Текст книги "Сны"

Этот мир будто существовал в ней давно, и она в нем знала себя. Все было живым и настоящим. И Аня уже не думала о том, чтобы скорей проснуться, ее не пугала неизвестность этой жизни. Она просто стала забывать о городе, с его шумными раздраженными людьми, о работе, потому что история сама прикоснулась к ней. И даже про кота она уже не вспоминала.

Зайдя в спальню, она положила книгу на прикроватный столик, который смирно стоял на трех своих изогнутых ножках, и подошла к окну. Закрыв глаза, она глубоко вдохнула и расплылась в улыбке. Алый свет ранней зари окутывал все вокруг, даже сквозь опущенные веки он был ярок. Аня открыла глаза и оглядела окрестности: двор, в котором бегала ребятня детсадовского возраста, храм, у которого женщины уже закончили чистить дорожки и подметали крыльцо, небольшой хозяйственный дворик, в котором куры бегали, как маленькие белые и рыжие пятнышки и часть конюшни, в которую шли двое мальчишек, неся в руках ведра.

Все занимались привычными делами и не обращали внимания как алый от заката воздух преображал дома, деревья, траву и их самих. Обычная жизнь в необычном свете. Привычное в невероятном…

Но тут постучали в дверь, заглянула Катеринка и сказала, что ужин подан и можно спускаться вниз.

– Скажи папеньке, я сейчас буду, – ответила Анна и подошла к зеркалу, чтобы причесать и собрать волосы под гребень, который папа привез ей из города в последний раз.

Спускаясь по лестнице, Аня встретила Татьянушку с кувшином в руках. Она шла налить чистой воды в кувшины для питья, что стоят на туалетных столиках.

– Ой, барыня, а вы не стали переодеваться к ужину, – вдруг сказала она, не останавливаясь, но тут же осекшись, добавила – простите. Ангела за трапезой, вам и барину.

Аня, не успев ничего ответить, просто кивнула головой и пошла дальше.

У двери в гостиную стояла Марья Петровна, вытирая руки о фартук. Она улыбнулась Ане и кивнула головой. В гостиной рядом с сервантом стоял небольшой обеденный стол, на котором уже было накрыто. Стояли разносолы, нарезки, графины с морсами и компотами, не было только основных блюд. Всего было, как всегда много, но помаленьку – на двоих. У стола ее уже ждал отец. Он стоял, слегка покачиваясь вперед-назад в глубоком раздумье, держа одну руку за спиной, а в другой маленькую рюмочку с наливкой.

– Ну вот и Анюнька пришла. Будем ужинать. Марья Петровна, прошу, неси горячее. Садись моя хорошая, – обратился он к Ане, – будем с тобой щи хлебать, – сказал он и одним махом рюмочку опустошил. Довольно крякнув от выпитого, он перекрестился, благословил еду и сел сам.

– Знаешь, через три дня Троица, – начал отец издалека, – я же тебя обещал после нее в город свезти, к тетке твоей Параскеве Семеновне погостить. Ты еще не передумала? А то дома останешься, тут же вон как хорошо – птички, лес.

– Как благословите, тятенька, – ответила Аня, уже во всей полноте ощущая себя дома.

– Да не слушай старика. Что тебе молодой в деревне киснуть. Я, конечно, скучать буду, но и в свете показаться надо, и платья модные поносить. Кому их тут показывать? Курам? – развел руками и сам засмеялся от своих слов. – Отвезу. Погостишь у тетки, она тоже рада будет.

Доев суп и принимаясь за студень, Иван Гаврилыч не упустил возможности задеть и тему замужества:

– Ты у меня уже девица сильно на выданье – начал он, – двадцать один годик малышке, – уже не шутки. Пора и о женихах подумать. Хотя, чего таить, не хочется тебя от себя отпускать, но с другой стороны внуков тоже хочется.

Аня не знала, что и сказать. Она только привыкла быть здесь, только почувствовала себя дома, как ее уже замуж выдать хотят. В общем, хоть Аня и чувствовала себя дома, но вопросов оставалось не разрешенных еще очень много. Густо покраснев в ответ на ухмылки отца, она не безуспешно сменила тему на хозяйственную и охотную. Те, что отец так любил и мог говорить упоительно часами, ничего не спрашивая и не ожидая ответов.

