Текст книги "Оранжевая книга. Сказки и истории"

***

Трава кончилась, каркадэ в холодильнике – тоже, и мы пошли в ларёк за вином. На улице был дым – горели торфяники. По Московскому шоссе неслись шары света с белым ореолом – фуры, легковушки. На бутылке, купленной в ларьке, цитировали Омара Хайяма. «Горе – медленный яд/ А лекарство – вино/ Пей вино, не грусти/ Мудрецы говорят». Мы открыли бутылку и легли на траве. Я не видел Сэма, Сэм не видел меня. Передавали наощупь.

Fade.

Мы встали и двинулись обратно – держась за руки, через Московское шоссе, на кухню, где нас ждали, и где тихонько играло радио.

***

У Ступакова была своя история, мучившая его уже пару месяцев. Он находил пачки сигарет. Полные, без пары сигарет, наполовину пустые – всякие. Каждый день, в разных местах. Какое-то время мы даже бросили покупать сигареты – потому что у Ступакова в рюкзаке всегда что-то было. Ангел, хотя и вставал раньше всех нас – и нельзя сказать, что не смотрел под ноги, когда ходил по участку, находил сигареты раз в пару недель. Ангел, как всегда, начал искать во всём этом метафизический смысл. Он расспрашивал Ступакова – где, когда, при каких обстоятельствах тот нашёл ту или иную пачку, сколько было в пачке сигарет, какой марки – и записывал рассказанное в записную книжечку. Чуть не описался от восторга, когда узнал, что прадед Ступакова владел до революции табачной лавкой в Питере. Легче и понятнее, правда, от этого – не стало. Ступаков, спрятав ферзя в карман, задумчиво осматривал пачку, лежащую на лестнице под батареей. «Monte Carlo». – Как ты думаешь, – полная? – спросил Ступаков. – А может, не будем смотреть? Какая разница? Она может быть и пустая, и полная, но если ты посмотришь, она обязательно окажется не пустой, это ведь твоя история. Это – как ждать автобус – пока не видно номер, это может быть и твой автобус, и не твой. Но если прикуришь, обязательно окажется – твой. И дело не в том, что водитель переставит табличку. Он их не переставляет. Просто – разные версии реальности. В одной – ты прикурил, и автобус – твой. В другой – ты не прикуривал – и автобус – не твой. Пару лет назад у меня началась тема с подарками. Я просил товарищей дарить мне маленькие подарки в коробочках. С условием, что я их НИКОГДА не открою. С тех пор у меня в ящике стола много маленьких коробочек, в которых что-то звенит и перекатывается. Я не знаю, что там. Может, ключи от нового мира – и, если бы я открыл коробочки, всё сразу бы изменилось. А может – там ерунда какая-нибудь на отвяжись. Не знаю. Ступаков наступил на пачку. Пачка смялась. Пустая.

***

Сэм не появлялся уже две недели. На телефонные звоночки не отвечал. Мы с Ангелом пришли к нему домой на Маяковского. Открыла соседка – в цветастом халате и босая. Узнала нас. Из комнаты вылетела «грецкая собачка – до старости щенок», Виола – и стала лаять на нас, припадая на задние лапы. Соседка проводила нас до комнаты Сэма и сказала, что сама уже беспокоится – пришёл телефонный счёт за международку, а кто оплачивать будет? Сэм никогда не закрывал комнату. На всех вещах лежала недельная пыль. На столе, рядом с полупустой пачкой «Голуаз» – стояла кастрюля. В кастрюле росла мохнатая зелёная плесень. Ангел взял у соседки счёт и сказал, что оплатит. Виола продолжала надрываться в коридоре, но в комнату не заходила. Ангел спросил, кто последний видел Сэма. Соседка сказала – дед Клим. Сэм рассказывал – деду Климу было лет 80, и он был со странностями. В прошлом году летом он поехал в лес в Комарово и привёз банку садовых улиток. Выпустил их в комнате – улитки расползлись по стенам и стали есть обои. Через некоторое время начали размножаться. Мелкие проползали под дверью – в коридор. Соседи их давили – случайно и со злости. Угрожали Климу милицией и санэпидемстанцией. Дед не отвечал из-за двери – и только делал телевизор громче. Вообще он стал выходить из комнаты только на почту за пенсией – или в Комарово в лес. По-видимому, он питался улитками и супами из пакетиков. Когда-то Клим прочитал в газете, что человек, куривший всю жизнь только одну марку сигарет, заболел раком – и подал на табачную компанию в суд. Выиграл дело, вылечился – и начал безбедно жить. Вдохновлённый примером, Клим решил подорвать своё здоровье супами из пакетиков. Только организм деда не сдавался и портил весь план.

