Текст книги "Весенние перевертыши"

12

Так много навалилось, что на все стало не хватать Дюшки, – жизнь узка и тесна, не развернешься.

Кончились уроки, все заспешили по домам. Домой отправилась и Римка. Дюшке хотелось кинуться за ней следом. Идти бок о бок с верным Минькой, смотреть в узкую спину, чувствовать незримую натянутую струну – от нее к нему – и изумляться взахлеб лезущей во все щели траве, каменному упрямству валуна при дороге, нагретости крыш, синеве дня, собственному существованию на этом свете.

Но он не успел переговорить с Левкой. Разговор настолько серьезен, что его нельзя было втиснуть между уроками в какую-нибудь перемену.

Уроки кончились, звала за собой Римка. И звал… Нет, не Левка. Звало только что открытое мироздание. Что делать, когда один только Левка знаком с ним. Мироздание перевесило Римку.

– Левка, ты почему мне такую книгу дал? Она же не о математике, совсем о другом.

Они устроились в пустом спортзале на сложенных в углу матах. Левка только что сошел с турника – вертел «солнце», делал «склепку», «перекидку» и даже стойку на руках вниз головой: мастер, залюбуешься. Дюшка решил – надо тоже начать заниматься на турнике, накачивать себе мускулы. Левка накинул поверх майки на голые плечи куртку, опустился рядом.

– Ты что, уже прочитал? – спросил он недоверчиво.

– Пока не всю, все не успел… Страшно, Левка.

– Страшно? Почему?

– Да мир-то вон какой! А я? А ты? А все мы, люди?.. Я, Левка, твою книгу читал и нет-нет да себя щупал: есть ли я на свете или только кажется?

– Ну и что, нащупал?

– Есть, но уж очень, очень маленький. Все равно что и нет.

– А голову свою ты щупал?

– Ты, Левка, не смейся. Я серьезно.

– И я серьезно: пощупай голову, прошу.

Нет, Левка не улыбался, косил строго серым глазом на Дюшку.

– Голова как голова, Левка. Ты чего?

– А того, что она по сравнению со звездами и галактиками мала. Не так ли?

– Сравнил тоже.

– А в нее вся Вселенная поместилась – миллиарды звезд, миллиарды галактик. В маленькую голову. Как же это?

Дюшка молчал.

– Выходит, что эта штука, которую ты на плечах носишь, таракан, – уж извини! – самое великое, что есть во Вселенной.

– Я… Я не подумал об этом, Левка.

– То-то и оно. Не размеры уважай.

Дюшке и в самом деле захотелось вдруг до зуда в руках пощупать свою великую голову, начиненную сейчас Вселенной. Действительно! Но стеснялся Левки, подавленно стоял, не смея радоваться.

А Левка победно продолжал:

– Ты спросил: почему я такую книгу тебе подсунул – не о математике? Когда яму вырытую видят, никто о лопате не вспоминает. Без лопаты, голыми пальчиками, большую яму не выкопаешь. Вот и ученые раскопали Вселенную с помощью математики.

– А я-то думал, они, ученые, в телескопы все это увидели, – несмело произнес Дюшка.

– Разве можно увидеть все даже в телескопы?

– В телескопы нельзя?..

– Ты видишь ночью звезды?

– Вижу, конечно, – ответил Дюшка.

– А расстояние от Земли до этих звезд ты видишь?

– Как – расстояние?

– А так, расстояние – сколько километров или световых лет?.. Увидеть это нельзя, надо вычислить.

А можно ли увидеть в телескоп, что случится на небе через год, через десять лет, через сто?

– Ну уж?

– Нельзя увидеть, а вычислить можно.

– Ну-у…

– Солнечные или лунные затмения, например… Спроси – ответят на сто лет вперед: в такой-то день, такой-то час, в такую-то минуту начнется, тогда-то кончится, с такого-то места лучше всего будет видно. Колдуны и гадалки, сравнить с математиками, сопляки. Последний дурак тот, кто математику не уважает.

