Текст книги "Фея"

Баскетболист, сидевший слева от меня за рулем своей дорогостоящей машины, кинул на меня вопросительный короткий взгляд. По всей видимости, мое лицо было белое, а руки тряслись, как у наркомана.

– Можно я закурю? – спрашиваю своего сопереживающего. Вот как научили в дурной компании – так теперь бросить не могу. А говорила мама, что нельзя связываться с плохими ребятами. Но нет, Ира же непослушная дочка.

– С каких пор гномы курят? – едко ухмыляясь, спросил он.

– За гнома обидно, вообще-то. Курю давно, несколько лет уже, – зажигаю сигарету и открываю окно. Выдыхаю горький дым, вместе с тем – облегченно.

– Была бы ты моя, давно по заднице бы получила, – я выпучила глаза. – Да ладно тебе! Будто парень никогда тебя выпороть за это не хотел.

– Честно признаться, не хотел. Ему было плевать на мои привычки. Да и на меня тоже. Так и расстались – я в него плюнула. В прямом смысле.

Он рассмеялся. Любая другая бы растаяла под его улыбкой и карамельными глазами, но я – не любая. Да и с каких пор я открытая книга для напыщенного урода?!

– Что тебе сказали по телефону?

– Ничего хорошего, – я сглотнула и сделала очередную затяжку, – лежит без сознания в катафалке скорой.

– Катафалк? Это же не…

– Да знаю я! – перебила, не дав закончить предложение третьекурснику. – Он не любит скорые, потому что у него погибла в скорой любимая девушка. С того времени прошло уже около пяти лет. До сих пор называет машины «Скорой» катафалками.

– Он мне никогда не рассказывал, хотя я его знаю со средней школы.

– Брат не хочет сам рассказывать, ему неприятно вспоминать тот момент. Поэтому рассказываю я. Это уже не тайна года три.

Мы подъехали к госпиталю через десять минут. Я выбежала из автомобиля до его полной остановки. Наплевать на это. Родной и дорогой мне человек попал в аварию, и ждать, пока машина остановится полностью, для меня смыслом не было, да и находиться в одной зоне со Смирновым не хотелось абсолютно.

Подбегаю к дверям и с силой их открываю. Не понимаю, зачем в госпиталях тяжелые двери. Чтобы больные не сбежали?! Неумное решение.

– Извините, мэм, можно узнать…

– Девушка, вы что, не видите, что я занята? – некультурно жевать жвачку в больнице и разговаривать таким тоном. Вечно в регистратурах сидят бездельники.

– Да мне похер! Какого черта… – я не успеваю ей высказать все, что думаю, как мне закрывают рот большой ладонью.

– Прошу прощения за язык моей девушки, – голос капитана корзины узнаю где угодно и ни с чем не спутаю. Стоп, его девушка? С каких это пор мы стали так близки? – Мы бы хотели узнать, где сейчас находится пострадавший Нестеров Илья Александрович.

– Он в операционной. Вход посторонним запрещен, извините, – как корова траву жует, честно. Еще с таким недовольным лицом.

– Я его сестра, мне звонил Олег Витальевич, – достаю документ из сумки и показываю ей доказательство того, что мы родня.

– Операционная на третьем этаже в пятом корпусе.

***

В такое время суток – то бишь в семь вечера – людей в госпитале не много, а меньше, чем когда-либо. Может быть, ничего удивительного, но меня это напрягало.

Стены в больнице были светло-голубые, не режущие глаза, а расслабляющие. Но освещение здесь просто ужас: яркие лампочки фирмы «Вырви око».

Это медицинское учреждение отличалось от того, которое находится в нашем районе. Оно было слишком стерильным и чистым. В этом медицинском учреждении я еще не увидела ни одного старика. Спрашивать об этом не было смысла и интереса. Скорее к нему.

Я бежала прямо, иногда сворачивая по указателям. Капитан бежал немного позади меня. Резко останавливаюсь у схемы госпиталя, потому что я заблудилась и запуталась. И не только здесь.

Около операционной сидела Люда. Ее колени были стерты до крови, одежда и лицо были грязными, а волосы спутаны.

