Текст книги "Сердце, которое помнит"

Глава 3

Старик сидел в бамбуковом кресле, закинув ноги на подлокотники. За его спиной высился красивый дом с крышей, покрытой дранкой. На крыльце второго этажа сушились лоунджи и рубашки. Первый занимал магазинчик.

Джулия видела старика не впервые, когда маршруты ее походов по городу пролегали мимо этого дома. Худощавый, в одной и той же зеленой лоунджи с белым узором, поверх которой был надет слишком просторный розовый кардиган. У старика был впечатляюще длинный нос и узкая голова, покрытая выцветшей бейсболкой. Его тощие босые ноги покраснели от холода.

Старик приветственно кивнул ей. Джулия кивнула в ответ.

– Мингалабар! – крикнул он ей, словно старой приятельнице.

– Мингалабар!

– Откуда вы?

Джулия остановилась.

– Из Нью-Йорка, – ответила она. – Из Америки.

– Я знаю, где находится Нью-Йорк, – по-английски ответил старик с сильным британским акцентом. Его маленькие глазки так и буравили Джулию из-под белых кустистых бровей. – Я думал, вы бирманка. Приехали из Янгона.

– Почему вы так подумали?

– Вы ходите широкими, быстрыми шагами. Там все так ходят. – Он ненадолго улыбнулся и наклонил голову набок. – Там не ходят, а носятся.

– Я живу на Манхэттене, – засмеялась Джулия. – Люди там тоже ходят очень быстро. Они вечно спешат.

– Почему?

– Наверное, потому, что у них слишком много дел и очень мало времени.

– У меня как раз наоборот, – улыбнулся старик, обнажая зубы, покрасневшие от бетеля. – Говорите, Манхэттен? Странно. Вы похожи на бирманку.

– Я и есть бирманка. Наполовину. Мой отец родился в Кало. Его звали Тин Вин. Может, вы слышали о нем?

– Нет. Я из Лойко. Приехал к сестре погостить.

Кивком он указал на пожилую женщину, сидевшую за стеклянной витриной и ожидавшую покупателей. На витрине плотными рядами были разложены лоунджи и рулоны материи. Женщина была удивительно похожа на брата. Она дружески подмигнула Джулии.

– Хотите узнать будущее? – спросил старик. – Если позволите, я расскажу, что́ предвещают вам звезды.

– Нет, спасибо, – ответила Джулия.

– Почему не хотите?

– Я не верю в астрологию и предсказания.

Женщина что-то сказала брату, и они оба засмеялись.

– Сестра говорит, что вы, вероятно, более чем на три четверти американка.

– Скорее на четыре пятых.

– Но я не предсказатель, – продолжал старик. – Я ученый.

Джулия наморщила лоб, сомневаясь в правдивости слов старика. Не дождавшись ее ответа, он сказал:

– Значит, вы не верите, что звезды влияют на нашу жизнь?

– Нет.

– Луна лишает людей сна. Каждый день она вызывает морские приливы…

– Это совсем другое влияние.

– Вы уверены? – Он снял шапочку и почесал лысую голову. – Познакомьтесь с моим искусством и тогда уже решайте, прав ли я.

Джулия растерялась. Ей нравился легкий, необычайно мелодичный голос старика, его живой взгляд и располагающая улыбка.

– Договорились. Но я не хочу услышать никаких плохих новостей, – с шутливой суровостью ответила она.

– А почему? – удивился старик, и в его голосе Джулия уловила оттенок разочарования.

Сам вопрос показался ей бессмысленным.

– Кто захочет слушать плохое о своем будущем?

Старик поднял брови, раздумывая над ее вопросом:

– Но это неотъемлемая часть.

– Ваших предсказаний?

– Неотъемлемая часть жизни. Конечно же, я вам желаю самого наилучшего, но едва ли могу гарантировать только хорошие новости, – заявил он. – Люди приходят ко мне не потому, что я обещаю им удачу. Наоборот. Они хотят заранее знать, какие беды и невзгоды подстерегают их в будущем.

– И какая для них польза знать об этом заранее?

– Я могу посоветовать им, как себя вести и чего избегать. Рекомендую, какие приношения сделать, чтобы отвратить беду. Я их предостерегаю.

– О чем?

– Например, об опасности путешествий.

