Текст книги "Налог на убийство (сборник)"

Наружное наблюдение организуется по-разному. В зависимости от решаемых задач и квалификации объекта, оно бывает встречным, параллельным, комбинированным, агрессивным. Последнее, когда «топтуны» и не скрывают своих намерений, имеет целью нажим на психику «клиента», провоцируя на неосмотрительные поступки. И нередко завершается задержанием.

Именно такая бесцеремонная «наружка» села на хвост Светозару Коряпышеву, когда тот вышел из магазина. Пока он двигался по узкой Пештибарнабаш, до краев заполненной туристами в этот послеобеденный час, двое парней в коротких кожанках ограничивались визуальным контактом. Но стоило только нырнуть в метро, как они оказались в нескольких шагах. Прилипли к спине как жевательная резинка и только ухмылялись, когда Коряпышев, обернувшись, в упор разглядывал их.

На мгновение у Коряпышева мелькнула шальная мысль – уйти на свой старый проверочный маршрут. Память сохранила его в мельчайших деталях. Он вспомнил даже бронзовую собаку, которую всегда гладил по лапе, проходя мимо, – и ощущение холодной бронзы, чуть скользкой на ощупь, будто намыленной, передалось руке.

И вернуло душе бодрость.

Черт возьми, не он ли несколько последних перед пенсией лет преподавал в одном из центров подготовки СВР? Дисциплины были специфические – от минно-взрывного дела до искусства «рубить хвосты». Он не знал, пригодились кому-нибудь его рекомендации по изготовлению взрывчатки и взрывателей из самых безобидных, на первый взгляд, компонентов, главным из которых почти всегда выступал презерватив. Но вот уходить от слежки надо уметь каждому разведчику. С одним из них, Вадимом Токмаковым из Питерского управления финансовой разведки, он перезванивался по праздникам до сих пор. Тому была особая причина, о которой он не хотел говорить до поры – до времени. Но теперь обязательно скажет, вот только вернется домой.

Только вернется домой…

Да, Коряпышев легко мог доехать сейчас до Келети, оторваться от «наружки» в закоулках вокзала, в путанице окрестных тупичков и переулков. Он мог бы оставить этих козлов с носом, или, точнее говоря, с рогами, а уж потом двигать в посольство.

Но это значило бы потерять время, притом без особого смысла. Ведь он шел не на конспиративную встречу, а в официальное учреждение – посольство Российской Федерации в Венгерской Республике. А время было дорого, – судя по тому, как оперативно действовала противоположная сторона.

Коряпышев бросил взгляд на часы – половина третьего, пресс-атташе еще должен быть на месте. Можно ему соврать, будто узнал про установку СГН в ходе журналистского расследования. А еще лучше, если выйдет застать военного атташе или его помощника. Им установка по сохранению генофонда, пожалуй, не в тему, но с военными все-таки надежнее. Здоровый армейский консерватизм (или маразм, что в данном случае не имело значения) сохранил в атташате четкую систему регистрации сообщений – с учетными карточками, ответственными, контрольными сроками.

Коряпышев сел в вагон желтой линии метрополитена и через несколько остановок вышел на станции «Хешек-тер» («Площадь героев»). Отсюда до посольства было минут десять неторопливой ходьбы. Но тут его новые «друзья», неотступно следовавшие за ним, получили подкрепление. Словно из-под земли, – да так оно и было, они тоже вышли из «подземки» – появились еще двое. И один из этих двоих был Коряпышеву хорошо знаком – Стефан!

– Привет, дружище! Это ты заварил всю кашу?

Стефан – гордый – не ответил. Он молча стоял на пути Коряпышева вместе со здоровенным амбалом, на которого в здешних магазинах не нашлось подходящей одежды – из рукавов куртки торчали здоровенные ручищи, поросшие густой рыжеватой шерстью. Коряпышеву предельно ясен стал замысел «наружки» – не пустить его к посольству! Двое впереди, двое сзади, они взяли его в «коробочку», оттесняя в сторону Варош-лигет – центрального городского парка.

Будапешт – не Москва или Питер, по которым в надежде по легкому срубить деньжат патрулируют, бродят, разъезжают на служебных машинах сотни «ментов». Полицейского в форме здесь увидеть труднее, чем трубочиста. И, следовательно, рассчитывать на помощь с этой стороны Коряпышев не мог. Да и глупо было бы искать помощи у полицейских, проведя два часа в кутузке по подозрению в убийстве!

