Текст книги "Главный фигурант"

Глава первая

Как он тогда добрался до дома, Разбоев помнил плохо. Следует сказать больше – он вообще ничего не помнил. Из осколков прожитого вечера после целого дня мучительного похмелья вставали какие-то чудовищные, нереальные картины: то он сидел на какой-то лавочке. То в старой беседке Измайловского лесопарка выпивал с Гейсом, а потом Гейс изо всех сил бил его ногами в живот. Из этого следовало, что он, Разбоев, был с Гейсом сначала в мире, а потом Гейс был с ним в разладе.

Несколько последних лет жизни Разбоева не отличались разнообразием. Утром он с кем-то встречался, все больше с людьми малознакомыми, потом наступало облегчение благодаря раздобытому таки спиртному, после чего Разбоев или просыпался в ночном лесу, замерзший, голодный и без курева, или бывал бит. Последнему он никогда не возмущался, потому как привык, привыкли к этому и те, кто с ним пил. Выпивка должна обязательно закончиться оплеухами Разбоеву – так проходили все вечера.

Человек может подняться исключительно двумя путями – с помощью собственной ловкости или благодаря чужой глупости. Борис Андронович Разбоев ловкостью не отличался никогда. В противном случае он ни за что не превратился бы из младшего научного сотрудника НИИ синтеза в опустившуюся личность. Возвышаться же посредством использования чужой глупости Разбоев считал делом низким и неблагодарным.

Из всего, что Разбоев имел еще каких-то три года назад: квартира, двухуровневый гараж в районе пересечения шоссе Энтузиастов и Буденновского проспекта, автомобиль «ВАЗ» десятой модели и дача на Рублевском, – на сегодняшний день оставалась квартира.

Когда от Разбоева ушла жена, он воспринял это с великой скорбью. «Ушла жена», – сказано бледно и буднично, звучит это так же привычно, как «сходить в булочную». Было не так.

Однажды вечером младший научный сотрудник поехал в Шереметьево, чтобы убыть в Омск на коллоквиум теоретических физиков. Жена завернула ему колбасы, «Пошехонского» сыра, пару оладий и порезанный хлеб, уложила все это в портфель, попросила, чтобы он вернулся побыстрей, хотя длительность коллоквиума зависела явно не от него, и поцеловала в щеку.

За двадцать минут до начала регистрации прибыл еще один младший сотрудник НИИ синтеза, коллега Разбоева, и сказал, что у него в Омске живет дядя, он только что об этом узнал, а потому руководитель научного проекта против не будет, если вместо Разбоева полетит коллега.

Из сказанного Борис Андронович вывел две вещи: его роль в проекте вовсе не та, о которой говорил руководитель проекта, поскольку для проекта нет никакой разницы, кто будет принимать участие в коллоквиуме. Второе – та беззастенчивая наглость, с которой коллега вмешивался в научную деятельность его, Разбоева.

– Что, ты только двадцать минут назад узнал, что у тебя дядя в Омске? – с нескрываемой досадой уточнил Разбоев.

– Ты же физик, Боря. Как можно так однозначно трактовать ситуацию? Я только сейчас узнал, что будет поездка в Омск.

Разбоев, сдав билет и полномочия представителя коллеге, сел в маршрутное такси и убыл домой.

Женой он дорожил. Она досталась ему в тяжелой, неравной борьбе с соперниками, превосходящими его по всем параметрам. Маришу он полюбил с девятого класса школы, а к выпуску воспылал к ней неюношеской страстью. Им было по семнадцать, выйти замуж за ученого или лейтенанта еще было признаком хорошего вкуса, они решили пожениться. Свадьба была назначена через три года, когда Разбоев закончит четвертый курс физфака. Нечего и говорить о том, что Мариша, повидавшая к тому времени многое и многих, испытания временем не выдержала и оказалась в руках Разбоева, уже будучи бывшей в употреблении. Боря погоревал, однако женился.