За дверью деда Клима бесновался телевизор. Концерт Юрия Антонова. Ангел постучал. Дед спросил, – кто? Ангел ответил, – Ангел. Клим открыл. Был бледен и крестился. Не каждый день ангелы приходят. Узнал Ангела и начал приходить в себя. – Эка вы, молодые, всё шутки шутите, над стариками издеваетесь. Я уж думал, правда – ангел из Небесной канцелярии за душой моей пришёл. Ну и бес с ним, говори, чего? Ангел рассказал. – Ну, слушай. Аккурат в пятницу, я за пенсией собирался, в дверь позвонили. Я спросил, как водится – кто? Сказали – к Сэму. Открыл, а там девка стоит, вся в белом, а сама – чернявая такая. Открыл я, а она – прямым ходом к его комнате, даже не поздоровалась. Ну, он к ней в коридор вышел, обрадовался вроде как. Оделся – и ушли они. Ангел поблагодарил деда. Мы вернулись в комнату. Ангел включил магнитофон. Стояла кассета «Air», последняя вещь с «Moon Safari». Я взял пачку со стола и закурил. На пачке был записан телефон, рукой Сэма. Я показал Ангелу – код города совпадал с кодом на квитанции. В коридоре Виола лежала в углу – кончились силы. Мы попрощались с соседкой и пошли в переговорный пункт на Чайковского.