– Как хорошо, что ты пришла! – Прокопьева буквально слетела со стула и обняла меня. Подругами мы с ней не были, поэтому обниматься тоже было ни к чему, но я ее обняла в ответ. Чисто с человеческой позиции. – Мы ехали ко мне и…

– Прости, я не хочу этого знать, – строго перебиваю ее и сажусь напротив нее. – Я не хочу знать подробности, мне хватает того, что он пострадал, – ненавижу подобные ситуации: никакими хорошими последствиями они не кишат. Попал в аварию – уже больно, так что слушать душещипательные подробности, как она чудом выжила и вызвала помощь моему брату, я не хочу. Достаточно того, что он в операционной.

Прошел час. Втроем мы сидели молча. Я лишь думала. Удобно осмысливать мирское бытие в полной тишине. Тишина дает надежду. Спустя еще полчаса позвонила мама и сказала, что они вылетают первым рейсом. Меня это насторожило. Да, как родители они поступают разумно, но лично мне не нужно слушать все ее мысли. Я усмехнулась самой себе – какая же я эгоистка!

Еще два часа прошло с момента маминого звонка. Операция закончена. Вышел врач и провел меня в его кабинет.

– Ситуация тяжелая, – начал хирург, – но он справился, – я облегченно вздохнула. – Парень крепкий, поэтому будем надеяться, что выживет.

– А почему надеяться? – Недоумеваю. Если все в порядке, то к чему надежда?!

– Дело в том, что состояние его здоровья нестабильно. В любой момент может стать хуже, – слезы выступили на глазах, – и это самое страшное. Пока что ваш брат в коме. Не могу утверждать, что он выйдет из нее мгновенно. Возможно, потребуются дни, недели или месяцы.

***

С того дня прошла неделя. Для меня наступила темнота. Я просыпалась – и в глазах сразу темнело. Я шла в больницу, и снова темнело. Будто в мире нет никого и ничего, кроме меня и койки Ильи.

Я приходила в больницу, чтобы навестить его и подержать за руку. Пожалуй, мой брат – единственный родной человек, который никогда не оставлял меня. А тут решил оставить.

В палате раздавался ужасный писк, означающий, что пульс в норме. Дышал он через трубку. Слышно его тяжелое дыхание, будто он дышит в последний раз.

И каждый день я шептала ему: «Все будет хорошо, я верю в твое выздоровление, я не смогу без тебя».

Сегодня под мои жалкие и бестолковые слова вошел лечащий врач. Я не услышала, поэтому продолжала прижимать к своей щеке его руку и шептать.

– Я верю в тебя.

– О, так вы верующая? – удивленно вскинул брови врач, я вздрогнула.

– Я атеистка, в бога не верю. Люди создают его в надежде на спасение своей заранее обреченной души. Шанса на спасение нет ни у кого, но люди продолжают верить. Надежда на что-то должна быть.

Он вышел, как только я договорила. Мой тон был злой и недовольный, по всей вероятности, его это отпугнуло.

Две недели я просидела в больнице, помогая медсестрам возиться с моим братом. Прогул в универе я закрою, но не скажу, что мне очень плохо. Пусть другие видят улыбку, но никогда не узнают, что за ней – темнота, и вокруг меня тоже она.

Цветные сны

Через четыре дня меня упекли в эту больницу. Я лежала хоть и в другом отделении, но всё время до ночи проводила в палате Ильи. Я сломалась. Шанса на его выздоровление не было никакого.

Я была в отчаянье, не совладала с собой, никак не выходила ни с кем на контакт и полностью игнорировала окружающий мир, создав себе идеальное пространство для переживаний. Я грустила, очень много нервничала и бесилась, плакала, кричала, выла, шептала сама себе утешения, когда пропадал голос.

Я не ела целыми днями, пила по шесть чашек сладкого латте за день. Этого было более, чем достаточно, чтобы утолить голод на некоторое время. Иногда даже бегала в аптеку за ремантадином – противовирусным препаратом, от большого количества таблеток которого голод пропадал на несколько часов. В случае употребления десяти-двенадцати таблеток за раз я наблюдала тремор, головную боль и галлюцинации, но только в выходные дни, когда врачи и медсестры особо не обращали на меня внимания.

