Текст книги "Агасфер. Вынужденная посадка. Том I"

Глава вторая

04

Сахалин, западное побережье острова, 2011 год

Солнце садилось за темную неровную полосу тайги в окружении вытянутых вдоль горизонта редких и сплющенных облаков. Над желтым проселком, нагретым за день, поднималось легкое марево теплого воздуха, но с запада, где таилось невидимое пока море, ощутимо тянуло холодной пронизывающей свежестью. Михаил прищурился на дорогу, исчезающую за поворотом, и удовлетворенно вздохнул: завтра, в это же время, он начнет свой двадцатый сезон. Двадцатое поле, как он называл.

Знакомясь с новыми людьми, он чаще всего представлялся археологом – это было и солидно, и с оттенком романтичности. Иногда – историком-археологом. Формально это было совсем недалеко от истины: когда-то он получил диплом по специальности преподавателя истории в средней школе. Однако два десятка лет назад, принеся домой трудовую книжку с последнего места работы, больше из сервантного ящика он ее не доставал, и новых работодателей своей персоной не осчастливливал.

Последним местом работы был краеведческий музей, где Михаил Алдошин в преддверии лихих девяностых попытался вместе с занятием по своему дипломному профилю найти основу для собственного бизнеса. Тогда «второй НЭП» – возрождение кооперативного движения – не только выманил из тени массу подпольных цеховиков, но стал недолгой надеждой для последних романтиков развалившегося СССР. Те, как известно, попытались было честно самореализоваться на ниве частного предпринимательства. Что из этого получилось – общеизвестно: в условиях тотального госрэкета и чиновного произвола «бизнесмены новой формации» от романтики очень быстро освободились. И стали жить так, как диктовали сложившиеся обстоятельства. А кто и вовсе спился.

Алдошин пошевелился в своем походном парусиновом кресле с подлокотником, поглядел на часы: до конца первого этапа пути в поле было около часа езды по этому желтому проселку. Если, конечно, за последний год этот проселок не добили дожди, тяжелая техника и людской пофигизм – тогда он доберется до портового поселка уже затемно. Дожди, конечно, дождями – а вот тяжелой техники, скорее всего, здешней дороге не видать: единственный признак цивилизации, шахта, основанная еще во время японского владения островом, в лихие девяностые приказала долго жить.

Он еще раз поглядел на закат: признаков ветреной погоды вроде не наблюдается, стало быть, морской этап в поле пройдет без приключений. Алдошин рывком выбрался из кресла, сложил в опустошенную коробочку из-под лапши «Доширак» мелкий мусор, оставшийся от вечерней трапезы. Свистнул спаниелю Ульке, своей постоянной полевой напарнице, и сложил кресло. Через три минуты его микроавтобус с полным приводом уже резво катил по дороге к морю.

В поселок он приехал так, как и рассчитывал – примерно через час. Автобус проскочил мимо покривившего ржавого дорожного указателя с названием поселка, нырнул под виадук, обогнул последнюю сопку и сразу же очутился на центральной улице, до сих пор носившей гордое имя Советской. Еще два поворота – и Алдошин, почти не притормаживая, въехал во двор давнего своего знакомца, у которого останавливался последние 6–7 лет.

Здесь, как и во всем поселке, с минувшей осени ничего не изменилось. Тот же квадрат пустого двора без признаков огорода. Приоткрытые двери сараюшки и угольно-дровяного лабаза, с десяток белых кур, расхаживающих вокруг мелкого корытца с кормом, сохнущее белье на провисшей веревке… Впрочем, нынче в этом дворе имелось большое и сверкающее черным лаком добавление – вымытый явно недавно, без малейших признаков желтой дорожной пыли «Ленд-Крузер» с «блатным» номером из трех четверок. Он по-хозяйски занял место едва ли не в центре двора. Рядом с ним притулился давно знакомый Михаилу кургузый внедорожник «эскудо» – на нем в поле ездил давний его коллега и злейший враг одновременно – Виктор Семенов. В городе он, разумеется, передвигался на более престижной «Ниссан-Инфинити».

