относительно моей особы. Тем более, слегка подумав, я понял, что это мне ничего не даст. Во-первых, время появления подсвечника в церкви совсем не обязательно могло совпадать со временем его изготовления, и, во-вторых, этот подсвечник мог быть одной из многочисленных копий совсем древнего подсвечника, с которого как раз и изготавливалась печать.

Алтарный камень в основании подсвечника, безусловно, его главная деталь. Но алтарь, очевидно, ближе всего ассоциируется с такими понятиями как церковь, храм, Бог, что позволяет легко расшифровать изречение, скрывающееся за группой рисунков «кошка + рукавица + елка»: «Жена – помощница от Бога».

Глава 9
Жена мужу помощница

Говорят, что несчастие хорошая школа: может быть. Но счастие есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному..

Пушкин – П. В. Нащокину

Сказать, что «на детях природа отдыхает», про Наталью, жену Скундина, можно было с определенными оговорками. Да, конечно, Бог не дал ей никаких талантов, да и вообще мозгов у нее, если и было, то совсем немного. Но до ее целеустремленности в достижении жизненного идеала, по которому человек живет ради получения всевозможных удовольствий, даже ее выдающемуся отцу было очень далеко, а авантюризм, по-видимому, полученный от предков по материнской линии, иногда доводил ее родителей до предынфарктного состояния.

Она ненавидела и презирала Татьяну Ларину, а идеалом женщины считала Мэрилин Монро, с которой, как она утверждала, у них были одинаковые формы нижней части тела. (Увы! выше всё было существенно хуже: маленькая грудь, короткая шея, тяжелый подбородок и вздернутый носик – хороши были, разве что, черные, вьющиеся волосы…)

За время долгой учебы на филологическом факультете МГУ, включившей 2 академических отпуска, своим мощным крупом статной молодой кобылицы она сумела соблазнить четырех студентов (исключительно, ради поддержания чистоты кожи) и одного преподавателя (по-другому сдать ему зачет для нее было делом безнадежным). Когда Скундин был введен в их дом, Наталья Ивановна уже работала в крупном издательстве помощницей заместителя главного редактора, с которым у нее почти год, чуть ли не с первой недели ее поступления на службу, продолжался вялотекущий роман.

Скундин сразу заинтересовал Наталью своими большими, мужицкими ладонями с красивыми длинными пальцами. На второе его посещение она затащила его на последний сеанс в кинотеатр «Шторм», находившийся почти напротив их дома на Русаковской улице, и там, расстегнув его ширинку, проверила рукой, что это – принадлежность отнюдь не «архивного юноши», из тех, с которыми она имела дело в университете. В апреле 1958 года Николай и Наталья поженились, и в следующем январе родилась их дочь Ирочка. Молодая семья временно, «хотя бы до тех пор, когда девочку можно будет отдать в детский сад», обосновалась в отдельной комнате 3-х комнатной квартиры Ивана Михайловича, в дальнейшем предполагая вступить в жилищный кооператив. Конечно, две семьи под одной крышей – это всегда сложно; скандалы, в основном, между матерью и дочерью возникали иногда просто из ничего. В таких ситуациях Николай, выбравший себе, с одобрения тестя, поприще писателя, уходил «работать над книгой» к своей матери – благо, до его бывшего дома было всего двадцать минут пешком.

В марте 1961 года вышла первая книга Николая Скундина («Мимолетное…»), предисловие к которой было написано известным критиком Ю. Абашкиным, не поскупившимся на лестные оценки художественного стиля «молодого, многообещающего прозаика». На семейном совете это событие было решено отметить, совместив его с празднованием «кожаной свадьбы».

