Текст книги "Дивные истории города Сударушкина"

Владислав Бахревский
Дивные истории города Сударушкина

© Бахревский В. А., текст, 2014

© Гошко А. В., иллюстрации, 2015

© Издательство «Октопус», 2015

* * *

Город Сударушкин и незнакомец

Нет более грустного существа, чем мокрый воробей. Вы представьте себе: огромное небо, огромная земля, холодный, бесконечный дождь и крошечный живой комочек – воробей. У меня от такой картины сердце сжимается.

Впрочем, история наша к воробью никакого отношения не имеет.

Город Сударушкин был такой древний, что все только удивлялись. От иных столиц не только дворца или башни – имени не осталось, а город Сударушкин – целёхонек. Обошли его стороной войны, мор, всякая другая напасть.

И вдруг – дождь.

Целое лето шёл нудный, капелька по капельке, до невозможности мокрый дождь. Весь день, всю ночь – кап, кап! Некоторые горожане стали потихоньку складывать вещи, а кое-кто уже и сбежал.

И вот однажды в город пришёл человек. Ну, совершенно ничем не выдающийся человек.

Впрочем, всё-таки выдающийся: он улыбался, один во всём городе.

– Здравствуйте! – говорил он прохожим. – Это и есть чудесный город Сударушкин? Ах, вот она, знаменитая башня! Какое же это счастье – жить в городе, о котором все знают.

И тут человек наконец заметил, что прохожие такие же хмурые, как небо над Сударушкиным.

– Я что-то не так сказал? В городе траур? Может, я могу чем-то помочь?

– Грешно смеяться над бедными людьми! – пристыдила пришельца старушка под зонтиком.

– Смеяться? У меня и в мыслях такого не было! – удивился человек. – Объясните, в чём дело? Я готов послужить вашему городу.

– Нам никто не сможет помочь! – сказала старушка. – Нас заливает дождём.

Человек посмотрел на небо.

– Верно! Дождь. А я не обратил на него внимания, так был рад встрече с вашим городом.

Тут он ещё раз посмотрел на небо, на знаменитую, самую высокую, может, и на всей земле, башню, снял с головы шляпу и сказал:

– Этого будет вполне достаточно.

Не раздумывая более, он поднялся по крутым лестницам башни на последнюю смотровую площадку и потом, держась за скобы, стал подниматься на остроконечный шпиль.

Разумеется, собрались зеваки. Скоро весь город сбежался на площадь. Ведь никто не знал, что это за человек и зачем он полез на башню.

Пока горожане думали, как им быть, что предпринять, незнакомец подобрался к золочёному яблоку и водрузил на него шляпу.

– Осквернитель! – завопили горожане.

Но тут какой-то мальчик удивился:

– А дождя-то нет!

Мальчик был без зонтика.

Тогда и взрослые увидали, что дождя, действительно, нет. Вернее, он есть, но город был укрыт шляпой. Дождь ударялся о её широкие поля и скатывался за городские стены.

– Это же так просто! – сказали горожане. – И всё-таки да здравствует наш избавитель!

Когда незнакомец спустился на землю, все очень шумно радовались, но… Незнакомец не мог этого не заметить: люди говорили ему хорошие, даже очень хорошие слова и – морщились. Ни одной улыбки не увидел вокруг себя избавитель.

Тут бы всякий растерялся, а незнакомец поглядел-поглядел на горожан Сударушкина да и щёлкнул себя по лбу.

– Позвольте, милая барышня, ваш башмачок! – обратился он к девушке, которая принесла ему цветы.

Девушка удивилась, но просьбу героя исполнила. А тот сунул в башмак руку, да тотчас и охнул.

– Я так и знал! – воскликнул он радостно. – У вас в башмаке гвозди! Незагнутые гвозди!

Сапожный молоток у пришельца оказался при себе, и он здесь же, на улице, принялся за работу.

Когда девушка надела свои башмаки, побывавшие в руках мастера, на лице у неё отразилось сначала полное недоумение, а потом…

А потом она улыбнулась. Просияла!

И вот ведь какие бывают совпадения! Тучи с неба в это же самое время ушли, и над Сударушкиным засияло солнце. Обыкновенное, но такое жданное солнце!

На площадь, где работал незнакомец, сбежались сапожники.

