Текст книги "Восточный кордон"

Ранним утром, когда особенно прозрачен воздух, подымался Саша, ёжась от влажного холода, вслед за отцом на какой-нибудь каменный останец повыше, окидывал взглядом долину и тихо ахал, поражённый.

Солнце красноватым светом только-только успело обрызгать вершины гор, а внизу на склонах западин и в каменных цирках ещё лежали белые облака и дремали, не в силах покинуть своё удобное ночное ложе. Темнота уползала в узкие ущелья, пряталась за скалами, но лучи доставали её и там, рассекали туман среди лесных полянок, прожигали застоявшиеся облака и делали мир светлей и прекрасней. Далеко-далеко во все стороны стояли чёрные леса. И когда на них падало солнце, чернота испуганно бледнела, на глазах превращалась в изумрудную зелень и начинала ответно искриться каждой капелькой росы, каждым мокрым листом.

Хорошо!

Лесник осматривал горы и луга в бинокль и, увидев что-нибудь интересное, говорил, передавая бинокль сыну:

– Глянь-ка…

Саша находил направление и хмыкал, когда в поле зрения появлялся одинокий медведь, который, видно, не знал, куда девать поутру свою силушку: переворачивал камни и смотрел, как летят они по крутой щеке горы, высекая искры и пыль, уволакивая за собой шлейф битого гравия и более мелких камней.

– А чего он? – спрашивал Саша, не отрываясь от бинокля.

– Выползней ищет, – объяснял Егор Иванович. – Знаешь таких червяков, что под камнями?

– Я думал, балуется.

– Велик уже, не подросток. Те, случается, и поиграют для потехи.

С высоты спускались они в леса и шли по сумрачным дебрям, без конца огибая заросли рододендрона. Видел Саша, как скрывалась потревоженная на лёжке парочка коричневатых козочек с маленькими рогами между широко расставленных ушей и, в одно мгновение перелетев через кусты можжевельника, скрывалась вдали. Подымали они с лёжки кабанов, и те, загребая копытами влажную траву и листья, прытко бежали от неясного и потому опасного шума – взрослые впереди, а сзади, цепочкой, шустрые черно-жёлтые поросята, разлинованные вдоль спины, испуганные и недовольные нарушенным покоем.

Земля лежала перепаханная кабаньими носами.

– Голодают… – вздыхал Егор Иванович и останавливался. – Груша не созрела, каштан и орех прошлогодний подобрали, на одних корешках, можно сказать, да на личинках живут. Вот придёт сентябрь, возьмут своё, такие гладкие сделаются – одно загляденье. Иначе не перезимовать им.

В лесу всегда стоял устойчивый запах сырого листа, земли, прели. Но иногда вдруг попадались участки, где господствовал какой-то особенно острый запах молочной кислоты и муравьиного спирта. Много дней Саша принюхивался, все искал, от чего так пахнет. Он срывал листья и цветы, нюхал ветки и кору на пеньках, но у них был не тот запах, а свой. Маленькая тайна дразнила его и не давала покоя. А спрашивать отца не хотелось. Тот, конечно, знает, но все равно посоветует доискаться самому.

Однажды после хлёсткого дождя, застигшего их в чистом буковом лесу, таинственный запах сделался особенно сильным. Пахло от мокрой земли. Саша опустился на колени и стал присматриваться.

– Ты чего ищешь? – спросил отец, оборачиваясь.

– Так, – сказал Саша, стыдясь признаться.

– За так на карачках не лазают. Белого червяка ищи.

– Их тут пропасть.

– Возьми на ладонь, понюхай.

Вершковой длины чисто-белый тонкий червячок с двумя рядами тёмных ножек извивался на земле. Ливень залил его узкий лаз в земле, и он выполз на свет белый, на непривычный, раздражающий простор. Червяк извивался, мучался. Саша взял его, поднёс к лицу. Так и есть: он! Маленький, но какой же вонючий!

– Угадал! – крикнул Саша.

– Кивсяк его имя, вонючим кивсяком зовут. В горном лесу везде попадается. Непременный спутник бука и граба.