Джулией овладело тревожное, неприятное чувство. Разговор становился серьезным, но вовсе не в том русле, в каком бы ей хотелось. Она не была суеверной, однако сейчас невольно подумала об отце. Все случилось так, как предсказывал астролог: его судьба сделала неожиданный и печальный поворот.

– Я подумаю, – уклончиво сказала Джулия. – Может, завтра.

Сестра старика подозвала ее к витрине. Джулия подошла и стала разглядывать ткани. Они были удивительно красивыми, выгодно отличаясь от тех, какими торговали на базаре.

Продавщица достала саронг в синюю, красную и белую клетку. Такие носили почти все бирманки независимо от возраста. Когда Джулия не выказала интереса, женщина предложила ей лоунджи с майкой той же расцветки. Джулия провела рукой по ткани. На утреннем солнце лоунджи переливалась теплым золотисто-желтым цветом. Это был шелк ручного ткачества, расшитый изображениями слоников и узорами. Джулия редко видела более красивые лоунджи, чем это.

– Просто волшебство, – сказала она. – Сколько?

Женщина дважды показала ей десять пальцев. Брат что-то крикнул по-бирмански, и она показала еще пять.

Джулия достала из сумочки пять пятитысячных купюр.

Вернувшись в отель, она расстелила на кровати свою покупку. Сняв джинсы и блузку, она впервые в жизни попробовала завернуться в лоунджи. Она начиналась от пупка и доходила ей до лодыжек. Джулия держала ее обеими руками, соображая, как она правильно завязывается. Наконец ей удалось обмотать ткань вокруг бедер. Но лоунджи болталась, и тогда она завязала избыток ткани в узел. Получилась толстая матерчатая колбаса, висевшая спереди. Джулия пробовала снова и снова. Ей понадобилось какое-то время, прежде чем лоунджи на ней стала выглядеть так, как на других женщинах.

Джулия подошла к зеркалу, оглядела себя. Повернулась налево, затем направо. Провела рукой по каштановым, до плеч волосам. Потом неуверенно надела майку. Майка подошла идеально, словно была сшита на заказ. Джулия смотрела на свое изменившееся отражение. Кем была женщина, глядевшая на нее из зеркала? Сестра? Подруга? Незнакомка?

Ткань лоунджи выглядела просто удивительно. Она плотно облегала худощавую фигуру Джулии, подчеркивая талию и грудь. Лоунджи и майка придавали ее движениям изящество, какого она не замечала у себя уже давно.

Наполовину бирманка.

Было ли у нее раньше ощущение этой половинчатости? Скорее всего, нет. Она считала себя американкой.

В частных школах Верхнего Ист-Сайда, где она училась, от одноклассниц ее отличали лишь темные глаза и светло-коричневая кожа. Родители подруг считали ее уроженкой Южной Европы; иные думали, что она дочь мексиканского или бразильского дипломата. Джулию почти никогда не спрашивали напрямую о ее происхождении. А если кто и спрашивал, она отвечала, что ее отец родом из Бирмы, не испытывая к отцовской родине никаких чувств. Страна, в которой он родился, никогда не играла какой-либо роли в жизни семьи Вин. Джулия ничего не знала о детских и подростковых годах отца, словно он пришел в мир сразу двадцатилетним, и это случилось в Нью-Йорке. Когда Джулия спрашивала о дедушке и бабушке с его стороны или бирманских дядях и тетях, он отвечал уклончиво, а то и вовсе отмалчивался. Если она упорствовала (так было в детстве), мать просто приказывала не докучать отцу вопросами. Происхождение отца оставалось тайной. Джулия выросла и постепенно утратила желание проникнуть в эту тайну. За все годы она ни разу не слышала, чтобы отец произнес хотя бы одну фразу по-бирмански. Друзей-бирманцев у него не было, да он и не стремился к обществу соотечественников.

Единственной связью отца с его прошлым были бирманские сказки и истории, которые он рассказывал ей перед сном. В воображении Джулии вставали монастыри и пагоды. Там были реки, где жили крокодилы, заживо пожиравшие принцев и принцесс. В небесах летали драконы. Но смерти там не было, поскольку умершего ожидало новое воплощение.

Страна сказок.

О чем думал отец, каждый вечер отправляясь вместе с Джулией в свое детство?