– Гвозди нужно загибать! – объяснил он им, не прекращая, впрочем, работы.

Сапожники осматривали обувь, чесали в затылках, крякали.

– Можно и загибать. Так ведь и так носят.

Но люди, у которых в ботинках и сапогах гвозди были уже загнуты, улыбались. А те, кого мучили гвозди, вдруг нахмурились, окружили сапожников и принялись засучивать рукава.

– Да нет, – спохватились сапожники. – Гвозди, конечно, можно загнуть. Да это мы мигом.

И тотчас принялись за дело. По всему Сударушкину застучали молотки, друг перед дружкой, один другого веселей.

– Как же всё просто! – говорили горожане. – Ведь, кажется, и самим можно было додуматься до этого.

– Ну вот, – сказал незнакомец, загнув последний гвоздь. – Пора бы, кажется, и перекусить.

Харчевня, помещавшаяся на площади, называлась «Карасики». На прилавке горой лежали калачи, булочки, караваи, расстегаи, бублики, сушки, пряники. Пришлый человек взял бублик – не угрыз. Попробовал калач, а он с виду хорош, а внутри – тесто, непропечённое тесто!

Официант принёс сразу два блюда: карасики в сметане и карасики в масле.

– На них и смотреть вкусно! – воскликнул незнакомец.

– А вы попробуйте! – лицо официанта было длинное-длинное, оно вытянулось от постоянной скорби.

Незнакомец попробовал и отодвинул оба блюда: карасики в масле были пережарены, а в сметане совершенно сырые.

– Не объясните ли вы, почему так худо у вас готовят? – спросил незнакомец. – Ведь у вас даже хлеб несъедобен.

– Всё дело в часах, – вздохнул официант. – Вся наша жизнь была расписана по минутам. Но часы на башне остановились, и теперь мы никак не можем приспособиться. Одни встают поздно, другие рано. Тесто или перестаивает, или недостаивает. И так же со всякими другими блюдами.

– Но где же ваш часовщик?

– Он уехал погостить к тёте, да так и не вернулся. Ведь наш город заливало дождём.

– Прекрасно! Прекрасно! – сказал незнакомец и выбежал из харчевни.

Он снова поднялся на башню и отворил дверь, ведущую вовнутрь часов.

Часовщик Сударушкина был пребольшой лентяй. Чего только не набилось в часовой механизм! Из паутины можно было не только рубашку соткать, но целый кафтан. Всюду птичий помёт, кости, множество совиных гнёзд. Великая стая сов, изгнанная незнакомцем из башни, изумила горожан.

– Принесите мне веник и маслёнку! – крикнул сверху незнакомец.

Он обмёл механизм, смазал, поставил стрелки по своим карманным часам и – пустил механизм.

– Дилли-дилли-бом! – ударили часы. – Дилли-дилли-бом!

И так семь раз.

Горожане плакали от радости, они соскучились по бою своих городских часов.

Когда незнакомец спустился с башни, повара в его честь барабанили половниками по кастрюлям.

– Как это просто! – сказали горожане.

И незнакомец согласился с ними:

– Ну конечно! Нужно только немножко решительности.

Дети, собравшиеся на площади, окружили героя и глядели на него во все глаза. Им хотелось вырасти такими же отважными, такими же умелыми и такими же сообразительными.

– Почему вы не играете? – спросил незнакомец детей.

– А как это? – в свою очередь спросили дети.

– Ну, хотя бы вот так!

И построил их парами. И побежал по площади нескончаемый, очень весёлый, звонкоголосый ручеёк.

Незнакомец заметил, что у многих детей в руках игрушечные трубы, флейты, пищалки.

– Давайте сыграем вечернюю песню! – предложил он.

– Но разве на этих дудках что-нибудь сыграешь? – удивились дети.

– Надо попробовать!

Незнакомец попробовал сам, у него получилось, а потом получилось и у детей.

И тогда они сыграли вечернюю песню:

 
Облака на небе гаснут,
Удаляются шаги.
Месяц ясный, друг прекрасный,
Свет для нас побереги.
Ты держи его, покуда
Не иссякнет ночи тень
И опять родится чудо –
Золотой работник-день.
 

Горожане открывали окна, слушали, как поют дети, и слёзы радости блестели у них на глазах.

Детей позвали домой.