– Я ее уважаю, Левка, только…

– Только математика меня не уважает?

– Неспособен я, Левка. Какую задачку ни возьму – трудно, сил нет.

– Потому что неинтересно.

– А разве задачки бывают интересными?

– Вот те раз! – Левка рассмеялся. – Да каждая, кроме уж очень простых.

– Очень простые… неинтересны?

– Само собой.

– А я думал: само собой, неинтересны трудные.

– А ты представь себе: задачка – это тайна. Чем труднее тайна, тем сильней хочется ее разгадать.

– Путешественники друг дружке навстречу идут. Из пункта А да из пункта Б – какая тут тайна, да еще интересная?

– А если из пункта А комета летит, а из пункта Б двигается наша Земля. Интересно или неинтересно знать, встретятся ли эти путешественники, Земля и комета, в какой точке, когда? Если встретятся, то это же катастрофа.

– А может такое быть, Левка?

– Было уже.

– Да ну! Катастрофа?..

– О Тунгусском метеорите слышал? Это комета, правда небольшая, по Земле шарахнула. Хорошо, что в дикие леса шлепнулась.

– Вдруг да большая прилетит?..

– Тогда встретим ее ракетой с бомбами, чтоб в куски! Вот тебе снова задачка с двумя путешественниками – ракетой и кометой…

Дюшка помолчал и вздохнул:

– Счастливый ты, Левка. Все узнавать наперед станешь.

И Левке, по всему видать, понравилась зависть, прозвучавшая в Дюшкином голосе, он порозовел от удовольствия.

– Все не все, а кое-что, – ответил он скромно.

– Левка, а можно через математику узнать, сколько я лет проживу, когда умру?

– Зачем тебе это?

– Интересно. Очень даже. Тайна же! Левка закосил глазом в сторону.

– Я тут поважней нащупал… тайну… – сказал он. И замолчал, и еще сильней закосил глазом.

– Важней ничего нет, Левка.

– Я не хочу знать, когда я умру. Я хочу знать, рожусь ли я снова после смерти.

Последние слова Левка произнес глухим, замогильным голосом. В большом, пустынном, сумрачном спортзале на минуту наступила особенная тишина, укрывающая что-то грозное, чего нельзя касаться людям.

Стараясь не спугнуть эту тишину, Дюшка выдавил из себя шепотом:

– Лев-ка-а, разве такое может?..

– Может не может – надо узнать.

– После смерти чтоб?..

– После смерти.

– Вроде привидения? Да?

– Привидение – сказки!

– А как тогда?

– По-настоящему, как сейчас.

– Левка-а, ты не болен?

– Ничуть.

Сердитый и вовсе не смущенный ответ восхитил Дюшку в душе.

– Вот это-о да-а!.. Умереть и снова!.. Только ведь в могилу закопают, Левка.

– Пусть.

– А может, ты все-таки болен?

– Слушай, таракан… Хотя вряд ли ты поймешь.

– Я постараюсь, Левка. Я изо всех сил постараюсь!

– Надо для этого открыть одну проблему…

– Чего?

– Проблему. Научную. Великую. Над которой сейчас бьются все ученые мира. Я жизнь положу, а открою.

– Какая она, Левка?

– Да с виду простая: бесконечна наша Вселенная или конечна?

– А-а, – протянул Дюшка разочарованно. – Зачем это?

– Это ключ к тайне, будем ли мы после смерти жить или нет.

– Бесконечна… Вселенная… Ключ?

– Скажи: из чего я состою?

– Из костей, из мяса, как все.

– Из атомов я состою. Из самых обычных атомов, сложенных особым порядком.

– Ну и что?

Левка так интересно начал, но сейчас что-то путал: бесконечность, Вселенная, атомы, черт знает что!

– Атомов во мне очень-очень много, но все-таки число их конечно. Понимаешь?