На улице шёл дождь. Мужчина в кителе и морской фуражке рылся в мусорном баке. В переговорном пункте было пусто. Ангел купил карточку, и мы вошли в кабинку. Трубку долго не поднимали. После двадцатого гудка женский голос ответил: «Алло, небесная канцелярия». Я спросил Сэма. – Извините, он сейчас не может подойти. А кто его спрашивает? Я назвался. Женщина пошуршала бумажками и сказала, – хорошо, приезжайте. И назвала адрес – в Питере, на Введенской. Добрались мы быстро – на 76 топике до Австрийской, а там пешком. Дождь продолжался – и поэтому на улицах почти никого не было, несмотря на выходной. Нужный дом оказался за 198 отделением связи. На стене был написан адрес, но дом был заброшен, причём давно. Ещё в школе мы с Сэмом там пару раз бывали, пили вино на крыше. Осторожно ступая по разбросанным кирпичам, мы зашли в парадную. Сильно пахло мочой и мокрой штукатуркой. -Чего надо? Ссать пришли? – в комнате на первом этаже на перевёрнутом ведре сидел бомж. Я сказал, что мы ищем Сэма. Что он должен быть тут. – Какой сегодня день недели? Я сказал, что воскресенье, но это, вроде как, к делу не относится. – А ты сходи в магазин на углу, купи портвейн – посидим, подумаем. Ангел остался с бомжом, я пошёл в магаз. Всё страньше и страньше, как любила говорить Алиса. Я купил две бутылки – одну – на всякий случай – спрятал в рюкзак. Авось, пригодится в поисках. Когда я вернулся, Ангел с бомжом уже пили портвейн из гранёных стаканов. Бомж посмотрел на бутылку у меня в руке, потом на меня, потом – опять на бутылку. – Сказал бы раньше, что вы – ангелы. Для ангелов у меня всегда что-нибудь припрятано. Он достал из коробки за спиной ещё один стакан, на удивление – чистый, налил до краёв и протянул мне. -Угощайся. Райский нектар. Специально для ангелов. На бутылке было написано – «Мадера». И по вкусу было похоже на «Мадеру». Мы не пили уже с месяц -вместо этого играли в шахматы. Поэтому в голову ударило достаточно быстро. Контуры предметов стали резко очерченными, воздух – холодным и прозрачным. Мир стал разваливаться на составляющие его кадрики. Говорить расхотелось. Ангел тоже молчал. Похоже, у него тоже всё разваливалось на кадрики. – Значит, нужен Сэм? Всё очень просто. Сегодня, говорите, воскресенье. Бомж достал кусочек оконного стекла и положил его на кирпич. – Послезавтра, значит, вторник. Он взял осколок коричневой пивной бутылки и положил его на стекло. – Вы, значит, здесь, – показал на прозрачное стекло, – послезавтра – будете там, – показал на бутылочное. – А Сэм – он – здесь. Бомж взял второй кирпич и ударил по стёклам так, что осколки брызнули во все стороны. Кадрики начали складываться в сюрреалистичное кино. Мы с Ангелом сидим бухие и слушаем философствования бомжа, вместо того, чтобы искать Сэма. Видимо, непростое было это вино. Ноги не слушались. Похоже, что-то недоброе появилось в моём взгляде – потому что бомж взял принесённую мной бутылку и пошёл к выходу. – В этом доме – 48 дверей, одна – из вторника в пятницу. Если найдёте – Сэм там. Ошибётесь – обратно уже не вернуться. Лучше – поезжайте в Лахту. Он открыл дверь парадной. – А как тебя зовут?, – крикнул Ангел. – Иван Харонович. И хлопнул дверью.

Как мы оказались в Лахте, я не помню. Смутно помню, как бродили по дому, открывая все двери. Странно – двери были, никто не растащил. Вздыбленный паркет, разбитые окна, брошенные книги. Потом – мы – в Лахте. Иван Харонович явно что-то подмешал. Между – ничего. Часы показывали восемь вечера. Дождь продолжался. Голова болела страшно. Домой я вернулся около десяти. С Ангелом мы расстались на «Василеостровской». За всю дорогу из Лахты мы едва ли произнесли десяток слов на двоих. Было плохо. У Ангела была зажигалка «Зиппо», поэтому всю дорогу я прикуривал у него. Сейчас, дома, я понял, что спички есть только те, которые я взял у Сэма в комнате – и они в пальто. В кармане пальто – кроме спичек – обнаружился сложенный вчетверо лист бумаги. Я закурил, развернул – и стал читать. Это было письмо, письмо от Сэма. Вообще Сэма было сложно сподвигнуть что-либо написать. Но почерк был явно его. «Привет. Честно говоря, не знал, что вы найдёте меня так быстро. Хотя, скорее всего, вы с Ангелом ничего помнить не будете – потому что то, что вы увидели понять просто так, без подготовки, невозможно. Голова не такая простая штука, чтобы вот так дать себя испортить. Думаю, мы ещё увидимся. В метро, на улице или на концерте. Я – между вторником и пятницей, брожу из комнаты в комнату, сам не знаю, где и когда окажусь С.К.» Я подумал, что Сэм употребил какой-то сильный галлюциноген и вышел во внутренний космос. Возможно, галлюциноген он достал через то, что называется «Небесной Канцелярией». И Иван, Харонов сын, когда понял, что мы с Ангелом повелись на мистификацию и пришли, подмешал нам в вино тот же самый галлюциноген. Я позвонил в справочное – уточнить код города. Мне сказали, что такого кода нет, что – ошибка. Я сказал, что код написан на квитанции. Спросили номер Сэма. Точно, ошибка. Квитанцию оплачивать не нужно. Я извинился и положил трубку. Набрал номер. Несуществующий номер или код услуги. Всё страньше и страньше. Заварил кофе. Выпил, выключил свет и лёг спать.

