Текст книги "Ливанская трясина"

Люди, скрывающиеся здесь от ракетного обстрела, понятное дело, были жителями одного района, друг друга хорошо знали, и если раньше многие друг другу наверняка лишь кивали при встрече, то теперь долгие часы, проведенные вместе их сблизили. В бомбоубежище находилось чуть больше двадцати человек, было душно и жарко. Кто-то уже поругивал власти, которые обещали-де поставить кондиционер, да все тянут, а вот в соседнем бомбоубежище о людях позаботились и там теперь прохладно и «можно сидеть хоть круглые сутки, хоть неделю кряду». Я разговорился с сидящим рядом молодым мужчиной, лет на вид тридцати пяти. Дани почти сразу заговорил о наболевшем. У него свое дело. Так, не весть что особенное, миллион в химчистке-прачечной не заработаешь, но на жизнь, как говорится, хватало и нечего судьбу гневить. Сейчас бизнес стоит, о том, чтобы работать и речи быть не может, да и кому придет в голову в такое время отдавать вещи в чистку или стирку.

– Политики наши большие мастера разговоры разговаривать, да вот толку от этих разговоров – чуть, – сетовал Дани. – Ну посуди сам. Все говорят, что это не война, а только военная операция. Поэтому военного положения не объявляют. Раз не объявлено военное положение, значит, нам не могут назначить какие-то льготы, которые предусмотрены только во время войны. Нам какая всем разница, как это все называется, если мы день и ночь сидим в бомбоубежищах, работать не можем и на что жить – неизвестно. Сейчас вот стали говорить о каких-то компенсациях, которые получат владельцы небольших фирм на восстановление свих дел. Если и дадут что-нибудь, то это будут гроши, они убытки и в малой степени вряд ли покроют. Вот у меня мастерская закрыта, а арендную плату я продолжаю платить и владельцу здания, где я арендую помещение, плевать, работаю я, или нет. В крайнем случае, даст какую-нибудь отсрочку. Впрочем, – вполне даже патриотично и как-то сразу другим тоном заговорил Дани, – главное конечно не в этом, а в том, что этот кошмар больше продолжаться не может.

– Что ты имеешь ввиду? – спросил я его. – То, что сейчас идет война, как бы ее политики не называли, или то, что вообще происходит на севере Израиля?

Надо сказать, что израильтяне народ в целом весьма и весьма политизированный. Считается даже неприличным звонить по телефону без экстренной надобности в те часы, когда по телевидению передают новостные программы. Сказать в Израиле о себе, что я, мол, политикой не интересуюсь, это сильно своему имиджу повредить. Каждый считает себя не просто интересующимся политикой, но и в совершенстве в ней разбирающимся. Израильтяне о себе шутят так: если в обычной стране перед выборами президента кандидатов на этот пост бывает два-три, ну пусть даже десять человек, то в Израиле их никак не меньше пяти миллионов.

Поэтому когда я задал своему новому знакомому вопрос, так или иначе политический, то в ответ выслушал вполне квалифиуированный аналитический отчет и также вывод, что если бы к его, Дани мнению прислушались, давно было бы все уже «околь бесэдэр» ( с иврита – полный порядок). Дани поведал мне довольно пространно всю историю сложных ливано-израильских отношений, не забыл упомянуть недобрым словом то руководство страны, которое согласилось на поспешный вывод из Ливана шесть лет назад, проявил вполне хорошую осведомленность о сути резолюции Совета Безопасности ООН №1559 и том, что Совет Безопасности не сумел добиться выполнения собственной резолюции в той части, которая касается разоружения «Хизбаллы». Но долго читать лекцию он не стал и закончил вполне по-житейски:

– Я знаю одно: кто-то все это должен остановить. Вот я практически всю свою жизнь живу на севере, уже много лет – в Кирьят-Шмоне. Ракеты на нас летят постоянно. Я уже не помню, когда этих обстрелов не было. Ну ты скажи, разве это жизнь? И поэтому мы, все, кто живет на севере Израиля, сейчас говорим: мы потерпим, потерпим сколько надо, только вы должны раз и навсегда с этой заразой покончить. Почему весь мир возмущается, что в Ливане гибнут люди, почему весь мир молчит, что в Израиле гибнут точно такие же женщины и мужчины, старики и дети? Когда «Хизбалла» обстреливает нас ракетами, она же знает, что в наших домах нет солдат и нет ракетных установок, что здесь живут обычные люди, которые хотят жить, но не могут, потому что в бомбоубежищах нормальные люди жить не могут и к этому проклятому вою сирен, к тревогам, взрывам ни один нормальный человек привыкнуть никогда не сможет. А сейчас, – с радостной улыбкой закончил он, – пойдем и подышим воздухом, атака кончилась, еще один кошмар пережили.

Бомбоубежище и впрямь уже почти опустело, мы поднялись по ступеням наверх, но люди еще не расходились и Дани пояснил, что если в ближайшие минуты атака не повторится, тогда можно будет пойти домой. А пока Дани предложил утолить жажду пивком, тут буквально за углом находится мини-маркет, хозяин наверняка его уже открыл. Он, оказывается, вместе с нами находился в бомбоубежище, и вообще работает теперь по весьма специфичному расписанию, которое зависит от ракетных обстрелов. Как только объявляют воздушную тревогу Габриэль, или как его все в округе называют – Габи, запирает свой магазин, спускается вниз и пережидает обстрел. Звучит отбой – Габи поднимается наверх и, убедившись, что ракета в очередной раз «просвистела» мимо, открывает двери. Пока Бог миловал. «Из соседних домов мало кто уцелел, а магазинчик мой как стоял, так и стоит, – порадовался Габи. – Я его в спешке, особенно в первые дни, даже закрывать не всегда успевал, так верите, ничего не пропало».

Но пивом мы все-таки в спокойной обстановке насладиться не успели. Едва Габи протянул нам пакет с запотевшими ото льда банками, снова объявили тревогу. «Накаркал» мой новый знакомый, сирена завыла вновь. И я подумал, насколько прав Дани – привыкнуть к этому смертоносному вою невозможно. Спускаясь снова по ступеням в бомбоубежище я чего-то вдруг вспомнил восьмидесятые годы, свою журналистскую работу в Афганистане.

Жил я тогда в первом микрорайоне Кабула, в домах, построенных советскими строителями для братского афганского народа. По ГОСТам того времени через стены этих типичных «хрущоб» даже шуршание газеты в соседней квартире было слышно вполне отчетливо. А уж вою сирен стены эти препятствием быть никак не могли. Кабул же душманы, или как мы их называли – «духи», с близлежащих холмов обстреливали ракетами ежедневно и с удивительной педантичностью. Обстрелы начинались ровно в 19.00, часы можно было по этим атакам сверять. Наша квартира-корпункт, который я занимал еще с двумя коллегами, находилась на пятом этаже. К семи вечера мы, если только не уезжали из Кабула, уже были дома и приготовления к обстрелу начинали минут за пятнадцать. Распахивали стеклянные балконные двери, открывали настежь окна, чтобы детонация не побила стекла, потом садились на стол, наполняли по стакану водки и готовили нехитрую закусь из того, что под рукой было. С первым звуком сирены, молча чокались своими стаканами, выпивали магическое зелье и долго еще сидели молча. Не могу похвастать, что водка, во всяком случае, во мне страх глушила, а спрашивать друг друга об ощущениях у нас как-то было не принято. Так что, я думаю, каждый со своим страхом боролся в одиночку, хотя присутствие друг друга если и не бодрость внушало, то призывало к мужской сдержанности.

Тот вой и афганские бомбежки мне потом еще много лет снились, я смотрел сейчас на людей, собравшихся в бомбоубежище, на их встревоженные лица, на разом притихших детей и думал о том, что привыкнуть к этому и впрямь невозможно.