Саша звонила после каждой пары и пыталась хоть как-то поднять мне настроение, но всё было тщетно. У неё не получалось отвлечь меня и мои мысли от шока и тоски. Звонил и лучший друг моего брата, но интересовался он больше моим состоянием, чем действительно пострадавшим.

Я вернулась в палату, чтобы принять нужные таблетки и покурить. Ничего из этого меня не успокаивало, но врачи так не думали. Они отпускали меня в магазин раз в два дня. Я покупала пачки кофе, шоколада и сигарет. Да, пожалуй, это был не тот кофе, который я пью дома, но хоть что-то.

Меня брала досада. Я хотела кричать, сбивать руки об стены, но никому легче от этого бы не стало, а я просто пускала бесшумные слезы в саду, когда ходила курить, или ночью за какой-нибудь грустной книгой.

Мои родители снова уехали, чтобы подписать какой-то важный контракт. Создавалось ощущение, что им всё равно на их детей. Они и не знали даже о том, что я пострадала. Точнее, – моя душа.

Я открыла окно. В палату ворвался холодный ветер. Сажусь на подоконник и зажигаю орудие массового самоубийства. Было бы неуважительно курить в палате человека, который не раз спасал меня. Это было бы, наверное, единственное, что я могла для него сделать.

Мне советовали оторваться от реальности: перестать следить за тем, что происходит в реальной жизни, увлечься сериалом или книгой. Но я кое-что поняла для себя. Ничто не сможет тебя отвлечь от реальности, если ты чувствуешь боль, которую не можешь залечить ни одной книгой.

Моё подсознание кричало. Так было всегда. На протяжении всей жизни я чувствовала, что услышу какую-то весть.

Неожиданно даже для себя я начала злиться. Меня начал раздражать сам факт, что я вводила себя в тоску и не могла радоваться жизни. Но разве приятно радоваться жизни без того, кто жил этой жизнью?

В палату ворвался Смирнов и замер, увидев меня, сидящую на подоконнике и курящую третью по счету сигарету. Он быстро подошел ко мне, выхватил ее и выкинул в окно.

– Хватит курить! Убьёшь себя, – он посмотрел в глаза: всё было ясно с первой минуты.

– Хватит указывать! – Я разозлилась. Помимо того, что меня внезапно всё начало бесить и раздражать, я разозлилась из-за того, что неизвестный мне человек выкинул мою сигарету.

Спустя минуту он спросил, тихо вздохнув:

– Что случилось?

– Меня бесит, что потрясающие люди склонны к самоубийству. Меня бесит, что у детей рак. Меня бесит, что бедные не могут позволить себе обучение в престижном университете. Меня бесит, что родственные души не могут быть вместе по каким-то левым причинам. Меня раздражает, что люди лгут. Меня раздражает, что никого не волнует наша планета. Меня бесит, что люди паршивы и фальшивы. Я схожу с ума, потому что этот мир такой неправильный и отвратительный, а я ничего не могу сделать, даже для брата. И ты явно ожидал, что я скажу про своего брата слишком много слов. И это так. Я сказала о нём сейчас так много и так мало, потому что ничего не могу больше сделать.

И заплакала. Просто заплакала солёными слезами, обжигая ими ледяные белые щёки. Я плакала и вытирала уже мокрыми ладонями лицо. Я хотела взять себя в руки, но попросту не могла допустить хладнокровно беспокоиться о дорогом сердцу человеке.

Кроме него меня больше ничего не беспокоило. Если я потеряю Илью, я потеряю себя, разум, совесть, здоровье. Я не справлюсь в этой жизни без него и его теплых рук, его безмятежного спокойствия.

Я уснула тогда слишком быстро. До этого момента мне никогда не снились цветные сны. Даже если и снились, то я их не помнила. Но эти были слишком ярки и запоминающиеся.