Санкт-Петербург, 1998—2022

Оранжевое и Зелёное

Началось

В ловушку из слов, вечером, когда был дождь и оранжевые фонари, и голоса внизу: заклинание, некий набор слов – пускай только гласные и «М», не важно;

то, что осталось <не было> – проснуться ночью, когда есть только желание и <опять ловушка>.

Сделать из голоса поток (оранжевого и зеленого), без словарей и не говорить правду (слово), а просто говорить.

Февраль

Вечером февраля в холодном автобусе попытаться остановить оранжевую реку внутри своего глаза —

и изморозь, и узоры (переливаются); было бы все равно, кто звонит мне, и где я был, когда началась осень из оранжевого вечера вчера;

и она говорит мне о зеленом городе (когда она была молодая) и о птицах, которые сидят на спинке кровати и не хотят улетать, пока кто-нибудь не умрет в твоем королевстве, и о черном короле и зазеркальном лабиринте

(человечек заводит граммофон и люди на площади танцуют)

и кружится, кружится, но никогда не возвращается обратно.

Иногдавечером

Где-то в Шотландии ты видишь, как птица садится тебе на руку (как вертится твоя голова),

звон рассыпается, и ты встречаешь очередного всадника без лошади между блюзом и ужином в половине первого,

и звонит телефон, и из трубки сыплются знаки препинания;

после того, как я ухожу, нужно проветривать, чтобы расползлись черепахи, и ты могла уснуть;

все-таки в углу на кухне спряталась одна блюзовая фраза в полдвенадцатого, странники телефонной книги и кусочек вечера (иногдавечером…);

Королева Оранжевого и Зеленого, ты носишь что-то в кармане, и одна из моих смертей (голова на двух ногах);

когда от тебя не останется Ничего, они найдут еще один скелет в чулане, середина дня.

Май

Ты ли из оранжевого вечера вчера и рыбами и звенят трамваи и май на ладони блестит и кажется холодным и —

не улетай (странники телефонной книги и стеклянный прискорбыш)

одиннадцать – говорит радио и кипит чайник.

Вечер на площади и заходит солнце и я смотрю в окно <начинается пустыня> – она растет из оранжевого вечера, и я слышу, как поворачивается ключ в замочной скважине, и рыбы глотают огни

и сумерки и туман и гудит колокол и стемнело,

на потолке ползут огни (я закрываю глаза)

и в форточку вплывает огромная рыба.

Октябрь

Октябрь, октябрь как конец сна, странники и полные карманы времени; пурпурные рыбы, серебряные – утро;

и из угла в угол, и входит кошка, и небо лежит на ладони и кажется холодным,

и (начинается) странствие на оранжевых черепахах через весь день, но никогда не называя по имени;

за дверью прячется Убийца, я вижу его тени

и становится холодно и собирается дождь и у меня на ладони и странники телефонной книги и стеклянный прискорбыш.

Клоуны

Приезжает Цирк Стеклянного Человечка, говорит радио

и клоуны идут по площади и смеются – оранжевые клоуны, зеленые клоуны;

все троллейбусы идут на небо, говорит Черный человечек,

и я сажусь в троллейбус, и троллейбус ломается —

потому что утро и голос блестит и идет дождь

(желтое, синее, белое) и полные карманы гласных;

какая самая вкусная буква – спрашиваю я тебя,

и ты говоришь – «М»;

и уже полдень и гудит колокол и сияние после дождя;

я ищу телефон Пурпурного Генерала —

он уже повесился, говорит мне оранжевая женщина;

и время катится по улицам

и клоуны промокли, говорит Черный человечек,

пусти их погреться (так и говорит), и начинает крутить ручку граммофона – раз-два-три —

и у него полная голова улиток и улитки расползаются по небу и дождь прекращается.