Доев ужин и помолившись с благодарением, Иван Гаврилыч подошел к Анне и, поцеловав ее в макушку, пожелал спокойной ночи. Выходя из гостиной и встретив Марью Петровну, поблагодарил за вкусности и сообщил ей, что со стола можно убирать. Аня, допив чай, встала из-за стола, перекрестилась и пожелала Марье Петровне спокойной ночи.

Поднимаясь в свою комнату, она думала, что спать еще не хочет, что приготовит наряд на завтра и прочтет, взятую у папы книжку. В спальне, умывшись и переодевшись ко сну, она уселась на мягкую кровать, и уж было взяла книгу в руки, но день, проведенный на чистейшем воздухе, дал о себе знать, и она не смогла сопротивляться сну. Заползла на подушку и уснула крепко, провалившись в мир снов.

Утром ее разбудил назойливый будильник и непрекращающийся гул машин за окном. «О нет, как же громко», – подумала она о машинах. Кот мурлыкал у подушки, ожидая ее пробуждения. Все было как обычно, как обычно до этого сна… И тут до Ани дошло, что она проснулась и поместная деревня была лишь сновидением. Она не знала, радоваться ли ей, что приснился чудный сон, в котором она отдохнула от рабочих будней, или печалиться, что это был всего лишь сон, и теперь ей снова нужно идти на работу, перехватывая бутерброд по дороге.

Взглянув на часы, она поняла, что лежать дольше нет возможности. Вскочив с постели, в обычной спешке поставила чайник на плиту, дала коту поесть и убежала в ванную комнату, где пыталась расчесаться и почистить зубы одновременно. Одевшись и перехватив чаю с бутербродом, вздохнув о Марьюшкином хлебе, Анна вышла из дома. Направляясь на остановку, она думала про свой странный, но такой реалистичный сон. О том, что ей понравилось в нем. О том, что он для нее был более реальный, чем то, что вокруг нее сейчас. Но шум современного мира мешал ей мечтать. Он звучал так грохочуще громко и назойливо. «Странно, – подумала Аня, – раньше я его не замечала совсем, а теперь город стал похож на муравейник или даже на пчелиный улей, в котором все несутся и жужжат. Бррр».

Не успела Аня прийти на остановку, как подошел ее автобус. Зайдя в него, она уселась поближе к окну, вспоминая прожитый чудный день в деревне. Ощущение было такое явственное и приятное, что улыбка не сходила с ее губ. Казалось, что она месяц жила в деревне, где «все включено».

На работе ее ждали, как всегда, бумаги, документы, дела. Разговаривать было не с кем, да и некогда. Один раз ей только сказал встретившийся в коридоре коллега, что она вся сияет, как будто вернулась из отпуска, на что она нелепо отшутилась, не имея сил сдержать счастья.

Больше событий за день не было, кроме скандальной женщины на кассе супермаркета, в который зашла Аня после работы, чтобы купить хлеб и молоко. Голова болела страшно от всех этих шумов современности: от шума моторов машин, от работы отбойных молотков дорожников, от щелканья счетчиков светофоров, от пищания кассовых аппаратов. Придя домой, она не стала включать телевизор, ее не интересовало, что происходит в мире, а музыку с ее грохочущими басами слушать не хотелось вовсе. Сварив лапшу с сосисками и, поужинав этим, она поймала себя на мысли, что уже скучает по разносолам Марьи Петровны. Кот не знал стряпни этой чудной женщины, поэтому уплетал сосиски за обе щеки.

Помыв посуду и закинув в стиральную машину белье, Анна зашла в спальню с острым желанием что-нибудь почитать. Что-нибудь легкое и романтическое. Взяв книгу с полки, она устроилась на кровати поудобней. Кот не упустил возможности получить свою вечернюю порцию ласки и, свернувшись клубочком, громко засопел в тихом сне.

Аня начала читать книгу и незаметно для себя уснула. Будильник был заведен, дела по дому сделаны и торопиться никуда не нужно, и надежда, что сон повторится, не отпускала Аню весь день.