– Нет, Левка.

– Я конечный, а Вселенная-то бесконечна. Учти, Дюшка, дважды бесконечна – во времени и в пространстве.

– Тебе-то от этого какая выгода?

– Большая, Дюшка. Раз наша Вселенная нигде не кончается и никогда не кончается, то где-нибудь, когда-нибудь, рано ли, поздно, но наверняка… Понимаешь, на-вер-ня-ка! Случится невероятное – атомы случайно сложатся так, как они лежат во мне.

Левка замолчал, торжествующе, изумленно, взволнованно взирая на Дюшку. А Дюшка подавленно задал все тот же, уже надоевший, вопрос:

– И что?..

– Как – что?! – воскликнул Левка с дрожью в голосе. – Ведь это я! Это буду снова я! Я появлюсь во Вселенной где-то, когда-то, уже после смерти! Выходит, я бессмертен! Понял?

– Нет, Левка.

И Левка сразу увял:

– Туп же ты, таракан.

– Ну, а я – после смерти?

– И ты тоже. – Ответ без энтузиазма.

– А другие?..

– И другие. Все. Я не исключение.

Дюшка помолчал, соображая, наконец возразил:

– Нет, тут что-то не так. Ну, хорошо – ты один. Ну, я еще – согласен. А то все… Нет, что-то не то.

– Ладно, таракан, замнем этот разговор для ясности. – Левка поднялся, скинул куртку, стал натягивать через голову рубаху.

Дюшка взялся за свой портфель с кирпичом. Пора было идти домой.

Дома после обеда он раскрыл задачник: «Два путешественника…» Тайна, даже две маленькие – сколько прошел первый и сколько второй путешественник. Тайны так себе, самые завалящие, но для тренировки сгодятся. Дюшка навис над задачником и стал думать.

13

Путешественники не имели ни лиц, ни имен, ни характеров, они отличались друг от друга только тем, что один на полчаса раньше отправился в путь. Полчаса – тридцать минут… Минуты помогли открыть тайну пройденных километров. В другой задачке угол в градусах помог узнать высоту заводской трубы. В третьей – длина и ширина бака водонапорной башни подсказала, сколько пионеров отдыхало в пионерском лагере.

На улице Жан-Поля Марата зажигались окна. Большой кран купался в зеленом закате. Старуха Знобишина снова протащила на веревке козу, на этот раз в другую сторону – к дому. Дюшка вышел погулять.

Он решил подряд несколько задач, и голова с непривычки отяжелела, казалось, даже немного распухла, но на душе – покойно. Дюшка был так доволен собой, что даже походка у него стала медленной и задумчивой.

Странная вещь математика. Она связывает между собой, казалось бы, самые несвязуемые вещи – градусы с заводской трубой, бак водокачки с отдыхающими пионерами! Или бесконечность Вселенной – кому, казалось бы, до нее какое дело! – нет, она обещает Левке Гайзеру новую жизнь… после смерти. Ничего себе!

За домами в тишине кричали лягушки, не столь шумно, как прежде, не столь звонко, но по-прежнему картаво, с усердием. Вспомнилась лягушка, распятая на Санькиной веревочке, с ржаво-золотым глазом, дышащим желтым брюхом. Она, незваная, влезла в чинные и умные Дюшкины мысли о математике. Эта лягушка заставила Дюшку носить в портфеле кирпич. Лягушка и кирпич – тоже странная связь. И математика здесь ни при чем. Оказывается, не только в задачнике, но и в самой жизни есть эти странные до нелепости связи.