Венок и воздыхатель

Никогда бы не подумала, что после выписки вернусь на занятия с каменным лицом. После трёх дней посещения своего факультета меня зарекомендовали преподавать в ВУЗе другого города и в издательство Неонового Города. Это был, пожалуй, самый сложный выбор. Оба варианта мне были по душе, и я, в принципе, не знала, куда подамся.

Сегодня у меня было всего четыре пары: философия, греческий, русский и зарубежная литература. Я сидела на греческом и неимоверно скучала по брату. Врачи говорили, что после пробуждения он быстро оправится. Но вопрос состоит в другом: сможет ли он вообще поправиться после многочисленных травм.

Меня окликнул преподаватель – Иосиф Григорьевич. Он был строг к скучающим лицам, которые ничего не делали, а тупо пялились в окно, как это делала я.

– Нестерова, – я сделала вид, что пишу. – Нестерова!

– Иосиф Григорьевич..? – вскинула бровь.

– Тебя вызывают поговорить, – его лицо стало строже и серьёзнее, он нахмурился.

Я вышла из аудитории, ожидая увидеть Смирнова, но мои мысли не материализовались, и я увидела молодого человека с волосами чуть выше плеч в прекрасной укладке.

– Здравствуйте, вы – Ирина Нестерова? – по манере речи и заметному стеснению я поняла, что передо мной стоял первокурсник.

– Просто Ира, – моя правая рука провонялась сигаретами, и парень её поцеловал.

– Меня зовут Мирон, и, – он замешкался, явно волновался, – я бы хотел, чтобы Вы были моей моделью для проекта. Я с Фотографии.

Я серьезно задумалась. Меня никогда не приглашали на подобное мероприятие, и у меня не было профессиональных фотографий. А еще это маленький опыт «модели».

– Мирон, какая тема твоего проекта? – он заулыбался: явно понял, что я согласна.

– Тема достаточно проста и красива: венки из самых разных цветов. Но это лишь образ. Раскрытие темы такое: боль в цветах. Я хочу, чтобы Вы, Ира, изобразили боль в венках. Это философия и символика.

– Очень интересно, во сколько, куда и когда мне прийти? – Идея мне нравится, хотя очень необычна. В основном, на фотопроектах изображают черно-белые снимки красивых улыбающихся девушек, или создают коллажи из отредактированных фотографий животных, но никогда не слышала о подобном.

***

После пар я заскочила в кафе, выпила кофе и помчалась в Фотографию. «Фотографией» весь университет называл факультет дизайна фотографии. Ученики были там прекрасные: отзывчивые, трудолюбивые и талантливые.

Мирон сообщил, что б после последней лекции я приехала к нему, так как там все уже подготовлено. Я удивилась, но после приняла как должное.

Первый этаж Фотографии был с кучей фотозалов, а уже на втором располагались аудитории.

Я подошла к нужному залу и обомлела: стены были полностью в разных фоновых полотнищах, стояли стулья, на одном из них висела одежда и лежали разные венки, на столике раскиданы журналы и фотокарточки.

Помимо Мирона тут находился еще один парень-первокурсник. Он был симпатичным шатеном в очках и с фотокамерой.

– Я не думала, что все будет настолько масштабно.

Честно говоря, я в шоке. Участвовать в чьем-то проекте для меня – что-то новое и неизвестное. Никогда мне не удавалось произвести впечатление (так сказал мой фотограф) на всю группу.

На первом курсе я произвела впечатление на третьекурсника, и мы переспали на третьем свидании. Но у него была девушка, а мне нужно было забыть бывшего. В общем, он оказался таким трусом, что рассказал о нашем перепихоне своей подружке, и та заявилась ко мне домой. Потом она недели две преследовала меня, писала гадости на плакатах, даже кинула в окно жилого дома (а живу я на втором и третьем этажах) кирпич с надписью: «Первопотаскухница». Только потом до меня дошло, что это сочетание слов «первокурсница» и «потаскуха».

Она училась не в нашем университете, поэтому жить было проще. А того парня исключили, и мы больше не виделись.