Только однажды она застала отца бледным, со слезами на глазах. Он сидел за кухонным столом, читая «Нью-Йорк таймс». Статья была помещена на первой полосе вместе с фотографией из Янгона. Студенты и монахи в бирманской столице протестовали против военного режима. Волнения охватили всю страну. Солдаты стреляли в демонстрантов, сотни, если не тысячи протестующих были убиты. Отец Джулии всегда отличался удивительной выдержкой. Увидев его столь возбужденным и расстроенным, Джулия так разволновалась сама, что быстро покинула кухню, словно ничего и не было.

Десять лет назад она впервые отправилась в Бирму. Она разыскивала бесследно исчезнувшего отца. Она искала его, а вовсе не свои корни.

Во время поездки она вообще не думала о себе как о наполовину бирманке.

Что вообще это могло означать? В чем заключалась ее бирманская половина, а в чем – американская? Это разделение этнического наследия казалось ей банальным, его двойственность никогда не влияла на ее жизнь.

Чем дольше Джулия смотрела на свое отражение в зеркале и думала об отце, тем более странно себя чувствовала. Увидел бы отец ее в лоунджи, покачал бы головой и засмеялся. Он всегда одевался элегантно. Носил костюмы, сшитые на заказ. На голове неизменная шляпа «борсалино», для каждого времени года своя. Джулия и представить не могла, чтобы отец хотя бы раз завернулся в лоунджи, которую здесь носили не только женщины, но и мужчины.

Возможно, лоунджи и подчеркивала ее фигуру, а шелк ручного ткачества был превосходен, но Джулии этот наряд подходил столь же мало, как и ее отцу. Это была чуждая ей одежда. Джулия ощущала себя участницей жалкого маскарада. Она не обладала врожденным изяществом женщин, встречавшихся ей на улице и на базаре. В сравнении с ними она чувствовала себя коренастой, неуклюжей, тяжеловесной.

Старик в бамбуковом кресле был прав. Она не ходила, а носилась.

Она тратила жизнь, лихорадочно мчась из одного места в другое.

В лоунджи так не побегаешь.

Глава 4

Проснувшись, Джулия не сразу поняла, где находится. На короткий блаженный миг она представила себя лежащей в своей детской комнате родительской квартиры в Нью-Йорке. Из коридора доносится голос матери, а из кухни – звон посуды. Соблазнительно пахнет булочками с корицей и свежесмолотым кофе.

В полусонном состоянии она услышала, как отец говорит по-бирмански и, покачиваясь, села на постели. В темноте проступали очертания большого шкафа и второй кровати, на которой лежал ее рюкзак. Он-то и напомнил Джулии, что она находится в номере отеля «Кало».

Она нащупала кнопку ночника и стала вслушиваться. Вокруг стояла глухая тишина. Не было даже стрекотания насекомых. Казалось, будто она совсем одна в целом мире. Часы показывали 2:30. Сон напрочь отшибло.

На прикроватном столике лежало письмо Тхар Тхара, которое он оставил ей в монастыре.

Прощальное письмо. Она так часто разворачивала и складывала этот лист, что строчки в местах сгиба сделались нечитаемыми. Не беда, большинство абзацев она знала наизусть.

Дражайшая Джулия!

Эти строчки я пишу с неимоверным трудом. Такое со мной впервые…

Пожалуйста, прости меня.

Минувшие недели наполнили мою жизнь величайшей радостью. Радостью, значимость которой не выразить в словах. Я и не представлял, что когда-нибудь встречусь с такой радостью. И я тем более благодарен тому, что знаю, как она хрупка. Мимолетная гостья в наших сердцах, а вовсе не друг, готовый остаться. Не тот, на кого можно рассчитывать. Эта гостья исчезнет, и с ней исчезнет все счастье.

Я должен уехать, поскольку боюсь, что чем больше времени мы проведем вместе, тем сильнее мое сердце начнет выбиваться из привычного ритма…

Тот, кого однажды покинули, будет всегда носить в себе ощущение потери.

Человек, которого никогда не любили, носит в себе неутолимую жажду любви.

А тот, кто был любим и потерял эту любовь, носит в себе не только ее, но и страх новой потери.

Я ношу в себе по кусочку всего, о чем написал выше.

Вместе они подобны яду, медленно разрушающему мое тело. Проникающему в отдаленные уголки моей души. Захватывающему власть над моими ощущениями. Этот яд не убивает, но парализует.