Алдошин заглушил мотор, до упора опустил боковое стекло. Ну, с Витькой Семеновым все понятно – он давно петли вокруг его раскопок вьет. Но вот откуда бы тут взяться «ленду»? С хозяином дома он говорил по телефону два дня назад, принял у него обычный заказ на традиционные «гостинцы» – никакого разговора о других постояльцах и визитерах и в помине не было!

Улька, имевшая в прошлом печальный опыт общения со здешними барбосами, никаких попыток выскочить из автомобиля не предприняла – лишь поставила передние лапы на торпеду и подозрительно осматривала окрестности. Велев спаниелю на всякий случай «сторожить», Алдошин выпрыгнул из автобуса и, разминая поясницу, вглядывался в окна дома в глубине двора.

Вот за одним давно не мытым стеклом мелькнула и тут же пропала чья-то белая физиономия. Скрипнула и с шумом распахнулась дверь, и на крылечке наконец появился хозяин дома, Степаныч. Он приветственно поднял руки:

– Мишаня, привет! Ты точен, как пассажирский экспресс! С прибытием, с прибытием, друг!

Степаныч, в глубоких галошах на босу ногу, проворно спустился с трех ступенек крыльца, зашаркал к гостю. Приобнял, приложил свою небритую щеку к небритой Мишиной, потряс руку.

– Ну, проходи, чего стал-то? А старуха твоя где нынче? Без нее, что ли?

– Моя старушка умная, – усмехнулся Алдошин. – После прошлогодней теплой встречи предпочитает машину!

– Да ну, ерунда какая! – взмахнул руками Степаныч. – Моя Рузайка зимой околела, соседские барбосы тоже куда-то подевались, не видать… Смело выпускай!

– Ну, раз так… Улька, на выход! – Михаил открыл пассажирскую дверцу, выпустил все еще настороженного спаниеля. – Я гляжу, у тебя нынче гости, Степаныч? Не стесню?

– А-а, гости! – хозяин махнул рукой. – Он только машину на пригляд оставил, сам у Евдокимовых ночевал. Ему «удобства» во дворе не в жилу, а там машину, считай, на улице оставлять надо. Вот и оставил у меня свой джип… Да ты проходи, проходи, Миш!

Приглашение подтвердила и появившаяся на крыльце «половина» Степаныча, молчаливая тетка лет сорока с хвостиком. «Половины» у старого холостяка менялись практически ежегодно, и запоминать их имена Алдошин даже не пытался.

– А гостинцы? Может, сначала жрачку примешь, Степаныч? – Алдошин взялся рукой за сдвижную заднюю дверь салона микроавтобуса. – Все, что просил, привез!

– Ну, давай с гостинцами разберемся, – легко согласился Степаныч, обернулся к «половине». – Есть в кладовке место, Маруся? Помогай тогда! Мишаня мой пустым никогда не ездит! Чтобы я без него делал-то!

С помощью Маруси быстро перетаскали в кладовку две сетки репчатого лука, пластиковые корзинки с россыпью банок тушенки и прочих немудрячих дешевых консервов, пару коробок китайских помидоров, прикрытых сверху мини-сеточками китайского же чеснока, мешок комбикорма для домашней птицы. Продукты, приготовленные Алдошиным для собственного потребления, были аккуратно сложены сразу за передними сиденьями. Степаныч лишь с завистью поглядел на запечатанные три коробки с водкой, нарочито громко вздохнул. Маруся же при виде водки помрачнела и кинула на гостя неприязненный взгляд.

– Не хмурься, дура! Мишаня у нас не запойный, это ему на все лето, считай! На раскопках без «дезинфекции» никак нельзя! – Степаныч все-таки прерывисто вздохнул, с трудом отворачиваясь от заветных коробок.

– И ты не переживай, Степаныч! – засмеялся Алдошин, охлопав рукой повешенную на плечо увесистую сумку с гостинцами для застолья. – Всем всего хватит!

– Кто бы сомневался, Миш! – обрадовался хозяин. – Ну, пошли в дом! Марусь, яишенку бы человеку с дороги! Ну-ка, расстарайся! Зеленым лучком посыплем – весь день человек в дороге, ему домашним брюхо расслабить требуется!