Разгадка маленькой тайны обрадовала Сашу. Он сказал весело:

– Целую неделю искал, откуда пахнет. Думал, цветы такие. А оно видишь что…

4

Прежде чем вернуться из последнего обхода домой, отец и сын пожили с неделю в лесной избушке Молчанова у подножия горы Темплеухи, заросшей чистым каштанником.

Сейчас даже Егор Иванович не мог бы сказать, кто и когда поставил эту рубленую, потемневшую от времени хатку с маленьким навесом перед входной дверью, с драночной крышей, покрытой зелёным мхом, и со щелистыми, из протесанных плах полами. Было этому жилищу не меньше пятидесяти лет, похоже, проживал в нем какой-нибудь одинокий черкес или русский отшельник. Егор Иванович поставил вокруг дома оградку из жердей, раскорчевал кусок леса и теперь сажает на огородике картошку и редиску с луком. Есть у него пяток деревьев дикой черешни, две груши и даже несколько персиков, с которых он так и не попробовал плодов: охочие до сладкого дрозды ухитрялись склёвывать их прежде хозяина, потому что жили они рядышком и все время, тогда как лесник только изредка захаживал.

С позапрошлого года появился в хате ещё один постоянный жилец: Егор Иванович принёс из туристского приюта рыжего котёнка, бог весть как попавшего туда. Он вырос в большого кота, прозвали его Рыжим, уж очень яркая сделалась на нем шерсть – густая, чистая и в каких-то нарядных полосочках. Кот неделями оставался в одиночестве, сам себя кормил, пропадая в лесу, но не дичал – наоборот, очень скучал без людей; поэтому стоило хозяину появиться на тропе ещё в полкилометре, а то и дальше от дома, как, откуда ни возьмись, прибегал Рыжий и с отчаянным мяуканьем бросался ему под ноги. Кот и Самура не боялся. Когда тот однажды хотел было придавить Рыжего лапой, последовала такая дикая сцена с выгибанием спины, поднятием шерсти и окаянным шипением, что Самур счёл за благо послушаться совета хозяина и оставил Рыжего в покое. С той поры Самур делал вид, что не замечает Рыжего, и серьёзных стычек больше не было. Когда кот бросался к хозяину, Шестипалый благоразумно отворачивался. И правильно делал.

Саша делил свою любовь между Самуром и Рыжим, втайне отдавая предпочтение собаке. А они оба любили молодого Молчанова самозабвенно. Стоило только Саше выйти за ограду, как оба увязывались за юношей и не отставали, как бы далеко ни забрался он. Но рядом, а тем более гуськом идти они, конечно, не могли по той причине, что ни овчар, ни кот не хотел оставаться последним. Поэтому, когда Саша шёл по тропе, Рыжий прыгал между кустов, появляясь лишь на мгновение, вроде бы нечаянно тёрся мягким боком о брюки молодого хозяина и вновь мчался вперёд и в сторону. Самур же степенно шагал сразу за Сашей и делал вид, что выкрутасы Рыжего его нисколько не интересуют.

Бродили они больше по горе, в каштановом лесу Темплеухи: уж очень там интересные находились места.

Ходил Саша по каштановым рощам, дивился толщине и высоте деревьев, которые иной раз и троим не обхватить, видел, как цветут они, и весь лес тогда молодеет, украшенный сверху донизу невестиным нарядом из бледно-салатных соцветий. Видел и осыпь самих каштанов осенью, когда нет вершка земли без колючих оболочек и без коричневых половинок плодов. Несметное множество падало их, устилая землю. Набивались в ямках, скатывались в ручьи, плыли по реке, выплёскивались на отмели. Кругом каштаны. Все зверьё спускалось тогда с высот на склоны: медведи, олени, туры, кабаны, серны. И всем хватало. По ночам хрустели под копытами ветки, слышалось чавканье, сопение, короткие вопли при схватках. Пир горой – таков этот осенний лес, кормилец многих и многих зверей.