Не убивает, но делает меня недоверчивым.

Он порождает ревность. Негодование.

Сколько потерь способен выдержать человек?

Сколько боли?

Сколько одиночества?

Ты приехала не одна. Ты привезла с собой не только своего брата, но и мои детские воспоминания.

Воспоминания мальчишки, которого вообще не было бы, если бы его мать поступила по-своему.

Детская душа знает все.

Этот мальчишка более одинок, чем допустимо для человека. На его руках кровь кур, которые были чем-то бо́льшим, нежели курами. Пройдут годы, прежде чем он сможет снова смотреть на них, не испытывая отвращения.

Его руки!

Детская душа ничего не забывает.

Но она растет и учится. Учится недоверию. Учится ненавидеть. Учится защищаться. Или же учится любить и прощать. Ты привезла с собой мальчишку, с которым я никак не ожидал столкнуться еще раз.

Когда ты уедешь, он останется со мной, и я буду заботиться о нем. Утешать, когда грустит. Защищать, когда ему страшно. А когда ему вдруг станет пронзительно одиноко, я буду рядом…

Ты показала мне, что часть моей души по-прежнему живет в плену, где и останется.

Возможно, настал момент, когда надо себе признаться, что я не настолько свободен, как думал.

Прости мне эту ошибку. Прости мне это письмо, если мое поведение причиняет тебе боль. Меньше всего мне хотелось бы причинить тебе боль. Однако я должен уехать. Другого выхода я не вижу.

Спасибо тебе за все.

Хорошенько береги себя.

Тхар Тхар

Джулия почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Сложив письмо, она вернула его на ночной столик.

Ее первой реакцией на это письмо была слепая ярость.

Она обвиняла Тхар Тхара. Ей хотелось защититься. Никто еще не вел себя с ней подобным образом.

В то же утро она собрала вещи и уехала, не оставив ему даже короткой записки.

Но каждый раз, когда она перечитывала письмо, ее злость и досада уменьшались.

Через несколько недель она начала понимать, почему Тхар Тхар столь стремительно покинул монастырь, среди ночи, как беглец.

Тхар Тхар был вынужден написать эти строчки; у него не было иного выбора. Письмо ему диктовал страх: слово за словом, строка за строкой. Он был узником страха, от которого страдает каждый, кого однажды отвергли.

А кто среди влюбленных не был в подобном состоянии?

Она бы помогла ему преодолеть этот страх, это несомненно. Страх Тхар Тхара таял бы с каждым днем, проведенным с ней, с каждой ночью, пока не растаял бы совсем, как утренний туман, оставив лишь смутные воспоминания.

Однако перед этим ей пришлось одолеть собственный страх.

Глава 5

Мы встретились в чайной Мья Мьинт Моэ, где встречались почти всегда.

Я сидел на террасе, на своем обычном месте возле двери, ел жареный рис и болтал с хозяйкой.

Джулия героически сражалась со своими первыми фразами на бирманском. Она заказала кофе и суп, после чего села рядом со мной.

– Приятного аппетита, – пожелала мне она.

– Спасибо.

Она сделала глубокий вдох, откашлялась и объявила:

– Я приняла решение. Я поеду в Хсипо, к Тхар Тхару и детям.

– Когда?

– Завтра.

Ей понравился мой одобрительный кивок.

– Поискать тебе машину и водителя?

– Спасибо, не надо. Я поеду поездом. Ты со мной?

– Это вопрос или просьба?

– Вопрос.

– В таком случае мой ответ – «нет».

– Что? – поморщилась она.

– Я сказал «нет». Я останусь здесь.

– Почему? – удивленно, с заметным раздражением спросила Джулия.

– Потому что я считаю: вам необходимо побыть вдвоем. Не хочу путаться у вас под ногами.

– Ты бы и не путался! – возразила она. – Побыть вдвоем у нас так и так не получится. Рядом будут Моэ Моэ, Эй Эй и еще с десяток детей.

– Вот именно. И меньше всего тебе надо, чтобы к этой ораве добавился еще и твой старший брат.

– Чепуха!

Я доел последние зернышки риса, отодвинул тарелку на середину стола и вытер рот тыльной стороной ладони.

– Почему ты хочешь, чтобы я поехал с тобой?