Праздновать решили скромно. В ресторане гостиницы «Ленинградская» Николай заказал столик на 6 персон: со стороны Натальи – Генриетта Самойловна с Иваном Михайловичем, Николая – его сестра Галина с мужем. Мать Николая была, по ее словам, «небольшой любительницей ресторанов», и с удовольствием согласилась побыть в тот вечер с внучкой. В общем, с самого начала всё пошло как нельзя лучше, и продолжилось в ресторане превосходными холодными закусками под мадеру (для дам) и «Столичную» (для остальных). Ах, какая там была сочная осетрина! а какая нежная семга! а икорка? будьте любезны: здесь вам имелась и паюсная, и лососевая, да в глубоких фарфоровых кокотницах… а заливные судачки порционные, а маринованные белые грибочки, и еще селедочка с вареной картошечкой и розовыми кружочками лука, и свежие огурчики, и помидорчики, и зеленый лучок… И были, конечно, задушевные тосты, много тостов…

Небольшой скандальчик возник, когда перешли к горячему. Ивану Михайловичу в колете по-киевски попалась небольшая жилка, и он, показав ее жене, пробурчал:

– Вот, Риточка, я предлагал идти в «Узбекистан»…

– Конечно, конечно, Ванечка, – прошептала в ответ Генриетта Самойловна, – ты только не волнуйся. Ты же знаешь, какая сейчас молодежь, они всё хотят решать по-своему..

– Нуда, нуда… Что?.. – заорал вдруг на весь зал профессор, – Что это? Только этого мне не хватало… Официант! Оф-фициа-ант!..

Официант возник будто ниоткуда.

– Что это? Вы можете мне ответить, что это? – продолжал негодовать Иван Михайлович, тыкая в официанта вилкой с нацепленной на нее веточкой зелени. – Или, по-вашему, эта морковная ботва петрушкой зовется?

Реакция официанта было мгновенной и, как показалось Скундину, демонстрируемой не в первый раз: его пальцы метнулись к вилке, и веточка тут же исчезла у него во рту.

– Я уверен, это петрушка, лакская петрушка – сказал он, дожевывая. Лицо Ивана Михайловича начало багроветь, и Скундин понял, что должен срочно вмешаться:

– Вот что, дорогой! Принеси-ка ты нам еще триста водочки и что-нибудь закусить… малосольные огурчики есть? Нет? Тогда грибочков и лучок зеленый, петрушки не надо, никакой – ни лакской, ни макской… И давай, заодно запиши десерт. Генриетта Самойловна, дамы – кофе, чай? Кофе-глясе? Так, два кофе-глясе. Только смотри, чтобы были сливки! Генриетта Самойловна, Вам чай? Чай с лимоном – один. Игорь? Кофе черный? Записал? Иван Михайлович? Чай? Попозже? Нам с Иваном Михайловичем пока не неси. Мороженое… Поднимите руки, кто будет мороженое. Раз-два…

Вскоре официант был отпущен, и инцидент с петрушкой был, таким образом, улажен… И ведь ничего, абсолютно ничего не предвещало катастрофу!..

Под десерт празднование плавно перешло в танцы. Под аккомпанемент очень неплохого оркестра молоденькая певица и молодящийся баритон по очереди исполняли самые модные песни последних лет: «Ландыши», «Подмосковные вечера», «Сосед», «Песня Огонька», «Маленькая Мари», «По диким степям Забайкалья»… Наконец, все немного устали, и как-то дружно было решено завершать. Вернувшись за стол, разлили по последней, оркестр также объявил последний танец, и тут-то всё и произошло…

Плеча Скундина коснулась чья-то рука и женский голос произнес:

– Привет, Джованни!

Николай повернулся и тотчас узнал ее, и, машинально привстав со стула, ответил:

– Привет.

– Я вижу, ты и имя мое забыл? Потанцуем?

И, взяв его за руку, она повела его в танцевальный круг. А он, покорно идя за ней из опасения немедленного скандала, на самом деле, не мог вспомнить ее имя. Но всё остальное он помнил достаточно хорошо:

В начале августа 1957 года в теплый воскресный день он болтался по улице Горького, с интересом наблюдая, как люди, обступая группы иностранцев, приехавших на Московский Фестиваль молодежи, просили автографы, предлагали обменять значки на жвачку, лезли с объятиями… Где-то запевали «Подмосковные вечера», откуда-то слышалась «Белла, чао…», кругом царили смех и веселье. На Пушкинской площади он застал окончание митинга, и у «Известий» натолкнулся на знакомого шофера – тот подрабатывал на Фестивале, развозя на ЗИЛе иностранцев по общежитиям и митингам. По окончании митинга на Пушкинской он должен был отвезти группу, состоящую из испанцев и итальянцев, в парк «Сокольники».