Но странное дело! Чувство труднообъяснимой жалости охватывало Александра, когда он надолго оставался в каштаннике. Какой-то похоронный лес, мрачный, невесёлый. Стоят гиганты нахохлившись, застилая небо. Чистая подстилка под ногами, тень, сырость, редко-редко где торчит тонкая, замученная осина или молодой граб. И лежат в полумраке чащи поверженные временем столетние великаны. Рухнули, разломились на куски, выставили напоказ свою красную древесину, и ничего с ними не может поделать всемогущее тление: как железо, крепка древесина. Похоже, что с годами ещё крепче становится, словно дуб морёный.

Но тем не менее время берет своё: падают, падают каштаны от старости. Весь склон захламлён. Где рухнет старик, там и просвет в небе, солнечное пятно в лесу.

Как-то, вернувшись в избушку, он спросил у отца:

– Ты вот лес знаешь, скажи, что будет на Темплеухе лет через сто?

Перестал Егор Иванович чистить свой карабин и очень сосредоточенно посмотрел на сына. Ответил коротко:

– Осина.

– Почему осина?

– Если бы я знал!

– А учёные-лесоводы знают?

– Они тоже разводят руками. Это беда, Александр. Каштан стареет, а молодой растёт лишь там, где его руками посадят, на чистом месте.

– Но старый-то сам вырос? Или его тоже руками сажали?

– Как сказать…

– Кто же всю Темплеуху мог обсадить, соседний хребет тоже, все горы, все склоны в долинах!

– Народ тут испокон веков живёт. Вырубали, сводили лес на топливо, на жильё, а взамен, может, и сажали. Видал среди леса могильники?

– Дольмены? Так они ближе к Камышкам.

– Не о них речь – о могильниках. Приглядись: в каштаннике лежат кучи камней, некоторые из них обтёсаны. И обязательно у корня старых деревьев. Черкесы своих так хоронили. Завалят могилу камнями – и дерево тут же посадят. Не все деревья, конечно, на покойниках, но есть и такие, это уж точно.

5

Как он раньше не замечал и проходил мимо! Думал, просто груда камней, поросших черно-зелёным мохом. А это, оказывается, рукотворные памятники. Ещё одна загадка леса.

Он стал присматриваться.

Есть могильники квадратные, есть круглые. Сверху обязательно два-три обтёсанных камня-надгробия. Рядышком, а то и в центре растёт древний великан – каштановое дерево. Похоже, что их высаживали в память о погибшем, потому что таким деревьям не меньше ста лет.

Саша обходил лес, присматриваясь к каждой неровности почвы. Не просто лес. Исторический. А однажды под вечер вышел он к небольшому ручью, напился хорошей, чистой воды и подивился, как удачно природа провела этот ручей: поставила в русло три громадных камня, за ними получилось озерцо, а из него струя падает вниз метра на полтора. Маленький, звонкий водопад среди зеленого сумрака заросшего до ушей распадка.

Он сел на старую колоду и носком ботинка стал машинально ковырять крупный песок и податливую землю. Что-то хрустнуло. Сланец? Саша озадаченно поднял брови: уж очень цветистый осколок. Пригляделся и даже свистнул от удивления. Не камень держал он в руках, а самый настоящий обломок кувшина – коричневато-рыхлый с одной стороны и глянцево-голубой с другой.

Самур удивлённо наклонил голову, когда его молодой хозяин вдруг опустился на колени и начал быстро разгребать лесную подстилку. Овчару это понравилось, он подошёл ближе и тоже начал копать передними лапами, как это делал, когда отрывал мышей.

– Пусти, Самур, не мешай! – прикрикнул Саша. Вооружившись суковатой палкой, он все глубже ковырял влажную красноватую землю, пахнущую грибами и тлением. Попался ещё осколок, сразу два. Потом большой, с ручкой. И, наконец, почти целое горло кувшина.

Вот это здорово!

Значит, в ручей ходили за водой. Значит, близко отсюда находилось селение горцев и все эти могильники, все каштаны выросли на окраине аула, а может быть, и в самом ауле, от которого не осталось даже следа.

Когда Саша вернулся, отец колол дрова у хаты.