– Потому что… потому что…

Она не желала высказывать вслух то, о чем думала.

Я терпеливо ждал.

– Потому что, когда ты со мной, мне намного спокойнее.

– В смысле безопасности пребывания в Хсипо или так тебе легче оставаться собой?

– Да, в этом смысле.

– Ты действительно настолько боишься?

– Да.

– Чего?

– Тхар Тхар может вовсе не обрадоваться моему появлению и снова скажет, чтобы я уезжала.

С этим ее страхом мне было не совладать.

– А если бы я попросила? – спросила Джулия.

– О чем?

– Поехать со мной.

– Тогда это была бы совсем другая история, – глубоко вздохнул я.

Наша машина почти бесшумно въехала в монастырский двор, где нас приветствовали два лающих пса. Здание монастыря было выстроено из дерева и стояло на сваях. Некогда впечатляющая постройка сейчас была обитаема лишь частично. Дощатая обшивка стен во многих местах отсутствовала. Металлическую крышу покрывала бурая ржавчина, неумолимо разъедавшая железо. Одно крыло здания наполовину обрушилось. К входу вела широкая лестница с покосившимися перилами.

В задней части двора, у сарая, послушник складывал дрова в поленницу. На поле, у кромки бамбуковой рощи, двое мальчишек играли в футбол.

Мы вышли из машины и попросили водителя обождать.

Первой нас увидела Моэ Моэ. Вывернув из-за угла с корзиной белья, она остановилась как вкопанная, не веря своим глазам. Потом испустила протяжный, пронзительный крик.

– Ты вернулась! – кричала через двор она. – Ты вернулась!

Послушник возле поленницы разогнул спину. Мальчишки позабыли про футбол и даже не полезли в кусты за мячом.

Вскоре все обитатели монастыря шумно радовались, встав полукругом. Однорукая Моэ Моэ прыгала от радости то на одной, то на другой ноге. Слепой Ко Аунг устремил на нас свои глаза, подернутые белесой пеленой. Прихромала Эй Эй, волоча негнущуюся ногу. Подошел глухой Ко Маунг, всегда понимавший, когда происходило что-то важное. Здесь же была и Соэ Соэ, утратившая ногу, но сохранившая свою застенчивую улыбку. Горбун Ко Лвин трясся от возбуждения, словно его одолела икота. Дети смотрели на гостей, а затем как по команде хором произнесли по-английски:

– Добро пожаловать!

Джулия нерешительно улыбнулась.

Вскоре на ступеньках показался Тхар Тхар. Их глаза встретились. Он вперился взглядом в Джулию, открыл рот, намереваясь что-то сказать, а затем молча повернулся и исчез в глубине молитвенного зала.

Джулия потянулась к моей руке. Она дрожала всем телом.

Глава 6

Тхар Тхар лихорадочно озирался по сторонам, словно здесь, в молитвенном зале, среди больших и маленьких статуй Будды, среди алтарей и чаш с приношениями было потаенное место, где он мог бы спрятаться.

Она вернулась. Ничего он не желал столь сильно и столь же сильно этого боялся.

Спасая себя, он тогда бежал среди ночи. Он забрался высоко в горы, держа путь в сторону Намхсана. Он поднимался бегом и, наверное, бежал бы дальше, до самых подножий Гималаев, только бы убедиться, что больше не увидит ее. Он мчался через чайные плантации и поля, где тайком выращивали опийный мак. Целую неделю он медитировал в заброшенном монастыре, стараясь не думать о ней.

Стараясь успокоить сердце, выбившееся из привычного ритма.

Стараясь закрыть дверь, которую она снова открыла.

Но как человеку уберечься от своих воспоминаний?

От собственной уязвимости?

От потребности?

Как человеку уберечься от любви?

Он слышал голоса, долетавшие со двора.

Голоса детей и гостей. Голоса, полные желания и ожиданий.

И вместе с этими голосами он услышал голос страха, который не спутаешь ни с чем.

В детстве Тхар Тхар видел, как погиб отец. Так он на собственном опыте узнал, что любви чужда справедливость. Любовь подчиняется своим законам. Даже материнская любовь. Мать никогда не любила его так, как его брата.