Пробиваться силой? Тоже не вариант. Тогда точно вернешься в участок – теперь уже за хулиганку, и десяток свидетелей подтвердят, что маленький, плотный, лысоватый мужик первым затеял драку.

Коряпышев гордо повернулся на каблуках и пошел в противоположную посольству сторону – через площадь Героев к городскому парку. В этом ему не чинили никаких препятствий. Над макушками черных, пока безлиственных деревьев рисовался силуэт псевдоготического замка с причудливыми башенками, крытыми позеленелой медью. А на уровне куполов, или чуть ниже, Коряпышев заметил улыбающуюся мордочку Микки-Мауса на красно-синем фоне, и в его голове родилась безумная идея.

Хотя не более безумная, чем установка по сохранению генофонда. Чем дальше, тем яснее становилось Коряпышеву, что при тотальном снижении рождаемости и продолжительности жизни в России – 134-е место в мире, – эта хреновина имеет стратегическое значение. Не больше, не меньше. И если он хочет, чтобы Провидение в лице этой самой установки послало ему внуков, то сейчас он, старый армейский контрразведчик, должен и сам немного поработать на Провидение. И Россию.

Четко взяв курс на купола и Микки-Мауса, Коряпышев прибавил шаг. Державшая «коробочку» «наружка» отреагировала спокойно. Они шли по аллее парка к катку с искусственным льдом, расположенному у стен замка. Лед был искусственным, замок, претендовавший на Средневековье, был построен всего лишь в прошлом веке, и в нем никогда не жили рыцари, а квартировал только сельскохозяйственный музей. Да и сама эта страна – всего-то маленький плевок на карте Европы, – чем она была по сравнению с Россией? На чем держалась сотни лет и, в частности, последнюю сотню – сплошную череду войн и революций?

И, задавая себе этот вопрос, Коряпышев ответил: на гордости! Мадьярском гусарском гоноре, что сродни польскому шляхетскому и которого так не хватает спивающимся российским мужичкам. Тогда зачем им наши гены?

Но тут же вспомнил страшилку Монику из полицейского участка, последствия турецкой селекционной работы, и решил что нет, нужны им наши гены, наши красивые и неглупые женщины!

И тут как раз одна из них замаячила за деревьями прямо по курсу – журналистка Маша Груздева из европейского бюро телекомпании «Независимые телекоммуникации». В ярком оранжевом комбинезоне она стояла на фоне воздушного шара с мордочкой Микки-Мауса и наговаривала текст в камеру. Ее, в смысле камеру, держал маленький, лысый, кривоногий сатир по имени Дим Димыч, с которым вчера Коряпышев усидел бутылку «Чивас ригал» в номере гостиницы «Лигет».

Площадка была оцеплена тросом с маленькими американскими флажками. Наземная обслуга укладывала в корзину парашюты, подвешивала мешочки с песком.

– …Вместе с нами увидите с воздуха жемчужину европейского зодчества! – донес порыв ветра до Коряпышева голос журналистки.

Красный шар, подогреваемый выплесками хищного пламени из бензиновой горелки, рвался в небо. Пилот в оранжевом комбинезоне и шлеме регулировал пламя. Шар удерживал трос, закрепленный в причальном стальном башмаке. Достаточно повернуть рычаг, похожий на запятую, поставленную красными чернилами.

Дожидаясь, пока Маша Груздева запишет свой текст, Коряпышев купил в киоске знаменитое будапештское мороженое. Смешно, но амбал из «наружки» последовал его примеру. Стефан – профессиональный человек – стал эмоционально объяснять ему, что так не поступают, остальные члены бригады подтянулись к ним поближе.

Никогда не делайте замечания подчиненным в ходе оперативного мероприятия! Секунда, – и Коряпышев нырнул под тросы оцепления. Ему наперерез рванул здоровенный негр из наземного персонала, но закончившая работу Маша приветственно помахала Коряпышеву рукой:

– Йо напот киванок[21]21
  Добрый день (венгерск.).


[Закрыть], Светозар Петрович! Решили воспользоваться нашим приглашением?

– И вы не представляете себе, Маша, с какой огромной благодарностью! Только давайте поторопимся, в Будапеште погода меняется быстро.