У входной двери он оказался около трех часов ночи. Вставил ключ, вошел, разулся, стараясь не разбудить Маришу, и прошел в квартиру. Под дверью спальни горел свет, и он приятно поразился тому, что жена, думая о нем и зная о последних катастрофах в воздухе, не может уснуть. С мягкой улыбкой на лице он приоткрыл дверь и, не показываясь в проеме, решил обыграть предстоящую негу:

– Я слышал, теоретический физик в командировке. Как насчет физика-практика?

Мариша была в спальной, он чувствовал это хорошо – когда говорил, слышал шуршание одеяла. Поняв, что напугал жену, пристыдился и, смущенно улыбаясь, вошел в комнату в одних трусах.

Сказать, кто напугался сильнее – волосатый, словно Челентано, мужик в постели у Мариши или Разбоев, – было трудно.

Мужик лежал на спине, Мариша сидела на нем, успев лишь набросить на этот застывший памятник архитектуры одеяло, Разбоев стоял в трех шагах от монолита и оглушительно молчал.

Первым просекло незнакомца. Прикинув на глаз, что Разбоев, даже вооружившись топором, ничего плохого сделать ему не сможет, он сдвинул с себя чужую жену, осторожно встал, покачивая мускулистыми конечностями, оделся и вышел. Через минуту где-то в глубине квартиры клацнул английский замок. В спальне остались двое. Мариша сказала:

– Боря, это не то, что ты думаешь.

Если бы Разбоев был мужчиной, он ударил бы давно. Задолго до того момента, как Челентано поднялся с постели. И не Маришу. Но Разбоев был больше теоретик, чем практик, поэтому молча вышел из спальни, оделся, нашел в шкафу старое одеяло и улегся на диване. Он ждал, что Мариша сейчас выбежит из комнаты в одном исподнем, то есть в комбидрессе, который никогда ранее не надевала на ночь для Разбоева, бросится к его ногам и будет молить о прощении.

Но она не шла. Ну что ж, как только она окажется у его ног, он заложит руки за голову и уставится в потолок. Она будет кричать о минутной слабости, о том, что он всю жизнь отдает науке, не оставляя ей даже самую малость для отдохновения ее души. «Я ученый, – скажет он ей, не меняя позы. – И принадлежу науке целиком. И ты знала, за кого выходила...»

Нет, нет, он так не скажет. В прошлый раз, когда разговор выкатился на эти рельсы, Мариша парировала не задумываясь: «Я выходила за мужика, который обещал мне Нобелевскую премию и дом в Ницце». И он действительно обещал, поэтому тогда у Мариши был шанс гордо уйти от темы, заявив, что он оскорбляет ее сплетнями, верить в которые мужчина не должен.

Он скажет: «Я выше бытовых убийств и гнусных разборок. Я ученый. А потому завтра, когда я приду с работы, я хочу видеть вторую половину шкафа пустой и одну зубную щетку в ванной». Решено. Для нее, сидящей у его ног, это будет настоящим ударом.

И Разбоев почувствовал себя так, словно схлопотал нокаут, когда услышал в спальне характерный щелчок на стене, означающий, что Мариша погасила в комнате свет. Следом чуть скрипнуло бывшее супружеское ложе. И наступила тишина.

Разбоев привстал на локтях, чтобы проверить, не ослышался ли. И вынужден был признать – ему не почудилось. Мариша легла спать.

До пяти часов утра он ворочался на диване, хрустел зубами и думал о том, как встретит наступающее утро в одной квартире с этой стервой. Как это будет выглядеть, что он будет говорить и что при этом делать, Разбоев не представлял. Перед глазами его, словно застывший кадр на экране кинотеатра, стояла холодящая кровь картина: мускулистый верзила, покрытый черным мехом, и точеная фигура Мариши. Воображение откручивало пленку назад, и вот он видел, как Мариша стенает от изнеможения, как рычит волосатый, как она изгибается в оргазме и как он выгибается дугой, испытывая то же самое одновременно с ней. Черт возьми! Разбоев очень редко испытывал то же самое одновременно с женой. А волосатый кричал в ту же секунду, когда кричала Маришка! Притерлись, сволочи!..