В Хайфу я в тот день так и не попал, обстрелы Кирьят-Шмоны прекратились к вечеру, чтобы возобновиться ночью. Мне было неловко, что я занимаю в этом подполе место, которого и так немного, что стесняю людей, которым и без меня в этой духоте дышать было нечем. Но никто меня не попрекнул, никто не спросил, откуда я прибился к жителям этого района и потому я остался. Ехать мне в эту пору было решительно невозможно, обстрелы продолжались. Ночью в бомбоубежище спали далеко не все и услышал немало историй о том, как переживают люди эту войну, какие случаются чудеса и забавные случаи. О трагедиях предпочитали не упоминать, настроение и без того было у всех подавленное. Какая-то девчушка, лет этак двенадцати-тринадцати вдруг вздумала всех арбузом угощать. Арбуз был огромный, как она, пигалица этакая, его дотащила и главное откуда взяла, было совершенное непонятно. Ее спросили, она пожала плечами. Когда же я поинтересовался, для чего она, собственно, арбуз сюда принесла, девчонка ответила не по годам рассудительно:

– Здесь жарко, народу много, все переживают, поэтому аппетита ни у кого нет, кушать не хочется. А арбуз жажду утоляет.

– Смадар, ты лучше расскажи, как твоя сестренка во время обстрела живой-невредимой осталась, – попросил ее Габи.

Историю эту, видно, здесь знал каждый, потому что со всех сторон раздались поощрительные реплики и девчонка, поощренная таким вниманием взрослых, стала пересказывать, не первый, видно, раз. Во время недавнего обстрела их района ракета, пробив стену на уровне третьего этажа жилого дома, наискось пролетела через всю комнату и благополучно вылетела в окно. Комната оказалась детской, в это время в ней спала двухлетняя малышка, которую ракета не задела. Она лишь проснулась от шума, но толком ничего не поняв, только немножко похныкала и снова уснула.

– А где же сейчас твоя сестренка? – поинтересовался я у Смадар.

– А ее папа с мамой увезли в Тель-Авив, – ответила девочка.

– А как же ты!? – изумился я.

– А я со своими родителями рядом живу, в нашем доме пока только соседний подъезд пострадал, а у нас еще жить можно. А сестренка – это дочь дяди ( в иврите слово «двоюродный» отсутствует, двоюродную степень родства определяют словами «сын дяди», «дочь тети» и т.д. – О.Я.), а мои мама с папой здесь,– и она указала на сидящих чуть поодаль довольно молодых еще мужчину и женщину. У мужчины на коленях была установлена переносная люлька и в ней мирно посапывал младенец.

Видно, ночь, все увиденное и услышанное за день давали о себе знать. В голове возникали каки-то дурацкие мысли. Я почему-то стал думать о том, что расскажут этому младенцу, когда вырастет, об этой войне. Наверное, спустя годы вспомнят, в первую очередь, что прямо из роддома привезли его не домой, а в бомбоубежище. Может быть, при этом даже улыбаться будут. А вообще-то вряд ли, ничего тут веселого нет. И хотя на войне и впрямь происходят всякие курьезные случаи, смех этот все же – сквозь слезы.

Утром, когда уезжал, совсем по-другому смотрел на поврежденные ракетами дома, ведь в них жили теперь уже знакомые мне люди. Зиял пробоинами недавно отстроенный красавец торговый центр, его темно-синие зеркальные стекла теперь уродливой грудой осколков валялись на земле и солнце отражалось от них каким-то зловещим блеском. В открытом бассейне мертвенно голубела вода, не летели вокруг брызги, не было слышно ни смеха, ни звонких детских голосов, потому что и людей здесь не было вовсе. Двери большинства магазинов были закрыты и на улицах по-прежнему встречались только одинокие прохожие, спешащие, как я теперь уже знал точно, по каким-то только совсем уже неотложным делам.

Днем я заехал к коллегам в редакцию газеты «Вести». Это самая крупная ежедневная газета, выходящая в Израиле на русском языке. К обыденной газетной суете здесь сейчас добавлялась еще и горячка войны. Новости снимались из Интернета, как говорится, горячими и немедленно верстались на полосах завтрашнего выпуска. Я знал, что в «Вестях» сразу после начала военной операции была открыта так называемая «горячая линия». А подробнее мне об этом рассказала обозреватель газеты Евгения Ламихова.