Лягушка и кирпич, бесконечная Вселенная и вторая жизнь как подарок… А старинная красавица, давным-давно умершая Наталья Гончарова, вдруг неожиданно нарушила спокойствие Дюшкиной жизни. Больше того, если б эта Наталья Гончарова сто с лишним лет назад носила другую прическу – не с завитками у висков, – с Дюшкой ничего особенного не случилось бы: не обращал бы теперь на Римку Братеневу внимания, не связался бы с Санькой из-за лягушки, не схватил бы очередную двойку у Васи-в-кубе, не сошелся бы близко с Левкой Гайзером, не получил бы от него книгу о галактиках, не заметил бы странности задачника, не открыл бы для себя удивительных связей в мире. Подумать только, все оттого, что Наталья Гончарова, жена Пушкина, носила модную для тех лет прическу с локончиками.

А вдруг да… Дюшка задохнулся от догадки. Вдруг да Наталья Гончарова и Римка Братенева!.. И очень даже просто, Левка Гайзер все объяснил: атомы случайно сложились в Римке точно так, как прежде лежали в жене Пушкина. Родилась девчонка, никому и в голову не пришло, что она уже однажды рождалась. По ошибке ее назвали Римкой. И сама Римка ничего не знает, только Дюшка нечаянно открыл сейчас ее секрет…

Левка Гайзер неизвестно еще появится ли, а Наталья Гончарова появилась… И где? В поселке Куделино! С Дюшкой рядом!

Растекался над сумеречным поселком зеленый закат. Тихо и пустынно на улице Жан-Поля Марата. Недружный крик лягушек не нарушает тишину. И покой, и удивление, и почтительный страх, и восторг Дюшки перед миром. Знакомый мир опять перевернулся – неожиданной стороной, дух захватывает.

И в этом вывернутом, неожиданном мире неожиданно возникла перед Дюшкой вовсе не странная, а надоевше-знакомая фигура Кольки Лыскова. В мятой кепчонке, широкая улыбочка морщит обезьянье личико, открывает неровные зубы, ноги не стоят на месте, выплясывают.

– Дюшка! Хи-хи! Здравствуй… Гуляешь, Дюшка?

– Чего тебе, макака?

– А ничего, Дюшка. Мне – ничего… Хи-хи! Кто это, думаю, идет? А это он, сам по себе… без портфельчика. Где портфельчик, Дюшка? Хи-хи! Ты же с ним не расставался…

Колька Лысков с ужимочкой оглянулся через плечо, и Дюшка увидел Саньку.

Тот стоял в стороне – угловато-широкий, ноги расставлены, руки в карманах, остановившиеся глаза, твердый нос – Санька Ераха, мешающий жить на свете.

Он не двигался, он не спешил. А на болотах за домами упрямо картавили самые неуемные лягушачьи певцы, прокрадывались по улице застенчивые сумерки, обжитым теплом светились окна домов, и над Санькиной головой в не помрачневшем еще небе висели две-три бледные, невызревшие звезды. В самом центре вечно неожиданного мира, где бак водокачки связан с пионерами, бесконечность с новой жизнью, Наталья Гончарова с Братеневой Римкой, в самом центре, закрывая мир собой, – Санька. И за ту короткую минуту, пока Санька медлил, а Колька Лысков выплясывал, Дюшка еще раз пережил открытие.

В его ли мире живет Санька? Он же знать не знает, что бледные звезды над его головой – далекие солнца с планетами, для него нет бесконечной Вселенной, не подозревает, что лягушка может заставить человека носить кирпич в школьном портфеле. Санька живет рядом с Дюшкой, но вокруг Саньки все не так, как вокруг Дюшки, – другой мир, нисколько не похожий. Сейчас Санька шагнет… в Дюшкин мир.

Сучащий ногами Колька Лысков отбежал в сторону:

– Санька, он налегке сегодня, он без портфельчика! Слышал, Санька, он спрашивает: чего тебе?.. Хи-хи! Скажи ему, Санька, чтоб понял. Хи-хи!

Санька, не вынимая рук из карманов, шагнул на Дюшку, произнес с сипотцой:

– Ну!

– Чего – ну!

– А ничего – встретились. Не рад?

Они встретились, Санька вплотную к Дюшке, незваный гость из другого мира: круглые застывшие глаза, мертвый нос, тяжелое дыхание в лицо.