В армию он попал не по своей воле. Мать предала Тхар Тхара, поскольку спасала его брата. Он очутился в лагере, где солдаты издевались над ним и держали на положении узника. Его, как и многих других, использовали в качестве живых миноискателей. Во время военных действий такие, как он, должны были двигаться впереди солдат и «обезвреживать» мины, наступая на них. У него на глазах погибло несколько сот парней и мальчишек. Их всех разнесло в клочья.

Тхар Тхар выжил и с тех пор считал, что уже ничего в мире не боится.

Он ошибался.

На мгновение он снова подумал о побеге. Он бы смог вылезти через заднее окно, заползти в бамбуковую рощу и незамеченным скрыться в лесу. Оттуда – по берегу реки до самых гор. Джулия прождет два, может, три дня. Потом снова уедет и уж тогда точно не вернется.

Тхар Тхар быстро отбросил эту мысль. Для него не существовало безопасных мест. Угрозу он носил в себе. Куда бы он ни пошел, она останется с ним.

Тхар Тхар закрыл глаза и стал глубоко дышать. Вдох. Выдох.

Потом вышел на веранду и стал медленно спускаться, крепко держась рукой за перила.

Он остановился перед Джулией. Его глаза светились, но не в полную силу, словно после того, что они повидали, они не имели права лучиться счастьем.

Дети пристально смотрели на него.

– Должно быть, вы устали с дороги, – сказал он, обращаясь к нам двоим. – Хотите чая и чего-нибудь перекусить? Надеюсь, вы никуда не торопитесь и побудете здесь.

– Я бы не отказалась от чая, – ответила Джулия. – Мы не торопимся.

– Рад слышать.

Мы вытащили из машины свой багаж и расплатились с водителем. На его вопрос, заехать ли за нами, мы ответили «нет».

Когда мы поднимались по лестнице, Моэ Моэ, идущая рядом с Джулией, без конца шептала:

– Ты вернулась. Он счастлив. Очень счастлив.

– Уверена?

– Очень уверена.

Мы вошли в зал для медитаций, наполненный ароматом благовоний и свежих цветов. В свете лампочек, не имевших абажуров, блестели статуи Будды. Одни были украшены мерцающими электрогирляндами, другие – венками из жасмина. Перед ними стояли вазы с красными гладиолусами и цветами гибискуса. Вверх тянулся дымок курящихся благовоний. К двум колоннам были прикреплены распятия, а к третьей, ближайшей ко мне, плакат с изображением Девы Марии.

Было слышно, как на кухне кто-то ставит чайник. Вскоре оттуда, хромая, вышла Эй Эй с подносом. На нем стояли термос и три чашки. К ним Моэ Моэ добавила тарелку с сухими пирожными.

Тоэ Тоэ, у которой дрожали руки, взялась налить нам чая. Это стоило ей больших усилий. Кружки она налила едва до половины. На подносе образовалась лужа теплого чая, которая с каждым движением девочки перекатывалась от одного края к другому.

Глаза всех трех девочек внимательно следили за нами.

Джулия попыталась начать разговор. Она хотела поблагодарить за теплый прием, чай и пирожные, узнать о здоровье каждого и сказать, как она рада сюда вернуться. Но у нее возникло ощущение неуместности этих слов. Они казались ей нарочито громкими и пустыми.

И потому она молчала. Ее глаза бесцельно скользили по залу. Рядом сидел возбужденный Тхар Тхар, раскачиваясь из стороны в сторону.

Тишину нарушил вопрос Моэ Моэ:

– Вы останетесь надолго?

Джулия не знала, как ответить. Она посмотрела на меня, ища поддержки, однако вопрос был адресован не мне, а ей.

Моэ Моэ смотрела то на Джулию, то на меня.

– Пока… пока… вы нас не прогоните, – нервно засмеялась Джулия.

Тхар Тхар и девочки недоуменно посмотрели на нее.

– Мы бы ни за что не решились вас прогнать, – смущенно и в то же время искренне сказал он.

– Боже, я совсем не это имела в виду. Это… это была просто шутка. Так иногда говорят.

– В самом деле?

– Знаю, это глупое выражение. Смысл его таков: у нас нет никаких конкретных планов.

Тхар Тхар что-то сказал по-бирмански. Девочки задумчиво закивали.

– Что он сказал? – сразу же спросила у меня Джулия.

– Иногда лучше не воспринимать буквально все, о чем ты говоришь.