Оранжевые странники и свой собственный

Медным голосом из Оранжевого и Зеленого возвещает сумерки – я слышу, как идет электричка

и сверкают лампочки, и кто-то говорит на балконе этажом ниже,

и ты вынимаешь мои глаза

и снимаешь мою шляпу

и делаешь из моего рта пепельницу для случайных гостей;

у стен есть рты, которые говорят говорят говорят всю ночь;

оранжевые странники въезжают в город на жестяных автомобилях, и у них есть своя ночь под полями шляп,

там же прячутся искрящиеся существа и бабочки;

и в сумерках, и игры голоса, и монгольский хан в центре города и на берегу,

и я – в нескольких сантиметрах к югу от твоего правого глаза,

и ты вроде как луна, и у меня в саду полный колодец гласных из Оранжевого и Зеленого,

и время растягивается, и пауки плетут паутину

и Черный человечек прыгает до неба и звонит в колокол —

вечером возле ручья из гласных ели печаль (она была сладкой)

и нет хрусталя в моем голосе;

ты закрываешь глаза

у меня есть янтарные бусы и свой собственный.

Расстроенное пианино

Господин своего голоса и властитель пустых комнат и расстроенного пианино, но не тебя

пытаешься найти дорогу в сумеречные земли, но Оранжевое и Зеленое – это все, что ты видишь;

в сумерках хожу из угла в угол и возвращаюсь вечером, когда звенят колокола;

(Сон Черного Короля)

и человек без глаза и человек безо рта

(когда у тебя полная голова мух и ты боишься открыть глаза);

человек идет за апельсинами и попадает под машину —

перед самым Рождеством;

Ангелы, странники, клоуны – идут через двор,

входят под арку и оказываются в пустыне.

Пугало

Мои глаза лежат на столе,

я стою на холме и вращаюсь, вращаюсь,

все реки текут вниз, вниз, вниз,

мои глаза сделаны из изумрудов и слюды;

пыль и пепел, волшебные и расцвеченные оранжевым твоего позавчера;

я начинаю говорить и пепел падает на пол, и начинается зима и гости уходят, все гости уходят, оставляя запах пепла и шляпы на вешалке,

и дедушка подходит к телефону и говорит – слушаю,

и я посылаю письмо на небо, и Убийца наконец-то подбирает ключ;

в это время зажигаются оранжевые фонари, и он входит в комнату (он ступает бесшумно),

он подходит к столу и берет мои глаза

и он тащит меня за тряпичную ногу по полу,

бубенчики переливаются перламутром и падают в вечер,

на площадь, откуда ушли клоуны, и рассыпаются в переулках смехом и голосами,

и хлопают двери и начинается радиопередача об оранжевых странниках Сейчас;

сквозь сумерки по асфальту тряпичным лицом,

и на площади около фонтана я слышу как падает вода,

и ты находишь меня и оба глаза,

и ты тоже на холме и

вниз, вниз, вниз, куда вечером летят вороны и

– слушаю, – говорит дедушка,

и у него в кармане свистулька, и он манит птиц,

и птицы прилетают и говорят, говорят, говорят;

я лежу на полу и чувствую оранжевый ветер сумерек в июле,

и на груди у меня ворон Адам;

я закрываю глаза, и он тоже начинает говорить.

Комната, пахнущая мамиными духами

Кружится, кружится, но никогда не вернется назад,

в комнату, пахнущую мамиными духами, в кукольный дом, где я лежу на полу, без кондукторов и Пурпурного Генерала;

просто одиннадцать, говорит радио, и растворяется сахар,

и небо пахнет печалью,

и теплый чай и желтая лампа и голос,

свернувшийся на кровати клубком и тихо мурлычущий.