Глава 2

Чудным солнечным утром щебетали прекрасные птицы, и нежный лесной воздух окутывал сонную Аню. Она поняла, что вернулась в свой сон и так обрадовалась этому, что не удержалась и воскликнула – ««Ура»!

На него-то и прибежали Татьянка с Катериной.

– Барыня, что случилось? – говорили они наперебой, запыхавшимися голосами. Аня знала, что они не поймут ее радости, и поэтому ей ничего не оставалось, как сказать, что приснился замечательный сон, и теперь она в наилучшем настроении.

– А-а-а…, – загадочно протянула Татьяна и, толкнув в бок Катерину, попросила ее помочь перелить воду в кувшин. От аккуратного переливания воды бабочки из радужных брызг так и не разлетелись по комнате, но Аня не расстроилась и уже сама с удовольствием нырнула за ширму, скинула с себя ночную рубаху и забралась в таз.

Водица была чудная. Взвизгнув от ледяной стужи, Аня взбодрилась и проснулась каждой клеточкой своего тела.

«Утро вышло замечательное», – думала Аня и поспешила к шкафу. На этот раз она уже знала, что в нем есть и что ей очень хочется сегодня надеть. Катеринка опередила ее на пути к шкафу, подскочив к нему, она достала оттуда три платья: синее и два белых с лентами и кружевами разного цвета. Но того, которое так хотела Аня, не было.

– Катюш, – сказала она, – а достань-ка мне то яркое светло-зеленое с мелкими цветочками, хочу его сегодня надеть. Настроение яркое, весеннее.

Катерина достала Анне желаемое платье и помогла ей одеться. Платье было хоть и яркое, но нежное. Круглый, не слишком глубокий, вырез обрамляли белые и светло-зелёные кружева в три ряда, сменяя друг друга по цвету. Пышные недлинные рукава с отделкой из лент и малюсеньких бантиков придавали ему особый шарм. Завышенная талия и двойной подол до самого пола, который заканчивался кружевами того же рисунка и качества, что и на декольте, только гораздо шире. На нижнем ярусе белые, а на верхнем, что выше как раз на ширину кружева, светло-зеленые. Все платье было усыпано мелкими белыми цветочками, что создавало ощущение воздушности и кружевности…

– Что-то ты сегодня тихая, – начала Аня вдруг, – у тебя все хорошо?

– Да не обращайте на нее внимания, – махнула рукой Татьяна, – ей от Марьи Петровны уже с утра попало, подносы барские пороняла. Ой, и шуму наделала, Марью Петровну чуть удар не хватил.

– Да ладно тебе, – чуть не плача, сказала Катерина, – Марьюшку больно жалко, перепугалась она сильно.

– Ох, наша Марья Петровна, – с нежностью покачала Аня головой, и, как бы встрепенувшись, продолжила, – Татьянушка, заплети мне в косу эти ленты, как ты умеешь. – Подошла к зеркалу и, взяв в руки светло-зеленую и темно-зеленую ленты, села перед зеркалом и начала сама себе волосы расчесывать. Татьяна, подойдя к ней и взяв ленты, стала от самой макушки как-то интересно переплетать волосы то одной лентой, то другой. И так это ловко у нее получалось, что, когда она закончила, получилась очень красивая коса: большая с рисунком из ленточек. Закончив работу, Татьяна взяла маленькое зеркало в красивом окладе с одной резной ручкой и поднесла его сзади, чтобы Аня смогла рассмотреть косу. Получив от Анны одобрение, она одним махом перелила из таза в ведро ту воду, которой окатили сонную Аню и пошла из комнаты. Катеринка прискоком побежала догонять Татьяну, прихватывая по пути полотенца и ночную рубаху Ани.

Когда они ушли, Аня, встав с пуфа, так потянулась руками вверх, что поднялась на цыпочки. Опустив резко руки вниз и громко и весело выдохнув, она подбежала к окну и подставила лицо яркому солнышку.

– Анюнька! – услышала она со двора радостный восклик, – спускайся, завтракать будем вместе. Открыв глаза, она увидела машущего руками отца и, как всегда, скачущих вокруг него трех гончих. Он к ним относился с особой отеческой теплотой, они это чувствовали и платили ему верной нежностью.