Улицы опустели, затворились окна, затворились двери, и пришелец остался один. А небо темнело, остывали нагретые солнцем стены домов, кружили холодные ветерки.

Он сел на лавку, потом лёг. Увы! Разве заснёшь, когда холодно и есть хочется. Повара забыли всё на свете от радости: ведь они, как встарь, научились варить вкусную еду. Забыли повара про своего спасителя.

Продрог добрый человек, но пришла собака, прижалась к ногам. Ноги согрелись, лавка была широкая, собаке места тоже хватило. Чего ещё желать, когда ночью тепло и не одиноко.

Пришелец улыбался во сне.

– Разлёгся! Разулыбался! Собак развёл! – Это нагрянули ночные сторожа. – Прочь! Не то в шею затолкаем! В нашем городе бездомным нет места.

Вы огорчились? У хорошей сказки грустный конец. Правда, собака нашла хозяина, человек – друга. И всё-таки, всё-таки…

Но дальше вот что было.

Грубые речи разбудили одну сударушку. Она вышла из дома и сказала сторожам:

– Это же родной человек!

Взяла пришельца за руку и повела к себе.

– А собака? – спросил пришелец.

– Если она с тобой, то значит – наша! – ответила сударушка.

Знаете, я хоть и сказочник, а сказал себе: «Уф!»

Хорошо, когда всё хорошо.

Девочка Скраешку

О девочке по имени Скраешку много-то не расскажешь. Не сирота, но в семье одиннадцатая. Была б двенадцатая – это уж дюжина, улыбка и почтение, а вот одиннадцатая… Место за столом с краешку, еда – последки. Дали хлеб – в кулачке держи, дали тарелку – на колени ставь. Другое дело – посуду мыть. С краю работы начинаются.

Имя у одиннадцатой было, да его даже матушка не помнила.

– Эй, девка, которая с краешку! Убирай стол со своего конца. Да про голец не забудь, подмети под столом за братьями, за сёстрами.

Слабых птенцов даже аисты из гнезда выкидывают. У людей всё по-божески. Вот только тем, кто с краешку, даже улыбки материнской не достаётся.

Народ в городе Сударушкине не хуже других. В неурожайный год, в голодуху, девочку Скраешку взяли к себе сердобольные соседки.

Три сестрицы-кружевницы и в тяжкое время жили припеваючи. Ремесло кормило. Всякая невеста города Сударушкина заказывала кружевницам паутинку на плечи. Красота красотой, но главное – на счастье. Вслух про то не говорили, но всякий знал: узоры в паутинках – предсказание грядущей жизни, а может, и само счастье. Многие ли понимают, что у них на коврах выплетено, о чём сказывают вышитые скатерти, полотенца, а про кружева и говорить нечего.

Невесты старались угодить кружевницам и никогда с ними не торговались: сколько запрошено, то и выкладывай.

Девочка Скраешку, присмотревшись, как да что, стала помогать своим благодетельницам. Сначала подавала нужное, потом сама за крючок взялась. За простое. Простое выходило у неё так ладно, что сестрицы-кружевницы поглядывать стали на детское плетение – поглядывать и даже перенимать кое-что.

Должно быть, в не лучший день пришла к кружевницам бесприданница Маруся.

– Батрак Сеня матушку свою к моей матушке прислал. Сеня сердцем добрый и лицом светел. Но что поделаешь, не дал нам Господь достатка. Денег на кружева у меня нет, но руки-то вот они. Отработаю за кружево. Сказывают, ваши узоры на счастье.

– На судьбу! – сказала старшая из сестёр, самая строгая. – На судьбу, милая. Принимайся за дело, выдастся свободный денёк, и мы на тебя поработаем.

Ах, как старалась Маруся, добрую судьбу приваживая. Уж какую чистоту да красоту в доме навела, хоть свадьбу играй. Приходила затемно и уходила затемно… Навела порядок в сенях, в амбарах. Даже мыши сбежали, не находя крошек. Печь топила с ласкою, и тепло в доме тоже было ласковое. Еду готовила немудрёную, но до того вкусную, будто щи да каша отдаривали Марусю за любовь любовью.

Месяц пролетел, как день, другой месяц, как другой день, третий, как третий. Вот уж и полгода минуло.