– События последних дней самым непосредственным образом затронули нашу редакцию, – говорит Евгения. -. На севере проживает много читателей нашей газеты, в Хайфе работает филиал «Вестей», выпускается приложение «Вести-север». Буквально через несколько дней, после того как начались военные действия в Ливане, мы открыли телефонную линию для читателей. За прошедшие дни сотрудники «Вестей» получили сотни звонков. Читатели обращались с вопросами, высказывали претензии к различным организациям, просили совета. Часть вопросов мы передали в службу тыла, муниципалитеты, больничные кассы. Ежедневно в газете публиковались полученные нами ответы и рекомендации. Если хочешь, могу привести в пример в пример некоторые характерные вопросы, которые задавали нам по нашей редакционной «горячей линии».

– Очень интересно, – отозвался я.

Женя полистала несколько газет и подшивки, заглянула в какие-то свои записи:

– Ну вот, например, к нам обратился некий Лев, который живет в городе Кирьят-Бялик, а его сестра в Кармиэле. Оба получают пособие по старости и социальную надбавку. Незадолго до начала боевых действий в Ливане сестра Льва уехала в Канаду к родственникам и те уговаривали ее остаться хотя бы на несколько недель. Но Лев опасался, что из-за этого ее могут лишить социальной надбавки ( в Израиле при выезде пенсионера за границу ему сохранятся только пособие по старости, а выплата социальной надбавки во время длительного выезда за рубеж прекращается – О.Я.) и обратился с этим вопросом к нам. Собственно, по этой причине боялся выехать за границу и сам Лев. Он обратился в редакцию с вопросом, может ли институт национального страхования сделать исключение для жителей севера. Мы отправили этот вопрос в службу национального страхования. Вот что нам ответили официально: «Правила предоставления социальной надбавки не изменились». А неофициально добавили, что служба национального страхования исходит из того, что тревожные времена можно переждать в центре или на юге страны. Так что причин покидать Израиль нет.

Софа, жительница Хайфы, позвонив, рассказала, что многие ее знакомые уехали из города. Софья интересовалась, что если власти не препятствуют выезду людей из города, то почему не объявлена организованная эвакуация. На этот вопрос ответили в службе тыла:

«Причин для эвакуации нет. Люди, соблюдающие наши рекомендации, находятся в безопасности. Рекомендации же таковы. Услышав сигнал тревоги, зайдите в укрепленную комнату или любую внутреннюю комнату с наименьшим количеством окон (желательно, чтобы они не были обращены на север). Безопасно также пережидать обстрел на лестничной площадке. Если вы находитесь вне дома, как можно быстрее доберитесь до любого защищенного места – бомбоубежища или лестничной площадки ближайшего дома».

Татьяна из Кармиэля спрашивала, как вести себя в укрепленной комнате ( специально оборудованные комнаты, которые проектировщиком предусмотрены для каждой квартиры –О.Я.) – сидеть, лежать, стоять. Отвечает снова служба тыла:

«Поза особого значения не имеет. В принципе укрепленная комната хорошо защищает от «катюш». Но вот что мы советуем: желательно, чтобы в комнате было как можно меньше тяжелых предметов. Если там установлен подвесной телевизор, его нужно снять. Тяжелый шкаф с вещами тоже стоит вынести в другое помещение, либо освободить от части вещей».

А вот семья Копельман, живущая возле Хайфы, недоумевала по тому поповду, что сирена чаще звучит уже после падения ракеты и спрашивала, как на это следует реагировать.

«Система оповещения задумана так, чтобы сирена звучала за минуту-полторы до приземления ракеты, – ответили редакции в службе тыла. – Но мы убедились, что это действительно не всегда происходит так. На сигнал влияют траектория полета, место запуска, тип ракеты. Иногда взрыв происходит раньше, чем включается сирена. В этом случае все равно нужно принять меры защиты, так как после первой ракеты в этом же направлении может лететь и еще одна. Не выходите из укрытия, пока звучит сигнал тревоги. Держите при себе радиоприемник на батарейках и слушайте сообщения службы тыла».