– Три десятка я уже для Верки отложила, обещала ей, – попробовала возразить «половина». – А за сегодня мало нанесли куры-то…

– Ты чего несешь, дура! – прикрикнул хозяин. – Что человек об нас подумает? В гробу я твою Верку видал!

– Да ладно, Степаныч! С соседями ссориться нельзя, – попробовал погасить назревающий конфликт Михаил и вжикнул молнией. – У меня в сумке и без яишницы хватит! Вот, хозяйка, принимай! Батон «докторской» колбасы вареной, палочка «брауншвейгской», шпроты… Одну баночку шпрот, не обессудь, мы со Степанычем нынче приговорим, видимо!

Опустошая сумку, Алдошин завершил демонстрацию пузатой бутылкой «финки». Однако хозяин продолжал зло глядеть на «половину», и та под его взглядом нехотя и как-то вынужденно улыбнулась:

– Счас, сделаем! Верка и двумя десятками обойдется – извините бабу на дурном слове, господин-товарищ гость!

Скворчащая на объемистой чугунной сковороде яичница, с ярко-желтыми, не по-городскому бледными желтками, украшенная мелко покрошенным зеленым луком, и вправду стала украшением стола. От тарелки Алдошин отказался – ели из сковородки, подставляя под капающие маслом куски ломти домашнего хлеба. После второй стопки хозяин, предупреждая расспросы гостя, заговорил о ранее прибывших.

– Так что нынче конкуренты тя опередили, Миш! Ну, Витьку ты знаешь, и «лохмот» его эскудовский-паскудовский узнал, верно?

– Что ж ты уважаемого человека Витькой обзываешь? – недобро усмехнулся Алдошин, цепляя вилкой последний желток со сковороды. – Виктор Иваныч у нас давно в бизнесменах, два магазина профильных в Южно-Сахалинске имеет. На «лексусе» по островной столице передвигается, а «лохмот» только для поля держит…

– А-а, плевать мне на него и на евойный бизнес, – махнул рукой Степаныч. – Третий сезон приезжает – и хоть бы луковицу привез, засранец! Видно, не шибко весело его дела в торговлишке идут – ну да бог с ним! Вот человечек с ним нынче приехал – тот, по всему видать, высокого полета птица! Как звать-величать – и не знаю даже. Не представились! На двух джипярах, с двумя охранниками, твою мать! Витька уж перед ним вьется, вьется… Вымыть джипы потребовал, прикинь! От кого потребовал, а? Хоть и от бывшего, но все ж председателя шахтного профкома! Если по-западному, профсоюзному боссу! Нет, Миш, как тебе, а? Тебе, допустим, я по дружбе автобус помою. Без всяких просьб, без оплаты – из уважения! А ему я с какой радости должен мыть?!

Алдошин, пережидая словесную бурю, только хмыкнул и налил по третьей. Звякнул краем своей стопки по более емкой посудине хозяина.

– Не кипятись, Степаныч! Нервы беречь надо, выпей лучше! – сам же до дна пить не стал, знал – за хозяином не угонишься. – Ты говоришь – на двух джипах гости прибыли – а где второй-то? И сами гости куда пропали?

– Как куда? Думаю, на твой участок подались. Уплыли утром еще, – Степаныч взял в руку плоскую жестянку со шпротами, выгреб содержимое вилкой, допил через край, чтобы не пропало, масло. – Слышь, Мишань, второй-то человек, которого с охраной персональной Витька сюда привез – москвич, Абвер! И лодка у него хоть и надувная, а не чета твоей! Я такие в фильмах только видел, десантная, с двумя моторами. На отдельном прицепе везли. Один охранник с ними уплыл, а второй у нас в поселке остался. Связь поддерживать – у них телефон какой-то особый, спутниковый. Сотовые-то телефоны у нас в поселке, сам знаешь, только на сопках работают, да и то по погоде глядючи…

– Да знаю, знаю, Степаныч! Ладно, бог с ними – с Витькой, с Абвером его. Завтра увижусь, сам определю. Ты про себя расскажи лучше, про жизнь свою.