Кирпич лежал дома под лестницей. Не мог же Дюшка выйти вечером на прогулку с портфелем. Пуста улица, в домах мирно горят окна.

– Рад или не рад, спрашиваю?

– Днем-то боялся наскочить на меня.

Колька Лысков, держась в стороне, ответил за Саньку:

– Хитер бобер! Днем-то ты кирпич в портфельчике носишь. Зна-а-ем!

– А ты, Санька, что в кармане носишь? Покажи.

– Увидишь, успеется.

Дюшка успел присесть, Санькин кулак сбил с головы фуражку. Закрывая рукавом лицо, Дюшка приготовился ударить Саньку ногой, но неожиданно донесся голос Кольки Лыскова:

– Шухер!

Послышалось Санькино пыхтение:

– П-пыс-сти, падло! Пыс-ти!

Он вырывался из рук какого-то человека, тот прикрывал Дюшку сутуловатой спиной, отталкивал Саньку:

– Охладись, парнишка, охладись!

– П-пыс-ти! Г-гад!

– И не скотинься, поганец, уши надеру!

Санька был сильней всех ребят на улице, но перед ним стоял взрослый, хотя и мешковато топчущийся, неуклюжий, но все-таки человек иной, не мальчишечьей породы.

– Уймись лучше, уймись, не распускай руки! И Санька отступил, бессильно закричал:

– Ну, Дюшка, помни! Завтра встретимся! Прольется кровушка!

– Кровушка?.. Ах ты гаденыш! Жить только начал, а уже звереешь.

– Я и тебя, огарок! И тебя! Ужо вот камнем из-за угла!..

– Эх, бить людей не умею, а стоило бы! – Прохожий стал оттеснять Дюшку в сторону: – Идем отсюда, паренек, идем от греха!

Вдалеке выплясывал Колька Лысков, кривлялся, кричал весело:

– Ой, Санька, умяли тебя! Ой, Санька, встречу испортили! А как было хорошо встретились!

– Еще встретимся! Поплачешь, Дюшка. И Минька слезьми умоется.

– Эх, не умею людей бить!.. Идем, паренек, идем! До дому провожу…

Спасителем Дюшки был Минькин отец Никита Богатов в сбитой на затылок шляпе, суетящийся в своем слишком просторном пальто, с выражением досадливой зубной боли на узком лице. Он шел вместе с Дюшкой, разводил длинными рукавами, бормотал, не заботясь о том, слышит его Дюшка или нет:

– Как вылечить людей от злобы? Жена мужа не уважает, прохожий прохожего, сосед соседа… Найти б такое, чтобы все друг к дружке с понятием: ты мое пойми, я – твое. А то на вот, с самого детства – прольется кровушка! Такие-то и портят жизнь. От таких-то, поди, и войны на земле идут…

Непонятный человек. Идут рядом, бок о бок, но он где-то. И бормотание его непонятно, и вообще, сам себе читает стихи, сам себе и деревьям… Опять все не так, как вокруг Дюшки, – идут рядом, живут рядом, но в разных мирах. А Дюшкин отец тоже совсем, совсем рядом, но у Дюшки одно, у отца другое. И у матери другое, не похожее ни на Дюшкино, ни на отцовское, ни на Никиты Богатова… Неужели сколько людей, столько и разных миров? К Левке Гайзеру Дюшка чуть-чуть заглянул. Тоже ведь странный мир, там даже смерть считается какой-то ненастоящей… Хотелось бы заглянуть и к этому– Никита Богатов, Минькин отец, добрый человек, но сам Минька почему-то его не любит.

И Дюшка старательно прислушивается к бормотанию.

– Почему не понимаем друг друга? Да потому, что слова не найдем, которое бы до сердца дошло… Что слово? Звук, сотрясение воздуха? Нет – сила! Скажи хорошее слово человеку – и он счастлив. Хорошего родить не можем, ругань в нас легче рождается, ругань всегда наготове в каждом лежит… Пущу кровушку! Тьфу! Вот ты, паренек, знаешь ли хорошие слова?