– Смотри, что я нашёл! – Саша высыпал у колоды с десяток отмытых черепков. – Это у ручья, в земле. Похоже на кувшин, с каким за водой в старину ходили. Знаешь, такой высокий, на плече девушки носили.

Егор Иванович прошёл в самый угол двора и оттуда ногой подкатил к Саше ещё одну находку.

– С тех же времён, – сказал он, указывая на ржавое, пустотелое ядро с аккуратным отверстием для запала. Оно было размером чуть побольше резинового мячика для девчоночьих игр, сантиметров десять в диаметре – грозное пушечное ядро середины прошлого века.

– А что в нем было? – Саша уже вертел ржавую находку в руках.

– Порох или зажигательная смесь. Выстреливали из пушки, ядро падало, фитиль у него дымился, оно вертелось, а потом взрывалось. А это почему-то не разорвалось. Я его в лесу подобрал ещё в прошлом году, что ли, ну и принёс. Для интереса.

– Значит, вот тут война была? У реки?

– А где её не было! Сколько люди живут, столько и воюют. Будто места для всех не хватает.

– Вот интересно! – Саша оставил без внимания философскую фразу отца и опять вернулся к своим черепкам.

Он уселся и начал складывать их один к другому. Получился довольно цельный верх большого кувшина с узким горлом и ручкой сбоку. По голубой, хорошо сохранившейся обливке ниже горла шли замысловатые белые узоры, а пониже, опять же на голубом поле, нацарапано какое-то слово. Короткое, всего из нескольких знаков, но знаки он разобрать не сумел: чужие буквы, чужое письмо.

– Это я покажу Борису Васильевичу, – сказал он, складывая черепки с аккуратностью завзятого археолога.

– Покажи, он любит такие дела. Сейчас же целую поэму присочинит.

Спать улёгся Саша не в хате, где показалось душно, а на топчане, в открытых сенях. Рядом, у порога, как обычно, разлёгся Самур, загораживая вход и выход. Рыжему, чтобы попасть в дом, приходилось прыгать сбоку через деревянную загородку. Он это проделывал раз десять за вечер, все высматривал, где ему лучше пристроиться – в хате со старым хозяином или на топчане с молодым. Самур косил на Рыжего одним глазом – видно, раздражал он его своей неуёмной подвижностью. В конце концов кот остался в доме, потому что под недреманным взглядом собаки уснуть в сенях покойным сном Рыжий, конечно, все равно не смог бы.

6

Саша лежал, прислушиваясь к звукам леса. Снизу, из-за кустов ольховника, доносился ровный грохот реки. Вот уж кто не знал ни сна ни отдыха! Иногда по верхушкам каштанов на горе проносился ветер, лес глубоко вздыхал, как сонный человек, и тут же затихал. С перевала вдруг прилетел короткий, басовитый гром: это падали маленькие лавины. Где-то очень далеко ныла, выворачивая душу, чернявая желна, неспокойная птица, страдающая бессонницей, потом пролаял шакал, и все стихло.

Сколько годов, даже столетий пронеслось над этими горами! Многое, конечно, изменилось, но человеческая жизнь слишком коротка, чтобы заметить эти медленные перемены. И потому кажется, что в природе все накрепко утвердилось и никогда ничего не происходит. Разве великие события какие. Но они не в счёт.

Тут снова Саше вспомнился печальный каштановый лес, и он вдруг представил себе, как все больше и больше падают старые деревья и как зарастает Темплеуха, а за ней и все другие горы бестолковой осиной. Кавказ становится однообразно серым и некрасивым, отсюда уходят дикие звери, которым не по вкусу такая унылая пища, как белесая осиновая кора. Страшно! Он широко открыл глаза, чтобы спугнуть неприятное видение, и так глубоко вздохнул, что Самур поднял голову и зевнул. Словно спросил: «В чем дело, хозяин?»

– Спи, Самур, – прошептал Саша и повернулся на другой бок.

* * *

– Вставай, Александр! Смотри, где солнце.

Егор Иванович шлёпал по ватному одеялу, а Саша с трудом приходил в себя.