Мирон провел меня в конец фотозала и усадил на черное кожаное кресло. Честно говоря, не знаю откуда такая мебель в нашем учебном заведении, но сделаем вид, что я не заметила.

На улице стемнело.

Порядком было семь часов, а солнце, ближе к зиме, начинает садиться раньше. Мой телефон трезвонил и просто разрывался звонками брата и подруги, но отвечать я не хотела.

– Вы бы могли взять трубку, – я поняла, что ему надоело слушать этот трезвон, пришлось отключить звук.

Я тупо сидела в кресле и думала. Венка из цветов на мне еще не было, да и пока настраивали свет, было время посидеть, ничего не делая.

Фотографы – бывшие художники, которые сменили холсты на фотопленку. Для меня было неправильным прийти сюда и не уточнить всех аспектов.

Спустя какое-то время Мирон и его друг начали свою работу. Они говорили, что нужно изобразить, какую эмоцию, как повернуть голову и использовать ли руки.

К сожалению, особого удовольствия я не испытывала от долгого отсиживания своей задницы, но результат меня впечатлил: фотографии были шикарны. Даже пару фотокарточек подарили.

Мы обменялись адресами электронной почты, чтобы эти два художника смогли отправить фотографии.

Я с любопытством наблюдала только за тем, как они располагают тени, как создают более насыщенный цвет, как корректируют синяки под глазами. Это была тяжелая работа. Но, поскольку мальчики были осведомлены о всей работе (что и как нужно делать), закончили редактировать очень быстро.

Но почему-то всегда случается так, что кто-то портит шикарный момент. Мы прощались и решили позволить себе такую вольность, как поцелуй в щеку. Как всегда, вот как по закону подлости врывается этот безбашенный и портит всю малину.

Этот напыщенный самодовольный великан корзины чуть не побил их, просто потому, что они лезли ко мне целоваться. Пришлось наорать на него и прочитать длинную лекцию о том, что нельзя бить всех подряд, и с каких это пор он строит из себя заботливого молодого человека?!

– Ваш парень очень вспыльчив, – сделал замечание друг Мирона Артем.

– Еще эгоистичен, груб и лезет не в свое дело! И он не мой парень, – все слова были направлены в адрес одному человеку, и он прекрасно слышал.

– Я вышлю тебе на почту фотографии, – Мирон улыбнулся и попрощался со мной и «моим-вспыльчивым-парнем».

Я была зла и обижена. Куча оправданий лились из уст, чтобы угомонить мою злобу, но ничего бы его не спасло.

Когда я дошла до пешеходного перехода, этот ублюдок, который опозорил меня (и что теперь обо мне подумает первый курс Фотографии?), предложил довезти; вот еще, откажу в такой чести.

Моя натура настолько разнообразна, что я могу заплакать от злости или одного замечания. Но не сегодня. Мне очень хотелось биться головой об стену до потери сознания. Я настолько ненавидела этого человека, что даже себя терпеть не могла просто за то, что вижусь с ним чаще, чем могла бы. Я презирала его, потому что он издевался надо мной, а себя, потому что позволяла ему это делать и искала его всевозможными способами. Но я не могла себе в этом отказать. Мне льстило, что он крутится возле меня чаще, чем возле своей подстилки-модницы Столяровой (из-за нее я презирала его еще больше).

Представьте ситуацию: (может быть) хороший парень, учащийся на юридическом факультете, прекрасный спортсмен и почти отличник спит с телкой легкого поведения, которая просто не нарадуется тому, что ее имеет во все дыры капитан.

Еще я не пойму, почему меня это так цепляет. Ведь он мне не нравится, но веду я себя намного иначе, как бы сказала Александра.

– Я тебя подвезу, – разворачивает за руку меня Смирнов.

– Я Вам, Михаил, вынуждена отказать.

– Это с какой такой радости? – надменный, немного удивленный тон.

– Пожалуй, по причине того, что Вы мне неприятны. И, прошу Вас, сударь, соизвольте больше со мной не пересекаться.