Аня весело выскочила из своей спальни, и почти вприпрыжку сбежала с лестницы вниз. На ее шумный бег уже собрались радостные собаки, встречая ее скулением и прыжками. Вошел в дом и не поспевающий отец. Чтобы прекратить баловство разыгравшихся собак, которые чуть не валили Аню с ног, ему было достаточно кашлянуть с недовольством, и они виновато разбрелись по сторонам.

Крепко обняв любимую дочурку и поцеловав ее в лобик, он спросил ее, как спалось и не приснилось ли ей чего страшного. «Надо же, как будто знает», – подумала Аня и не стала тянуть с ответом,

– Снилось, тятенька, какая-то неразбериха и суета одна, но, когда я проснулась, благодаря такому ласковому солнышку, настроение сразу стало великолепным.

– Ну и на том хорошо, – облегченно вздохнул Иван Гаврилыч и, обняв за плечо Аню, повел ее на террасу, – ты же не против опять позавтракать на улице? Там такая погода чудная. Не хочется упускать момент.

– Конечно же, не против, – сказала Анна и широко улыбнулась. В ответ отец прижал ее еще сильнее, и так они и вышли на террасу.

Выйдя на улицу, они остановись, чтобы полюбоваться видом. Все существовало как будто само по себе, и деревья росли так свободно, словно их никто не сажал, и хозяйственные постройки, сами выросли как грибы из ниоткуда, и люди, занимающиеся дворовыми работами, сами знали, куда им идти и что им делать. Но при этом во всем чувствовалась хозяйская волевая рука, которая была и указом, и помощью, и защитой.

– Барин, чего двери загородил, подносы сам хочешь таскать? – Вдруг прервала Марья Петровна Анины размышления о хозяйстве. Так с барином можно было разговаривать только ей.

– Прости, прости, хозяюшка, не подумал я, – стал оправдываться Иван Гаврилыч перед своей крестьянкой, будто нашаливший малец перед матерью. Марья Петровна в этот момент хладнокровно прошла до стола и поставила тяжелый поднос. Обернувшись и утерев лоб рукавом, она с открытой и нежной улыбкой ответила:

– Бог простит, Иван Гаврилыч. Все, можете садиться за стол, а я пока чай заварю из молодых трав, которые девушки вчера собрали, – сказав это, она пошла в дом, приложив руку тыльной стороной к пояснице. Это было ее обычное положение руки при ходьбе с пустыми руками.

Марья Петровна столько времени проводила на кухне, что придумала целую систему, как отдохнуть, не отдыхая. Если что-то взбивала венчиком в миске, она прикладывала локоть на стоящий рядом со столом шкаф и укладывала туда голову, резала все только сидя за столом, положив при этом ноги на маленький, стоящий под столом, табурет. В храме все знали, что левый угол проема в притвор занимать нельзя, там стоит Марья Петровна. Она прислонялась к углу спиной, подложив под поясницу руки, а иногда даже, когда совсем была уставшая, клала голову на этот угол и так молилась.

Марья Петровна была на особом счету у Ивана Гаврилыча, потому что после смерти Татьяны Семеновны, матери Анны, она помогала ему во всем, что касалось воспитания дочери.

Заморских учительниц Иван Гаврилыч не желал выписывать, чтобы те не испортили светлую голову ребёнка своими просветительскими штуками. Образованием Ани занималась тётка, а бытовым вещам училась Аня у рукодельницы Марии Петровны. Она была вдовой и снова замуж не собиралась, хоть и сватались к ней мужчины, даже не маленького достатка.

Ивану Гаврилычу тоже представлялись разные дамы, так как мужчина он был видный и без дурных наклонностей, имел чин приличествующий двору доходную усадьбу с 5 деревнями и просторную квартиру в Петербурге.

Птицы не переставали щебетать наперебой с разговорами людей, выполняющих работу на дворе и так же, как и люди бегали по нему с разными веточками и букашками. Было забавно видеть, как они обходят, друг друга, не боясь и не мешая.

– О, ветер влажный подул. – прервал своей фразой Анино наблюдение, почавкивающий Иван Гаврилыч, – знать, дождя надо будет ждать.