Набралась Маруся храбрости, подступила к сестрицам-кружевницам с вопросом:

– Осенью вам, добрые барышни, обо мне вспомнить было недосуг, но зима тоже на убыль пошла… Заждался меня Сеня.

– Успеете, наплодите бедноту! – сказала средняя сестрица.

Маруся вздохнула – и к печке-матушке.

Отлетела весна. Вот уж скорая гостья – лето красное – с порога глядит на минувший праздник.

Пала в ноги сестрицам-кружевницам Маруся:

– Осень вот она. Время свадеб. Найдите для моего кружева не денёк, так часок.

– Плохо ли тебе в таком доме, неблагодарная! – рассердилась меньшая сестрица-мастерица. – Хочешь счастья – потрудись.

Трудилась Маруся, себя не жалеючи, а Рождество уж через неделю.

Пришла в горницу; встала перед хозяйками, а слов нет, такими горькими слезами зарыдала – слёзы пол прожгли.

– Замучила ты нас! – закричала на работницу средняя сестрица. – На пол погляди! Ишь какое безобразие! Убирайся! Будет тебе кружево.

От злобы мастерства у мастериц не убыло. Красотой прикрывали насылаемое несчастье, из худшего худа сплетали узоры.

С чего, казалось бы, злое в себе копить, на доброго человека глядя. Только ведь зло причину недолго ищет. Маруся – красавица, Сеня – молодец молодцом. Стало быть, и деток нарожают пригожих. Оба нищета и голытьба, а жить будут в счастье, в любви, в красоте. Сестрицы-кружевницы, зарабатывая деньги большие, старыми девами остались.

Не паутинку для Маруси – тенёту сплели. Узоры ядовитые прочили дюжину деток, да вся дюжина – уроды, каких свет не видывал.

Быть бы худу, но девочка Скраешку, когда сестрицы-мастерицы закончили работу для Маруси, по обычаю своему тоже руку приложила к узорам. Зубчики приплела. По всему кружеву.

Получила Маруся свой свадебный наряд, поглядела на красоту несказанную и расплакалась благодарными слезами:

– Спасибо вам, почтенные. Моя работа была проста. Ваша – вечная.

Ухмыльнулись сестрицы-мастерицы, отводя глаза от счастливой дуры.

А через год приехали к мастерицам Маруся и Сеня на тройке, привезли двойню показать. Мальчика и девочку. До того хороши детки: луна и солнце. За счастье благодарили. Оказывается, Сеню и Марусю за красоту их во дворец взяли. Сеню – дворецким, Марусю – в подруги княгине.

Сундук подарков мастерицам пожаловало счастливое семейство, а девочке Скраешку – куклу.

Долго сидели сестрицы-мастерицы, проводив гостей, уставясь в пол. Отметины слёз Марусиных разглядывали. И вдруг все три на девочку Скраешку воззрились.

– Твои зубчики спасли нас от гнева Господня. Вот тебе дом, вот тебе сундук и вот тебе крючок вязальный.

Тотчас поднялись и ушли из Сударушкина. Может, всё-таки от стыда.

Крючок, однако ж, в хорошие руки попал. Тот, кто у людей Скраешку, у Бога – в Красном углу, а сей угол – во главе самой жизни.

Свистулька, рожок и балалайка

Шило, да колодка, да моток дратвы – вот и всё, что оставил вдове сапожник. И ещё трёх сыновей. Ваню, Петю и Аристарха. Ребята погодки, старшему семь, младшему пять.

– Как же я их прокормлю-то?! – охнула вдова, и тотчас: тук-тук.

Старичок.

– Беру твоих ребят в ученье. Ученье моё – семь полных лет. Нынче они у тебя мальцы, а вернутся учёными молодцами.

Вдова от нечаянной радости даже не спросила, какому ремеслу собирается старичок обучать её родненьких. Благословила.

Когда в няньках да у чужой печи – жизни не видишь. Мигунья, сверкнёт – и нет её. Так и с годочками.

Пришла вдова с подённой работы поглядеть на свою избушку, а за столом все трое: Ваня, Петя и Аристарх.

В избе светло. На сыновьях белые рубахи. Посреди стола белый каравай, головка сахара и белые руки – Ванины, Петины и Аристарха.

– Здравствуй, матушка!