– Так я там живу! Может, подкинешь?

– Да, пожалуйста, только в кузове, вместе с ними…

У входа в парк их грузовик, украшенный эмблемой Фестиваля, мгновенно окружила разношерстная толпа, на спрыгивавших на землю иностранцев, набрасывались так, будто те были не люди, а живые манекены. Неожиданно Николай обнаружил, что к нему тянутся несколько рук с раскрытыми записными книжками, открытками и тетрадками. Рядом молодой испанец, выкрикивая «Но пасаран, салюдо, амиго!», шустро раздавал автографы. Ситуация показалась Николаю забавной, и он, достав из нагрудного кармана авторучку, шутки ради черкнул что-то на тетрадке девочки-пионерки и весело произнес: «О, белла, чао». И понеслось…

У летней эстрады, на которой выступали известные певцы, его с двух сторон подхватили две молоденькие девушки и потащили в сторону Детского городка. При знакомстве он назвался первым пришедшим в голову итальянским именем – Джованни. Потом одна из девушек исчезла, а оставшаяся (как же ее звали?) повела его вглубь парка. Был такой прекрасный, теплый вечер, приятная, прохладная трава, и такое податливое, женское тело…

В Детском городке ее подруга скучала, наблюдая за игрой шахматистов, гонявших блиц, разбавляя его обычным шахматным «звоном»:

– А мат грозит ему в окно…

– Не скворчи… Рано пташечка запела…

– Что мо-о-жет сравниться с Матильдой моей… Вам мат, товарищ гроссмейстер…

– Прун, пёрышник… Только и можешь, что на зевках выигрывать…

– Хе-хе… Нет, чтобы признать у себя наличие отсутствия выдающегося мастерства, присутствующего у противника… Может, сыграем на «Я – поц»[5]5
  Проигравший в игре на «Я – поц» должен, встав во весь рост, громко и выразительно произнести примерно такую речь: «Товарищи, прошу внимания! С прискорбием сообщаю вам, что я – поц!»


[Закрыть]?

…Спутница Николая окликнула подругу – та бросилась к ним, объясняя на ходу, что иностранцев уже увезли, при этом она размахивала руками, повторяя «Би-би, би-би…». И вдруг Николаю сделалось так стыдно, он стал себе так противен, что ему захотелось провалиться сквозь землю. И тогда он сделал, кажется, наихудшее из того, что мог бы сделать:

– Ну ладно, девушки, спасибо за вечер, – сказал он на чистом русском языке, – мне завтра рано утром на работу. Пока.

И чуть ли не бегом бросился прочь…

Баритон жалобно завывал «Only you», Николай и женщина присоединились к танцующим. Его партнерше, наверняка, было не меньше 30, а ведь там, в парке она казалась ему такой юной… Скундину опять, как тогда, сделалось стыдно, он начал извиняться за ту глупую шутку, но женщина прервала его:

– Да что вы, что вы, я же сама этого хотела… А знаете? – сказала она, – ведь лучшего подарка на именины, чем тогда, у меня больше никогда не было.

И тут Скундин вспомнил…

– Маша, – вырвалось у него…

– Надо же, вспомнил, – усмехнулась она, снова переходя на «ты» – а тебя-то, как все-таки зовут?..

– Коля, – раздался сзади голос его сестры Галины, – мы уходим, официант ждет расплатиться.