– Да разве это жизнь, Миш? Поселок как умирал, так и умирает. Работы нет, народ поразъехался. А который остался – на шее у нас, пенсионеров сидит. Мы, Мишаня, нынче самые уважаемые люди! Со стабильным пенсионным доходом!

Михаил едва подавил зевок: все эти рассуждения были ему давно знакомы. И вопрос о жизни умирающего экс-шахтерского поселка он задал чисто из вежливости, для поддержания разговора. И еще, конечно, чтобы увести беседу с неприятной для себя темы. За последние шесть лет, встречаясь со Степанычем всякий раз по пути в поле и обратно, здешние беды он выучил наизусть – так же подробно, как и привычки и обыкновения хозяина. Вот сейчас, вдоволь наплакавшись, тот обязательно повернет на гостя. Начнет корить его за легкомыслие и наплевательское отношение к собственной старости… Ну, вот, так и есть!

– А ты, Мишаня – извини, конечно, так на работу не устроился? Хоть для проформы, для пенсии? Ты ведь тоже без пяти минут как пенсионер! Нашего, пенсионерского полка, «кавалеристом» станешь! Или не думается пока об этом?

– Степаныч, давай прекратим на эту тему, а? – лениво растянул Алдошин. – У меня ведь есть кому плешь проедать! Жена, Ниночка ненаглядная, мастерица такие вопросы задавать…

– И что ж ты ей отвечаешь, интересно мне знать? Ну, хоть в порядке обмена опытом рассказал бы, Мишаня!

– Я ей, Степаныч, шкатулку всякий раз показываю. Есть у меня дома такая японская шкатулочка из раскопов, себе оставил, продавать не стал. Хорошенькая такая вещица, раковинами оклеена почти сто лет назад. В земле сколько пролежала – а отмыл, почистил, дерево маслом гвоздичным смазал – и как новая! Так вот: в шкатулке той мы с Нинкой бюджет семейный держим. Показываю ей шкатулку и говорю: вот когда, супруга моя драгоценная, сия шкатулка дно покажет – вот тогда и пили меня на здоровье целыми днями!

– И что, не показывает дна шкатулка? – завистливо поинтересовался Степаныч.

– Пока нет! – хохотнул Алдошин. – Я, как только вижу, что вот-вот дно откроется – пополняю баланс… И Ниночка тогда на другую тему дискуссию открывает – ну вот как ты сейчас, Степаныч, собираешься! Что, не так?

– А хоть бы и так, Миш. Мы с тобой, конечно, не дружбаны закадычные. И к своим делам ты меня, как и Нинку свою, близко не подпускаешь. Но по-приятельски скажу: коли твои копания такой доход приносят, что без твердой зарплаты семье два десятка лет жить позволяют – этот самый доход и заинтересовать может кой-кого для твоего бизнеса нежелательного!

– Да говорено с тобой об этом двадцать раз, Степаныч! – Алдошин позволил себе откровенно зевнуть. – Нету в моем бизнесе криминала! И проверяли, и таскали не раз, да все без толку! Извинялись и отпускали…

– И еще двадцать раз отпустят, – стоял на своем Степаныч. – А на двадцать первый раз дотошный человек с погонами на твоем пути попадется. Поглубже копнет…

– Чудак ты, Степаныч, ей-богу! Чтобы на нашего брата, копаря, дело «накопать», криминал «пришить», надо поймать его за руку на культурном слое, представляющем государственный интерес. А я, к примеру, такие участки на нашем благословенном острове наперечет знаю. И близко к ним не подхожу, усек? Мой интерес – поверхностный слой земли! Другая возможность – поймать копаря на незаконной продаже предметов старины, представляющих историческую ценность. А чтобы продать нечто, надо это нечто найти. А я чего нашел, Степаныч?

– А я откуда знаю?

– Вот видишь – не знаешь! – хохотнул Алдошин. – И никто не знает! В инете на сайтах – форумах я не свечусь, в поставщиках у барыг не числюсь. За что меня привлекать? Ну, при старом УК могли хранение холодного оружия пришить – так времена-то изменились! Настоящего «холодняка» новодельного нынче и на открытых прилавках полно…

– Но ведь сколько лет не работаешь, а живешь на что-то! – упорствовал хозяин.