Я старалась говорить достаточно спокойно и равнодушно, чтобы хоть как-то его задеть. Но, кажется, таким парням, как он – холодным, нецивилизованным, недисциплинированным – было не знакомо, что такое «отвали» и «личное пространство», из-за чего он просто перекинул меня через свое огромное плечо и понес в сторону своей крутой дорогой тачки.

Настоящая

– Ты проиграла, – уверенно выдала Александра, делая глоток карамельного кофе.

– И что теперь? Почему я вообще согласилась с тобой на этот глупый и бессмысленный спор? – досадно, что проиграла.

– Ты проиграла, потому что не смогла быстро сообразить и…

– Спасибо, ты открыла мне глаза!

– Не перебивай. Ты не смогла быстро ухватить.

– Это же ты заставила меня грязно ругаться даже без твоего присутствия, делать вид, что я такая вот крутая. Это не мое. Я на первом курсе была тихой и незаметной. Университет даже не узнал о ситуации с третьекурсником. Но мне было комфортно в тени, комфортно не быть той, которая всегда на показ. И я не хочу быть такой. Ты не заставишь меня меняться и экспериментировать с образами. Я люблю грацию и серьезность, а не спонтанность и легкомыслие. А ты заставила меня это сделать. – скорей хотелось вернуться к прежней жизни – тихой, почти незаметной, умиротворенной и без всяких приключений.

Саша отпила из стакана и посмотрела в окно. Шел не дождь, а просто ливень, и нам пришлось спрятаться в ближайшей кофейне. Она задумалась и на мгновение состроила ужасную гримасу от моих слов. Она всегда делала замечания, когда видела, что есть недочеты. Она пыталась слепить из меня ту дерзкую, «классную» девчонку, которая не полезет за словом в карман. Но как же она ошиблась, подумав, что я могу ею быть.

– Только не строй из себя жертву изнасилования, тебе очень не идет.

– Я не строю, а пытаюсь думать рационально и делать заметки о некоторых последствиях, о которых ты, кстати, даже думать не хочешь.

Я отпила из чашки, насладившись сладким вкусом кофе. Обычно сентябрь был после августа теплым, дожди шли редко. Но не сегодня.

Я сильнее укуталась в куртку, мурашки пробежались по коже. Мы сидели в кофейне после пар. Изначально это была прогулка до моего дома, так как подруга оставалась ночевать у меня, но когда пошел ливень, мы укрылись здесь.

Интерьер не был уютным и расслабляющим, как в нашем любимом кафе, он был симпатичным, но никак не уютным: сине-белые стены, синие мягкие диванчики с белыми слишком мягкими подушками, яркие торшеры и фотографии на стенах. Пластиковые черные столы были прикручены к шахматному полу.

Я и моя подруга сидели за маленьким столиком напротив друг друга и обсуждали мой проигрыш в споре.

В августе мы поспорили, что я смогу жить «нараспашку», как баскетболисты. Но я ошиблась. Я не любила показуху, не любила выставлять жизнь перед всеми. Мне это и не нужно было. Не хотела, чтоб кто-то что-то знал обо мне больше, чем положено.

– Не забыла мое желание? – Вашенская снова дала знать о моей оплошности.

– Я тебя ненавижу, – прошипела я, поморщив нос, отчего моя собеседница засмеялась.

Последующие минуты три мы пили кофе молча, думая каждая о своем. Я пялилась в окно, наблюдая за людьми и каплями. Обычное сравнение капель дождя на стекле и людей, бежавших от него.

Из колонок тихо доносился джаз, лаская мой слух. Обожаю его. Песня «Everybody Loves Somebody» Фрэнка Синатра успокаивала и расслабляла.

Я прикрыла глаза и вслушивалась в слова. Волшебная песня; она ассоциируется у меня с зимой. Вообще многие песни я могу назвать зимними: Фрэнк Синатра, Сплин, Люмен, Колдплэй (наверное) и Никелбэк. Как появится какая-то песня, сразу закрываю глаза и представляю, что снег хлопьями сыпет в лицо. Это может быть связано с тем, что я хочу зимы.

Из «транса» меня вывела подруга, назвав мое имя. Саша спросила, о чем я задумалась. Ее глаза были полны волнения. Девушка смотрела так, будто что-то случилось.