– Я уже готова. Это Дим Димыч со своей камерой…

– Что Дим Димыч? Дим Димыч родился готовым! Лезь в корзинку, Светозар, врежем вискарика на высоте в тысячу метров!

Коряпышева не надо было приглашать дважды. Перебрасывая ногу через борт корзины, он с удовлетворением заметил, что кофейнолицые орлы из наземной команды «Микки-Мауса» объясняют его непрошеному эскорту основные принципы внешней и внутренней американской политики с помощью бейсбольных бит.

Последний раз Коряпышев поднимался в небо на воздушном шаре лет тридцать назад. Но память об этом сохранил на всю жизнь. Было раннее августовское утро. Над сизой от росы площадкой приземления плыл легкий туман, а чуть выше покачивался аэростат, вдруг показавшийся похожим на слона.

Коряпышев забрался в корзину, и подъем начался.

Было очень тихо. С земли отчетливо доносились все звуки – скрип разматываемого троса в барабане лебедки (аэростат был привязным, обратно с высоты его подтягивали вниз с помощью лебедки), лай боевого Жучка, голоса курсантов, ожидавших своей очереди совершить прыжок с парашютом. Напротив Коряпышева на узкой скамеечке – инструктор с рукой на тормозном рычаге. Двухместная корзина скрипела и раскачивалась, холодок забирался под комбинезон, надетый на голое тело, и шершавил кожу.

И не только холодок… Сначала страх был маленьким, и ничего не стоило его придушить. Но с каждым метром подъема раздвигался горизонт, и вместе с ним под ложечкой креп и ширился страх. От небывалой, дух захватывающей высоты Светозара отделяла только дверца в гондоле, и вот настала та паскудная минута, когда потребовалось ее открыть и шагнуть вниз.

Щелкнул карабин вытяжной стропы. «Пошел!» – услышал Коряпышев голос инструктора, в которого с первого занятия втрескалась вся группа, – молодую, сильную, отважную. Ее звали Елена. Белобрысыми кудряшками и чуть глуповатым выражением лица она напоминала Мерилин Монро в только что разрешенном к показу фильме «В джазе только девушки».

«Пошел!»

Но как пойти, когда ноги – ватные, задница приклеилась к скамейке, в глазах – темно. И никакие кудряшки на тебя не действуют, тем более, что убраны под тугой шлемофон.

«Ты меня подводишь! Из-за тебя я не сдам Ленинский зачет!»

Куда там! Руки только крепче впились в борт корзины.

И тогда инструктор применила к курсанту Коряпышеву неординарный воспитательный прием. Ее пальцы неожиданно скользнули в просторную ширинку десантного комбинезона, расторопно отыскали в семейных трусах достоинство будущего парашютиста: «Вроде, ты мужик, а приссал хуже бабы!»

После этого – хоть в омут головой!

Когда парашют раскрылся, Коряпышев испытывал ни с чем не сравнимое ощущение, от которого хочется петь и делать глупости. И не только оттого, что преодолел страх.

В стороне за очередным покорителем воздушного океана опускался аэростат. Елена помахала ему рукой. Светозар понял, почему у этого инструктора никогда не бывало «отказников».

С тех пор прыжки с парашютом и вообще встречи с небом действовали на него возбуждающе.

Вот и сейчас. Под ним разворачивалась, переливаясь разноцветьем красок, радуя глаз изяществом шпилей и округлостью куполов, панорама одного из красивейших городов мира. Над ним легко, без натужного рева моторов, уходила в небо и несла их корзину легчайшая шелковая оболочка. Рядом с ним была девушка, отчасти напоминавшая Елену, а ее оператор уже вытащил из кармана кожаной куртки плоскую металлическую флягу. Много ли нужно человеку для счастья?

– А что это были за люди, там, внизу? – журналистка разрушила идиллию бестактным вопросом. – По-моему, они за вами гнались.

– И у меня сложилось такое впечатление, – не стал врать Коряпышев. – Я тут провожу одно расследование… Журналистское.

– Филолог в штатском, – не преминул вставить свои пять копеек, или форинтов, учитывая местный колорит, Дим Димыч. – Ну, по десять капель?

– Лучше по пятнадцать, – скорректировал Коряпышев, промокая пот, обильно выступивший на лысине. Это выходили фреч, «токай», пьянящий дым сигарет Пиланго.