Не со зла, конечно, упорствовал, а так – из пьяненького упрямства, лишь бы правоту свою доказать, Алдошин это понимал. Но тема была скользкой, и он решил ее закрыть.

– Консультации даю, понял? И хватит об этом!

– Как знаешь, Мишаня… Да ты не обижайся, я ведь по-свойски, о тебе же забочусь.

– За заботу спасибо, Степаныч. Давай по последней, и я спать пошел. Ты хозяйствуй тут, «добивай» водочку, коли лезет, а мне завтра пахать надо. Лодку-то поможешь завтра пораньше накачать и перевезти в морю?

– Не беспокойся! Я у тебя в вечных должниках, Миш. Все сделаем! – уверил хозяин. – А ты иди, моя благоверная постель с утра уже приготовила. Спаниелька твоя не стала от старости по ночам скулить?

– Улька собака правильная, хоть и с придурью старческой, конечно. Ты не беспокойся, Степаныч! Сейчас ее выведу перед сном, и до утра ты ни ее, ни меня не услышишь! Спокойной ночи!

– Ага, – хозяин уже пододвигал к себе остатки «финки», городскую закуску.

Утром Алдошин проснулся от холода и некоего настойчивого шуршания. Приподнялся на продавленном гостевом диване, с тревогой глянул в сторону окна. Шуршало там: по стеклу торопливо сбегали вниз косые струйки дождя. Его капли перемежались с мелкой дрянью – то ли градом, то ли снежинками. Холодом несло тоже от окна: хозяин явно поспешил снять внутренние рамы, патриархально-деревянные, с облупившейся голубоватой краской. Снятые рамы стояли тут же, в простенках.

Велком на наш прекрасный остров! Тут даже в середине мая ноябрьская погода. Если не декабрьская, мрачно поправился Алдошин.

Он соскочил с дивана, прошлепал к окну и выглянул наружу, с тревогой ожидая увидеть признаки ветреной погоды. Здесь, у побережья Татарского пролива, непогода «баловала» людей особо и часто. Татарский пролив вообще издавна славился капризной непогодой, бури налетали здесь часто и внезапно. Серая неласковая вода пролива тут же превращалась в череду увенчанных белыми гребнями пены грозных водяных валов, норовящих опрокинуть и отправить на дно не то что легкие посудины, но и солидные многотоннажные морские суда.

Михаил несколько раз был застигнут внезапной бурей на своей видавшей виды надувной лодке КМ-300, причем последние два раза посудина была загружена добычей до пределов. Кончилось все более-менее благополучно – не считая смытого волнами снаряжения и потраченных нервов. Однако впредь выходить в Татарский пролив при малейших признаках надвигающейся бури он зарекся.

Алдошин выдернул из-под продолжающей спать Ульки приготовленную накануне рыбацкую робу, оделся. Вслед на ним спаниелиха тоскливо глянула на окно, однако хозяин не собирался снова ложиться, и собака примирилась с неизбежным.

В доме было тихо. Выйдя на крыльцо, Алдошин понял почему: хозяева, несмотря на его ранний подъем, встали еще раньше. Степаныч умащивал уже надутую лодку в тракторный прицеп, его половина гремела чем-то в сараюшке.

– Привет, Мишаня! – махнул рукой хозяин. – Как тебе погодка наша?

– Бр-р!

– А что ты хотел? – резонно вопросил Степаныч. – Это Сахалин, не Абхазия тебе какая-нибудь! И май ты сам выбираешь все время…

– Дураков нету отправляться в поле попозже, когда медвежья дудка в рост человека вымахает, а раскопы в джунгли превратятся, – традиционно ответил Алдошин. – Ты лучше скажи, как прогноз на сегодня?

– С прогнозом все вроде тик-так. Портовые клянутся, что до обеда безветрие гарантируется. А иначе чего бы я с лодкой твоей поспешал?

– Ну, ты старый ударник комтруда, Степаныч, – усмехнулся гость. – А мотор-то где?