Пленка срывалась с катушек, и Разбоев уже видел, как она, склонившись, делает верзиле минет. А он скребет пальцами по его, разбоевской, простыне, кричит: «Давай, давай еще!..»

И Разбоев чувствовал, что сходит с ума.

Когда за окнами занялся рассвет, дверь в его комнату приоткрылась. Он приподнял воспаленные веки и увидел жену. Она стояла в проеме, свет из комнаты просвечивал ее ночную рубашку насквозь, и ему вдруг захотелось ее, теплую, нежную...

Она молча подошла, стянула с Разбоева одеяло и разорвала на его груди рубашку. Не ожидавший такого напора, Разбоев вдруг почувствовал, как его охватывает горячая волна. Она сдернула, склонилась и...

И он опять почувствовал, что сходит с ума. Такое было в их жизни впервые. Осмелев после первого припадка страсти, он повалил ее на пол и стал насиловать. Вспоминал верзилу и вкладывал в свои движения столько сил, сколько наверняка не вкладывал тот. Мариша извивалась, кричала, царапала ногтями палас, а он наваливался на нее всем телом, толкал ее вперед и глухо выкрикивал: «Шлюха!.. Грязная шлюха!.. Ты этого хотела?!»

Он слышал то, что говорит, но не чувствовал, что обижает ее. Напротив, она, скребя пальцами по его спине, выдыхала: «Еще... Еще...»

Когда рассвет наступил окончательно, он вышел из нее, даже не изумляясь тому, что впервые в жизни занимался сексом с женой несколько часов кряду, не останавливаясь.

– Ты сумасшедший, – едва слышно прошептала она влажными губами. – Где ты этому научился?.. А я-то раньше думала, что ты у меня секс-символ...

– Не может быть, – злорадно проскрежетал Разбоев. – Это как?

– Я думала, что секс ты только символизируешь.

Утром все выглядело вполне пристойно. Окрепший духом Разбоев, словно перерожденный, сидел на кухне, жевал бутерброд с колбасой и всем своим видом напоминал мужика, отразившего прошлой ночью нападение на его жену. Поглядывая на Маришу хозяйским взглядом, он бросил, потому что хоть что-то на эту тему бросить был обязан:

– Ты смотри, Мариша. Раз адюльтер, два адюльтер, а потом мне за убийство что, в тюрьму садиться?

– Да брось ты, Борьчик. Скажешь тоже – адюльтер. Какой он адюльтер? Так, торгаш с Черкизовского.

Вечером он снова был неузнаваем. С порога набросился на нее, раздел, уложил на пол и не любил, а насиловал.

«Кого ты принимала сегодня? – восклицал он, стараясь делать это как можно резче и сильнее. – Он был так же силен, как и я?»

Она ничего не отвечала, лишь удивлялась преображению мужа. Она почувствовала, что Разбоев каждый раз, когда соединяется с ней, мстит. Мстит жестоко, получая удовольствие не столько от секса, сколько от унижения ее под ним. И вершин удовольствия он достигает именно тогда, когда начинает чувствовать, что на сегодня отомстил достаточно.

Бить ее? – тонкая натура этого не позволяла. Какая радость от ее разбитого лица? Ее нужно унижать. А разве есть лучший способ унижения женщины, чем...

Он представлял Маришу семнадцатилетней девушкой, отдающейся первому встречному через час после того, как она сказала Разбоеву «да» – разве можно за это не мстить?

Вскоре на работе начались неприятности. Он провалил один проект, помог провалить проект профессору, взявшему его ассистентом, и вскоре из младшего научного сотрудника стал лаборантом. Но это Разбоева уже не волновало. Он вел «свой» проект, и все остальное казалось ему вторичным. В начале две тысячи первого года его попросили уволиться по собственной инициативе, дабы не портить трудовую книжку нежелательными записями.

Новость о том, что муж занялся коммерцией и стал работать на Черкизовском рынке, Мариша сначала восприняла с удовлетворением. Все, с кем она переспала за годы замужества, были людьми достатка и свои трудодни зарабатывали именно как хозяева торговых мест.