Сыновья встали, поклонились, подошли, ожидая поцелуя материнского. А матушка глядит на своих, на кровных, со страхом. Лицом те же, да очень уж смелые. И глазами, и обликом, и осанкою.

Снова сели ребята за стол, руки убрали и каждый выставил перед матушкой плод учёбы.

Ахнула матушка прегорестно, но про себя.

Возле старшего сына, Вани, – свистулька. Баран с красными рогами. Перед Петей – костяной рожок. У младшенького Аристарха на коленях балалайка.

Столько лет ушло на баловство. Но мать она ведь мать, огорчения не выказала, у бедного человека вся жизнь – огорчение.

Ребят покормить бы, а в доме ни горошины, сухаря завалящего и того нет.

Побежала матушка к хозяину, на которого работала.

– Заплати, господин, за труды мои. Дети с учёбы в дом воротились.

Хозяин и говорит:

– Ты у меня семь лет работала. Сговорились мы с тобой: плачу я тебе денежку в день. Денежка малость. Да ведь каждый день по денежке – сколько дней-то в году! А сколько денежек в семи годах? Считать мне не сосчитать. А как сосчитаю, да три раза пересчитаю, тогда и приходи – за расчётом.

– Господин, коли считать долго, дай мне мучицы, того, сего – обедом сыновей надобно накормить.

– Я тебе мучицы дам да того, да сего. А потом всё это вычесть придётся из твоего заработка. Сколько счетов-то! Нет, милая, пошла-ка ты прочь! Мне голова дороже. От таких расчётов одуреть не долго.

Заплакала женщина, а что поделаешь? Главное – детям слёз не показывать.

А ребята – вот они, у хозяйского крыльца матушку поджидают. Слёзы увидали, расспросили, что да как. Ваня и говорит:

– Ну вот и сгодился мой баран.

Свистнул – бежит круторогий. Вроде и баран, а с быка. Треснул лбом в ворота – ворота вдребезги. Треснул левым рогом по клетям – маковки с терема посыпались. Треснул правым по красному крыльцу – с терема крыша съехала.

Выглянул хозяин в оконце.

– Вот он, расчёт! Вот он.

А Ваня говорит:

– Мой баран лучше тебя считает. По его бараньему разумению, платить ты должен в день не по денежке, а по алтыну. Да сто рублёв с тебя за грубость.

Хозяин не перечит, баран в его сторону башкой уставился.

– Хорошо, знать, тебя учили, сынок! – сказала матушка. И порадовалась за Ваню и за себя.

Про барана, научившего считать степенного хозяина, слух обошёл город Сударушкин в тот же день. Поспешили к вдове сапожника знакомые и незнакомые. На её сыновей поглядеть, на свистульку Ванину.

Все знали про бедность вдовы, принесли вина, закусок. Выпили здравницы, поплясать бы. А тут дождь – да такой, будто небо прохудилось. Какое плясать, до дома не дойти. В избе теснота.

А Петя рожок костяной с пояса снял и погудел облакам.

Что за диво! Облака, будто им приказали, построились рядком и пошли прочь за горизонт.

– И тебя хорошо учили, Петя! – сказала матушка. – Учили и выучили.

А люди на Аристарха глядят:

– Сыграй! Плясать хочется. Добрых людей в нашем Сударушкине прибыло.

Аристарх по струнам балалаечки трень-брень. Солнце уж на закат, а тут его словно бы обратно на небеса позвали. Встало над тучкой, лучи в пучки вяжет. Пучки – в сноп. И весь этот сноп осыпал бесприданницу – Стёршиеся Каблучки. Весёлая была девушка. Каблучков нет, но такую дробь рассыпала – всякому сердцу радость. Подол – колоколом, косы по ветру золотым обручем.

Глядит город Сударушкин на юную дивчину – первая красавица. Где ж на каблуки смотреть, если голова – золото, а сама как солнце.

Женихи к златовласке в очередь, а девушки, росточком неудавшиеся, статью неприметные, конопатые, щербатые, косоглазые, хромоножки, кособокие, косоротые у стен жмутся – с глаз бы долой из сердца вон.

Аристарх, конечно, молоденький, но душа чуткая. Пошёл, поигрывая, по кругу и шепнул неразобранным, одиноким.

– Приходите на лужок к Сладкому озеру. В полнолунье.