Наконец он сел на топчане, почувствовал холодок свежего утра и, сладко потянувшись, зевнул во весь рот. Рыжий прошёлся по одеялу и потёрся боком о Сашину майку; его хвост стоял как палка, усы распушились, он музыкально мурлыкал. Утреннее приветствие.

– Сегодня идём домой, – сказал отец. – Твои лесные университеты кончились. Поживёшь с матерью, съездишь в город, а там опять школа. Смотри, как время бежит! Ещё год – и ты совсем взрослый, Александр.

Егор Иванович был в то утро оживлён, в приподнятом настроении. Чистенький карабин уже стоял у порога, набитый, ладно увязанный мешок лежал рядом. Молчанов возился с удочками и проверял крючки.

Заметив приготовления, Саша вскочил, в одно мгновение оделся и подскочил к отцу:

– Порыбалим?

– Иначе нечего есть. Все под метёлку. Хоть рыбку пожуём.

– Это можно.

Саше страшно хотелось первому вытащить форель и ещё раз доказать отцу, что неудача на озере Кардывач никоим образом не зависела от его личного мастерства.

Он нашёл прекрасную ямку, стал в тени за камнем и закинул удочку. Он увидел, как две форели, стоявшие в прозрачной воде головами навстречу потоку, тотчас бросились на червя, стараясь опередить друг друга, и та, что побольше, схватила наживку. Он подсёк и, уже больше не таясь, выхватил серебряную полоску из воды и затанцевал от радости. Егор Иванович стоял невдалеке и усмехался в чёрные усы.

Рыжий подлетел к добыче, плотоядно облизываясь, но получил щелчка и недовольно отступил. Самур, как существо более положительное, спокойно лежал на прибрежных камнях. В эту минуту выхватил свою первую добычу Егор Иванович. Коротко глянув на сына, он нарочно медленно снял рыбу с крючка и положил около себя. Саша подбежал посмотреть.

– У меня больше, – сказал он.

И умчался к своей яме. Время – деньги.

Минут двадцать потребовалось им, чтобы выудить полтора десятка рыбок. Серебряная, с двумя рядами красноватых и чёрных пятен на боках, горная форель не отличается особой величиной. Так, с карандаш или чуть больше. Но вкус!..

У неё совсем нет того запаха тины или стоячей воды, который сопутствует речной и озёрной рыбе. Чисто-белое мясо без костей легонько припахивает свежим снегом. Аромат этот просто непревзойдённый. Корочка зажаренной форели похрустывает. После трапезы остаётся один только тонкий позвоночник.

Завтракали так: лесник делился с Рыжим, Саша – с Самуром. Молодой Молчанов съел больше, поэтому больше досталось и Самуру. Кот тоже вроде бы наелся, он даже бегал куда-то с рыбьими головками, прятал на тот случай, если придётся остаться одному.

Рыжий провожал хозяев, наверное, за целый километр. Бежал сбоку, поставив хвост вертикально, мяукал, тёрся об ноги и даже на Самура смотрел как-то очень по-дружески. Прощались, какие уж тут могут быть счёты. Когда теперь увидятся…

Устав от беготни, кот смирился, потоптался на месте и отправился сторожить опустевший дом.

7

Вернувшись после этого путешествия в Камышки, Саша ещё раз почувствовал на себе всю силу материнской любви. Даже час разлуки с сыном казался для Елены Кузьминичны бесконечно мучительным, она ходила за ним тенью, караулила у калитки и немедленно тащила домой, мыла, чистила и кормила, кормила, кормила, вздыхая от жалости, когда сын плохо, как ей казалось, ел. Или вскакивала среди ночи и стояла над его постелью, если он вдруг ворочался, а ещё хуже – стонал, увидев во сне что-нибудь сказочное и страшное.

Не будем к ней строги: Саша один у Елены Кузьминичны, да и то не рядом, а по воле отца за горами, и видела она сына слишком уж редко.