Через два месяца бывший физик-теоретик Разбоев, так и не сделавшись торговцем, совершил то, что обычно совершают простаки, оказавшись в сетях среднего и мелкого бизнеса. Он влез в долги. Пришлось продать новенькую «десятку», купленную всего за месяц до включения «счетчика».

После утраты машины Мариша ясно различила перспективы будущего и задержалась в квартире Разбоева ровно настолько, сколько требуется для сбора личных вещей. Она была даже рада такому обороту.

После ухода Мариши Разбоев держался неделю и после этого запил. Через месяц, в состоянии дикого тремора души и тела, Мариша его подловила и повела в суд для развода и раздела имущества. Так у Разбоева осталась одна квартира, и он уже давно бы продал ее и пропил, если бы она не принадлежала в долях и его сестре. Понимая, что брату Боре жить осталось совсем недолго, сестра наотрез отказалась давать согласие на продажу квартиры, а судиться с ней у Разбоева не было ни сил, ни времени. Утро он начинал в тяжелом состоянии, вспоминал Маришу, жаждал секса, снова представлял ее с волосатым, хотя в суде она появилась с каким-то блондином, и всякий раз пытался опохмелиться в последний раз, чтобы на следующий день начать приводить себя в порядок, возвращаться к нормальной жизни и... И к сексу, жизнь без которого, почувствовав его по-настоящему, Разбоев уже не представлял. Другое дело, что было не с кем. Один раз попытавшись с какой-то случайной дамой, образ которой наутро вспомнить не мог, сколько ни силился, он почувствовал разочарование. Нечто среднее между теми ощущениями, что были до измены Мариши, и полным отсутствием ощущений.

И он понял, что помимо организации счастливой жизни, так легко упущенной, помимо достатка ему нужна еще и Мариша. Обязательно Мариша, либо... Либо кто-то, кто походил бы на нее.

Глава вторая

Уголовное дело, состоящее из пятнадцати томов, переместилось на стол Кряжина. Вагайцев, прощаясь до января, горячо поблагодарил его за дружескую поддержку. Горячность эта была вызвана в первую очередь тем, конечно, что Кряжин сэкономил коллеге несколько тысяч рублей, которые тому тратить не хотелось. Даже в качестве благодарности за эту помощь. Вряд ли Кряжин принял бы это очень сложное дело, не подойди к нему Смагин и не попроси:

– Иван, нужно толковое обвинительное заключение. Это дело не может развалиться в суде. Точнее, не должно. Вернее – мы обязаны сделать все, чтобы оно не развалилось. Москва шумит, но ждет не героя, а убийцу.

Вагайцев был следователем грамотным и не относился к той породе «важняков», которые считают дело завершенным, когда из-под пера арестанта начинает выползать фраза: «Явка с повинной». В случае с делом Разбоева у него имелась хорошая доказательная база, предоставленная МУРом, готовность подозреваемого идти на контакт и подлежащие однозначному восприятию результаты экспертиз.

Таких людей, как Разбоев, живущий на самом дне темного водоема и без работы, просто так дяди-миллионеры в бабочках под накрахмаленными воротниками и с золотыми очками не защищают. Дело с шестью трупами, нашпигованное сексуальными подробностями, – как раз тот лакомый кусок, на котором мэтры от адвокатуры делают себе имя. За такие дела, то бишь за право защищать бездомного серийного убийцу, правозащитники дерутся. Наверное, среди них даже установлена очередь, как на право покупки холодильников в начале девяностых.