Вот уж на месяц-то на ясный нагляделись девицы-некрасавицы в те ночи, ожидаючи полной луны. Оно хоть и не понятно, чему статься. Ну, потренькает десятилетний мальчонка на трёх струнах! Ну, может, кто на лунном-то свету пригласит горемыку на кадрильку…

Однако ж, все пришли судьбой огорчённые к Сладкому озеру на лужок.

Сел Аристарх на брёвнышко, тоненькой струны коснулся, и такой звук полетел, что всякую душу тот звук объял и в серебро нарядил.

Нет, не плясали ни девушки, ни парни – слушали балалайку, обратя лица к луне.

А потом Аристарх запел что-то негромкое и пошёл, собирая всех в кругу, потом парами, ручейком, змейкой в Сударушкин привёл. Пожелал добрых снов возле избушки матушкиной и ушёл. Стали расходиться девушки да парни по домам, да ведь парами. Глянут друг на друга – луноликие! Красота нежная, потаённая, с изюминкой: такое лицо увидишь и не забудешь.

Всякая немочь в луноликих исправилась. Луна красотой совершенная, и тот, кто слушал под луной балалайку трёхструнную, стал ей своим.

Недели не минуло – грянуло на Сударушкин нашествие женихов. Слава о дивной красоте златовласых да луноликих по всей земле пошла. По нашей земле.

Ещё через неделю, в день воскресный – трубы, кони, карета: послы короля, соседа города Сударушкина.

У того короля случились три неурядицы.

Первая: заперся в крепостёнке князь-ослушник. Король желал отдать ему в жёны свою старшую дочь, а тот ни в какую. До войны дело дошло. Крепостёнка в городе, малая да крепкая. Правду сказать, генералы короля, жалеючи ослушника, не столько воевали, осаждая крепостёнку, сколько суетились.

Вторая неурядица – дожди. Такая непогода: урожай какой уже год на корню сгнивает.

Третья – принцесса. Не сказать, чтоб уж очень страшна, а женихи, глянув, прочь бежали. Фигурка осиная, волосы как шёлк, а повернётся к тебе лицом – взвоешь. И ведь выли женихи-то. Круглолика, не хуже солнца, но глаза вытаращены, нос и губы пятачком, слово скажет, будто хрюкнет.

За устранение неурядиц обещал король братьям по полной шапке золотых монет.

Согласились. Избушка матушкина до того ветхая, ветер дунет – по брёвнышку раскатится.

Поставили Ваню, Петю и Аристарха пред очи короля. Поглядел король на свистульку, на рожок, на балалайку, хотел послам головы поотрубать. Но крепится, молчит. Старшему из братьев, Ване, молчание показалось долгим, спрашивает:

– С чего начинать?

Усмехнулся король:

– С дочери.

Поглядел Ваня на плаксивое небо и не согласился с королём:

– Ни солнца у вас, ни луны, а для наших трудов и солнце надобно, и луна.

– Делайте, как знаете! – король удивился маленько: ребята молодые, а смелые. – Сроку вам на всё про всё – три дня.

Петя дудочку с пояса снял, гуднул разок – среди туч прореха, в прорехе луна. Луна ведь и днём по небу ходит. Аристарх посмотрел – до полнолунья неделя. Говорит королю:

– Выбирай – или слово твоё, попусту сказанное, или дело. Дело сделается через неделю.

– Брякнуть эдакое… королю! – разгневался Его Величество, а Ваня за младшего заступается:

– Чтоб дочке твоей помочь, полнолуние надобно, а дождь уже нынче кончится.

Петя в рожок загудел, облака построил в два рядка, и пошли они за горизонт. Очистилось небо, ясное, умытое.

Смекнул король: не простые ребята. Поселил во дворце, но стражу поставил крепкую.

В полнолунье привели Аристарха к принцессе. Он заиграл, а она заплакала.

– Хорошо играешь, добрая ты душа. Да судьба злая. Мне быть вековухой, а ты и юности не изведаешь. Отрубят голову тебе поутру.

– Не печалься, принцесса! – Аристарх весело заиграл. – На луну смотри. Хороша луна.

– Хороша, – сказала принцесса. – Сколько лет я на неё смотрела и ничего не высмотрела.

– Ещё разочек погляди! – и такое сыграл – улыбнулась принцесса. Улыбке поросячий пятачок помеха. Отпал.

