Текст книги "Презумпция виновности"

Глава шестая

Разговор о Сопьяне зашел сразу, едва машина тронулась с места. Желябин, уже зная, что к его пояснениям добавится еще минимум пятьдесят процентов информации, говорил:

– Сопьян Михаил Михайлович… Тридцать пять лет… Ранее не судим. В пятом таксопарке работает с девяносто девятого года, характеризуется положительно. Спиртное употребляет только по праздникам…

– Последнее не положительный момент в характеристике, а, скорее, отрицательный. Я подсчитывал как-то на досуге, – мягко перебил Кряжин. – У нас шестьдесят четыре праздника в году, не считая дней рождения каждого гражданина России и дней рождения его родственников. Набегает что-то около семидесяти, так что Сопьян пьян, простите за каламбур, каждый пятый день. Дальше, майор.

Место жительства, регистрации… семейное положение… Связи – половина штата таксопарка.

Кряжин добавил, что Михаил Михайлович частенько выезжает на природу на служебных авто, любит дальние рейсы, попутчиков не боится, потому что ездит с отверткой и ножом под сиденьем.

– А это номер его мобильного телефона. – Вынув свой, советник набрал цифры по бумажке. Некоторое время он слушал длинные, как вой волков в полнолуние, гудки, потом в трубке что-то щелкнуло, хрястнуло, и бесшабашный голос ему ответил:

– Алло! Я слушаю.

– Сопьян, я от Сани Пикулина. Мне в Москву нужно, а он дал мне номер и сказал, чтобы я позвонил.

– Ты где сейчас? – не подумав и секунды, поинтересовался сменщик Пикулина.

«Некрасова, рядом с библиотекой!» – заметив вопросительный взгляд следователя, прошипел скороговоркой Желябин, и Кряжин сказал:

– Я на Некрасова, рядом с библиотекой. Тут «Волга» черная чья-то стоит уже часа два…

– Сейчас подъеду, – сказал Сопьян и через минуту действительно подъехал. – А ты знаешь, сколько до Москвы?

– Знаю, двести сорок километров.

– Не, по деньгам? – уточнил сменщик. И тут же стал проявлять признаки суеты. Пока он болтал с мужиком, кто-то сел на сиденье рядом с ним, а когда Сопьян сунул руку под сиденье, там уже были другие руки.

Клац! Клац!

– Это что за дела? – спросил Сопьян, разглядывая свои запястья, украшенные наручниками.

– Не шуми, – попросил Кряжин. – Я из прокуратуры. В Москву не поедем. Пока, во всяком случае. Садись на пассажирское, я сяду за руль. Просто слушай и запоминай…

– …нет, звонить мы не будем. Говоришь, Санек сидел? Вот видишь, а ты говоришь – позвоним… Вы, вообще, часто перезваниваетесь? Вот видишь… Мы, Миша, будем ждать. Сунем свой ковер нетерпения в сундук ожидания и начнем считать секунды.

– План горит.

– Я решу вопрос с Илюшиным. Будем считать, что сегодня ты за рулем, но выходной.

Наручников на Мише давно не было, но он до сих пор тер запястья. Все, что ему теперь оставалось, это слушаться и повиноваться. Сначала повиноваться не хотелось, но этот высокий паренек, тот, что помоложе следователя из Генеральной, но и не их, не холмский, а третий, вдруг взял его за воротник свитера, подтянул к себе, а потом, гад… сунул пальцы в его ноздри и так больно стал поднимать вверх, что…

И при этом никто даже не думал его останавливать. Лишь этот, Желябин, кажется, удивленно так посмотрел… И не столько возмущался бесчеловечностью обращения, сколько дивился ловкости приема.

В итоге ничего плохого сделать не успел, а запястья уже исцарапаны, ноздри распухли.

Запугали до такой степени, что даже оставили его одного. Сказали: «Как позвонит Пикулин, сразу звони по этому телефону». И этот, самый старший из них, даже написал белым маркером на черной панели: 89439… Дальше Сопьян не запомнил, как ни старался. Теперь, чтобы позвонить, обязательно на панель посмотреть нужно. Как теперь этот номер с панели оттирать – одному богу известно.