Но, к сожалению, дурь осталась и опять звала на подвиги. Коряпышев вспомнил, какой вой подняла демократическая пресса тогда, десять лет назад, по поводу «Антея». Именно гласность (забытое словечко), а не материалы контрразведки, подсекла «Антей» на корню.

– Согласен поделиться информацией, – сказал он, опрокидывая в рот те действительно пятнадцать капель, которые содержались в крышке фляги. – Речь идет о контрабанде уникального оборудования. Под угрозой стратегические интересы России. Но только – чур, без самодеятельности! Сначала я должен буду переговорить с… филологами в штатском.

– Ой, Светозар Петрович, какой вы классный мэн! – воскликнула Маша и даже чмокнула его в лысину от полноты чувств, притиснув к борту корзины своим неслабым бюстом так, что пилот всполошился и залопотал по-английски, чтобы господа журналисты вели себя сдержаннее. – Конечно, мы без вас ни шагу! Все будет под вашим контролем! Исключительно!

Коряпышев не стал объяснять энергичной особе, что под исключительным контролем держит ситуацию только Всевышний, к владениям которого воздушный шар с каждой минутой поднимался все ближе. Они держали курс по ветру, а ветер медленно относил шар в сторону горы Геллерт. Внизу клинком, выхваченным из ножен, блеснул под солнцем Дунай. А Белварош – Белый город – оправдывал свое название, выделяясь внизу ярким пятном.

И опять Коряпышев оказался не прав со своей сдержанностью! Молодых нужно учить, но и старым проспиртованным пням полезно не заноситься слишком высоко – в прямом смысле этого слова. Потому что чем выше залетишь, тем больнее окажется падать!

Вертолет обозначился в небе черной звенящей каплей, и эта капля катилась прямиком к воздушному шару с улыбающейся мордочкой Микки-Мауса. Коряпышев подумал, что скоро хитрому мышу станет не до смеха. Ему станет совсем грустно. Точь-в-точь как одному старому контрразведчику, понявшему, что его песенка спета. Осталось, быть может, только несколько слов. А припев за тебя споет ветер. Ветер, свистящий в ушах.

Коряпышев отобрал у Дим Димыча видеокамеру и навел ее на винтокрылую машину. Он твердо знал, что полеты над городом разрешены только полиции и машинам «Аэрокаритас» – воздушной «скорой помощи». Но приближенный объективом видеокамеры вертолет «Хьюз» не имел опознавательных знаков этих служб. Его черный фюзеляж украшали лишь несколько цифр и – для поднятия настроения – акула с разинутой пастью.

До встречи венгерской акулы с американским мышонком оставалось несколько минут. Впрочем, предметом ее плотоядных устремлений был вовсе не мистер Маус, а подполковник Коряпышев. Однако сгоряча ребятки могут угробить всех, хотя нужен им только он один – носитель информации, которую, во чтобы то ни стало, нужно зарыть. Закопать в землю на три метра, чтобы не торчали уши и не осталось никаких следов.

А все это еще раз неопровержимо подтверждало – установка для сохранения генофонда нации действительно существует.

Коряпышев понял, что у него только один путь, если не хочет подводить журналюг и дебила-америкоса, взявшего их в этот полет.

– Слушай, Маша, а еще лучше – записывайте меня на камеру, пока есть время. Я узнал… а источник проверенный, что в Венгрию из Петербурга на днях была отправлена установка для сохранения генофонда нации. Ее разработали в одном из питерских НИИ, в каком – я не знаю. Но мне известен адрес получателя – улица Бечи, 22, город Дорог…

Коряпышев перевел дух. Нельзя, чтобы с вертолета заметили, что камера пишет его. Впрочем, он уже все сказал. Дал все отправные точки, которые сообщила ему Пиланго. Говорить больше не о чем. Оставалось одно, последнее…

Коряпышев скинул пальто и привычно ловко накинул лямки парашюта. Центральный замок, ножные обхваты… Все понятно и просто. Может, он сумеет ускользнуть и на этот раз. Надо прыгать затяжным, открыв парашют метрах в семидесяти над землей. Тогда они не сумеют ничего сделать. А на земле снова поиграть в прятки.