– Знаю, – неуверенно ответил Дюшка.

– А ну скажи – какие?

И Дюшка растерялся, какое именно из хороших слов сказать сейчас, все они как-то вдруг вылетели из головы. Никита Богатов вздохнул:

– Ладно уж, не тужься, постарше тебя этого не знают. Хорошее слово, как чистый алмаз, редко. Беги давай домой, ты вроде тут живешь. Беги, не жду от тебя. Ни от кого не жду. – И внезапно надтреснутым голосом прочувствованно продекламировал:

 
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть…
 

Да-а, слово…

Богатов повернулся и пошел, путаясь ногами в полах пальто, продолжая бормотать. Дюшка прибито стоял, смотрел в его сутулую спину, вдруг сорвался, рванулся следом:

– Дяденька Богатов! Дяденька!.. Спасибо вам!

– А, – сказал он вяло, едва оглянувшись. – Ладно. Похоже, он не считал «спасибо» таким уж хорошим словом. А лучших слов Дюшка не знал.

– Минька, скажи, что плохого сделал тебе отец? Молчание.

– Может, он бьет тебя, Минька?

– Нет, что ты!

– И не пьет?

– И не пьет.

– И не ругается?

– И не ругается.

– Что тогда? Что?!

– Он… Он не такой, как все, Дюшка.

– А разве ты – как все? А я – как все? А Левка Гайзер – как все? А есть ли такие, которые – как все?

– Дюшка, я его то очень люблю, то ненавижу.

– Так не бывает, Минька.

– Бывает, Дюшка, бывает. У меня – так.

14

У матери на коленях лежит недовязанный свитер и губы сплюснуты в ниточку. Когда у матери неприятности, Климовна подсовывает ей вязанье: «Успокаивает». Иногда мать начинала возиться со спицами и в самом деле успокаивалась, но чаще не помогало – мать сидела неподвижно над недовязанным свитером, глядела прямо перед собой, сжав губы.

Не помогал свитер и теперь. Мать боялась за жизнь Гринченко, а сегодня неожиданно умерла девочка, недавно доставленная в больницу из дальней деревни.

Отец ходит по комнате на цыпочках, ворошит пятерней волосы, пробует сердиться, но осторожно – как бы не осердилась в ответ мать.

– Ты же не могла знать, что у такой маленькой окажется больное сердце.

– Должна знать. Не проверила.

– Но у нее же воспаление легких!

– Тем более обязана снять кардиограмму. Климовна вздохнула:

– Охо-хо! Одна у всех голова и та на ниточке. Дюшка помаялся, помаялся и не выдержал, подлез к матери под руку, заглянул в запавшие глаза:

– Мам, а я виноват?

– Ты?.. В чем?

– Ты, наверное, много обо мне думала? Мать отвела глаза.

– Нет, сынок, ты нисколько не виноват.

Дюшка, не зная, чем еще помочь, решился сказать:

– Мам, эта девочка, может, не насовсем умерла.

Мать легонько отстранила Дюшку:

– Иди, сынок, зачем тебе думать о смерти.

Отец перестал ходить взад и вперед, насторожился. А Климовна вздохнула:

– Господи! Господи! Где уж не насовсем. Ныне в царствие небесное даже мы, старые, не верим.

– Мам, девчонка ожить еще может когда-нибудь.

– Такого не бывает, сынок.

– Мам, для этого надо знать только, что Вселенная бесконечна. Если бесконечна, то обязательно… И ты, и я, и все, и девочка.

– Что за чушь? – громыхнул стулом отец. – Кто тебе напел это?

Если б отец спросил иначе, Дюшка, наверное, и открыл, кто. Левка Гайзер не сказал, что это секрет. Но «чушь», но «напел», и стул пнул, и голос сердитый. Э-э, нет, Дюшка не собирается подводить Левку.