Сказали – за каждым движением твоим и каждым словом следят извне. А сами уехали. Разбой, натурально. А все потому, что не нужно было ему в самом начале разговора заявлять: «Вы там у себя в столице беспредельничайте, а здесь вам вязы есть кому свернуть». Надо было не говорить.

Санька позвонил, и Сопьян, посмотрев на панель, быстро перезвонил. 89439… и еще шесть цифр.

Откуда извне?.. Лажа какая-то, ей богу. Как они могут следить за каждым словом? За движением – понятно, но за словом-то как? Извне…

С другой стороны – на Аллаха надейся, а верблюда привязывай. Бывший зэк чего-то натворил, а ему отвечать? Охота была…

Квартира была однокомнатная, сразу стало ясно, что обыск пройдет быстрее, чем предполагалось. Через четверть часа в квартире Пикулина посетителей прибавилось. Прибыли два милиционера из ГУВД, опера, которых вызвал Желябин, эксперт-криминалист из того же ведомства и двое понятых из соседней квартиры, которых пригласил Сидельников.

Пикулин вел не аскетический образ жизни, но и не утопал в роскоши. Жилье его имело все признаки цивилизации. Был телевизор, но экран был не плазменный, а обычный, хотя и «Sony», на подоконнике стояла стереосистема, но такие есть в каждом доме, где проживают люди, зарабатывающие чуть больше среднего. Холодильник, но не двухкамерный, мягкая мебель, но не из Италии. Чувствовалось, что хозяин любит чистоту и порядок, опрятен, и на кухне Кряжин не нашел ни одного грязного столового предмета, который лежал бы в раковине. Мусорное ведро пустым не было, однако было видно, что выносилось оно если не нынче утром, то вчера поздним вечером. Скорее, утром, потому что до утра таксист был за рулем, и вряд ли он специально заезжал домой для того, чтобы сделать в квартире уборку.

Мусорное ведро. Вот кладезь всех человеческих тайн. Людям, проживающим в благоустроенном жилье и выбрасывающим мусор в ведро, всегда кажется, что тайны больше нет. Мусор улетел в космос – так кажется им. Исчез безвозвратно. Такова психология людей, проживающих в благоустроенных квартирах. Записки они рвут до крошечных бумажных квадратиков, словно не подозревая о том, что для составления из этих квадратиков листа бумаги бывалому эксперту нужно не более часа. Презервативы, остатки ужина – все это, лежащее в одной куче, дает следователю возможность понять, чем человек занимался в истекшие сутки и даже каков круг его интересов.

На этот раз поиск принес очень мало результатов. Чем опрятнее и педантичнее фигурант, тем менее красочный его психологический портрет можно составить из помойного ведра.

С треском стянув резиновые перчатки, заимствованные у эксперта, Кряжин сел на стул над добытыми свидетельствами частной жизни Пикулина, разложенными на полу, и закурил.

Очистки ставриды, пустая бутылка «Старки», целлофановый пакет с жирными потеками, дурно пахнущий рыбой, а потому завернутый хозяином, как носок, содержимое переполненной пепельницы с пеплом и двумя десятками окурков сигарет «Мальборо», мусор из совка. Негусто.

– Сними «пальцы» с бутылки, – велел Кряжин вошедшему на запах рыбы эксперту. – В комнате что-нибудь нашел?

– Этот парень чистоплотен до изумления, – признался тот. – Вероятно, перед уходом из квартиры он делал уборку. Пол вымыт, пыль везде протерта, я не нашел ни одного отпечатка, за исключением нескольких на сливном бачке и одного на кнопке слива воды. Первые непригодны, последний попытаюсь идентифицировать.