Луна на закат, а мальчику спать охота. Лёг на скамейку, балалайку под голову и заснул, а принцесса сидела над Аристархом до солнышка.

Тут и пришли царские слуги. Глядят, а принцесса возле лавки на земле, голову мальчику на грудь положила, спит. А сама – красоты в том королевстве невиданной.

Послали за королём, прибежал, расцеловал и мальчика, и балалайку его. Принесли шапку, полную золота. И Пете такую же шапку. И Ване. Собрался король уж отпустить ребятишек. А Ваня говорит:

– Ваше Величество, дозволь и мне сослужить тебе службу. Не заработано моё золото.

Королю весело.

– Валяй! – говорит.

Ваня в свистульку свою свистнул. И баран – вот он. Разбежался, разлетелся – трахнул рогами по воротам крепостёнки. Ворота вдребезги. А там вторые. И вторые рассыпались. Третьи. Ударил в третьи баран башкой и понёс на рогах, тараня воротами войско князя.

Вышел князь из крепости на милость победителя.

А королевских войск – нету. Вместо войск – принцесса.

Глянул князь – и тьма в глазах.

– Господь наказал меня слепотой за слепоту.

Но уж очень счастливы все были. Недолго слепота застила глаза князю. Промыла ему принцесса очи проточной водой – прозрел. Прозрел, чтоб видеть и любить жену ненаглядную.

Играли свадьбу, пировали, братьев с того пира на тройке лошадей отвезли в Сударушкин. В Сударушкине ребята и хватились: ни свистульки, ни рожка, и балалайка подменённая, да ещё без струн.

– Ай да король! – посокрушался Ваня.

Но матушку порадовали, высыпали на стол три шапки золота, избушку вызолотили. Да ненадолго. Явился голова города Сударушкина со стражей.

– Золото оно ваше! – говорит. – Но вы люди молодые, неопытные. Матушка ваша во всю свою жизнь больше денежки в руках не держала, поэтому золото короля будет храниться в городской казне. Вам же обещаю выдачу: по золотому в год.

Оставил городской голова три монеты, золото стража со стола сгребла и унесла.

– Пошли, матушка, поищем для жизни место, где люди добро помнят.

Нажитого ничего нет, всей поклажи – три монеты да старенькая балалайка без струн.

Вышли на площадь к воротам, а из города братьев и матушку стража не пускает.

– Не велено! – говорят. – Вы люди для города ценные, живите в Сударушкине.

Народ собрался.

– Сыграю вам! – говорит Аристарх.

Подошёл к русой русской женщине, попросил один волос. Вот и струна. Подошёл к черноокой черкешенке. Ещё струна. А тут цыганочка – волосы черны как ночь. Подарила волос из косы.

Заиграл Аристарх, да так, что вся неправда людям открылась. Загоревали о судьбе добрых братьев, пожалели их матушку…

А у цыганочки рожок: у пастуха украла. Больше-то у пастуха нечего красть.

– Поиграй! – говорит цыганочка Пете.

Заиграл. И что такое? Со всех краёв люди потянулись в Сударушкин, и глядь – карета! В карете принцесса и её князь.

– Совестливые к совестливым, – сказала матушка сыновьям.

Тут Ваня и спрашивает людей:

– У кого есть свистулька?

Подошла к нему старушка.

– Внучку с базара несу, – подаёт петушка.

Свистнул Ваня в свистульку – петух бежит. Перья ярые, атласные. Огромный петух, грозный, но Ване в руки дался. Подбросил его Ваня, и взлетел петух на шпиль башни.

Девочка из толпы вышла.

– У меня коровка.

Дунул Ваня в свистульку. И вот идёт по Сударушкину стадо красных коров. Вымя у каждой коровы тяжёлое, Сударушкин молоком пропах.

Пошёл Ваня с братьями, с матушкой и со всеми совестливыми людьми к воротам, а вратники ворота на запор.

Вдруг мальчик бежит, в ногах своих путается, маленький совсем, бежит, смеётся, а в руках у него свистулька. Барашек. Взял Ваня мальчика на руки, дунул в его свистульку, и в тот же миг ворота исчезли, будто их никогда и не было.

Пошли, пошли совестливые люди из города во чисто поле, на дорогу прямоезжую искать по свету место, где совестливым людям будут рады и не предадут.