Черный «Хьюз» пластал воздух лопастями метрах в четырехстах. И примерно столько же было до земли, так что выдергивать кольцо надо через три-четыре секунды.

– Если мне не повезет, доведите это дело до конца. Отдайте информацию хорошему оперу – там, в России. И передайте ей поклон! – сказал он, переваливаясь через борт корзины под лепет америкоса, словно обожравшегося поп-корна.

Освобожденный от восьмидесяти кило коряпышевского веса, шар рванулся вверх, а Коряпышев, согласно закону земного тяготения, засвистел вниз с ускорением 9,8 метра в секунду. Падая вниз спиной, он последний раз увидел морду гнусного американского мыша на фоне своих ботинок (хорошая привычка – иметь ботинки на шнурках, иначе бы их сорвало потоком воздуха).

Коряпышев начал разворачиваться, чтобы лечь на поток и видеть приближение земли, но тут неведомая сила грубо и резко вздернула его за шиворот. Это открылся купол парашюта, пришпилив контрразведчика посреди голубого небосклона над горой Геллерт. Он понял, что сработал автомат открытия парашюта, парашюта, рассчитанного на неподготовленных людей.

И тут же из-за спины, в крутом развороте, словно был действительно акулой, вывернулся «Хьюз» без опознавательных знаков. Да они и не требовались. Когда вертолет завис метрах в пятидесяти, Коряпышев увидел в проеме откатившейся двери бесстрастное лицо Стефана – телохранителя Пиланго. А потом его сменил стрелок.

Выстрелов Коряпышев не услышал. Их и не должно было быть слышно – автоматическая винтовка АУГ оснащена кроме оптического прицела прибором бесшумной и беспламенной стрельбы. Зато он услышал свист пуль над головой, но не успел порадоваться промаху неизвестного стрелка.

Потому что тот не промахнулся. Очередь, как ножом, обрубила стропы с левой стороны. Купол сложился, и Коряпышев устремился к земле.

Запасного парашюта не было. Как нет ни у кого и запасной жизни, чтобы исправить то, что напортачил.

Жить хотят все, но не у всех получается.

Коряпышев падал, сжав зубы, не издав ни крика. Только над головой его трещал полусложившийся купол – так щелкает на ветру знамя.

Так хлопало на ветру знамя, укрепленное в люке БТРа, когда они входили в заштатный чешский городишко в августе 1968-го для подавления контрреволюционного мятежа. Там застрелили его друга. Теперь им предстояло встретиться, вот только неизвестно где – сразу в раю, или сначала в чистилище.

Потому что свой срок в аду они уже отбыли. Здесь, на земле.

Трасса Москва – Санкт-Петербург создана не для того, чтобы доставлять удовольствие водителю. Тем более трасса обледенелая. И особенно если состояние обледенелости в равной степени относится как к дорожному покрытию, так и к человеку за рулем, напряженно приникшему к лобовому стеклу.

Этим бедолагой или героем, промерзшим до костей, был Вадим Токмаков. Пейзаж, выдержанный в черно-грязно-белых тонах, не баловал разнообразием: серая лента шоссе, выбеленные не желавшим сдаваться снегом поля. Токмаков подумал: если там, за последней чертой, ждет его воздаяние по грехам, оно будет смахивать на езду по обледенелому шоссе на лысой резине в машине, где не работает печка.

Что еще не функционирует в аппарате, над чьим капотом гордо поблескивал литой олень, выяснится позже. «Волга» ГАЗ-21 досталась Вадиму от двоюродного или троюродного дяди, некогда известного оперного певца. Лет семь или десять наследство мирно ржавело в гараже на даче. Когда тетушка решилась продать то и другое, новый владелец потребовал освободить гараж от металлолома.

Так Вадим Токмаков стал счастливым обладателем автомобиля. Сейчас, в шестом часу утра, после бессонной ночи он недобрыми и не вполне цензурными словами поминал свои частнособственнические инстинкты, так и не преодоленные за время членства в пионерской организации. Будь актив построже к недостаткам члена пионерской дружины Токмакова, Вадим отказался бы от наследства и сейчас мирно дремал в теплом вагоне скорого поезда.