Поскольку в кухне находился советник, туда никто не заходил. Не столько из чувства такта, сколько из соображений собственной безопасности. А то, знаете ли, есть такие следователи из Москвы, которые сразу, появись на кухне, скажут: «Тебе в комнате нечего делать? Пойдем, я тебе найду работу». Погрузив остатки прожитого Пикулиным утра обратно в ведро, Кряжин скинул пиджак и занялся остальными укромными уголками технической зоны квартиры.

Желябин, обыскивая комнату, косился на Сидельникова. За все время пребывания последнего в Холмске начальник «убойного» отдела слышал от него всего несколько фраз. Неразговорчивый оперуполномоченный уголовного розыска, хм… Возможно, в МУРе такие в цене, но Желябин точно знал: опер-молчун в процессе сыска – это то же самое, что балерина с нарушением вестибулярного аппарата. И тот и другая способны только расписываться в денежной ведомости при получении заработной платы. Более того, Сидельников, вообще, странен. Кажется, он ненавидит весь мир и таит к нему агрессию за то, что окружающие не могут распознать его гений. Но как его распознать, если муровский капитан подозрителен, как Марат во время пика Парижской революции? Желябин был твердо уверен, что люди угодливо стараются соответствовать твоему мнению о них. Если ты подозрителен, тебя будут обкрадывать. А Сидельников… Этот парень вообще загадка. Полчаса назад, когда они ехали в машине от Сопьяна в квартиру Пикулина, Желябин хотел поинтересоваться у Сидельникова (надо же когда-то налаживать отношения!), сколько линий раскрытия преступлений существует в МУРе. Но, повернув к капитану голову и даже не успев открыть рта, он получил в лоб:

– Что? – Это выглядело довольно бесцеремонно и дерзко.

– Ничего, – помедлив, тоже не без вызова ответил Желябин, которому сразу расхотелось налаживать отношения.

– Ну, и все, – закончил Сидельников и снова вернул взгляд к дороге.

Уже в квартире, чуть придержав майора за рукав, Кряжин ему шепнул:

– Не лезь к нему, когда он напряжен.

– Он всегда напряжен! – с раздражением выпалил Желябин.

– Значит, вообще к нему не лезь.

И сейчас, тая в глубине души обиду и неприязнь, Желябин мысленно бормотал что-то о зазнавшемся капитане, проникал в потаенные места между кроватью и полом, стараясь не обращать внимания на Сидельникова. Словно того в квартире нет.

Когда с комнатой, коридором и санузлом было покончено, на стол в углу комнаты снесли всю обнаруженную добычу. К великому разочарованию соседей, на столе они не увидели ни рюкзака, набитого героином, ни мешка из-под сахара, заполненного гексогеном, ни арсенала оружия, ни полусгнившего трупа замученной и замурованной в нише женщины. Все, что лежало на столе, представляло собой подборку вещей, которая существует в любой квартире, где обитают законопослушные жильцы.

Связка запасных ключей от квартиры, паспорта на аппаратуру, «корочки» мастера спорта России, скудный комплект фотографий в маленьком альбоме. Все.

– Понятые, зайдите сюда, – раздался голос, и соседи в надежде, что баба замурована на кухне, поспешили туда.

Пока все, за исключением Сидельникова, продолжающего осматривать через карманную лупу винты на крышке телевизора, стояли и глядели на плоды своей работы, в комнату вошел Кряжин и через плечи присутствующих опустил на документы небольшую, туго перемотанную резинками целлофановую упаковку.

– Это деньги. Были под подоконником в оборудованном тайнике. Пересчитай, – последнее относилось к одному из безымянных оперов, и тот, довольный, что именно в нем московский «важняк» увидел человека, способного складывать числа, принялся за работу.

Сидельников между тем посмотрел на Кряжина и покачал головой. Винты на крышке телевизора не имели следов послезаводского вывинчивания, и это означало, что крышка не снималась. Что, в свою очередь, свидетельствовало о том, что под нее ничего не пряталось.

Кряжин прошелся по комнате, бормоча вслух для себя и для остальных:

– В ведре пустая бутылка из-под водки.