Шесть трупов по Москве, обнаруженные в течение первых пяти месяцев две тысячи третьего года и полутора месяцев две тысячи четвертого. Убийца, задержанный за день до того, как страна праздновала восемьдесят шестую годовщину... или как теперь называют? – День защитника отечества. Журналистская братия, раздувшая скандал так, что звезды на Спасской стали еще более рубиновыми. А еще многочисленная, сплоченная толпа родственников убиенных, желающих попасть в суд и увидеть, как состав суда будет резать Разбоева на ремни и раздавать те ремни каждому из участников процесса на память. Вот краткий список причин, почему дело завершать должен был не Вагайцев, которому дело было лишь до ремней на чемоданах, а Кряжин. Между куском и ртом произойти может многое. Не сказать, что у Ивана Дмитриевича, советника юстиции, в тот момент не было работы. Просто он был единственным в управлении, кто мог быстро разобрать пятнадцать томов, познать истину и выбить почву из-под ног у защиты.

Дело оставалось за малым – собрать воедино все доказательные звенья и сковать из них прочную цепь, сорваться с которой убийца не сможет даже при помощи Центра судебной медицины имени Сербского. Борис Андронович Разбоев признан вменяемым. Значит, подсуден. Осталось это лишь доказать на нескольких десятках листов, перевернув несколько тысяч уже исписанных.

И он перевернул первый.

Уголовное дело по факту убийства девушки (Кряжин не стал вчитываться в имя) 15 июля 2003 года.

Тогда еще не установленный убийца, пишет следователь районной прокуратуры Восточного, в Измайловском лесопарке изнасиловал, а после убил.

Никаких вырезанных звезд на теле, ножевых ранений всего два. Просто надругался и убил. Просто... Скажи это слово родителям этой шестнадцатилетней девчушки – пожалуй, глотку перервут. Это для следователя такой вариант – простой. Родители, они не знают, что иногда таким девчушкам, как их дочь, груди отрезают, расчленяют тела, словом... Кряжин расследовал одно такое дело среди множества своих прочих.

Но вот тогда Кряжину стало по-настоящему страшно. Идиот прокурор – не хочется называть округ, который он возглавляет, – прислал на эту «расчлененку» девчонку лет двадцати пяти – следователь, однако. После вуза – сразу в прокуратуру. Романтики захотелось. Ее рвало так, что Кряжин вызвал «Скорую». Заодно и двум участковым тамошнего РОВД, которые уже не в силах были отгонять полчища навозных мух. Собирать потерпевшую никто не хотел, поэтому собирал Кряжин. Закинул в рот две таблетки валидола – больше для запаха, надел перчатки и собирал. По всей четырехкомнатной квартире. Глотал слюну, грыз валидол, и с каждым новым фрагментом, подбираемым с пола, успокаивал девчонку-следователя. Прикрикивал на участковых и впотай материл окружного прокурора. А потом, через пять часов, запершись в кабинете, пил стаканами водку и не отвечал на телефонные звонки.

Так что этот случай, что ни говорите, – просто убийство.

Осмотры, заключения, справки, постановления...

Он отложил в сторону первую папку и распахнул вторую.

Южный административный округ. Парк Царицыно. Ей семнадцать. А он сделал с ней то же самое, что сделал с первой в лесопарке Измайлово. Тоже просто убил. Два ножевых, одно из которых в сердце, второе, как и в первом случае, в легкое.

И снова осмотры, справки, постановления, допросы и заключения. И фото девушки.

Кряжин поиграл глянцевым зайчиком на стене кабинета. Мила, вне сомнений. Была.

И нашел дело третье. Западный округ, конечно, опять лесопосадки, опять два ножевых, перед которыми было насилие. И это дело толще остальных. Кряжин перелистал его веером, как перелистывает курсовую преподаватель физики, оценивая количество прилагаемых к работе схем и графиков.

Нет, дело толще не потому, что вдруг появились свидетели. Просто следователь прокуратуры Западного округа оказался более щепетильным в отработке такого преступления, как убийство, сопряженное с изнасилованием.

А вот и дело четвертое. Возбуждено прокуратурой Восточного округа тем же следователем, что и в первом случае, и – о, чудо! – у него хватило наконец-то ума передать дело в Генеральную прокуратуру. Это кто же такой сообразительный в прокуратуре Восточного округа? Через пять или шесть листов Кряжин нашел фамилию и, не узнав, пожал плечами.