Но вожди ему попались мягкотелые. Не только в масштабе школьной пионерской дружины. В масштабе доживавшей последние годы империи тоже. Страну разбазарили, прежде чем Токмаков закончил юридический факультет военного института. А еще точнее, – ее разбазарили за десятки лет до его появления на свет, когда император Великой, Белой и Малой Руси, царства Польского, княжества Финляндского и прочая (какой, бишь, губернией числились тогда нынешние гордые прибалтийские государства?) Николай II совершил тяжкое должностное преступление, отрекшись от престола.

После немки Екатерины и русского помещика Столыпина (тоже, кстати, стремившегося к немецкому порядку) никогда больше не везло России с государственными деятелями… В результате после окончания юридического факультета военного института лейтенант Токмаков получил направление уже не в Комитет государственной безопасности СССР, к чему стремился курсантом, а в некое Министерство безопасности РФ, которое потом еще раз пять переименовывалось.

В питерском управлении этой аморфной организации о былом могуществе Комитета напоминали только гранитные стены Большого дома на Литейном. Задержаться в них надолго юному следователю не пришлось: в бреду демократизации следственный аппарат госбезопасности упразднили. Но к тому времени в России уже формировалась новая спецслужба – финансовая разведка…

Над полем, черно-белым, как жизнь сотрудника правоохранительных органов, прорезалась в небе полоска цвета латуни. Токмаков закурил, подумав, что в его жизни такие светлые полоски появляются все реже. Надежды угасли как спичка на ветру, иллюзии развеялись словно дым сигарет. («Курить надо меньше», – самокритично отметил Токмаков.)

Вот разве Маша… Но и с ней все было непонятно. Она была журналисткой, неверной и ветреной, как питерская погода. Сейчас она работала за границей, но вчера скинула сообщение, что завтра приезжает в отпуск на неделю.

Завтра, – это означало уже сегодня. Пока Вадим не знал, как поступить. Сначала надо доехать до Питера.

Хотя старая машина подозрительно уверенно одолевала километр за километром. Токмаков в сотый раз вспомнил Лешу Кузнецова, шофера из ГОНа[22]22
  ГОН – гараж особого назначения.


[Закрыть], двадцать лет отсидевшего за баранкой «членовоза». Теперь он возил банкира, экзотики ради купившего именно ЗИЛ брежневской поры.

– Семь верст для бешеной собаки не крюк, – философски сказал Леша Кузнецов, узнав о намерении Вадима отправиться в путешествие из Москвы в Санкт-Петербург на «Волге» оперного певца. – Аппарат я твой на крыло поставлю, а сам ты – как? Водить умеешь?

– На служебной ездил.

– Медведь на велосипеде тоже ездит. Я спрашиваю – водить?

– Ну…

– Понятно, – сказал Кузнецов, со скрежетом поднимая капот «Волги». – Все вы, молодежь, такие. «Чему-нибудь да как-нибудь». А вот в мое время…

И дядя Леша рассказал Вадиму одну историю, как он выразился, «в назидание потомкам».

…Прапорщик Кузнецов сидел за рулем бронированного ЗИЛа, когда лопнуло правое переднее колесо. Скорость была под девяносто. «Членовоз» с секретарем ЦК КПСС по идеологии в сопровождении милицейского эскорта следовал по Ленинградскому проспекту.

Леша сразу доложил о происшествии офицеру госбезопасности, сидевшему рядом на переднем сиденье. Да тот и сам почувствовал неладное по замедлившемуся ходу и едва ощутимому крену тяжелой машины. Автоматическая система подкачки колес позволяла спокойно добраться до места назначения. Но даже намек на неисправность и тень намека на угрозу для жизни охраняемого лица требовали немедленной замены машины.

Докладывать пассажиру о проколотом колесе? Ни одному из нескольких десятков сотрудников Девятого управления КГБ СССР, оперативно подключившихся к решению возникшей проблемы, такая мысль, разумеется, и в голову не пришла. Лезть к члену Политбюро с недостойными его внимания мелочами? Нет, это означало бы отрывать выдающегося деятеля партии и правительства от дум о судьбах мирового коммунистического движения. Вдобавок – бросить тень на качество изделий советской резиновой промышленности. Не говоря уже о том, что «девятка» изначально проявила подозрительную халатность, не выявив своевременно на трассе гвоздь или осколок стекла.

Нет, правда была нежелательной гостьей в машине члена Политбюро, и ей сразу дали от ворот поворот. Мгновенно были рассмотрены все объекты по пути следования. Выбор пал на детский садик, директриса которого была доверенным лицом сотрудника Девятого управления Комитета, поскольку садик находился на правительственной трассе.