– Ну, извините, Маша, за всё. Прощайте. – Скундин поклонился и пошел вслед за сестрой. Расплачиваясь с официантом, он слышал, как теща говорила мужу:

– Какая низость, привести нас в ресторан, в котором он бывает со своей любовницей! Какая наглость…

А дома, после того как Галина с Игорем увели мать, после того как была уложена спать дочь, за Николая уже взялась жена: – Я чувствовала, я была уверена, я всегда знала…

– Не кричи, Ирку разбудишь. Давай, я тебе завтра всё объясню…

– Ну вот, теперь он о родной дочери вспомнил. Когда б…л, ему было наплевать на дочь, о себе я и не говорю. И ведь я давно догадывалась, и зачем-то обманывала себя: нет, не может быть, у него имеется, все-таки, хоть какое-то чувство благодарности… И вот тебе – благодарность: повел в ресторан, чтобы увидеться со своей б…

– Да, я же видел эту женщину всего один раз, 4 года назад…

– Ложь, ложь, ложь… Я видела, как ты на нее смотрел… Ха-ха-ха! 4 года. И это после всего хорошего, что дала тебе моя семья. А я? Дура! Чтобы помочь тебе, ради хвалебного Предисловия к твоей книжонке, мне даже пришлось ублажать этого старого, вонючего Абашкина…

– Что? Что ты сделала? Повтори, – тут уже заорал и Скундин.

– А что? Тебе можно, а мне нельзя? И повторю: да-да-да, ради тебя я была с Абашкиным. Или ты думаешь, что он, в самом деле, восхищался твоими рассказиками? Да он давно уже ничего не читает, у нас в редакции все это знают…

Последние слова жены Скундин слышал, уже находясь за дверью – в чем был, он выскочил из квартиры тестя и через четверть часа оказался у матери. Мать еще не спала. Николай попросил ее постелить ему на его диване, и когда его тело почувствовало «родные» вмятины, он твердо решил, что «туда он больше не вернется». И с этой мыслью к нему пришел сон.

Следующий день был воскресенье 30 апреля. Скундину не хотелось никуда идти, голова гудела, и он валялся на своем диване, не думая ни о чем. Перед обедом Игорь притащил 4 бутылки Жигулей, на опохмелку. Мать стала спрашивать, мол, «что, он так и будет здесь лежать?». На что он кивнул головой и добавил, что «туда он больше не вернется». Мать заохала, прибежала сестра, и они все вместе принялись уговаривать его «все-таки, еще не раз подумать…». Он опять лег на диван и, отвернувшись, уткнулся головой в подушку.

Вечером, еще не раз подумав, он понял, что ему надо делать. Он встал, одел лучшее что у него оставалось в Сокольниках, и на троллейбусе поехал на Каланчевку. Там он занял наблюдательный пост у входа в гостиницу «Ленинградская» и стал ждать ту, из-за которой всё это произошло, почему-то, будучи уверенным, что она обязательно придет.

– Ты мне наставила рога, ты обвиняла меня в том же самом, – рассуждал про себя Скундин, – ну что ж! Я сделаю тебе приятное, сделаю, как ты хочешь, у-у-у, б…ща!

Прошел час, потом еще час. Та, из-за которой он торчал здесь, не появлялась. Лучшее, что он накинул на себя, оказалось летним, парусиновым костюмом. Скундин стал мерзнуть. По-видимому, холод добрался, в конце концов, и до его мозгов, потому что в них забрезжила первая за тот несчастный день разумная мысль:

– Что же я делаю? Уподобляюсь развратной дуре! Я, – считающий себя хорошим человеком. Если сейчас и нужно думать о чем-то, то не о такой жалкой мести. Может быть о разводе? А дочь?.. Ведь тогда… тогда ее душа навсегда потеряет ощущение счастья!..

И Скундин поехал в Сокольники. Мать уже спала. Он включил настольную лампу, достал карандаши, краски, альбом для рисования, сел за стол и стал рисовать. Он рисовал самое дорогое, что у него было – свою маленькую дочурку, и лег спать уже под утро, когда ее чудесным личиком были украшены все листы альбома.

Он был разбужен матерью, когда еще не было семи: звонила теща, которая просила передать ему, что заболела Ирочка, у нее очень высокая температура. Через десять минут Скундин был на Русаковской…