– Мотор твой Сашка-тракторист еще час назад увез в портовые мастерские – чтобы проверили все как следует, погоняли. Ты ж его, поди, всю зиму с прошлого сезона в гараже или на балконе продержал? Не почистил ни разу, ревизии своему кормильцу не дал?

– Ты у меня провидец прямо, – хмыкнул Алдошин. – Сколько?

– Литр, как водится, – пожал тот плечами. – Не считая доставки в порт твоих бебехов и погрузки-разгрузки…

– Понятно, – Алдошин кивнул, досчитывая про себя. Литр водки – это чисто профилактика. Которая, как правило, выявляла в подвесном лодочном моторе некий страшный «дефект», который непременно проявился бы по выходу в море. Его устранение – как правило, еще литр. Если не совсем оборзели тутошние механики и мотористы. – Позвонить Сашке твоему никак нельзя, поинтересоваться результатом? Я пораньше хотел выйти…

– А позавтракать? – тоже традиционный ход хозяина, рассчитывающего на пару похмельных утренних стопарей.

– Некогда, Степаныч! Да ты не волнуйся, за диваном поправиться чем найдешь…

– Обижаешь, Мишаня! Я ж не к этому! – нарочито надулся хозяин. – О тебе забочусь!

– Поехали к причалу, – решил Алдошин. – Там и поторопим твоего Сашку.

Махнув приветственно рукой выглянувшей из сараюшки хозяйской «половине», Алдошин угнездился в микроавтобусе, прогрел мотор и тронулся в сторону порта. На полпути встретили и Сашку, поспешающего за прицепом с лодкой. Перекинулись парой фраз – как и предполагал Алдошин, «ребяты с мастерских заканчивали обиход лодочного двигателя, и на причал обещались доставить его сами».

В море, как и думал Алдошин, удалось выйти только через час…

05

Сахалин, западное побережье острова, 2011 год

За волноломом старенькую лодку Михаила стало потряхивать и бить в дно сильнее. Выйдя из бухты, он направил тупой нос «каэмки» на север, прижался ближе к берегу. Серые скалистые очертания береговой линии, едва тронутые зеленью первой пробивающейся травы, были неуютны и мрачны. Низкие рваные облака дышали холодом.

Алдошин ссутулился на задней банке, до конца поднял молнию на робе, вязаную шапку натянул до самых бровей. В этакую непогодь нипочем не верилось, что где-то на свете есть солнечные и теплые места, где море ласково, а берега так и манят пристать и раскинуться навзничь на горячем песке пляжа.

Не прибавляло ему настроения и предстоящая встреча с Витькой, притащившем с собой еще и какого-то столичного Абвера. Сезон Михаил предпочитал начинать в одиночестве – так было приятнее и легче.

Первые его годы в поле так и было – копарей было несравнимо меньше, чем нынче. А мест для хабара, наоборот, становилось меньше.

Нынешних копарей Алдошин, подобно многим старым поисковикам, очень не любил. Практически все они были «ямщиками», разменивающимися до таких «мелочей», как засыпка нарытых самими же ям на раскопах. У многих было дорогущее поисковое оборудование – профессиональные металлодетекторы со сменными «снайперскими катушками» на все случаи жизни, финские лопаты с титановыми клинками и эргономичными черенками в нескользкой пластиковой «обертке», мощные GPS’ки и рации дальнего действия, каких не купишь в обычном магазине. Упакованные дорогим снаряжением под завязку, они не имели главного – копарского чутья, интуиции поисковика. Понимая это, новые копари норовили набиться в компанию к «старичкам», напропалую хвастались своей упакованностью, снисходительно поглядывали на некондиционное оборудование зубров поискового промысла и небрежно обещали содействие деньгами и оборудованием.

Вот и Витька Семенов был из таковских копарей – хоть и старичок по возрасту, а в поисковом деле – «проперухин». Начинали они с Михаилом практически одновременно. Но у Алдошина пошло, а у Витьки пороху не хватило проводить по два-три месяца без привычных городских удобств, а в финале и без удачных находок. Правда, у Витьки оказался хороший козырь: будучи выпускником Бауманского, он оказался и хорошим инженером-электронщиком. И к тому же быстро сообразил, что переделывать грубые заводские катушки под тонкий поиск можно не только для себя, но и на продажу.