– Выпить не дурак, – услужливо помог следователю один из оперов.

– Выпить он действительно не дурак, – согласился советник. И тут же разочаровал поспешившего холмского сыщика: – В смысле практически не пьет. А если пьет, то знает, что нужно пить. «Старка» в ведре экспортного исполнения, цена ей никак не менее десяти-двенадцати долларов. На внешнем дне бутылки я обнаружил коричневые потеки, которые образуются в результате естественного осадка воздуха внутри холодильника. Идентичные потеки я нашел на нижней полке дверцы холодильника. О чем это свидетельствует?

– О том, что бутылка стояла в холодильнике не менее месяца, – пробурчал из угла, рассматривая заднюю часть стереосистемы, муровец.

– Верно. Значит, Пикулин не пил целый месяц, а вот сегодняшней ночью либо рано утром выпил… Слишком большая мотивация должна быть у непьющего, чтобы с утра приложиться к бутылке.

– Он ушел в десять, – услужливо подсказала соседка-понятая.

– Деньги не взял… намеревался вернуться. – Осмотревшись, сдвинул вещи на край стола и выложил из папки чистый бланк протокола осмотра.

– Может, армейский друг? – предположил кто-то из милиционеров. – Зоновский товарищ?

– При наличии денег под подоконником слишком скромная закуска для встречи с армейским другом. Да и одной бутылки на двоих для воспоминаний о ротных тактических учениях маловато будет. Если бутылка вообще не почата была…

Соседи сидели на диване, опера вышли на площадку покурить, эксперт продолжал священнодействовать кисточкой, советник писал, а Желябин, не привыкший оставлять разговоры незаконченными, а отношения невыясненными, щелкнул зажигалкой, прикурил и приблизился к Сидельникову.

– Капитан, кажется, нам нужно кое-что прояснить.

– Для меня все совершенно ясно, – пережевывая во рту ароматную жвачку, произнес тот.

– Я не люблю снобов, капитан.

– А я сторонюсь их настолько, что стараюсь с ними не общаться.

Желябин почесал пальцем висок. Собеседник – как угорь. За что ни хвати, выскальзывает без труда.

– Мы делаем одно дело, – зашел с другого боку майор. Для каждого толкового опера разница между человеческим общением и общением деловым очевидна, и последнее в силу обстоятельств объективно необходимо. Ты можешь брезговать коллегой, как человеком, но обязан относиться к нему с уважением как к единомышленнику. Желябину на симпатии Сидельникова было наплевать. Но чувство долга толкало его на компромисс, так как без согласия на деловой основе гибнет само дело.

– Слушай, – миролюбиво заговорил Сидельников, – я тебе не хамлю, не улыбаюсь саркастически, когда ты что-то говоришь, не пытаюсь изменить чье-то мнение о тебе. Что изменится, если мы начнем улыбаться друг другу, рассказывать анекдоты, истории из своей частной жизни и поддакивать? Дело от этого пойдет в гору?

– Возможно, тебя коробит, что тебе приходится общаться с дурилой с периферии? – насел Желябин.

– Нет, – сказал Сидельников, окончательно формируя мнение о себе. – Меня это не коробит.

Сигарета была в губах Желябина еще около пяти секунд. Столько же времени Сидельников жевал «Дирол».

Тьфу!.. – и сигарета, выпущенная, как из духового ружья, улетела с лестничного пролета вниз, ударилась в стену, взорвалась снопом искр и упала на холодный, чисто вымытый бетон. Как раз под графиком дежурств и вывеской: «Сегодня дежурит кв. 34».

Оставшись на площадке в одиночестве, Сидельников спустился, поднял окурок и затушил его о край урны, стоящей в углу площадки. В нее же окурок и опустил. Поднялся наверх и вошел в квартиру как раз в тот момент, когда понятые подписывали протокол, испещренный убористым почерком советника.

И в этот момент запиликала телефонная трель. Сидельникову не было видно, как Кряжин берет со стола трубку, но он хорошо слышал:

– Да, это я. Тот самый… Через сколько?