До обнаружения трупа в ночь под Рождество в лесопосадках Измайлова этот следователь складировал у себя все четыре дела. Все, кто возбуждал последующие уголовные дела, видели связь с предыдущим, и дело отправлялось к следователю, осматривавшему труп в лесопарке.

Кряжин пожевал губами и откинулся на спинку кресла. Он сейчас готов биться об заклад, что этот следователь, поняв, что второй труп – не последний, и увидев характерный почерк маньяка, не одну неделю потратил на то, чтобы выяснить, не было ли подобного случая до того злополучного дня, когда его вызвали описать в протоколе картину неподалеку от остановки девяносто седьмого автобуса в Измайловском лесопарке.

Но следователь ничего не нашел и взвалил себе на спину крест. Потом пришлось присоединять дело с трупом в лесопосадках Тропарева – третье по счету. А после – с трупом в лесопосадках Измайлова. И вот тут он мог вздохнуть с облегчением. Налицо был тот случай, когда под давлением не столько закона, сколько общественности пора было передавать кипу уголовных дел в Генеральную прокуратуру. Так кипа оказалась у Вагайцева.

А потом в Северном округе в лесопосадках близ стадиона «Молния» была убита очаровательная семнадцатилетняя девочка.

А потом – еще одна. В Юго-Восточном округе, в лесопосадках Жулебина. Дело было без четверти десять вечера двадцать второго февраля, а через час МУР задержал Разбоева.

Больше убийств не было.

Отодвинув от себя дела, Кряжин встал и прошел к окну. За ним, кружась под неслышимую человеческому уху музыку, танцевали мириады снежинок. Чуть дальше, за белесой пеленой, сотканной танцем, виделась ограда, за ней – торопящиеся попасть в теплые помещения люди.

По привычке он подошел к карте Москвы и осторожно загреб из картонного ящика, чтобы не уколоться о булавки, несколько красных флажков.

Последний раз он, советник, так «флажковал» людоеда Саина. Нет, тот не ел людей. Предпочитал телячьи отбивные, запиваемые «Киндзмараули». Но людей Саин угробил столько, что иначе как людоедом его не назовешь.

Саин резал в Бирюлеве, в Медведкове, в Химках и Нижних Котлах. Резал ради сережек, колец, сотовых телефонов и пары сотен рублей в кошельках. Уроженец Украины упрямо шел на мировой рекорд по количеству уничтоженных человеческих жизней, но не дотянул и до национального. На двенадцатой по счету жизни он почувствовал гон и вдруг решил снова стать украинцем. Затосковал по родине и засобирался в дорогу, на ридну Черниговщину. Но был снят Кряжиным с фирменного Москва – Киев за две минуты до отправления.

Тогда он его лежку огораживал теми же флажками. Было это два года назад.

Когда на карте появился рисунок, Кряжин сел на стол и закурил.

Да, теперь можно сказать точно: помотало бедолагу по столице. О Разбоеве речь. Всмотревшись еще пристальней, Кряжин вдруг наклонил вбок голову, что означало крайнюю степень задумчивости, и снова полез в карман за сигаретами. Привычка носить пачку в кармане даже в кабинете тоже отрабатывалась годами. Сколько раз он, молодой следователь, будучи срочно вызванным, оставался на весь день без сигарет...

– Интересное кино, – пробормотал он, разглаживая перед картой подбородок. В зубах его дымилась сигарета, и дым этот нестерпимо выедал глаза. – Очень интересное. А Вагайцев говорит, что с Разбоевым можно и не встречаться. Как же тут не встретиться?..

– А где он, кстати, жил до «Красной Пресни»? – тут же спросил он сам себя.

Ответ советник нашел в последней папке за подписью Вагайцева. Перепроверил его с документами в первых папках, и вышло: улица Парковая, с домом и квартирой.

– Парковая? – наморщил виски Кряжин. – Парковая...

Очень хотелось подойти к карте и прекратить натужное воспоминание, но он заставил себя высидеть на месте и через две минуты пошел проверять свою память.

И с удовлетворением отметил, что оказался прав. Улица Парковая находится как раз в Восточном округе, неподалеку от мест первого и четвертого убийств.