– Нужен уже дождик, – включилась в беседу Аня – деревьям умыться надо, полям всходы напоить. А какой воздух станет…

Аня завела от удовольствия глаза. На что Иван Гаврилыч рассмеялся и добавил

– Н-да, мечтатель ты знатный. Вон уже сколько насочиняла. Кабы ни твой возраст, сидеть бы тебе еще в девках. Мне сегодня надо будет со Стефаном к деду Филиппу заехать. Каких-то он трав по заказу Марьи Петровны уже заготовил. Тебе ничего у него спросить не надо?

Дед Филипп был местный травник. Никто не знал сколько ему лет. Жил он уже очень давно, но был бодрым и здоровым. Умудрялся даже с молодёжью в горелки играть. Слава о нем разнеслась на многие версты вокруг. Со всех соседних селений приходили к нему люди за целебными травами от разных недуг.

– Нет, тятенька, мне дедушка в прошлый раз много дал трав, а у меня почти ничего не болело, – ответила Аня, подбираясь к рыбному пирогу.

– Ооох, чаек знатный. Молодцы девоньки, вчера на славу листочков, цветочков насобирали, – продолжил тему трав Иван Гаврилыч. – Мне даже не нужно из города чай аглицкий везти, у нас тут вон какие плантации вкусностей, – сказал он это прихлебывая травяной чай из широкой чашки. – Хотя нет, – добавил он – там вкус другой, да и что скажет Пётр Лукич. И так меня «деревней» кличет, сам как будто в деревне не живёт, – ухмыльнувшись отвалился на стул Иван Гаврилыч.

– Да-а-а, Пётр Лукич знатный шутник. Как он тебе тогда лошадь ряженую прислал, – засмеялась Анна, – а кур крашеных на Пасху.

– Да помню, как дворовые бабы этих кур перепугались, – ответил Иван Гаврилыч, – поди знай чаво от него на Троицу ждать.

Усадьба Петра Лукича стояла совсем недалеко от усадьбы Ивана Гаврилыча. Они дружили ещё при жизни Татьяны Семёновны, а после её смерти Пётр Лукич все время старался подбодрить друга то шуткой, то розыгрышем. Это он подарил тех 3 гончих, что почти всегда вились возле Ивана Гаврилыча, и это он приучил его к охоте, так как сам был охотник заядлый. Жизни себе не представлял без неё, и разговоры все сводил к ней. На все всегда находилась история, которая случалась непременно на охоте.

Иван Гаврилыч же, хоть и увлекся этим занятием, но страсти убивать зверят, как он говорил, он не испытывал.

– Ну что ж, тятенька, хоть повеселишься, – продолжала Аня, – а то весь в трудах.

Тут пришел Стефан и сообщил, что коляска готова и можно ехать в деревню.

– Ну вот и ладненько…, – сказал Иван Гаврилыч, допил спешно чай, помолился, чмокнул Аню в лоб, пожелав ей добрейшего дня и отправился за Стефаном.

Стефан был очень образованным человеком. Барин позаботился дать ему образование в городе, так как увидел в нем способности. Стефан же, обучившись, не остался в городе, а решил всячески помогать Ивану Гаврилычу в ведении хозяйства. Он был человеком порядочным, добрым, но не словоохотливым. Всё про всех знал, но терпеть не мог сплетни и сам их не разносил. Его очень любили и уважали крестьяне.

Аня, доев, помолилась, взяла несколько тарелок и пошла на кухню, чтобы сказать, что можно убирать со стола. Зайдя на кухню, она увидела привычную картину: Марья Петровна у рабочего стола. В этот раз она увязывала принесённую с усадебного огородика зелень в пучки, а вокруг в присущей им суете скакали две, как будто помощницы – Катеринка и Татьянка. Одна набирала пучки из зелени, лежащей в корзинах, а другая вешала у двери на специальные крючки готовые связанные венички.

– Ой, барыня к нам заглянула, – сказала Татьяна, не отрываясь от процесса создания травяных веничков.

– Ох ты, ахоньки, – всплеснула руками Марья Петровна, – миленькая моя барынька, что-ж ты сама-то тарелки. Кликнула бы Катеринку…

– Я мигом, – бросила зелень Катерина и, утирая руки о подол, поскакала на террасу.