На раскопы Витька ездить моментально перестал, сгонял куда-то в Казахстан, на закрытый по смутному перестроечному времени некогда секретный завод. Привез оттуда целый контейнер какой-то особой «космической» проволоки, коей до перестройки комплектовали якобы только «Союзы» и «Востоки», да еще ядерные заряды на Семипалатинском полигоне. И начал мастерить свои фирменные катушки для металлодетекторов – причем такие «снайперские», что за ними знающие люди приезжали с другого края России и даже из зарубежья.

Сколотив первичный капитал и попутно обзаведясь знакомствами среди копарей и барыг, Витька Семенов акцент с катушечного бизнеса перенес на «антикварку», открыл пару магазинов и салон, и здесь тоже преуспел. Так и жил: и раритеты из раскопов в руках держал постоянно, и не мотался за ними черт-те куда.

Он и Михаила постоянно звал – то в компаньоны, то в постоянные поставщики. Алдошин не шел ни в первые, ни во вторые. Что-то всегда подсказывало ему, что не стоит этого делать. Со временем это «что-то» обрело вполне осязаемые и наглядные черты. Своих торговых компаньонов Витька нещадно использовал, доил и выкидывал из бизнеса. А поставщиков «сдавал» компетентным органам не только когда те прижимали, но и когда копари-полевщики не желали сдавать ему нарытое тяжким трудом по смешным ценам.

Сам Алдошин, как показало время, оказался «везунком». Было у него чутье на ценные находки. Хватало и ума не афишировать их за «рюмкой чая» и на родном острове вообще. Не торопясь, с оглядкой, он свел знакомство с двумя барыгами – уральским и столичным. Им и сдавал время от времени раритетный хабар – сильно не дорожась, чтобы не возникло соблазна навести на него милицию-полицию или крутых ребят, но и не демпингуя, чтобы не попасть в список лохов.

Слушок по сахалинским коллегам-копарям о его удачливости со временем все равно, конечно, прошел. И до борцов с преступностью докатился – но тем дело и кончилось. Его личная домашняя коллекция – в основном периода Русско-японской войны и довоенной «японщины» на юге острова – была весьма скромной. Кое-кто, правда, уверял, что выставленные на двух этажерках керамика и фарфор, японская печка в углу под балконом, пара сильно проржавевших касок и обломок клинка самурайского меча на стене – только для «замазывания глаз». И что настоящие раритеты из коллекции он показывает только избранным – но даже самые близкие друзья «везунка» уверяли, что «ничего такого» сроду не видели. Алдошин никогда не наглел, сдавал находки на продажу только на «прожитуху» – и от него постепенно все отстали. Ну, ездит в поле постоянно. Что-то там находит – так для себя же главным образом. Ни «хаммеров», ни коттеджей не нажил, жена шубы не меняет как зонтики. Не ради наживы копает, а ради удовольствия – ну и бог с ним, с Мишаней-Везунком!

Время от времени интерес к нему все же обострялся, и однажды Алдошин, вычислив источник такого нездорового интереса, от контактов с барыгой-уральцем напрочь отказался. Без скандалов и разоблачений – просто перестал возить в Екатеринбург хабар, и все! Барыга пожалковал, попытался исправить отношения, даже извинялся – «если что не так получилось». Но Мишаня-Везунок оказался тверд, подозрениями барыгу оскорблять не стал, мило улыбался: просто кончилось мое копательское везение, парень, вот и все!

Солнечный тусклый круг за сплошными облаками между тем взбирался все выше и выше. Теплее от этого, правда, не становилось, но конечная цель путешествия ощутимо приближалась. Этой целью был наверняка процветавший в первой половине ХХ века японский городишко с небольшим портом.

В 1945 году советская авиация, внося свой вклад в освобождение Южного Сахалина от оккупантов, не пожалела на этот городишко тяжелых бомб. Уцелевшее население попряталось от нагрянувшего следом десанта в окрестной тайге, потом попробовало вернуться и что-то отстроить, но осевшие в островных городах и весях советские воинские команды, как и все победители, не слишком церемонились с побежденными и их имуществом, и японцы покинули это место. Без разрушенного порта и при отсутствии дорог городишко был обречен, и вскоре победители покинули его вслед за побежденными… Остальное сделало безжалостное время – от домов остались одни заросшие фундаменты и черная труха сгоревших стен и крыш. От местного кирпичного заводика и того не осталось.