Охраняемому лицу деликатно напомнили, что он проезжает мимо детского садика, личный состав которого, простите, – деточки, то есть цветы жизни, поздравляли его, товарища члена Политбюро, с годовщиной Октябрьской революции. И были бы счастливы услышать несколько слов от выдающегося марксиста-ленинца, вся жизнь которого – вдохновляющий пример, а потом и прикрепить к стенам детского учреждения мраморную доску – в честь знаменательного посещения.

– Если вы изъявите желание…

Секретарь по идеологии такое желание изъявил. Пока он общался с народом, один ЗИЛ заменили другим, мгновенно подъехавшим. Машины были похожи, как две капли воды. Последний штрих добавил сопровождавший офицер «девятки». Оглядев салон прибывшего из ГОНа ЗИЛа взглядом художника, он вовремя спохватился и бережно перенес на бортик пепельницы недокуренную сигарету, которая была оставлена в первой машине охраняемым лицом.

Так завершилась одна секретная и тщательно залегендированная операция КГБ, в которой принимал участие дядя Леша. Мемориальную же доску в честь посещения детсада членом Политбюро так и не открыли. Пока собирались, время членов пришло к концу, а теперь в том садике агентство «Вавилон» открыло курсы по подготовке манекенщиц и фотомоделей. Что характерно – возглавляет агентство все та же директриса, по-прежнему чье-то доверенное лицо.

– Оцени, какие были зубры! – назидательно поднял палец Леша Кузнецов. – Хабарик заметил и на место положил. Но… в нужный момент человека с характером не нашлось, чтобы Горбачеву по лысине настучал. А все почему? Руководящие кадры ЧК всегда назначал – ЦК. Центральный комитет ка-пэ-эс-эс. А цэковцы наших гэбэшников в душе всегда побаивались. Знали, курвы гладкие, за собой грешки. Вот и тормозили сильных мужиков.

Леха заплевал окурок дорогой сигареты, словно хабарик «Примы», и заявил:

– Ладно, поглядим, на что вы окажетесь способны, ребята! По моему разумению, нынешние власти к твоей конторе относятся так же, как прежние к Комитету госбезопасности. С одной стороны, не обойтись без вас никак. Олигарха отправить парашу понюхать или аферу какую хитрую размотать – тут вас вперед и бросают. С другой – кто вас знает, вдруг случайно раскопаете поганку…

– …про некую фирму на Каймановых островах, – продолжил его мысль Токмаков, – и по чистой случайности окажется, что троюродная бабулька какого-нибудь вице-премьера или другого бугра, крутит там бабки, забыв бессмертный наказ бессмертного Лившица, что с государством надо делиться.

– Вот-вот! Я слышал, эти офшоры вообще золотое дно!

– У нас везде золотое дно, куда ни глянь, – сказал Вадим, вспомнив свою последнюю операцию, но дядя Леша перебил:

– Прибереги для мемуаров. А еще лучше – выкинь из головы. Меньше знаешь – спокойнее спишь.

– В болоте тоже спокойно, но жить там бы я не хотел… Может, и неплохо, что не нашлось этого самого, с крутым характером? – сказал напоследок Токмаков. – А то, глядишь, сидел бы ты сейчас в том же детском садике на утреннике и гнал тюльку подрастающему поколению, каким великим мыслителем всех времен и народов был твой партайгеноссе.

– Еще не все потеряно, – ухмыльнулся Кузнецов. – Ведь подучетный элемент, народ то есть, у нас смирный и терпеливый.

Поскольку Вадим Токмаков не проявил восторга в отношении исторических деяний сотрудника «девятки», дядя Леша замкнулся и оттаял лишь через несколько дней на армейском аэродроме, залитом как каток. Здесь водители из бывшей «девятки», а ныне Федеральной службы охраны, гоняли по льду тяжелые «мерседесы», среди которых «Волга» Токмакова выглядела жалкой золушкой. За тот день на подмосковном аэродроме Вадим научился чувствовать машину, проходить крутые повороты и держать дистанцию.

Спасибо, дядя Леша, последний из могикан!

До встречи с Машей, то есть, до Петербурга, оставалось меньше ста километров, а он еще не решил: простить или нет.