Из подъезда они выходили втроем: Кряжин, Сидельников и следом – Желябин. Не медля ни секунды сели в «Волгу», и Кряжин, рискуя неразогретым двигателем, рванул машину с места.

Вблизи машины Сопьяна они просидели около получаса. Через лобовое стекло очень хорошо были видны и сам таксист, и машина оперативников ГУВД, стоящая неподалеку с того самого момента, когда Кряжин с бригадой отъехал в квартиру Пикулина.

Желябин пригнулся к сиденью водителя и попросил у советника связь. Мог попросить у Сидельникова, но попросил у Кряжина. Несмотря на это, муровец быстро вытащил из бардачка переговорное устройство на проводе и протянул начальнику «убойного» отдела Холмского ГУВД, готовый настроить на ту волну, которую тот назовет.

– Четвертый канал, пятьсот пятьдесят четыре, – пробормотал Кирилл. И, через несколько мгновений, в устройство: – Это Второй. Объект приближался к машине?

– Нет, – ответили из «девятки» неподалеку от Сопьяна.

– Он звонил куда?

– Нет.

– Радиостанцией пытался пользоваться? – Постановка вопроса была резонна, так как перед выходом из такси Желябин лично вывел ее из строя.

– Нет.

– Сигналы какие подавал?

– Справа погляди, – посоветовали Желябину. Просьбу выполнили все трое, и каждый безошибочно определил в сидящем в метре от такси на лавочке человека, которому ни до чего нет дела. Он грыз семечки, плевался шелухой и вертел головой, ни разу не зацепившись взглядом за такси. – Он там с момента вашего отъезда с наушником и шумопоглотителем. Было бы что не так, он уже давно подсел бы и мозги вправил. Но объект вел себя правильно. За все время ожидания он восемь раз выматерился, трижды сказал про какого-то Кряжина: «Сука, как снег на голову» и два раза пел.

– Что пел? – вмешался «снег на голову», завладев переговорным устройством.

– Сейчас… дам послушать… – раздался щелчок и шелест перематываемой пленки. Снова щелчок, и салон «Волги» заполнил хрипловатый баритон: – «…уто ты попал на ТиВи… в криминал… План гори-ит, впереди-и… И-Вэ-Эс… ты попал… ты звезда… и народ… удиви…»

– Достаточно, – Кряжин отдал устройство Сидельникову, это означало, что тема исчерпана.

Медленно выехав на дорогу, он высадил у такси муровца и подъехал к «девятке».

– Кирилл, дай им отбой. Пикулин не придет.

Еще через полчаса они вернулись в ГУВД.

Откровения предварительного расследования начались, едва в начале седьмого вечера в кабинет Желябина зашел уже знакомый советнику и Сидельникову эксперт. Он положил перед Кряжиным несколько заключений, каждое состояло из нескольких листов.

– Давайте коротко, – попросил советник. – Это я все изучу потом, а сейчас – коротко и о главном. Если будет необходимость, я назначу повторную экспертизу в своем ведомстве. Так что…

– С чего начинать?

– Вам виднее.

– Тогда с ближнего ко мне, – согласился криминалист, прижал пальцем материал и поволок по столу к себе. – Отпечатки пальцев на бутылке коньяка, обнаруженной в квартире Головацкого, и отпечатки пальцев на бутылке водки, обнаруженной в квартире Пикулина, идентичны. Я скажу более, – заметив интерес в глазах присутствующих, прокурор-криминалист остался доволен, – и те и другие отпечатки пальцев идентичны отпечаткам пальцев в картотеке дактилоскопической базы МВД, и последние принадлежат Пикулину Александру Николаевичу семьдесят второго года рождения.