Отсутствие подъездных путей на долгие годы словно законсервировало это место, сделало мертвый городишко желаемым объектом для нынешних копарей. Умные люди умели пользоваться архивами. И сделали вывод из того, что достаточное время между бомбежкой и высадкой десанта дало местному японскому населению возможность собрать в своих домах наиболее ценные вещи и попрятать их в надеждах на возможные перемены. Никаких особенных изысков здесь найти и не мечталось, конечно, да ведь и курица по зернышку клюет! К тому же все копари свято верили в Случай, в Удачу – а вдруг! Ведь и известный всем школьникам Генрих Шлиман, безо всякого археологического образования и лицензии на раскопки, выкопал в свое время Трою!

Время от времени Алдошин брал бинокль – естественно, цейсовский, откуда-то из раскопов под Ленинградом – и через его линзы искал на берегу одному ему ведомые приметы приближения к нужному месту. Не то чтобы он боялся его пропустить – мимо небольшой и весьма уютной бухточки, в которой и был оборудован некогда порт, и захочешь, не проплывешь! Просто это была для него долгожданная еще с прошлого лета встреча с Прошлым.

Вот и большой Белый камень – сейчас, метров через двести, берег словно расступится перед путником и перед глазами возникнет та самая бухточка…

Алдошин прижал лодку еще ближе к берегу, убавил газ и сел на банке поровнее. Как ни странно, Улька, до сих пор дремавшая со спрятанным под задней ногой носом, тоже словно почуяла знакомое место. Зевнула, потянулась по-собачьи и выжидательно уставилась вечно грустными спаниельными глазами в нужную сторону. Михаил усмехнулся, обогнул знакомую корявую иву, вот уже сколько лет полощущую голые ветки в мелкой волне и круто повернул вправо.

Бухточка сразу открылась ему в первозданной своей, простой и без изысков, красоте. Эта красота, правда, была несколько обманчивой: у самого удобного на неискушенный взгляд места для высадки в воде таились обломки разбомбленного причала с острейшими кусками арматуры, которые и нынче, спустя шесть десятилетий после последней войны, могли легко вспороть днище не только резиновой или пластиковой лодки, но и стальную обшивку. По этой причине знающие люди причаливали здесь гораздо ближе к горловине бухты.

Хоть и ожидал Алдошин увидеть здесь нечто подобное, но все ж крякнул с досады: прямо на его законном месте, у россыпи валунов нахально «разлеглась» наполовину вытащенная на мелкую гальку между валунами лодка. Да какая! Огромный, как сдвоенный нильский упитанный крокодил, черно-серый Zodiac армейского назначения.

Михаил совсем сбросил газ, на инерции подплыл совсем близко – да, так и есть! Скромное наименование модели Futuro Commando – усиленный транец для крепления двух мощнейших моторов Suzuki, три надувных киля, развертываемые алюминиевые слани с зафиксированной доской в носовой части, клапаны автоматического удаления забортной воды, баллон со сжатым воздухом… Сами моторы – это, конечно, отдельная «песня» – не без зависти подумал Алдошин, разглядывая лодку. По три сотни «лошадок», не меньше! На такой «лодочке» он бы и в шторм не побоялся в море выходить!

– Что, нравится посудина? – Голос с берега был тихим и в меру насмешливым. Таким уверенным тоном говорят с провинциалами московские Абвери.

Интересующийся стоял на берегу – спокойный и уверенный, в армейской робе голландского производства, перепоясанный какими-то ремнями и даже с поясной кобурой, из которой выглядывала черная рубчатая рукоять тяжелого пистолета. Нож – в чехле чуть выше правого колена. Из одного нагрудного кармашка выглядывает верхняя часть рации, из другого – трубка спутникового телефона с коротким штырем залитой пластиком антенны. В руках москвич держал еще какой-то прибор с необычной антенной.