Dusty Rats

Заводные божьи коровки и металлические крысы;

я слышал, как остановилось сердце, когда выключили электричество;

мама, мама, говорит человек на заре, и ты знаешь, ты ведь всегда знаешь;

из Оранжевого и Зеленого – мои глаза,

и кошка прыгает мне на колени;

раскрой его – говорят изумрудные голоса, и ты садишься на поезд и едешь, едешь в полнейшей тишине;

в калейдоскопе кружится Оранжевое и Зеленое – узоры, узоры; пейзаж подчиняется движениям твоей руки —

ты ведь была здесь не один раз.

Королева

Королева с апельсиновым ртом и/или мои влажные сны в середине мая;

начинается вечер, и кто принесет мне сон,

ведь иногдавечером…

И ты меняешься вместе с пейзажем

(демоны твоего сна и пурпурный конь)

и/или в другой вечер/после дождя/в оранжевый четверг

я нахожу свой глаз у тебя в кармане, между поцелуем и носовым платком;

Черный Король/Черная Королева и рассказчик историй в медный полдень

в сентябре на Петроградскую сторону сумерек;

ящерицы прячутся в щели, и я знаю, что происходит/всегда знаю, что происходит,

и ты приносишь забытую шляпу и роняешь пепельницу

и она разбивается, и ящерицы уносят осколки в еще один вечер;

телефонная женщина и почтовая женщина берутся за руки и выходят, я закрываю за ними дверь ключом Убийцы, который решил-таки навсегда покончить с моим колокольчиком;

наступает утро, и ты путешествуешь из безрадостного края в безрадостный на троллейбусе,

к тебе подходит оранжевая женщина (у тебя в руке банка хохота), и ты согласна отдать ей все, лишь бы не превратиться в ящерицу;

путешествуешь из настоящего в настоящее с мертвыми часами на руке,

лучники и контрабасисты приходят навестить тебя, а у тебя нет пепельницы,

и ящерицы уносят стрелы и контрабас;

я прячусь в углу и смеюсь – ведь у меня есть целая банка хохота,

и ты пришиваешь на место мой глаз;

из Оранжевого в Зеленое за каких-нибудь полчаса

и ты падаешь – вниз, вниз, вниз —

на холодную, холодную землю

из-под купола цирка на площади,

и клоуны прощаются и уходят;

один из них, в фиолетовом пиджаке с бубенчиками, забывает свою шляпу и, не доходя даже до середины площади,

растворяется в оранжевом вечере (и наступает вечер);

колокола бьют восемь, рыбы заглатывают фонари и дождь прекращается;

ты превращаешься в Оранжевую Странницу Никогда,

и ящерицы бегают по твоей комнате, где только расстроенное пианино и кусочек грозы;

– странствие начинается – говорит радио из угла;

ты открываешь окно и слышишь, как капает с крыши и хлопают двери;

сумерки сплетены из слов и прикосновений и у тебя всегда найдется что-нибудь новенькое, ты ведь теперь Королева Ящериц?

Но найдется ли кто-нибудь в твоем королевстве, кто сможет превратить вечер?

Когда-нибудь утром ты найдешь мертвеца в своих владениях.

Не удивляйся, если это буду я;

Ночь – это чудовище, которое отгрызает кусочки снов и делает их твоим завтра;

и через четыре и призраки и голоса и скелет в чулане.

Черепахи

Оранжевые черепахи падают в Ла-Манш и никогда не возвращаются Садовой улицей после полуночи в Новый Год;

из подъездов высыпаются гласные, и ты поднимаешь их с асфальта и пытаешься отогреть (твои губы и голос),

и держишь на ладони пурпурное «М»;

никогда не останавливайся, ОК?

(Через четыре) отвечая на телефонные звонки и пряча мертвеца под роялем, пытаешься не выронить рассыпающиеся на гласные и «М» слова и

голос сворачивается клубком и мурлычет;

заводные игрушки двигаются в пустой комнате —

я, внутри своего глаза и ты, Оранжевая Странница Нигде.