– Никто. Я сам.

– Сам ты не мог.

Мать вступилась за Дюшку.

– А я бы сама с охотой поверила, что от смерти есть лазейка. С охотой, если б могла.

– Как ты можешь так говорить: ты же врач, ты же соприкасаешься с наукой ежедневно!

– Потому и говорю, что едва ли не ежедневно сталкиваюсь с бессилием своей науки, и уж если не каждый день, то часто… Как вот сегодня – со смертью. Бессмысленной. Равнодушной. Если б поверить – есть лазейка в бессмертие!

– И что? Помогло бы твое «поверить» бороться со смертью?

– Нет. Но мне самой было бы тогда куда легче.

– Так в чем же дело? Возьми да поверь. К твоим услугам даже старые рецепты: райские кущи, нетленные души, ангелы-серафимы и прочая белиберда.

– Слишком старые рецепты, наивные – вот беда. Не могу поверить.

– Меня лично смерть не пугает! Сколько мне там отпущено природой – шестьдесят, семьдесят, больше лет? Они для меня только и важны. Уж их-то я постараюсь использовать. Я за свое время успею наследить на Земле. А смерть придет – что ж… Потусторонним спасать себя не стану.

Отец стоял посреди комнаты, расправив широкие плечи, вскинув большую взъерошенную голову, с обветренным, крепким, словно вычеканенным из меди лицом, – сам себе бог. И у матери впервые за этот вечер обмякли сплюснутые губы, дрогнули в улыбочке.

– Счастливый, – сказала она.

– Да! – с жаром ответил отец. – Да! Жизнью, мне выпавшей, счастлив.

– Но коза бабки Знобишиной счастливее тебя. Она живет себе и знать не знает, что существует такая неприятность, как смерть.

Отец фыркнул, отпихнул ногой стул, слишком близко стоявший к нему, а мать со слабой улыбкой склонилась над вязаньем.

И тогда отец повернулся к Дюшке:

– Я знаю, откуда у тебя эта шелуха! Дружок твой тебе принес, этот Минька! Отец у него не от мира сего, накрутил сыну…

– Уж верно, – подтвердила Климовна. – Их-то атлас липнет до нас.

И как раз в эту минуту за дверью раздался робкий полустук-полуцарапанье.

– Кто там? Входите! – крикнул отец.

И вошел Минька. В новешенькой куртке с «молнией», как у Левки Гайзера, – мечта всех ребят, мечта Дюшки. Встал на пороге со стеснительной светлой улыбочкой, но натолкнулся взглядом на Дюшкиного отца и заробел – улыбочка слиняла.

– У меня сегодня… День рождения у меня… Так я думал – Дюшку… Мама торт к чаю испекла.

– Мам, я пойду! – вскочил Дюшка, готовый спорить и доказывать.

– Надень только чистую рубашку. И хорошо бы подарок…

– Минька! Я тебе свой конструктор подарю!

Минька снова стеснительно заулыбался, а отец молчал. Отец попросту был лишен права голоса.

Коробку «Конструктор» Дюшка положил в портфель, вытряхнув из него учебники, а спустившись вниз, отдал конструктор Миньке, вместо него загрузил вынутый из-под лестницы кирпич. Дураков нет – снова в лапы Саньке.

– Минька, одна девчонка… Но это секрет, Минька! Никому!

– Не. Могила.

– Одна девчонка второй раз живет.

– Как это, Дюшка?

– Очень просто. Жила, жила когда-то да умерла, а потом второй раз родилась.

– Дюшка, ты чего?

– Спроси Левку Гайзера – так бывает, наукой доказано.

– Левка… Он знает. Только я все равно не верю, Дюшка.

– Раньше эта девчонка знаешь кем была?

– Кем?

– Женой Пушкина.

– Д-дюш-ка!..

– Слышал, никому, секрет!