– Пикулин был в квартире Головацкого? – пробормотал Желябин скорее для себя, чем для остальных. Но лучше всего его расслышал криминалист, который тут же поспешил определить свою роль в этом деле:

– Я констатирую факты. Я не делаю выводов, основанных на постулатах формальной логики. Идем дальше…

Можно предполагать, что рана на шее Головацкого причинена предметом, находящимся в стойке для ножей на кухне. Ножом «чиф-мастер». Соскобы, сделанные из-под рукоятки ножа, идентичны по своей групповой принадлежности крови четвертой группы. Кровь профессора Головацкого именно этой группы и имеет отрицательный резус-фактор.

Следующее…

Если вы не заметили, на всякий случай…

– Считайте, что не заметили, – уверил криминалиста Кряжин, даже не зная, о чем идет речь.

– В бумажнике Головацкого среди купюр обнаружено четырнадцать купюр по сто рублей, и расположены они в порядке очередности их серии и номеров. Серия «еГ» с номерами… – дальше криминалисту пришлось пользоваться информацией из собственного заключения, – …от 1388835 до номера 1388842 и с номера 1388847 до номера 1388848 включительно.

– Я понял, – поторопил его мысль советник, – четыре купюры с последними цифрами от 43 до 46 включительно отсутствуют. Вы имеете относительно этого какие-то предположения?

– Я могу повторить вам, товарищ советник юстиции, – поджал губы холмский криминалист, – то, что говорил Желябину.

– Не нужно. Я помню. Вы не руководствуетесь постулатами формальной логики, вы констатируете факты, – покривился Кряжин. – Но, простите, умственный процесс у вас, надеюсь, функционирует? Я же не с проверкой к вам от Генпрокуратуры прибыл. Я прошу коллегиальной сообразительности!

– А что тут соображать? – Официальную пыльцу с криминалиста словно сдуло ветром. – Эти четыре недостающие купюры находятся среди найденных вами ста девяноста пяти тысяч шестисот рублей в квартире Пикулина Александра Николаевича!

– Значит…

– Ничего это не значит, Желябин, – перебил Кряжин. – Это плата за проезд в такси.

– За четыреста рублей, Иван Дмитриевич, – с вызовом заговорил майор, – в Холмск можно приехать из Москвы!

– А у вас есть доказательства того, что Пикулин вез Головацкого не из Москвы? В общем, так, коллеги…

Вскоре кабинет заполнился густыми слоями табачного дыма. Курили все, за исключением криминалиста, который из-за необходимости участия в импровизированном совещании надеялся лишь на приоткрытое им же окно.

– Подведем итоги прожитого дня… Желябин, где ваш Георгиев?

«А где ваш Мацуков?» – хотел спросить Кирилл, но вместо этого трижды крутнул на неподъемном с виду телефоне диск и велел оперу пересечь коридор.

– В квартире научных работников Безобразовых, отъехавших для работы в Голландию, обнаружен труп профессора Головацкого, видного специалиста в вопросах ядерной физики.

Его горло перерезано ножом, который после этого был вымыт, как видим теперь, недостаточно тщательно и уложен на место. Перед смертью профессора пытали, на что указывают раздробленные фаланги и суставы пальцев на обеих руках.

Золотые часы, мобильный телефон, чрезвычайно дорогой перстень и содержимое бумажника остались нетронутыми, это говорит о том, что если мотивом нападения на профессора явилась жажда наживы, то перечисленные мною предметы предметами преступления для напавших не являются.

– Значит, они завладели чем-то другим, – резюмировал последнюю часть доклада советника Желябин.

– Головацкому сломали шесть пальцев, а не один, – напомнил Кряжин. – У меня такое впечатление, что он и рад был бы что-то отдать, но у него этого не было. Квартира, за исключением дивана и стола с компьютером, пуста. Если только от профессора не требовали какую-то молекулу, которую тот хранил в дупле своего коренного зуба, то преступники могли найти это в квартире и без профессорской помощи.