Строительный рабочий Яков рассказал, что их бригада строила 18-этажный дом на севере. Потом работа прервалась. А пару дней назад ему позвонил начальник и велел вернуться на работу. Яков возразил, что не успеет по сигналу тревоги спуститься с 18-го этажа в укрытие. Тогда начальник пригрозил, что Якову придется искать другое место работы.

– Мне конечно дорога моя жизнь, ведь у меня семь, дети. Но не меньше я боюсь потерять рабочее место. Крановщиком работу в Хайфе найти нелегко. Как поступить? – спрашивал Яков.

Мы передали этот вопрос по инстанциям и получили такой ответ: «В Хайфе и ее пригородах разрешено продолжать работу только там, где есть укрытия и защищенные места. Если работодатель знает, что не может обеспечить безопасность сотрудников и все-таки вызывает их на службу, он нарушает закон. Увольнение в такой ситуации незаконно и Яков вправе подать на хозяина в суд».

Дежурный нашей «горячей линии» позвонил Якову, чтобы передать эти сведения.

– Спасибо за совет, – ответил наш читатель. – Я как раз сижу на верху и вижу всю Хайфу как на ладони.

В это время в телефонной трубке раздался грохот.

– Слышите? Ракета упала в районе порта. Я спускаюсь. Будь что будет! – воскликнул Яков.

Вера из Кирьят-Яма, болеющая гипертонией, пожаловалась, что должна лекарства для понижения давления принимать каждый день. И вдруг обнаружила, что у нее осталась одна-единственная таблетка. Вера пошла в свою поликлинику, но она оказалась закрытой. На дверях не повесили даже малюсенькой записки с объявлением, как быть и что делать. Мы конечно сразу связались с пресс-центром больничной кассы, куда относится эта поликлиника. Там ответили следующее: «По распоряжению Минздрава на севере страны организованы так называемые «Объединенные поликлиники», где работают врачи всех больничных касс и есть дежурная аптека. Телефоны этой новой «Объединенной поликлиники» есть уже во всех справочных. А также лекарства можно купить в аптеке при любой ближайшей больнице».

Галина с тридцатидвухлетним больным сыном живет в центре страны. Ни родных, ни даже знакомых в центре страны у них нет, а жить под обстрелами так страшно. Галина сказала, что была бы благодарна, если какая-нибудь семья в центре страны их приютит. Мы опубликовали телефон Галины и уже через два дня Галина переехала в центр страны. Нашлись добрые люди!

Много звонков было связано с удручающим состоянием бомбоубежищ. Читатели спрашивали, куда обратиться по этому поводу. Мы разослали запросы во многие города севера, практически ото всюду получили ответы. ВЫ частности, мэр города Кармиэль Ади Эльдар сообщил, что делается максимально возможное для благоустройства бомбоубежищ, отремонтированы уже большинство из них. А вот служба тыла прислала нам в редакцию весьма неожиданное разъяснение:

«В нынешней ситуации убежища не так эффективны, как считалось раньше. Сирена звучит всего за минуту до падения ракеты, поэтому люди, бегущие в укрытие, подвергаются большему риску, чем те, кто остается в квартирах. Хотя это вовсе не значит, что муниципалитеты не должны заботиться о бомбоубежищах».

Тяжелобольной пожилой человек по имени Наум сообщил, что передвигаться он сам не в состоянии, нашлась семья, готовая его приютить, но приехать за ним не могут. Куда обращаться в таких случаях? Мы сообщили Науму, что благотворительная организация «Яд Сара» ( с иврита – «Рука Сары») организует перевозку именно инвалидов севера в другие района страны на специальных автомобилях. «Яд Сара» также организует подвозку инвалидов на срочные медицинские процедуры. В этой же организации можно получить напрокат некоторое медицинское оборудование, в частности, кислородные баллоны. Это оборудование доставляется в том числе и на дом. Снабдили Наума телефонами благотворительной организации, а уже вечером Наум не поленился позвонить и поблагодарить на за подробную консультацию.