Прошёл и этот счастливый, ужасно быстрый последний месяц в родительском доме. Саша раздался в плечах, побелел, лицо у него округлилось, то есть сделался он таким, каким и хотела видеть его мать: здоровым и счастливым. И тогда наступил день отъезда.

Самур вертелся около Саши, преданно засматривал ему в глаза и откровенно грустил. Он подбегал, тёрся о новые брюки юноши и после этого демонстративно отходил к калитке. Намёк был настолько прозрачный, а морда Шестипалого настолько зовущей, что Саша не вытерпел и, улучив минуту, бросился на улицу, а оттуда к реке, через кладки – и в лес. Самуру только этого и хотелось. Ну с кем ещё побегаешь? Не с Егором Ивановичем же!

Последняя прогулка перед расставанием была недолгой. Они только успели добежать до лесной возвышенности, где между камней в тайнике у Саши лежал отличный вязовый лук и стрелы с наконечниками из пулевых оболочек. Лук этот он сделал, ещё когда ходил в шестой или в седьмой класс, пользовался им и в восьмом, и в девятом, но уже не на виду у всех, а в глубокой тайне, потому что ему по возрасту скорее пристала бы ныне шестнадцатикалиберная «тулка», а не эта детская забава. И все-таки он не выдержал, достал из тайника своё детское оружие и на глазах у Самура врезал в белый круг на скале одну за другой четыре стрелы. Чокнувшись о камень, они со звоном гнулись и падали, Самур подхватывал их и галопом относил Саше. Ему очень нравилась эта безобидная игра, и он продолжал бы её до самого вечера, но нашему Робину Гуду пришлось опустить лук, потому что из посёлка донеслись крики матери, уже беспокоившейся, куда это запропастился Саша.

– Надо топать, – сказал он Самуру.

Лук и стрелы пришлось запрятать. Сделал он это с особой тщательностью. Когда ещё придётся!..

Не будем описывать сцену прощания. Как обычно, не обошлось без слез и бесконечных уговоров беречь себя, не делать того и другого. Причём как-то так случилось, что все самое важное, с точки зрения Елены Кузьминичны, она за истёкший месяц высказать не успела и теперь с болезненной торопливостью советовала, уговаривала, приказывала и все пугалась, что забудет что-нибудь такое, без чего Сашеньке станет очень трудно. И все старалась дотронуться до него, погладить, прижаться к нему. Она уж вовсе было расстроила парня, но тут Егор Иванович обнял жену за плечи, сказал: «Целуйтесь», а потом отвёл её в сторону.

Машина тронулась. Мать, конечно, плакала. Саше стало не по себе, он сжал зубы, а сам махал рукой и тут только вспомнил, что с отцом-то так и не успел… Вскочил в кузове, широко расставил ноги и закричал:

– До свидания, ба-тя!

Батей он никогда Егора Ивановича не звал, но это слово отчётливо выкрикивалось, куда лучше, чем холодноватое «отец» или слишком уж сентиментальное «папа».

До поворота Саша успел заметить, как отец махнул ему и как слабо подняла руку мама. Машина вильнула, и он плюхнулся на свои вещи.

Через два дня Саша деловито оправлял свою постель в интернате. Последний год…

Скоро после начала занятий школу, как теперь принято и узаконено, послали собирать виноград в один из черноморских совхозов, и Саша Молчанов вместе со сверстниками начал радостные сборы. Как же, поездка к морю, винограда вволю и, вдобавок ко всему, нет уроков. Куда уж лучше! Но тут ему передали, что зовёт Борис Васильевич, и он, недоумевая, пошёл к учителю географии, который находился, как сказали, у самой директрисы.

Борис Васильевич был чёрный, «цыганистый», он ухитрился сохранить и к сорока трём годам что-то юношеское и удалое – весёлую походку, неожиданные словечки, резкие движения, блеск в глазах и даже озорную улыбку, когда предстояло сделать что-нибудь отчаянное, заманчивую «акцию», как он любил говорить.