– Стой, подносы забыла, неугомонная. – остановила ее Марья Петровна. Та двумя прыжками подскочила к подносам, взяла средний по величине и умчалась из кухни.

– Вот егоза, – проводила ее взглядом Марья Петровна и обратилась к Анне, – можем чем помочь тебе Аннушка?

– Нет, нет, что Вы, милая Марьюшка Петровна, это я вам помощь свою должна предлагать.

– А что нам тут помогать? До осени горячки не будет. Да и в траве платье твоё красивое марать жалко. Фартук не спасёт его, – сказала Марья Петровна, оглядела Аню с ног до головы и добавила, – красивая у нас барыня выросла. Храни Господь тебя и твою красоту.

Аня улыбнулась и, пожелав Божией помощи, вышла из кухни. В коридоре остановилась в раздумьях, чем заняться и куда пойти. Тут с террасы, неся поднос, появилась Катеринка. Тяжёлый поднос остепенил её прыть, и она шла медленно и осторожно, чтоб не побить хозяйскую посуду.

– Барыня приуныла? – спросила она.

– Нет, – ответила Аня и спросила первое, что пришло ей в голову – а где мои вышивки?

– В кабинете вашей матушки, – сказала Катеринка, уже заходя в кухню.

Аня отправилась в мамин кабинет, эта комната была позади отцовского кабинета по коридору напротив библиотеки.

Когда мама Анны была жива, это была самая оживлённая комната. К маме часто приезжала сестра, приходили соседки. Они устраивали там чаепития и посиделки. С семьёй по вечерам собирались в этом кабинете, чтобы почитать и обсудить какую-нибудь книгу. Именно Татьяна Семёновна занималась усадебным хозяйством, поэтому к ней в кабинет приходили за поручениями и с отчётами о проделанной работе. В свободное время она вышивала или читала, сидя в большом кресле с высокой спинкой, оставшимся от её отца.

Вышивки лежали аккурат на любимом матушкином кресле. Из большого окна, выходившего на южную сторону, лился теплый и уютный солнечный свет, наполняя собой все пространство. Аня уселась в теплое, нагретое солнцем кресло, как в мамины объятья, взяла вышивку и, напевая что-то на французском, начала работу над созданием изящного узора… Время шло, из часов на большом комоде то и дело выплывали фигурки и танцевали свой танец под звонкую мелодию, а Аня вышивала.

Только Аня сделала последние стежки и закрепила нитку, как услышала лошадей и радостный лай собак, было понятно, что приехал папа. Освободив готовый рушник из пялец, она вышла встретить отца. С ним приехал отец Феофан. Он приехал из города, куда ездил в Епархиальное управление за бумагами перед Престольным. Батюшка был высокий, худощавый, с длинной, но аккуратной бородой и невероятно добрыми глазами. Они взглядом своим будто по-отцовски ласкали и утешали любые душевные раны. Он всегда ходил в подряснике, лишь пару раз его видели в штанах люди. Один из них на пожаре ночью, когда горела одна из хозних. Он прибежал в чем был и помогал подавать воду. Будучи бездетным вдовцом, он жил в гостевом доме при усадьбе. Иван Гаврилыч ему всячески помогал и заботился.

Поздоровавшись с Анной, они быстро прошли в отцовский кабинет и долго и живо что-то там обсуждали. Марья Петровна дважды носила им туда подносики с малюсенькими чашечками кофе.

В ожидании обеда Аня прошлась по коридорам и зашла в столовую. Там ее непреодолимо потянула за фортепиано стоявшее в углу комнаты. Сев за него и открыв крышку, она почувствовала невероятную тягу что-нибудь сыграть. Оказалось, что она вполне сносно владеет этим инструментом. Звуки музыки наполнили комнату и потекли реками изыска из дверей и окон, услаждая и наполняя каждого, кто их слышал.