– Машина за мной приедет рано утром, – ликовал Наум. – И представляете, все это абсолютно бесплатно.

И хотя мы пытались ему объяснить, что благотворительные организации тем и занимаются, что оказывают безвозмездную помощь, Наум все повторял: «Нет, вы наверное не понимаете – абсолютно бесплатно».

Х Х

Х

А несколько дней спустя в моем распоряжении оказался очень интересный, на мой взгляд личный дневник. Более того, автор дневника, при условии, что я не назову ее имени разрешила его обнародовать. Дневник Ольга (назову ее так) ведет с юности, события же военных дней и свои впечатления записывала с особой тщательностью. Сейчас Ольга вместе с мужем и двенадцатилетним сыном живет в одном из небольших северных городов Израиля недалеко от Хайфы.

ПРИФРОНТОВОЙ ДНЕВНИК

ВОЙНА

А у нас снова война. Бомбят, мне уже слышны частые глухие взрывы и автоматные очереди…

По району ездит машина с громкоговорителем. Две охрипшие тетки, передавая из рук в руки микрофон, на иврите и ломанном русском попросили нас спуститься в бомбоубежище. Ребенок просится ночевать в комнате, которая у нас считается бомбоубежищем. Я не разрешаю. Так нет дивана, только компьютер и книжные шкафы, и спать он собирается на полу…

ПЕРВЫЙ «ЗВОНОК»

Когда мне позвонила подружка, до меня даже не сразу дошло: ракета упала на соседний дом. Телефоны не отвечали. Пока я дозвонилась к ребенку, чуть не поседела. Ребенок мирно спал и был очень недоволен тем, что я его разбудила. Муж вернулся домой и забрал его к себе на работу. Подъехать к дому не смог – все перекрыли.

ИГРА В ПРЯТКИ

Мы живем в доме №15, ракета попала в дом №11, ровно через дом.

Отвезли ребенка к свекрови в Хайфу. А очередная ракета прямиком полетела в Хайфу и попала через два квартала от ее дома. Через пять минут после того, как там проехали.

Все-таки бабушка героическая женщина. Выехать из приграничного Измаила 22 июня 1941 года, с четырехлетним ребенком на руках… А те, кто говорили, что нечего бояться, что немцы культурные люди, все, кто остались, погибли.

А я так не могу. Мы вернулись домой за вещами. Все окрестные дома белеют задраенными жалюзи, огней в окнах почти не видно, машин нет. Все отсюда уехали.

Почему-то все время слышу, как говорят зайти в бомбоубежище. Я еще не разу не слышала, как оттуда выйти.

Сегодня на работе сотрудница договаривалась об эвакуации своих детей из Хайфы. А мы «эвакуировались» в Хайфу.

После работы поехали к свекрови. Пообедали, посмотрели по телевизору горящую Нагарию. Увидела эпизод, как раненого в прямом эфире вкатывают в приемный покой. Камера провожает его, спускается на пол, снимает потеки крови и невольно задерживается на оторванной руке, упавшей с носилок . Кадр быстро переключили с комментарием – это же прямой эфир, думать же надо, что показываете!

Мы тоже немного подумали. Посидели пару часов, помаялись. Чужой дом, тесно, неловко. Собрались и поехали домой. Клятвенно обещали при первой же бомбежке немедленно свалить обратно. Хотели ребенка оставить, но он оказался категорически. Решительно обувает кроссовки, спускается с нами, садится в машину – и пристегивается. Не драться же с ним в самом деле… Так и поехал с нами домой. Дома, первым делом, перетащил свой матрас в квартирное бомбоубежище и сел за компьютер.

Не вышло из нас беженцев.

Позвонила Машка. Мне даже неловко было ей признаться, что мы дома. Она не сразу это поняла.

Позвонила маме. Наговорила ей анекдотов и попросила не читать газет и не смотреть телевидение.

Позвонила Натану. Сидит, бедняга, троих младенцев нянчит и новости в Интернете смотрит.

Позвонила Ире. Я даже не сомневалась почему-то, что она никуда не уедет.