Убивать же его изначально не хотели. Идущие на убийство обязательно несут с собой что-то, что можно использовать в качестве орудия убийства. А рассчитывать на то, что убийство будет совершено каким-либо предметом, найденным на месте будущего преступления… – Кряжин снова покривился и цокнул языком. – Только не говорите мне, что так было сделано специально, чтобы я сейчас думал именно в этом направлении. Головацкого шли не убивать, а убеждать – раз, и шли знакомые ему люди – два.

Желябину это перестало нравиться.

– Вы хотите сказать, что Пикулин не причастен к произошедшему?

– Разве я это говорил? – удивился Кряжин, гоняя перед собой висящий слой дыма. – Разве я говорил, что Пикулин – не знакомый Головацкого или что это не он дробил пальцы профессора и полосовал его горло? У вас-то с формальной логикой, надеюсь, дружба? На бутылке коньяка, найденной в кармане дубленки профессора, «пальцы» таксиста. Можно исключать, что они стали знакомыми после совместного распития?

– Не выходит, – врезался в разговор криминалист. – В желудке Головацкого около трехсот граммов коньяка. Это указано в одном из заключений. Что-то около двухсот осталось в бутылке. Таким образом, Головацкий пил один.

Кряжин взорвался своим хриплым, для многих неприятным хохотком.

– «Таким образом»… А если я сейчас предположу, что Головацкий с Пикулиным выпили две бутылки коньяку и перед вами остатки второй? Бросьте шалить, младший советник юстиции…

Переходим к следующему.

От нас скрывается таксист Пикулин, это очевидно и бесспорно. Более того, он проявляет при этом недюжинную смекалку и осторожность. Помните его звонок Сопьяну? Я уверен, что Пикулин делал его от своего дома, наблюдая за тем, какие последствия вызовет его звонок. И когда мы выбежали из подъезда, как напуганные егерем лоси, он все понял.

Теперь скажите мне… Да распахните вы окно к чертовой матери!… – Находиться в этом задымленном помещении дальше было уже действительно невозможно. – Теперь скажите… Если Пикулин не был в квартире Безобразовых, а только довез клиента до дома, тогда что заставляет таксиста скрываться и просить сменщика разрешения переждать у него какое-то время? Как квалифицировать его поведение?

– Что-то в его поведении вызывает подозрение, – сказал криминалист. Говорить такое в присутствии Кряжина – это означало окончательно испортить о себе мнение. Но откуда об этом было знать прокурорскому работнику, который был знаком с советником из Москвы не более четырех часов…

– Замечательно… – Пожевав губами, Кряжин потянулся было к пачке, но вспомнил о причине, заставившей открыть настежь окно, и взял со стола стакан с остывшим чаем. – То ли Пикулин убил, то ли его убили… – отпил, с омерзением поморщился и поставил стакан на место, – …точно не известно, но можно смело говорить о том, что он замешан в убийстве. Скверно. С чего начнем?

– Было бы неплохо поискать женщин таксиста Пикулина, – сказал минуту назад вошедший Георгиев, услышавший из разговора только последние слова следователя. – Должен же он у кого-то находиться. Не может же он целыми днями ходить по улицам города, точно зная, что его ищут.

– Оставим женщин Холмска в относительном покое, – сказал Кряжин и посмотрел на часы. От усталости его ломало, как при гриппе. – И начнем с родственных связей. Я просил вас, Георгиев, узнать все о некоем Шельмине. Как юрист юристу скажите мне – вы знаете, где он живет?

На выходе из ГУВД Желябина остановил, чем привлек все внимание бригады, дежурный по управлению.

– Кирилл, на Волховской перестрелка.

С этого момента дежурный перестал интересовать советника, и Кряжин двинулся дальше. Однако через мгновение он вынужден был остановиться.

– А что там за пальба? – спросил Желябин, также не намереваясь задерживаться надолго.

– Таксиста пятого таксопарка обстреляли.

– Туда, – прохрипел прокуренным за день голосом «важняк».

Этот город оказался ему не «в климат». Хотя и располагался в двухстах сорока километрах от Москвы. Есть такие города. Тратишь всего два часа езды до них, а по приезде кажется, что здесь кончается жизнь.