Аня играла и не заметила, как Марья Петровна тихонько накрыла на стол, и в комнате уже стояли у окна отец и батюшка, наслаждаясь ее игрой. Закончив мелодию она спиной почувствовала пристальные взгляды, обращенные к ней и обернулась. Иван Гаврилыч, что есть мочи, начал хлопать в ладоши, вкладывая в свои аплодисменты всю любовь и восхищенную нежность своей дочкой. Отец Феофан просто стоял в расплывшейся умиленной улыбке.

– Дитё моё, надеюсь увижу тебя в воскресенье на клиросе. Без тебя пение не то выходит у певчих, – заключил батюшка, пожав плечами.

– Да-а-а, как твой голосок, Анюнька? Восстановился после хворы?

– Да, папочка, уже все хорошо! Я обязательно буду, батюшка! Тем более любимый престольный…

– Ну и славненько, – сказал Иван Гаврилыч и пригласил всех к столу.

Аня улучила момент и подарила рушник отцу Феофану, не забыв взять благословение.

– Ух-ты, успела-таки к празднику! – с легким удивлением сказал тот, принимая подарок.

После молитвы отец Феофан благословил стол, и все уселись, предвкушая вкуснейшие разносолы Марьи Петровны. Как всегда, она не подвела ни одного ожидания.

После обеда Аня помогала на кухне, и решив посмотреть, как идет подготовка в храме, она вышла на улицу. Спускаясь с крыльца, она улыбалась как маленькая девочка, сама не зная почему.

Мимо нее проехала телега, груженная свежескошенной сочной травой. Аню обдало ароматом и свежестью, и она пошла за ней манимая ароматом травы.

В храме полным ходом уже шел процесс его украшения. Особо активные бабушки пытались руководить девушками, которые укладывали цветы ковровыми узорами от центрального аналоя до выхода, создавая невероятно красивую дорожку. Ребятня с полной серьёзностью и хозяйственным подходом рассыпали только что привезённую траву.

Рядом с телегой стоял молодой, начисто выбритый, мужчина с густой волнистой шевелюрой каштановых волос и держал крестьянскую шапку в руках. Даже если бы он был одет в лохмотья, его осанка и манера держаться выдали сразу его благородное происхождение. Рядом с запряжённой лошадью стояла, переминаясь с ноги на ногу и подбирая упавшую траву еще одна лошадь, запряжённая для верховой езды.

«Это не Федор», – подумала Анна. И услышала, как из-за угла храма доносились причитания.

– Да как же ты так, малахольный? – охала жена Федора, пока другая женщина обрабатывала рану на ноге и накладывала, принесенный чистый бинт.

– Да я почём её лихую знаю, двадцать лет ужо кошу исправно всё выходит, а тут как прыгнула чумная, – оправдывался не менее удивлённый своему ранению Фёдор.

– Небось пил? – не унималась его жена, подперев руками бока.

– Да, Господь с тобой, Матвеевна, служба ж вечером. У меня завтра на это будет повод, вот завтра грех не выпить, – потирал руки Федор.

Аня для себя отметила особенность русского человека. Сегодня пить грех, а завтра грех не выпить. Улыбаясь от своих размышления, она взглянула на незнакомца. На его лице не было ни одной эмоции. Он был не многословен и, убедившись, что Фёдор в безопасности и все хорошо, отдал шапку его жене, сел на лошадь и уехал, подарив Анне строгий взгляд безумно красивых карих глаз и прощальный кивок головой. Она поймала себя на том, что застыла, провожая его скачущего прочь.

Федор рассказал, что вскоре после происшествия, мимо проезжал молодой барин и, найдя его раненым, оказал помощь и, докосив траву, помог добраться до усадьбы. Барин имени своего не сказал, но был добр.

Когда Аня зашла в храм, там уже почти закончили рассыпать привезенную траву, и мужчины привязывали молодые березки по краям иконостаса. В храме Анина помощь не потребовалась, и она поднялась на клирос, чтобы поучаствовать в спевке. Там ей были очень рады, и ее высокий мелодичный голос влился в общий шумный хор подготовки к празднику.

День шел, дел было много везде, даже в Аниной спальне сегодня было слишком людно. Татьяна с двумя девицами готовили целых четыре платья: для родительской, для вечерней, для Литургии и для обеда. Для Престольного Анна выбрала 2 платья, очень похожих друг на друга из тончайшего атласа светло-зелёного цвета с закрытым воротом и длинными рукавами. У одного изящная белая вышивка с бисером на лифе, и такие же белые кружева в отделке, а у другого – лиф собран в мелкую-мелкую складочку, а в отделке использованы бежевые ленты.