– Хочу зиму и Новый год, – мягко сказала я и растворилась в музыке.

– Скоро, совсем скоро мы будем одеты как капуста – никакой грации и привлекательности. – Вашенская печально вздохнула; это выглядело весьма комично, и я улыбнулась.

– Зимой тоже можно красиво одеваться, – я пожала плечами и сделала последний глоток кофе.

Нужно идти домой: сумерки дают о себе знать, да и дождь почти прошел. Мы расплатились за свой заказ и поспешили ко мне.

Да уж, дождь по-прежнему моросил: туман и ветер способствовали медленному передвижению в сторону многоэтажки.

Мы молчали всю дорогу. Когда мы дошли, то быстро забежали в подъезд и побежали по лестнице до лифта.

Только когда двери лифта закрылись, я облокотилась о стену и выдохнула. Волосы у обеих были мокрыми, ветровки прилипли и заставляли периодически вздрагивать от холода. Я дышала тяжело. В лифте было не теплее, даже показалось, что холоднее, чем на улице.

Мы зашли в квартиру и сбросили обувь в прихожей. Я повесила наши куртки, нацепила махровые светлые носочки и зашагала в спальню. Взяла чистые и сухие вещи из шкафа, отдала половину подруге, которая сейчас находилась в душе под теплыми струями воды, а сама пошла искать какой-нибудь фильм, чтоб скрасить вечер.

Неожиданное спасение

Что делать, когда задают составить план сложного экономического проекта для первого курса, где нужно заменить преподавателя истории? Правильно, просить помощи у брата или подруги – другого выхода нет.

Саша ушла от меня в девять утра. Я не заметила, как она проснулась и быстро собралась. Она всегда так делает: просыпается ни свет-ни заря, одевается и уходит, когда я даже не успеваю полностью проснуться, сказав: «Ну ладно, я пошла, Ир, увидимся.» То есть, я даже не понимала, кто это.

Выходные пришлось проводить почти в гордом одиночестве, подготавливая материал для первого курса. Преподаватель истории – Марина Алексеевна – понадеялась на меня, что я проведу ее пару для первого курса на день учителя и попросила дать материал.

Брат мой отсыпался у себя в комнате после очередной пьянки с его дружками; я обыскала весь Интернет в поисках нужной темы. Ничего нужного и полезного я, конечно же, не нашла, как бы не пыталась и как бы не хотела.

Я знала, что Александра любила историю, но когда я ей позвонила, она сказала, что конспектов за прошлый год у нее не осталось. Илья же свои тетради сжег. Да уж.

Делать было нечего, пришлось найти свои тетради за первый курс и сравнить с пособием в онлайн-библиотеке, которую я случайно нарыла в поисках электронного пособия методички.

***

Serebro – В космосе

Мои конспекты – совсем не то. То есть, вообще.

Артур историю не знает. Придется просить через Илью кого-то из его амбалов, которые наверняка знают, где и что мне найти. Или дадут свои конспекты (хотя на что я надеюсь, они ведь посчитают это все за извращенные игры или за то, что я влюбилась в кого-то из них).

Телефон завибрировал от входящего звонка. На дисплее высветился незнакомый номер, но что-то мне подсказывало взять трубку. Любопытство взяло надо мной верх.

– Привет, Ири, – по началу не узнала голоса и начала ненавидеть эту форму моего имени. Человек на том конце так слащаво и насмешливо выдавил мое ласковое прозвище, мне даже показалось, что он чуть не засмеялся. – Я слышал от твоего брата, что тебе нужны конспекты по истории за первый курс. Так вот, месье Помецкий готов тебе предоставить их.

Я замешкалась и занервничала. Что-то подсказывало, что все это не просто так, что в конце меня ожидает самое ужасное, что может вообще быть. Но доверие и признание учителей для меня важнее, чем какие-то жалкие и никчемные баскетболисты с огромным чувством собственной важности.

– Что ты хочешь конкретного от меня? – это предложение прозвучало жалко и отвратительно, особенно с моим дрожащим голосом. Унизительно, просто унизительно. Даже через трубку телефона я чувствовала его дурацкую самодовольную ухмылку, которая пропитывала меня ядом и жалостью к себе.