И сейчас Саша заметил на худощавом лице учителя это самое настроение, но он подавил его и стал серьёзным, как и строгая директриса, которая сидела тут же за своим столом. Наверное, она все-таки переживала, ведь учебный план нарушался, а сказать ничего нельзя, потому что виноград – это виноград и, кроме учёбы, у всех питомцев и у неё самой есть ещё гражданские обязанности, которые… Ну, в общем, известно, как расценивается неповиновение приказу районо; оснований для особой радости у директрисы не имелось.

Борис Васильевич кашлянул в кулак и сказал:

– Мы решили, – тут он коротко глянул на директрису, и та наклонила голову, соглашаясь, – мы решили, Александр Молчанов, поручить тебе особое задание и освободить от поездки на трудовой фронт. От этого задания зависит, если угодно, честь школы.

Седая голова директрисы ещё чуть-чуть наклонилась.

– Садись. Дело вот в чем. Мы давно задумали собрать в Жёлтой Поляне воинов Советской Армии, которые отстояли Кавказ от немцев. Время пришло. Недавно школа разослала приглашения. Много приглашений. Надеемся, что ветераны войны отзовутся и приедут. Тогда мы вместе с ними пройдём по местам, где шли великие битвы, по перевалам Западного Кавказа. Ты понял?

Саша сказал «да». Чего ж не понять. Только что это за особое поручение?

– Вероятно, придётся заранее подготовить маршрут, – продолжал географ. – Для этого тебе – слушай внимательно! – придётся отыскать Егора Ивановича, передать ему вот этот пакет, – он приподнял над столом конверт, – а если возможно, то и пройти с отцом по маршруту, не позже пятнадцатого спуститься сюда, чтобы мы могли изучить заявленный маршрут, подготовить базы для ночлега и все такое. Я постараюсь встретить вас у одного из перевалов. Место свидания – ну, скажем, приют Прохладный. Время… Давай обсудим время. Если пятнадцатое?

Саша кивнул. Можно и пятнадцатого. Он только спросил:

– А когда ветераны?..

– Они приедут не позже двадцатого. Мы отзовём из совхоза всех наших лучших учеников-краеведов и сделаемся проводниками и участниками знаменательного похода.

– А ветераны, они здорово древ… – Саша прикусил язык и быстро поправился: – Они смогут подняться?

– Приедут – увидим. – Борис Васильевич не улыбнулся. Сам-то он тоже ветеран. – Ещё вопросы?

– Когда идти?

– А ты хочешь идти, а не ехать?

– Отца в Камышках не будет. Но я знаю, где его отыскать.

– Темплеуха?

– Да.

– Тогда, конечно, есть смысл идти по горам. Может, тебе дать попутчика, чтобы не скучно?

– Не надо. Я быстро.

– Быстро, но осмотрительно. Впрочем, до первого перевала ты можешь пройти с туристами, а уж там…

– Я ходил в одиночку, Борис Васильевич. Дорогу туда знаю. Правила тоже.

– Ну, тогда… – Учитель посмотрел на директрису.

Она поднялась и протянула руку.

– Желаю тебе, Саша, удачи. Помни, дело серьёзное, честь школы.

Он осторожно пожал руку. И разговор, и рукопожатие убедили его, что поручение действительно серьёзное.

Когда Саша кончал сборы, в интернат заглянул Борис Васильевич. Он проверил Сашин рюкзак, одежду. Похлопал по плечу и вдруг сказал:

– Самый большой привет отцу. Как он?

– Ничего, – сказал Саша. – В форме.

– Буду рад видеть его здесь. Посидим за стаканом вина, вспомним былое.

– Вы так ничего и не рассказали мне…

– Потом, потом. Ходи, хлопец, удачи тебе и гладкой дороги.

– Уж куда глаже, – смеясь сказал Саша. – Вверх-вниз по камешкам.

Вот так, в пасмурный день сентября, Саша Молчанов с палкой в руке и рюкзаком за плечами оказался возле избушки лесника и здесь нашёл еле живого Самура, отпугнул Монашку и, удивляясь, почему нет Рыжего, начал с того, что перетащил Самура под сухой навес и стал лечить.

Случаются встречи и совпадения, которые дают начало новым событиям и происшествиям.

Как на этот раз.