В столовой перемывали все статуэтки и сервизы, натирали паркет до блеска, очищали потолок от копоти над лампадой. Мыли окна, двери, мебель и даже каждую балясину на лестнице протирали с особой тщательностью. Ведь чистота и ухоженность говорили о состоятельности Анны как хозяйки дома, и Иван Гаврилыч очень хотел выставить дочь в лучшем свете. Из-за этого усадьба была похожа сегодня на большой муравейник.

Вечером отец позвал ее к себе в кабинет для, как он сказал, «семейного совету».

Предложив Ане сесть, он начал:

– Солнце моё, на Престольный вся округа будет в нашем храме. Хочется мне праздник сделать шире. Хочу соседей позвать на обед. Да и Пётр Лукич дуться на меня, как девчонка, вздумал из-за того, что в гости не зову. Вот у тебя хозяйки испрашиваю разрешения на обеденных гостей.

Глаза Иван Гаврилыч попытался сделать, как у ребенка-попрошайки, что выпрашивает конфету, но лукавая улыбка выдавала принятое хозяйское решение устроить званый обед.

Сначала Аня хотела было начать недоумевать и оправдываться, какая ж она тут хозяйка, но, увидев эту искорку сарказма на лице отца, решила подыграть. Распрямив плечи и отведя в сторону гордо задранный подбородок, она, с видом никак не меньше царицы, сказала:

– Так и быть разрешаю.

Отец еще больше развеселился и вскоре хохотали уже оба.

Испив вечерний чай с отцом в кабинете, они обсудили детали подготовки Праздника и приглашения гостей. К Престольному полным ходом подготовка шла уже неделю, а теперь еще и светский прием нужно будет успеть подготовить за сутки.

– Марья Петровна будет недовольна таким поздним решением устроить обед, – закрыв глаза рукой, пробормотал отец, и с улыбкой добавил: Ох, и устроит она мне выволочку.

Да-а-а, она будет безжалостна в гневе, – заметила Анна, – а почему так спешно ты решил давать обед?

На что Иван Гаврилыч отшутился, пожимая плечами, и сослался на возрастной склероз.

Анна поднялась к себе в комнату. Умываясь ко сну, она позволила себе поразмышлять о том, что чудо ее сновидений ей настолько теперь нравится, что ложиться спать здесь в поместной жизни ей вовсе не хочется… Из головы никак не шел тот незнакомец и его строгие глаза. Но когда она переоделась и забралась в свежую и мягкую постель, сон уже не спрашивал о ее желаниях…

Жизнь в городе кипит с первыми солнечными лучами, по улицам начинают сновать уборочные машины. Их шум сменяется гулом общественного и личного автотранспорта, в котором иногда звучит музыка разных жанров и громкостей. Кот тоже городской, скучающий по физ. Нагрузкам, житель. Он не упускает возможности размяться, особенно когда в комнату залетит какая-нибудь муха и разбудит в нем охотничьи инстинкты. Муха, не подумав, а может и специально села на грудь Ани и котяра всей своей не культуристической фигурой бахнулся на нее. Сон как рукой сняло, и в кота, пытавшегося скрыться вон, полетела подушка…

Хоть Аня и была влюблена в теперешние ночные приключения, меланхолично проживать день, в ожидании нового сновидения она решительно не собиралась и, нарядившись в любимые блузку с юбкой, порхающей походкой пошла на остановку. Музыка в наушниках была ободряющей, жизнь радовала и на работе всем Аня нравилась, а девушки из научного фонда заключили, что она влюбилась, и решили вычислить, их ли это сотрудник и кто из пятерых мужчин может подойти на эту роль. Ну Семён Израилевич, старейший сотрудник, перешедший в вахтеры, семидесяти трех лет, был явно не в счет.

Аня с легкостью находила нужные документы и книги. Всем улыбалась и умудрилась получить две похвальные записи в книге жалоб, которую уже лет пять никто не просил.