Позвонила Ире и Андрею. Стоят возле бомбоубежища наготове и новости слушают. Вчера они ночевали у друзей в другом городе, сегодня вернулись.

ПО ТВ сказали, что можно выйти из бомбоубежища. Мы решили пойти погулять. Не успели одеться, как снова машина, и всех загнала в укрытие. Все, что я смогла сфотографировать, это как мужик в доме напротив закрывает окно в комнате безопасности. А я еще даже не была под обстрелом. Сын был, муж, когда его забирал, был, почти все друзья и знакомые попали. А я – нет. Может, мне поэтому и не страшно.

ГЛУПАЯ СОБАКА

Сегодня мы с ребенком эвакуировались в Хайфу. Только расположились и я задремала, а тут сирена. Звонит с работы Галя: «Спускайтесь в бомбоубежище!» Беру ребенка, собак и иду. Все соседи бегают по лестницам, бомбоубежище закрыто, а ключи неизвестно у кого. Я шла с ключами от квартиры в руке, так меня чуть не разорвали. А еще у меня убежала собака. Я человек к собакам непривычный, а тут еще и сирена. Я забыла посадить их на поводок, а дверь подъезда была открыта, вот они и пошли по привычному маршруту, а не в убежище. Умная собака вернулась, а глупая убежала. Носится по полянке, в руки не дается. Я бегала за ней, наверное, больше часа, она меня совершенно не слушается. А вот Галя гуляет с ними без поводка, они ее слушают с первого звука.Я домой вернулась, думала, она тоже вернется. Вышла через десять минут на улицу – сидит на том же месте, где я ее и оставила. Не могла я ее там бросить, несмотря на бомбежку, для Гали же она как ребенок. Это все равно как я ребенка кому-нибудь доверю, а мне скажут, мол, убежал твой мальчик, а догнать не смогли. Сюр какой-то: сирены, взрывы, а я на улице собаку ловлю. Потом я взяла умную собаку на поводок, вышла и зашла, а эта дурочка с нами вернулась.

Ключ от бомбоубежища нашелся только к последней сирене.

НЕОБХОДИМОСТЬ

Собираю детские вещи. Реву. Как-то так получилось, что за двенадцать лет мы с сыном еще не расставались ни на день. Мы решили отправить его на каникулы к дяде в Германию, пока все не закончится. Я собрала ребенкин чемодан и начала носиться по дому в поисках какой-нибудь ленточки, чего-нибудь такого, что можно повязать на чемодан, чтобы его потом можно было быстро отличить при получении багажа. Вовка, муж подсказал. И я привязала оранжевую ленточку, которая сохранялась у нас со времен, когда евреев выселяли из поселения Гуш-Катиф и эти ленты раздавали всем протестующим против выселения на всех перекрестках. Это так символично, что если снять эту сцену в кино, критики скажут, что такого в жизни не бывает.

МОЖНО СДЕЛАТЬ ПОКУПКИ

Проехала полицейская машина и хриплым дребезжащим голосом прокричала, что если мы хотим сделать покупки, то надо их сделать до 12 часов. Все зашевелились, пооткрывали окна. Люди вылезли на балконы, повсюду заездили машины. Пойду и я прогуляюсь. Есть жизнь! Рабочие распиливают и убирают деревья, ездят велосипедисты, люди ходят, светофор работает, движение.

Подумала, что надо бы купить и отправить ребенку каких-нибудь книг, чтобы за полтора месяца не забыл буквы. Но это нереально сейчас, для этого одновременно нужны открытый книжный магазин и работающая почта – недоступная нам теперь роскошь.

Снова сильный взрыв где-то рядом. Твержу себе: «Это мы их, это мы их». Но, к сожалению, очень похоже, что это они нас.

Решаю помыть посуду. Еще один взрыв! Ого какой! Пулей влетаю в бомбоубежище и впервые закрываю в нем дверь. Руки дрожат. В окно вижу, как в соседний дом, вприпрыжку, пригибаясь, бежит подросток. Выглядываю, все бегут к дому на соседней улице. Я, конечно, схватила фотоаппарат и выбежала. Поснимала и вернулась. Навстречу мне бежит женщина: «Где упало? Какой дом?» Я сказала. Она схватилась за голову и закричала: «Натали! Это квартира Натали!»