– А вот это кино уже не столь интересно, сколь удивительно, – он снова уселся на стол и на ощупь поискал за спиной пепельницу. – Как же тут не встретиться?

И уже не обращал более внимания на карту. Раскидал по столу тяжелые папки и стал распахивать их на том месте, где было хоть одно стороннее мнение о Разбоеве. Таковых оказалось мало, все больше мнения казались специально подготовленными для обвинительного приговора суда, а потому он обратился к тем документам, которые обязан собрать каждый следователь перед тем, как передать дело прокурору на подпись для отправки его в суд.

«Характеристика» – именовался документ из МГУ, где совсем еще молодой Б.А. Разбоев готовился стать физиком-теоретиком. «Для предъявления по месту требования». Такое впечатление, что это не Вагайцев запрос делал, а сам Разбоев отпросился из «Пресни» у «хозяина» («Мне за характеристикой сходить»), пришел в альма-матер и сказал: «Дайте мне реноме для кое-куда».

Ага... Кряжин растер пальцами подбородок и принялся искать истоки формирования нынешних коварных помыслов маньяка в анналах истории...

Из первых же фраз в документе становилось ясно, что тот, кто характеристику давал, не вспоминал бывшего студента, а думал, как побыстрее избавиться от севшего на шею прокурорского.

«Разбоев Б.А. обучался в МГУ в период с 1984 по 1989 г...»

«За время обучения проявил себя человеком скрытным, подозрительным. Рвения к учебе не проявлял».

После прочтения вынужден был согласиться с тем, что характеристика давалась не бывшему учащемуся, а уже нынешнему обвиняемому. Делается это так: приезжает следователь и говорит: «Здравствуйте. Мы по поводу одного вашего бывшего студента. Он сейчас маньяк. Не могли бы вы дать ему объективную, беспристрастную характеристику?» После этого поди напиши, что маньяк проявлял недюжинный интерес к истории Средних веков и художественной самодеятельности.

Кстати, зачем Вагайцеву понадобилась характеристика из юности подозреваемого? Искал корни преступности в младых порывах души убийцы? Тогда где характеристика из школы? Где из детского сада? Воспитательница, вспомнив Разбоева, должна была вспомнить и такую сценку:

– Боря, ты зачем на ромашке гадаешь?

– Я не гадаю, Марьванна. Я выдираю из нее лепестки.

Эх, эти следственные старания, не доведенные до конца, а потому лучше бы их не было в деле вовсе. Торопился Вагайцев в Гагры, ох, торопился... Кряжин поморщился. Полужестов он не любил. А непоследовательность в работе просто презирал.

А это что? Ага... Кряжин саркастически оскалил золотой «глазной» зуб, потому что прочел текст еще раньше, чем разгладил складку между листами.

«Характеристика на Разбоева Б.А. Жильца пятой квартиры. Неженатого.

Разбоев Б.А. характеризуется в основном положительно. Помогал ввинчивать лампочки в подъезде, строил детям ледяную горку. Из отрицательных качеств: курит. Выпимши бывает редко, только по праздникам. Гонял кошек и голубей. В грубости замечен не был. В дурных компаниях не находился...»

«А вот последнее замечание в сем документе для суда явно не явится позитивным мазком на портрете Разбоева, – подумал Кряжин. – Маньяки с дурными компаниями как раз и не водятся и акционерных обществ для реализации своих планов не организуют. Их больше прельщает индивидуальное частное предпринимательство».

И опять, как и в случае с первой характеристикой, возникает настоящая лава вопросов. Если, к примеру, Б.А. Разбоев гонял голубей и кошек в седьмом классе средней школы, то это одно дело. Если же научный сотрудник Разбоев Б.А. занимался этим вплоть до ареста, то – совершенно другое. Но семь этих росписей, исполненных руками жиличек дома, младшей из которых, судя по почерку, лет восемьдесят, уверены, что их характеристика не самому плохому парню Боре Разбоеву поможет.