На что он хочет подписать меня в этот раз? Чего еще унизительного и противного он хочет от меня? За что так со мной? Что плохого я сделала лично для него?

– Свидание, детка, одно свидание в хорошем местечке, – я покраснела. Слезы наворачивались на мои глаза. Создавалось ощущение, будто это пытки по телефону, и меня конкретно изводят.

Я не хотела этого, совершенно не хотела.

За весь прошлый год баскетболисты меня обсмеяли по-крупному раза три-четыре. Я была перед ними ходячей мишенью для издевок, даже брат не вставал на защиту. Иногда пробегали сомнения, что ему тоже доставляет удовольствие смеяться над его беззащитной сестрой.

Когда лето подходило к концу, я надеялась, что проведу этот год в спокойствии и гармонии, но нет, как же крупно я ошибалась. Такого не будет. Никогда. Никогда меня и мою жизнь не оставят в покое.

– Ладно, так и быть. Но ничего лишнего, запомни, Помецкий. И это не свидание! – я взяла себя в руки; главное – не сдаваться, не давать себя в обиду и не киснуть. – Это лишь деловая встреча, где ты мне одолжишь свой конспект по истории, ничего больше, – в горле стоял ком, который я всеми силами старалась проглотить.

– Посмотрим, крошка, – он бросил трубку, а я упала на кровать и разрыдалась в голос.

Я боялась. Безумно боялась испытания, которое мне предоставит судьба. Идти один на один с врагом, который может толкнуть меня, а я упаду, стерев колени в кровь. Ненавижу их. Всем сердцем.

Позже Руслан скинул мне через смс адрес и время.

Я вытерла слезы и постаралась привести себя в порядок: сильный макияж с акцентом на глаза, обтягивающее бордовое платье до колен, сапоги на шнуровке и пальто.

Я не собиралась кого-то «убивать» своим внешним видом. В сообщении говорилось, что это не просто «хорошее местечко», а действительно хороший кафе-ресторан, и выглядеть нужно прилично, без всех заскоков рокерши и классического стилей вперемешку.

Какая же я трусиха! Нельзя так. Ничего не должно случиться, а я уже раскисла так, будто засветила на весь город дырявыми и застиранными трусами. Пока ничего не случилось. Но что-то же должно произойти?

Время подходило к назначенному. Пора выходить.

Мой дом находился недалеко от места встречи, поэтому я надела сапоги, повязала красный шарф вокруг шеи и двинулась на улицу, заткнув уши наушниками.

Пальто пришлось снять в помещении и повесить на элегантную вешалку. Да, здесь было уютно и очень роскошно. Будто попадаешь в голландский ресторан для очень крутых людей. Место – отпад. Может, все не так уж и плохо?

За столиком меня ждал Руслан.

Я села в удобное кресло и закинула ногу за ногу. Будь увереннее, Ира, у тебя все получится, и над тобой никто больше не посмеет издеваться. Я посмотрела на него с вызовом.

– По-моему, стоило бы расстаться еще тогда, после вечеринки, – вскидываю бровь и стараюсь держаться молодцом и сильно не нервничать. Не хочу видеть его. Вообще.

– Ну что ты, – он усмехнулся. Его глаза недобро блестели. – Я всегда добиваюсь своего.

Только не теряй самообладание. Для него это – игра, в которой ты – лишь цветная фишка, которой он играет. Настольная игра, где он чувствует себя искусным мафиози. Что ж, если это просто настольная игра, то я не цветная фишка. Я – врач, который воюет с мафией.

– Я пришла просить помощь в виде конспектов по истории за первый курс, – твердо и решительно, все по плану, не вешать нос ни в коем случае.

– Ты получишь их, только после взаимной просьбы, – спортсмен растягивается в кресле и подозрительно смотрит. Держу осанку и стараюсь не подавать виду.

Вопросительно вскидываю бровь в знак непонимания. Но я все понимала. Он думает, что я простая как валенок. Нет.