Свет отключался, после этого отрубилось спутниковое телевидение, я осталась без телевизора. Надо завести радио на батарейках. Холодильник, слава Богу, пока живой, и мой любимый «комп» тоже.

От бесконечных телефонных разговоров сильно болит левое ухо. Кажется, левая половина головы раскаляется и приваривается к телефону. Вот сейчас опять были взрывы, а у меня уже нет сил снова звонить и проверять, все ли на месте.

«НАС БОМБЯТ, ПРИШЛИТЕ ТЕХНИКА!»

Вчера, когда у меня отрубилось спутниковое телевидение, я позвонила в отдел техподдержки.

– Здравствуйте, у меня не работает телевизор.

– А как это случилось?

– Нас бомбили, ракета попала в соседний дом и телевизор теперь не показывает.

Девочка на том конце провода начинает заикаться, вместе пытаемся нажимать на кнопки, телевизор не реагирует.

– А вы не могли бы прислать техника? – ласково спрашиваю я.

Девочка теряет дар речи. Снова продолжаем упражнение и я вдруг вспоминаю, что коробка спутникового вещания подключена у меня через видео, а так как электричество отрубалось, мне надо его лишь включить. Радостно сообщаю об этом девочке, она счастлива, мы тепло прощаемся.

Я стала заметно хуже соображать. Необходимы значительные усилия, чтобы сосредоточиться и собрать мысли в кучку.

ТЕЛЕФОНОФОБИЯ

Во вчерашней атаке в Нагарии у входа в бомбоубежище погиб «русский» парень, друг моих знакомых, его лицо мне знакомо. Надо бы им выразить сочувствие, но я уже не могу видеть телефон, с утра больше десятка звонков. Уже неделю собираюсь позвонить Сергею, но никак не могу себя заставить. Есть еще множество знакомых, о которых я ничего не знаю, но никак не могу выбрать время позвонить.

Вчера соседний дом покинули три семьи. Я наблюдала с балкона, как они пакуют чемоданы. Папа неторопливо носил вещи, мама очень быстро бегала с сумками. Потом они бегом вывели детей – грудного младенца, девочку лет семи и парня лет тринадцати. Сзади семенила старенькая мама. Особенно дико это смотрелось на фоне спокойно гуляющего с собакой мужчины. В соседнем доме осталось только две семьи. Одна из них – ливанские беженцы с четырьмя детьми.

Вовка говорит, что осталось больше: за ночь еще в двух квартирах изменилось положение жалюзи. А в нашем доме остались мы и соседи по лестничной клетке, я слышала, как они открывали дверь. После того, как ракета упала на соседний дом, мне позвонила соседка и попросила посмотреть в окно на их машину, не побило ли их осколками. Вообще ракеты сейчас падают совсем другие. Они разрываются в воздухе и все решетят осколками.

Сегодня на работе была сирена. Без взрыва. А потом был взрыв без сирены. Отключили свет. Потом никак не могли наладить связь. Потом долго мучались без кондиционера, который никак не хотел включаться. Слушали по радио, где упали ракеты. У нашей знакомой дома остался двенадцатилетний сын, и она, находясь на работе, по телефону умоляла спуститься его в убежище, а он не хотел, потому что сирены не было.

ВЛАЖНО, СЫРО, СКУЧАЮ…

Утром я вышла на балкон за чистой кофточкой в одних трусах. Если так будет продолжаться, скоро я в таком виде смогу гулять по городу. После работы шла домой по улице, возле бомбоубежища сидели на травке люди. Взрыв, и они вскочили и исчезли в проеме. Одна женщина задержалась и проводила меня долгим взглядом. Видно было, что ей очень хочется меня окликнуть. Навстречу мне проехала машина, доверху забитая сумками и людьми. Из нее на меня испуганно посмотрели.