Если сейчас выдрать из сочинения Вагайцева все, что к делу не относится, то оно похудеет на несколько килограммов. Есть следователи, которые в прошлой жизни значились приемщиками макулатуры, и Кряжин был уверен, что, принеси ему декан МГУ вместе с характеристикой устав университета, тот подшил бы и его. Натура такая.

Покусав губу, советник всерьез задумался о том, что непосредственно дело он изучать еще даже и не начинал. Копнул по интересующим его вопросам, и тут же выяснилось, что, прежде чем начать, нужно отсортировать. Нарвать, скажем, закладок штук двести, разделить пополам и каждую подписать: «—» – не нужно; «+» – нужно. Да и вложить в дела по необходимости. Или же, чтобы дела не выглядели, как груда убитых петухов, просто загибать уголки тех листов, обращать внимание на которые не стоит.

Скажем, что необходимого для дела может представлять документ на 180-й странице 14-го тома, обозначенный следователем Вагайцевым как «Описание брючного ремня Разбоева Б.А.»? В деле он следует сразу после протокола личного досмотра задержанного.

«Ремень представляет собой полоску кожи, длиной 101,5 см, шириной 4 см и толщиной 2 мм. Кожа ремня с лицевой стороны темно-коричневая, с изнаночной – светло-коричневая. Пряжка металлическая, с двумя шипами, белого цвета. На стороне ремня, обратной стороне с пряжкой, имеются шесть проколов...»

Досадно. Досадно и обидно, что следователь Вагайцев не указал калибр отверстий и расстояние от крайнего отверстия до конца ремня, обратного концу с пряжкой. Вполне возможно, что этим Александр Викторович скрыл от суда истинный мотив поведения Разбоева. Можно было подумать, что Вагайцев подозревал, что Разбоев этим ремнем связывал жертву, однако нигде более слово «ремень» Кряжин не обнаружил. Ни на одной из трех тысяч семисот сорока четырех страниц этих томов.

Как не обнаружил более и слова «огнестрельное оружие».

«Наркотиков, огнестрельного и холодного оружия в карманах одежды Разбоева Б.А., – пишет Вагайцев в протоколе спустя пять минут после задержания МУРом убийцы, – обнаружено не было».

Тогда, следуя логике вещей, следует упомянуть еще и о том, что в карманах одежды Разбоева не было обнаружено: прибора ночного видения, костюма Винни Пуха, клея «БФ-12», детского ведерка и ремня генератора на автомобиль «Хонда-Аккорд».

Кряжин недовольно поморщился и мягко перелистнул страницу. Работа, которую он на себя принял по просьбе Смагина, стала казаться ему весьма энергоемкой. Лампа в его кабинете горит второй час, сослуживцы уже – кто в метро, кто в авто по дороге домой, а советник сидит и ломает голову над тем, зачем в пятнадцати томах объединенного уголовного дела так много лишних бумаг.

К двенадцати часам ночи, бегло пролистав и вникнув в каждую строку протоколов допросов и осмотров, выяснив для себя моменты, которые были очевидны для него, но оказались недоступны для Вагайцева, Кряжин набросал для себя общую схему происшествий. Основная канва, фабула преступлений для всех шести эпизодов была едина и выглядела следующим образом.

Девушка, обязательно светловолосая, возрастом шестнадцати-семнадцати лет, поздним вечером возвращается домой.

Она обязательно должна быть чуть пьяна, обязательно с сумочкой, и непременно с мобильным телефоном.

Идти она должна по безлюдной местности, по тропинке среди лесопосадок или заросшего парка со стороны остановки такси или общественного транспорта.

Нападут на нее непременно сзади. Ударят в спину, сбивая дыхание, чтобы она не смогла крикнуть, и, когда она упадет и попробует закричать, ей нанесут удар ножом в легкое.

Крик оборвется, ибо крик с пробитым легким невозможен.

В это время ее будут раздевать и насиловать. Девушка будет сопротивляться, делать это ей будет затруднительно из-за раны, грозящей кровопотерей, и она будет исходить кровью и терять силы.